Метаморфозы

«Что толку, что я половину отведенного мне шефом срока просидел в библиотеке? – размышлял Белов. – Может, уехать за город? Там, вдали от городской суеты, я освобожусь от ненужных мыслей, сталкивающих на накатанную дорогу».

Белов все чаще посещал изреженный лес неподалеку от города. Здесь он отдыхал от суеты и шума, от навязчивых теорий, которые переполняли мозг. Присматриваясь к живой природе, он ощущал ее неповторимую красоту, совсем непохожую на изящество формул. Юный, тянущийся к солнцу подлесок своей жизнерадостностью бесхитростно демонстрировал величие жизни.

Любовь к природе пришла вместе с разочарованием и болью. Он стал замечать медленно умирающие деревья. Иногда, в ветреную погоду, ему чудился скрипящий голос старого сухого дерева: «Это вы, вы убиваете нас…» И щемило сердце от нелепой, навязанной шефом неразрешимой проблемы, от безучастия человека к судьбе гибнущей природы.

– Цвит, цвит…

Белов увидел недалеко от себя птицу с оливково-бурыми перьями, имитирующую трели соловья.

– …Фи-тюрр, фи-тюрр… тю-лить, тю-лить, тю-лить… тю-фи, тю-фи, тю-фи…

До боли стало обидно за молодые клены с ядовито-черными пятнами на листьях, за деревья, протягивающие к нему ветки с безвременно пожелтевшими листьями, за несмышленого певца, сидящего на мертвом дереве. За свою невозможность изменить что-либо.

«Мы не тем занимаемся. Решаем глобальные проблемы, пытаемся изобрести никому ненужную проницаемость и забыли, что вокруг нас гибнет природа. Но почему именно я оказался жертвой проблемы? Почему? Что же делать? Что?.. – мысли путались, мешали сосредоточиться. – Оставаться в лаборатории Митровича или нет? Быть или не быть? Интересно, как бы Гамлет поступил на моем месте? А может, быть и в то же время не быть?..

Стоп, Белов! Это же философское решение твоей неразрешимой задачи! Когда что-то движется, оно вдруг исчезает и появляется вновь, но уже в другом месте. Нужно только каким-то образом не дать исчезнувшему телу появиться вновь. Вот где ключ к решению задачи!»

Все существующие неприятности мгновенно отступили на задний план. Мозг включился в работу.

«…Предположим, что передвижение масс невозможно, несмотря на всю очевидность. Тогда движение – это взаимодействие движущегося тела с пространством. Его энергия уходит в пространство и рождается из пространства. Закон Эйнштейна не запрещает такие взаимопревращения».

Белов представил, как целые города бесследно уходят в никуда, и содрогнулся.

Зачем Митрович настаивает на скорейшем разрешении этой проблемы? Открытие ядерной энергии принесло человечеству больше забот и горя, чем пользы. Не постигнет ли та же участь и проницаемость? Имеем ли мы, ученые, право разрабатывать проблему, заранее не представляя будущих последствий? Может быть, и на научные открытия нужно ввести цензуру?

Белов готовился к встрече с шефом. Его уже не столько волновала проблема проницаемости, как то, что великий ученый, всецело поглощенный наукой, не понимает главного – возникшего конфликта между человеком и природой.

Белов вошел в кабинет Митровича. Тот вышел из-за стола к нему навстречу. Вежливо поздоровался, протянув руку, и пригласил сесть.

– Наслышан… наслышан от ваших коллег…

– Александр Иванович, – вежливо, но решительно остановил его Белов. – Я хотел бы уточнить некоторые вопросы, напрямую не связанные с проницаемостью.

– Вот как! Слушаю вас.

Белов с жаром говорил об ответственности ученого, доказывал, приводил примеры, предостерегал.

– Дорогой Анатолий Федорович. Чтобы не уводить ваши мысли в сторону от решения проблемы, я не касался ее этических аспектов. Убивать можно, и не изобретая бомб. За время существования человеческой цивилизации голод унес больше жизней, чем все войны, вместе взятые. И не потому, что на планете не хватало хлеба.

– Но, если бы не было атомных бомб, разве произошли бы трагедии на японских островах и на атолле Бикини? – возразил Белов.

– Виновники зла – не ученые. Ядерное оружие – не причина, а следствие несовершенства человеческого общества.

– Если бы все ученые отказались принимать участие в разработке оружия…

– Даже если все ученые станут пацифистами, на земле едва ли восторжествуют мир и справедливость. Человечество в целом должно объединиться под флагом гуманизма. Только в этом случае можно устоять против зла. Вы меня поняли, Анатолий Федорович?

– Кажется, да, – осмысливая произошедшую в шефе перемену, ответил Белов.

– «Кажется» или «да»? – глядя на него в упор, уточнил профессор.

– Да, Александр Иванович.

– О чем вы еще хотели поговорить со мной? О теории Воланда, которой вкратце я коснулся в прошлый раз?

– Откуда вам это известно? – удивился Белов.

– Мой долг знать своих сотрудников, – загадочно улыбнулся профессор и замолчал. Он что-то поискал на письменном столе и вдруг оживился: – Я открою вам маленький секрет. Наш институт разработал динамические тесты, позволяющие оценить качества руководителя с разных сторон. Перед тем как предложить сотруднику ответственную работу, мы оцениваем его интеллектуальную и моральную готовность к выполнению такой миссии. В особых случаях уточняем качества сотрудника с помощью теста, построенного на личной беседе, как это и было в прошлый раз с вами.

– Но чем был вызван этот «особый случай»?

– В ближайшее время вы станете руководителем темы фундаментального научного исследования и вам придется возглавить коллектив ученых.

– А если я не соглашусь?

– Мы уже знаем, что согласитесь. Теперь, если не возражаете, перейдем к проницаемости.

Удивленный и растерянный неожиданным известием, Белов сбивчиво стал объяснять профессору основные идеи, ведущие к разрешению поставленной перед ним проблемы.

Митрович внимательно слушал, иногда что-то помечал на бумаге и хмурился. Потом откинулся на спинку кресла и поинтересовался:

– Если я вас правильно понял, масса может существовать только за счет энергии пространства. Поясните, пожалуйста, более подробно этот момент.

На бумаге появилось несколько формул и система замысловатых, еще никем не решенных уравнений.

– Хорошо, – остановил профессор Белова. – Как вы знаете, наш институт решает проблему абсолютной утилизации отходов. И путем не захоронения их в недрах Земли, сжигания или разложения, а возвращения неиспользуемой энергии назад во Вселенную. Это одна сторона вопроса, над которой вы уже работаете.

Другая, более серьезная проблема – создание барьера между человеческой деятельностью и природой. Одновременно с проницаемостью полная изоляция. Разум и природа не должны мешать друг другу. Я надеюсь, тема проницаемости подходит для вашей будущей диссертации?

– Да, Александр Иванович, – возбужденный разговором, торопливо подтвердил Белов.

– Прекрасно.

Профессор замолчал. Молчал и Белов. Он видел шефа с другой, незнакомой ему стороны. Почувствовал, что в его жизни происходит нечто важное. Беззаботная жизнь рядового ученого кончалась. Теперь и на него ложилась ответственность. Ответственность перед человечеством и природой.

Возможно…

Возможно, он был влюблен, а влюбленных всегда тянет на размышления о великом. Возможно, счастлив, и философствовать о бренной Земле в этом случае было бы смешным. Мысль его рвалась к высотам мироздания, к другим галактикам. Возможно, это был просто философ, рассеянный и растрачивающий свое внимание на пустяки. Ну разве не пустяк зажженная о коробок спичка? А он вдруг остановился и уставился на ничем не примечательную спичку, словно с неба неожиданно свалилось Ньютоново яблоко, мир пошатнулся, и только он один может его спасти.

Натренированная мысль истого создателя теорий безуспешно искала аналогий. Безумная теория рождалась мгновенно, логика отчаянно атаковала разум.

А почему бы и нет? Возможно, тысячеградусной жарой рождена целая мини-цивилизация разумных существ, где процессы эволюции происходят в миллиарды раз быстрее, чем в нашем мире. И за время, пока спичка горит, они успевают пройти все известные ступени эволюции. Но вот солнце начинает угасать, и ничто уже не в состоянии остановить гибель разума.

Повинуясь минутному влечению, философ быстро зажег вторую спичку и поднес к первой.

Вот и дан толчок к новому развитию цивилизации. Возможно, теперь им и хватит времени, чтобы научиться самим управлять энергией звезд.

Возможно, и наш собственный мир – это мир чьей-то зажженной спички? И вопрос: догадается ли кто-нибудь продлить нам жизнь второй спичкой?..

Монологи

Я не обманывал себя надеждой на приятный отдых, когда ехал сюда. Но она появилась. Совсем неожиданно.

***

Я обратилась к тебе. Больше было не к кому. Чемодан был такой тяжелый. Ты молчал. Я о чем-то говорила, говорила. Я не помню, нет, правда, не помню.

***

Наслаждение обещало мне вечность. Я знал: так не бывает. Но рассудок, сговорившись с душой, твердил: так не бывает с другими.

***

Знаешь, мне повезло. В том, что я встретила тебя. Именно здесь, сейчас. Чему ты улыбаешься?

***

О, мои ангелы-хранители! Зачем вы подарили мне любовь. Чтобы тут же отнять? Дни превратились в мгновения. И дни уходили, уходили, уходили…

***

Ты все знаешь, и это скучно. Так жить скучно. Я боюсь так жить. Почему ты не такой, как все? Это радует меня. И пугает. Ты пугаешь меня своим умом, своими мыслями.

***

Здесь все кричит об ее отсутствии. Ее образ преследует меня.

***

А скажи, как ты относишься к состраданию? Какой ужас, какая жестокость! Это у Ницше? Нет, нет, это у вас обоих.

***

Боже, как я одинок. Мои чувства с бешеной злобой обрушились на меня. Они съедают меня. Но в чем я виноват перед ними?

***

Мы всегда были вместе, да? И будем вместе? Почему ты молчишь? Я уже надоела тебе?..

***

Мое сознание тщетно пытается успокоить меня, защитить мою душу. Увы, душа не понимает меня. Она отвергает мой разум.

***

Иногда мне кажется, что тебе скучно со мною и ты не любишь меня.

***

Я знаю, все пройдет. Я готовлю себя к этому. Я боюсь жить вечными воспоминаниями. Они пугают меня.

***

Я не хочу, чтобы ты видел меня некрасивой. Не хочу, не хочу… Уходи… Нет, нет, что я такое наговорила…

***

Я устал сопротивляться судьбе. Бороться с чувством. Ее нет, нет, нет. Ее никогда не было. Я внушаю себе это. Пытаюсь внушить.

***

Помнишь, тогда, в первый вечер, когда ты рассказывал о Чуковской и Ахматовой, я плакала. Ты не видел. Тихонько так плакала, чтобы ты не видел. Смешно, правда?

***

Я по-прежнему не могу избавиться от ее образа. Он преследует меня с каждым предметом, коснувшимся ее.

***

Как ты думаешь, я тебя выдумала или ты на самом деле есть? Нет, нет, ты не понял меня. Я о другом.

***

Время медленно крадет ее внешность, растворяет ее, отодвигает от меня, опустошая мою душу. Не предлагая взамен ничего.

***

Знаешь, я спрятала календарь, чтобы не замечать дни. Они пугают меня. А сегодня не выдержала и посмотрела. Мы с тобой уже прожили три четверти жизни. Целые три четверти. Как это страшно, знать, сколько тебе осталось жить.

***

Вдруг она показалась мне нереальной. Вымышленной. Сотканной моим воображением.

***

Нет, это кошмар – все время думать о тебе. Жить тобой и постоянно чувствовать, что вот-вот ты уйдешь. Навсегда. Разве это справедливо? Разве это правильно? Я хочу бежать и не знаю куда. Я ничего не знаю. Я жить хочу.

***

Волнения уже позади. Сердце успокаивается и опустошается. Мысли обретают порядок. Она еще в моих мыслях, но божество уже теряет свою божественную власть. Я возвращаюсь в обыденность.

***

Боже мой, как я тебя люблю. Как же мы будем расставаться завтра? Как? Я не могу, не смогу. Я не выдержу. Я хочу с тобой. Я понимаю, это невозможно. Я понимаю, но я хочу.

***

Я чувствую, как в сердце все настойчивее прорывается леденящий холод осени. И содрогаюсь от страшной мысли: я еще на один шаг приблизился к зиме, за которой уже никогда не будет весны.

***

Ты уходишь… Но почему это происходит так обыденно? Почему не разваливается мир? Как все могут равнодушно наблюдать? Какое лицемерие… Какая ложь… Какой ужас… Ну, скажи, скажи что-нибудь…

Два часа Нового года

Теперь уже можно не ждать – ты не придешь. Тебе так проще, так удобнее.

Сами по себе отпадают заботы следить за собой, не казаться наивной, не быть чрезмерно уступчивой. Там, в кругу тебе равных, можно не бояться развязности, глупости или невоспитанности – все будет принято как должное. А если и придется играть роль, то только ту, которая сыграна не раз, отшлифована и проста до банальности. И ты выбрала этот удобный вариант. Ты сбросила царскую корону и растворилась в толпе, украв у меня божество. А я обрел свободу. Ценой одиночества. Но разве одиночество – это свобода?

Больше часа горит свеча в глиняном подсвечнике, сникли от бесконечного ожидания в дымчатой вазе «Фараоны», терпеливо ждет своей участи шампанское.

Притих, прижавшись к иглам, мускат с огромным кубком гран-при. С недоверием поглядывает сквозь темное стекло на рюмки с высокими ножками божественный Бенедектин. А мне уже ничего не нужно. Ты лишила меня возможности говорить теплые слова, желать счастья, дарить нежность. Лишила возможности любоваться блеском твоих глаз, наслаждаться тишиной, оставшись вдвоем.

Может, ты не пришла потому, что боишься молчать, испугалась того, чего нет? Но молчание это и есть высшая степень общения, естественное состояние человека. Так мы общаемся с самыми близкими людьми, природой. Молча мы отдаемся наслаждению, впитываем красоту, помогаем в беде. Слова появляются потом, как вестник угасания чувств, когда мы скрываем свои пороки, оправдываем себя, что-то от кого-то требуем, пытаемся возвратить уже несуществующее.

Непонятно, для чего человек изобрел слово. Чтобы потерять свою непосредственность? Миллионы лет жизнь обходилась без слов, и все прекрасно понимали друг друга. Неужто человеку стало вдруг недостаточно природного взаимопонимания? Неужели он изобрел более убедительный язык? Слово – этот двуликий лицемер – способно убить все чувства. Что тогда останется людям? Гармония букв и чисел? Красивость лживых фраз и разглагольствования о прекрасном? О природе, которую мы так ценим, любим и о которой заботимся на словах?

Мы приносим в жертву Новому году, этой выдуманной человеком условности, миллионы жизней. С холодным равнодушием украшаем умерщвленным деревом праздничный стол, садимся за этот стол и протестуем против убийства, возмущаемся несправедливостью, отвергаем насилие. Откуда такое лицемерие – возмущаться злом, совершая зло?

Праздник и люди оправдают меня, я в этом не сомневаюсь. Но оправдает ли меня моя безжизненная королева, стоящая на столе? Что я могу сказать в ответ на ее слезы, застывшие на верхушке? Ели плачут в канун Нового года, а люди, расположившись за праздничным столом, не замечают их слез.

Подчиняя весь мир личному удобству, всесильный человек перекроил его по своему усмотрению на добро и зло. Аргументировал свои деяния, возвел их в канон, после чего, предав зло анафеме, занялся его искоренением. И вот скромные результаты: миллионы сожженных, замученных, убитых и отравленных жизней и торжество каких-то гениальных идей, в действительности прикрывающих путь к власти. Вершится суд высшей справедливости, и неугодный отправляется на костер, чтобы смертью в огне искупить свою вину. Вину в том, что он человек. Вершится суд высшей справедливости, и неполноценные превращаются в рабов. Вершится суд высшей справедливости, и уже нациям уготовлен потусторонний мир. Сильным все дозволено. Их оправдают история, потомки, деловито раскладывающие на чаши весов Фемиды деяния очередного тирана, воздвигнувшего себе памятник на костях и крови.

А если все начинается с мелочей? Сегодня, с молчаливого согласия окружающих, кто-то лишает жизни маленькое дерево и украшает им стол, завтра обогатит жилище шкурой экзотического животного, а послезавтра беззастенчивая модница возьмет в руки удобную сумочку из человеческой кожи – красиво и оригинально.

Может, я преувеличиваю? Но ведь в это время где-то в бухте Святого Лаврентия неистово кричат от боли детеныши тюленей – бельки. Там с них промысловики живьем сдирают шкуры. Для экономии времени. Прямо на глазах у их матерей. И это делается только для удовлетворения человеческой прихоти. Не зверями, не варварами, а вполне нормальными людьми. Так что же может помешать не вполне нормальным людям делать это не с животными, а с людьми? Этика гуманизма? Но она хороша тогда, когда не противоречит силе. Слишком уж часто человеком движет не гуманизм, а корыстные мотивы. И едва ли гуманизмом он руководствуется, изобретая этническое оружие для неполноценных народов. Изобретая и усовершенствуя мутагенные, канцерогенные, тератогенные и прочие «генные» средства, покушающиеся на саму основу жизни, ее генезис – рождение. А когда этого недостаточно, к услугам хорошо зарекомендовавшие себя бомбы. И так ли уж важно для некоторых, что мир пополнится тысячами дегенератов, уродов и калек. Что поделаешь – издержки великих идей великих людей. Человека приводит в ужас животное, инстинктивно поедающее больных новорожденных, но он до сих пор сознательно сохраняет геноцид и фашизм.

Но почему это происходит? Почему миллионы очень часто бессильны против одного сумасшедшего? Может, безумные идеи руководят миром? Как примириться с тем, что чья-то кощунственная теория направлена на уничтожение жизни, этого непревзойденного чуда, случайно объявившегося в крохотной точке бесконечной Вселенной. Неужели человеческая мысль может быть извращена до такой степени, что воплощение ее требует непременно человеческих жизней?

Я не люблю людей. Не люблю за то, что они думают о смерти себе подобных. Волки – символы кровожадности – гуманнее многих из нас: они убивают неосознанно. Человек почти всегда планирует убийство, лицемерно оправдывая свои деяния какими-то идеями и потребностями.

Может, обделенный человеческим теплом, я просто несправедлив к людям? Любовь ушла от меня, и я в ответ бросил вызов всему человечеству?

Да, мир повернулся ко мне теневой стороной, но пороки человеческого общества я не придумал. И если неправ, то в чем?

Мы не представляем ту грань, за которую нельзя переходить. И не у кого спросить совета. Многовековая история цивилизаций доказала – все, в том числе и гениальные теории, жалкое приближение к действительности. Может, тогда у природы спросить совета? Увы, человеческий ум возвысился над ней настолько, что никогда не снизойдет до этого. Разум скорее исчезнет, чем вновь подчинится природе. Вырвавшийся на свободу безумец предпочитает смерть выздоровлению. И в этой самонадеянности и эгоизме человеческого сознания кроется трагедия союза души и разума. Кроется трагедия человеческого одиночества.

Великие ученые и художники избавлялись от одиночества, погружаясь в творчество. Но я не ученый и не художник, а для иллюзий слишком трезв. Сознание твердит мне: «Это глупость, глупость, глупость…» Я спрашиваю: «А что не глупость?» и слышу: «Всё глупость, и жизнь глупость. Суета сует, всё суета».

Должен ли я соглашаться? Нет, конечно. И я протестую, но решает все мой разум, а не я. При этом презрительно бросает мне: «Ну вот ты, любящий, чувствующий, страдающий, отвергающий расчет, ты же остался одинок со своими чувствами. Тебя не поняли, тебя отвергли, у тебя украли любовь. И кто? Глупые расчетливые люди. А ты протестуешь, мечтаешь о справедливости, бросаешь вызов. Может быть, ты надеешься прожить святым? Этого не будет. Шакалы в человеческом обличье не оставят тебя в покое. Хотя бы потому, что ты не такой, как все. Они отберут у тебя душу – то, чего у них нет, а если не отдашь – отравят ее, удивляясь твоей глупости. Ты этого хочешь? Выбирай: или я, или ты».

Так что мне выбирать: чувства или разум? А может, между ними – посерединке? Взять и взобраться на лезвие бритвы?

Какая колючая елка в этом году. Игрушки как истуканы. А голубая лента, забытая ею, мне уже не нужна – я дарю ее елочке. Мне также плохо и одиноко, как и ей. Как и этой свече со сгорбленным фитилем, который дает жизнь огню. И я поднимаю одинокий бокал за фитиль. Нет, лучше за огонь, который сжигает себя, не заботясь о своем будущем.

Вместе со мной в одиночестве и Джоконда. Почему она смотрит на меня так? Почему в ее прищуренных глазах нет сочувствия? Так женщины не улыбаются. Она смотрит, как божество, и я не люблю ее за это. Глаза и улыбка женщины не должны противоречить ее рукам. Прости меня, Мона Лиза, и прими тост: «За тебя».

Слева телевизор, справа Джоконда. И между ними 38-этажный небоскреб «Сигрем». Дергающиеся фигуры и неподвижное лицо. Звук и безмолвие.

Мысли разбиваются о чудо ХХ века, воплощенное в сталь, стекло и бронзу. Мягкость форм человеческого тела и холод гениального расчета. И музыка Бетховена, как смех ума над жизнью.

Почему человеческий разум не вписывается в доброту реального мира? Почему он не может соединить воедино добро и зло, жизнь и смерть?

Музыка Бетховена у меня выжимает слезы упорства. Моцарт выше слез. И потому он выше Бетховена. Искусство Моцарта объединяет и жизнь, и смерть.

А что, если в музыке Моцарта скрыта истина, которую я еще не знаю?

С экрана на машине времени отправляются в прошлое. А я не могу, меня не пускает Мона Лиза. В настоящее меня не пускает та, которая не пришла. Что же мне делать?..

Вы любите зоопарк?

(Заметки о посещении зоопарка)

Я ни разу не был ни в зоопарке, ни в зверинце, ни в зооцирке. В нашем небольшом городке их нет. А когда приходится бывать в больших городах, обычно не до зверей – наваливаются всевозможные заботы, дела, встречи.

Но вот сегодня, оказавшись далеко от родных мест, я иду в гости к диким животным.

Перехожу улицу, и вдруг незнакомое и неестественное среди холодного бетона «уууу» врывается в городской шум. Из крохотного окошка женщина в очках протягивает билет, контролер, тоже в очках, отрывает корешок, я спешу на зов и останавливаюсь возле аккуратной таблички: «Волк. Распространен в Европе, Азии и Северной Америке. Вреднейший хищник… поэтому сейчас подлежит уничтожению…»

Бедняга и не подозревает о надписи, он не умеет читать табличек. Запертый за железными прутьями, он в одиночестве топчет затекшими от неподвижности лапами дощатый пол своей тюрьмы. Больше ему делать нечего. Двенадцать голых досок – вот и все жизненное пространство, весь комфорт, любезно подаренный ему человеком. Вдруг он останавливается посреди клетки, замирает, вытягивает морду с большой лобастой головой, и через железо решетки прорывается тоскливое «уууу» под хохот столпившихся подростков.

Чем же ты не угодил человеку, что над тобой смеются, изолируют, клеймят табличкой? Неужели ты действительно «вреднейший»? А может, ошибается самоуверенный человек? Даже вирусы, абсолютные паразиты, нужны природе для биохимического контакта, связанного с обменом генного вещества среди различных видов живого. Так считают ученые. Вирусы и то не подлежат полному уничтожению. Хотя бы по той причине, что исчезновение одного из видов может вызвать к жизни другой вид, способный нанести удар, к которому человек будет совершенно неподготовлен.

Бедный волк. Твое хищничество выглядит смешным не только в сравнении с вирусами. Автомобиль следовало бы давно уничтожить более чем за половину всех вредных и токсичных выбросов. За шум, который, по мнению специалистов, вреден в большей степени, чем курение. За автомобильные столкновения, которые ежедневно уносят огромное количество человеческих жизней и еще больше людей калечат. Но, несмотря на катастрофически возрастающую плодовитость этого железного вампира, борьба с ним не идет дальше дискуссий.

Я не призываю к повсеместной охране волков, они в этом не нуждаются. Имеется в виду другое. Почему многие равнодушно наблюдают психическое издевательство над животными, узаконенное во многих местах содержания зверей?

– Уууу… – снова раздается жалобный призыв о помощи. Волк вслушивается, но никто ему не отвечает, он одинок. «Сейчас гон у них, – слышу я за спиной сочувственный мужской голос. –Тоскует».

Волки чрезвычайно чувствительны и ревнивы. Но здесь некого ревновать, некому отдать свои чувства. Человек – единственный, кто общается с ним, – его злейший враг. И летят отчаянные позывные, разбиваясь о железные прутья: «уууу»… «Идем, здесь нечего смотреть», – слышу я голос мамы, увлекающей за собой ребенка, и соглашаюсь: да, здесь нечего смотреть.

В клетке по кругу ходит тигр. «Подлежит охране. Внесен в Красную книгу редких и исчезающих видов животных Международного союза охраны», – читаю я. Так почему же тебя держат в изоляции? Какое уж там сохранение, если звери в большинстве случаев отказываются размножаться в неволе. Многочисленные посетители и крайне ограниченное пространство травмируют их психику.

Вернуть животных из зоопарков в естественную среду обитания практически невозможно, считают эксперты. По мнению ученых, нет ни одного вида, который сохранился благодаря содержанию в зоопарке.