39 долей чистого золота

– Я хочу праздника! – радостно воскликнула я, хотя горечь от потери ноги все еще преобладала над моим разумом.

Филипп разбирал сумки на кухне:

– Какого?

Звук отразился от коридорной стены.

– Грандиозного, конечно! – отправила я обратно в стену.

– Может, ужин приготовить? Хочешь чего-то изысканного?

– Хочу сходить куда-нибудь, посмотреть на город, на людей, я хочу знать: что сейчас носят, какие цвета в моде, как пахнет городской воздух, как разговаривают люди. Я готова к этому! – опередив его следующий вопрос, крикнула я вдогонку.

Филипп появился в дверном проеме, словно привидение, немного напугав меня – я в это время как раз пыталась разобраться со своим новым телом и протезом, который изготовил больничный ортопед. У протеза было очень сложное крепление, поэтому мне требовались время и сноровка, чтобы научиться надевать его самой.

– Не получается? – участливо спросил Филипп.

Чувство вины все еще сочилось из его уст с каждым сказанным мне словом, особенно когда он видел мои мучения.

– Нет, все нормально, просто нужен опыт, я уже поняла принцип, осталось отточить мастерство.

Он подошел ближе.

– Я помогу, – решительно произнес он.

– Нет! – я отрезала так резко и громко, что собственный голос зазвучал у меня в ушах, словно от удара в стекло.

– Ты стесняешься меня?

– Нет никакой надобности стесняться тебя, просто я не хочу быть зависимой в таких мелочах, как снятие протеза. Я должна делать это сама, без помощи, понимаешь?

Филипп кивнул головой, и я почувствовала, как поднялась в его глазах на целую ступень – наверное, он ожидал, что я буду душить его чувством вины, максимально нагружая своими нынешними проблемами, давая тем самым понять, насколько тяжело мне жить и что в этом есть и его непосредственная вина. Но все было как раз наоборот: вины Филиппа я не ощущала, равно как и надобности зависеть от него в мелочах, напротив, мне хотелось как можно скорее «встать на ноги» и обрести гармонию с внешним миром.

– Ты готова или тебе нужно еще время? – крикнул он спустя полчаса, после того как я приняла душ.

– Еще десять минут, и я выхожу!

Брюки сейчас не в моде, но в моем случае это единственная одежда, максимально скрывающая мой недуг. Один костыль все еще был со мной, так как я не имела навыков ходить на протезе самостоятельно. Во всем остальном я была идеальна – румяна освежили мое лицо, волосы я завила в крупные кудри, помаду использовала максимально яркую, чтобы привлечь внимание к губам, уводя его от нижней части своего тела. Накануне операции или, как я теперь выражаюсь, в конце прошлой жизни, точнее, в конце промежуточной моей жизни, Филипп подарил мне французские духи, он сам привез их для меня. Я брызнула на себя несколько раз и вышла из комнаты:

– Я готова.

– Ты прекрасна! – произнес он, оторвав глаза от утренней газеты.

– И ты прекрасен! Особенно когда льстишь, – добавила я и, взглянув на ходу в боковое зеркало, подошла ближе.

Мы посетили один из лучших ресторанов в городе, Филипп помог мне выбраться из такси, открыл дверь и любезно снял пальто с плеч, я чувствовала себя принцессой на званом приеме ровно до того момента, пока двери в главный зал не распахнулись: ресторан был полон, дамы в вечерних нарядах сидели за круглыми столами, покрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями, на столах стояли наполненные бокалы и блюда с изысканными угощениями. Мне стало не по себе от непривычно яркого света и спертого воздуха. Я ожидала совсем другого – спокойного безлюдного места, приглушенного света и пустых столиков; лишь несколько человек, увлеченных собой и не замечающих моего присутствия, могли бы быть допущены моим страдающим сознанием. А к такому я была совсем не готова.

– Давай уйдем скорее, – прошептала я Филиппу и вцепилась в его руку максимально сильно.

– Что ты! Это лучший ресторан, я заказал столик – такой еды, как здесь, ты нигде не отведаешь, поверь мне!

Вся эта еда, какой бы прекрасной она ни оказалась, и в горло мне не полезет, на лбу выступили первые, слегка заметные капельки пота.

– Давай уйдем! – повторила я еще раз, и на глаза навернулись слезы.

Филипп ничего не понимал! И это приводило меня в ярость – ведь он такой умный, проницательный, тонкий, как он мог привезти меня в такое ужасное место, оголяющее и выставляющее напоказ весь мой внутренний недуг.

Он обнял меня и прижался губами к уху:

– Все хорошо, верь мне. Ты должна мне верить, тебе тут понравится.

Он отставил костыль в сторону, взял меня за руку так, чтобы я могла опираться на него, и повел в глубину зала. Огромная хрустальная лампа свисала с потолка, выглядывая из густого голубого облака табачного дыма, словно альпийская гора, которую перевернули. Оркестр играл спокойную классическую музыку, их ярко-белые воротнички, торчавшие из-под черных смокингов, слепили глаза. Дамы сидели на своих местах, не шелохнувшись, они будто замерли, боясь повернуться и увидеть меня среди своего идеального общества, это было бы возмутительно. Руки и спина вспотели, тело немного тряслось, сердце билось учащенно, но не в полную силу, а лишь вполовину от обычного, потому что боялось, что его могут услышать и это привлечет всеобщее внимание. Мы шли медленно, я заметила на себе несколько осторожных завуалированных взглядов, музыка начала стихать, приветствуя новых гостей заведения, мне стало страшно. На самом же деле музыканты продолжали играть так же, просто мы прошли их. Филипп подвел меня к столу и, отодвинув стул, усадил, а сам глянул в центр зала и улыбнулся кому-то.

– Извини, я сейчас подойду, – прошептал он мне и моментально исчез.

Филипп не постеснялся привезти меня в такое место, где ужинают его знакомые, но он не подозвал их к нам, а пошел сам, наверно, все же стесняется моего общества, или нет? Ох, не знаю, может быть, не подозвал, потому что боялся за меня, и это самое правильное из всех моих предположений. Куда деть руки, если на столе только пустые приборы и больше ничего нет, сунуть в карманы или покопаться в сумочке, будто я ищу в ней что-то очень важное? Воздух становился все тяжелее, мужчина за соседним столиком то и дело выпускал в мою сторону голубые кудрявые клубы дыма, они плыли прямо на меня, распуская по пути свои замысловатые вензеля. В глазах немного рябило, эмоциональное напряжение росло с каждой минутой, вот-вот – и я не выдержу атаки, что будет тогда? Наверно, я разревусь у всех на глазах от желания и невозможности встать и выбежать прочь. Мне захотелось сделать глоток свежего воздуха, но самостоятельно пересечь зал я не смогу, а если и смогу, то страх сделает свое дело, он парализует меня своим ядом и обездвижит конечности, словно ядовитый паук.

Мой стол осветил дополнительный свет, такой, какого нет даже в операционной, все присутствовавшие в зале разом обернулись и с презрением на меня посмотрели.

– Какой ужас! Какой кошмар! У нее одна нога! У нее нет платья! – слышалось из разных концов зала.

Женщины в ужасе качали головами и тыкали в меня тонкими розовыми пальцами, защищенными сетчатыми перчатками до локтей.

Я глубоко вздохнула и попыталась прийти в себя, вернув свое сознание на место: это был Страшный суд, именно так он выглядел в моем понимании. Филипп вернулся через минуту, как и обещал, но минута эта длилась вечность. Официант в белых перчатках поднес меню и, склонившись надо мной, раскрыл его на первой странице.

– Вам принести воды? – любезно поинтересовался он.

– Да, пожалуй, – время немного сдвинулось вперед, я начала дышать, каменные мышцы расслабились, а тело несколько раз вздрогнуло после сильного напряжения.

Прохладная вода смочила пересохшее горло. Филипп увлеченно изучал меню, он был совершенно спокоен, умиротворен, чего нельзя было сказать обо мне. Я прочла меню полностью, но ни одного слова не задержалось в моей голове, я повторила, но сосредоточиться на еде снова не удалось. Официант подошел бесшумно, склонился и внимательно прислушался к моим беззвучно шевелящимся губам. На руке его висело белое полотенце, волосы с прожилками седины гладко зачесаны назад, на вид лет пятьдесят – пятьдесят пять. Все его действия говорили о том, что он добросовестно посвятил свою жизнь этому ремеслу. Его работа безупречна, и он знает об этом. В его глазах не было презрения, он не смотрел на мою ногу, ему было все равно, кто я, его заботило лишь, чтобы мне было комфортно. Филиппа вроде бы тоже заботил мой комфорт, но почему-то с его стороны этого не ощущалось.

– Может, вы что-то посоветуете? – я подняла голову, голос мой немного хрипел.

– Попробуй карпа в сметане, он великолепен! – воскликнул Филипп, перебив официанта, который только собрался открыть рот.

– Мне не хочется рыбы, – ковыряться в рыбных костях было бы отличным дополнением к сегодняшнему вечеру, я бы делала это еще более нелепо, чем ходила на протезе, стоило бы подумать об этом, прежде чем предлагать.

– Позвольте предложить вам сочный стейк из телятины, он подается под кисло-сладким соусом, гарнир можно подобрать по вашему вкусу, – голос официанта был глубоким, тихим и мясистым, как стейк, который он предложил.

Я одобрительно кивнула и захлопнула меню. Мне хотелось глазеть по сторонам, пристально рассматривая каждого гостя: в чем они одеты, что едят, как ставят локти и куда девают неугомонные тяжелые руки, когда на столе ничего нет, но это было бы невежливо. Я зафиксировала свою голову, прямо уставившись на Филиппа, он уже не казался мне столь идеальным, каким виделся ранее, его глаза потускнели в свете ресторанного освещения, его остроумие и проницательность меркли, совершая ошибку за ошибкой.

Я вспомнила Андрея Сергеевича, все, что он говорил мне, оказалось правдой, которую рано или поздно придется признать. Признать – может быть, но признаться – нет! Я больше никогда не смогу показаться ему на глаза, я никогда не позволю ему узнать правду, никогда!

Следом в голове появился лохматый, неопрятный Миша – я тут же прогнала его прочь, он никак не гармонировал с данной обстановкой, думать о нем совсем ни к чему.

Стейк оказался удивительно вкусным, но очень маленьким, я съела его чуть быстрее, чем требовали рамки приличия, Филипп заметил это, но ничего не сказал. Если бы готовила я, то он был бы раза в четыре больше – такой, чтобы последний пласт наполнял чувством насыщения верхнюю часть живота. Я выпила два бокала вина и немного расслабилась. От третьего я отказалась, потому что не была уверена в своих силах, нельзя было забывать о том, что этот дьявольский зал придется пересечь еще раз в обратном направлении, а на это нужны силы и трезвость сознания. Филипп выпил еще два бокала, а я съела десерт из взбитых сливок и запеченных яблок. Это тоже не помогло, мне по-прежнему хотелось покинуть это место как можно скорее. Наконец-то ужин был закончен, Филипп расплатился и помог мне подняться. Гул мотора такси заглушал немую тишину всю дорогу, мне не хотелось говорить, я смотрела в окно – звезды были уже большие и блестящие в ясном темно-синем небе. Сегодня оно опустилось ниже обычного, так что на полной луне хорошо просматривались темные рельефы.

– Спасибо за ужин, мне очень понравилось! – поблагодарила я Филиппа, когда мы вошли домой.

Это была ложь в знак вежливости и благодарности за его хоть и неправильную, но все же заботу. Я становилась такая же, как он, – говорила то, что от меня хотят услышать, а не то, что думаю на самом деле. Наверно, это правильно, это закон общества, который нужно соблюдать, чтобы жить в нем, и мне придется принять его. Он кивнул в ответ и устало зевнул:

– Я спать, если тебе больше ничего не нужно. Спокойной ночи!

Он чмокнул меня в щеку, автоматически и бесчувственно. Ровно так же, как прозвучала моя благодарность за ужин. В этом мы нашли свою гармонию и разошлись каждый по своим комнатам, его дверь захлопнулась первой, моя следом, свет погас…

Серые однобокие дни тянулись один за другим, утро всегда проходило быстрее тягучего, словно резина, и скучного вечера. Дома я обнаружила целую библиотеку и принялась ее перечитывать, это очень увлекало. Филипп много работал – уходил с рассветом, а возвращался глубоко за полночь. Я ложилась раньше этого времени, выключала свет, но никогда не засыпала, не услышав, как ключ поворачивается в замочной скважине входной двери.

Бывало, Филипп возвращался не один, я слышала несколько мужских голосов, я даже научилась их различать: один был низкий и хриплый, а другой говорил в нос и смеялся чаще других. Гости выпивали, а потом расходились по домам. Я ни разу не выходила к ним, не вставала в туалет, даже если сильно хотелось. Я делала вид, что меня и вовсе не существует.

Все чаще я вспоминала прошлую жизнь, свою мастерскую, магазин, Сою, хромую ногу и квартиру на шестом этаже, добираться до которой было крайне затруднительно. Грусть и тоска посещали меня, и стонала в душе, как раньше, стонала больная нога, но пути назад уже не было, по крайней мере сейчас. «Скоро все изменится, – утешала я себя, – нужно лишь немного потерпеть». И это произошло…»

6

Таня расправила плечи и потянула шею в разные стороны:

– У меня все затекло.

– А я и не знал, что у нее протез вместо ноги, – признался Витя, – и никто не знал – видимо, она этот факт скрывала до конца жизни.

– Конечно. Вообще, я думаю, все люди, у которых протезы, стараются максимально скрыть этот факт, за исключением тех, кто зарабатывает на своем недуге. Я бы тоже скрывала, – добавила Таня и поднялась с пола. – Сейчас мне нужно заниматься, вернусь к тебе позже. Хорошо?

– Буду ждать, – Витя все еще хрипел и постанывал, поворачиваясь на другой бок.

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь? – поинтересовалась Таня.

– Это было бы здорово!

Девушка вышла из комнаты, странные мысли продолжали посещать ее, она закрывала глаза и видела фрагменты своей жизни – те, которых не было на самом деле, но они отчетливо всплывали в ее памяти, не давая покоя. «Наверное, я слишком увлеклась жизнью этой старухи, нужно срочно приходить в себя и переключать мысли, иначе я точно сойду с ума», – убеждала себя Таня, мотая растрепанными волосами в разные стороны.

Изрядная тренировка, прохладный душ и вкусный ужин привели ее в чувства. Было бы неплохо прогуляться, но на улице уже стемнело и выходить одной не хотелось. Прогулку Таня оставила на утро и легла спать, сон поглотил ее мгновенно, будто она не спала несколько суток. До приезда сестры оставались считанные дни, с чтением дневника нужно было ускориться.

«Париж. От этого слова у меня замирало сердце. Я произносила его снова и снова, не веря своему счастью. Билеты лежали на самом видном месте в прихожей, документы – аккуратной стопочкой рядом, два больших чемодана занимали часть прихожей. Филипп завершал свои дела и готовился к поездке, для него это было привычное путешествие. Его бабушка по маминой линии была француженкой, она вышла замуж за русского офицера и перебралась в Москву, после нескольких тяжелых лет жизни уехала обратно, дети продолжали жить в России, но имели двойное гражданство и часто посещали Францию. Детство и юность Филиппа прошли там, он окончил медицинский университет, а после приехал в Россию и начал практиковать.

Я впервые увидела самолет так близко. Он был огромный, страшный и пах очень странно – это первое, что пришло мне в голову. Мы сели, я попросила место рядом с иллюминатором, чтобы смотреть вниз во время полета. До сих пор я не верила в реальность происходящего, может, это был сон, но для сна слишком долго, значит, я опять в коме – может быть, гангрена поползла выше и врачам пришлось ампутировать еще часть ноги. Уж слишком все нереально. Мне стало страшно, я лечу в чужую страну с совершенно чужим мне человеком. Хоть мы и были вместе уже долгое время, Филипп продолжал оставаться мне чужим, скажем, с другими людьми мне удавалось сродниться гораздо быстрее и проще. Видимо, он все еще держал дистанцию, между нами, которая не позволяла приблизиться и почувствовать тепло его кожи. Может, мы не сблизились пока, может, это произойдет позже, может, не произойдет вовсе. Но одно я знала точно – я должна ему доверять, иначе ничего не выйдет и весь этот мой хрустальный мир рухнет в одно мгновенье. А я не могла этого допустить, я проделала слишком длинный и сложный путь к нему, я могу смотреть только вперед и ни в коем случае не оборачиваться, ведь сзади ничего нет, пустота. Темная, страшная, немая пустота.

Я набрала воздуха в легкие и выдохнула что было силы весь свой страх. Двигатель заработал, и по салону побежала мелкая вибрация, меня она успокаивала, укачивала, словно младенца в колыбели. Филипп сосредоточенно разбирал какие-то рабочие бумаги, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Сзади нас сидела пожилая пара, они приветливо улыбнулись мне, я тоже ответила улыбкой. Неожиданно самолет тронулся и, стремительно набирая скорость, поехал по взлетной полосе, я не успела сосредоточиться и подготовиться к этому, мне хотелось потянуть момент, он ведь только один такой – больше его никогда не будет. Шум нарастал, я смотрела на взлетную полосу, убегавшую назад все быстрее, вдруг она стала удаляться, в окне появилось целое поле, а полоса стала тонкая, как нить. Перехватило дыхание и заложило уши – как здорово, далеко и красиво. Именно этот момент мы с Мишей любили наблюдать с земли, часами просиживая на смотровой площадке. Теперь я знала, каков он изнутри, с другой стороны жизни, за которой в прошлом мне удавалось лишь наблюдать. Теперь я знаю, какие люди летят тут, как они выглядят, что говорят, какие чувства посещают их, я теперь сама часть этого чудесного процесса. Если я когда-нибудь еще увижу Мишу, то обязательно расскажу ему об этом.

Мгновенно все стало очень маленьким – по размеру и по значению, самое страшное было позади, оно осталось там, на земле, и превратилось в точку: операционный стол, на который я больше никогда не попаду (ведь оперировать мне попросту больше нечего), злой ортопед и все эти божественные люди в большом ресторанном зале, который мне так сложно было пересечь. Все это осталось внизу, стало ничтожно маленьким и бесконечно незаметным – даже если бы они начали кричать в громкоговоритель, я бы все равно ничего не услышала.

Париж, аэропорт Орли. Пахнет ванильными булочками и кофе. Я в другом мире. Стою и рассматриваю людей – они кажутся такими же, как мы, и в то же время совсем другими. Они похожи на Филиппа – утонченные, интеллигентные, одеты строго и со вкусом, в то же время нет унизительно-презрительного взгляда, который был там, в том мире, который я так легко и безжалостно покинула. На меня смотрят как на человека и мне даже улыбаются люди, которых я не знаю, а вижу впервые. Я почувствовала, как пересохло во рту оттого, что он был все время открыт, обычно со мной такого не случается, интерес настолько поглотил меня, что я перестала следить за мимикой. Филипп бегал с бумажками и паспортами в руках, получал документы, оформлял, заполнял – одним словом, занимался делом, в отличие от меня. Он говорил мне что-то, но я была настолько увлечена тем, что происходит вокруг, что практически не разбирала его слов. Носильщик подкатил тележку и погрузил на нее наши чемоданы, он был одет в синюю форму и кепку с прямым козырьком.

– Bon jour, vous êtes bienvenue à Paris!4 – произнес он и любезно снял головной убор, приветствуя нас тем самым.

О чем они с Филиппом говорили далее, мне было непонятно, думаю, обсуждали, куда доставить наш груз. Я старалась запоминать слова, произношение, тон, манеры, улыбки – одним словом, подражать им, я хотела как можно быстрее стать частью этого мира – мира, который казался мне ближе и роднее того, что стал ничтожно маленьким, а затем и вовсе скрылся под белыми кудрявыми облаками в круглом окошке иллюминатора.

В Париже у Филиппа была небольшая квартира, располагавшаяся на улице Бель-Эр, она выводила на набережную Сены. Улица узенькая, соединявшая набережную Гондоль и улицу Мирабо, днем по ней проходило много шумных студентов, вечером она стихала, будто устав от дневной суеты. Невысокие дома образовывали стену, цепляясь друг за друга, маленькие балкончики были украшены цветочными рядами, внизу шумели уютные кафе и магазинчики.

Филипп любезно выделил мне свою комнату, а сам расположился в помещении, ранее отводившемся для технических нужд, просторным, но без окон. Моя же комната была светлой и узкой, потолки, украшенные венецианской лепниной прошлого века, были так высоки, что при взгляде на них кружилась голова. Окно узкое, в пол. С внешней стороны – ставни и небольшой балкон, оплетенный чугунными перилами. Если сильно перегнуться, можно увидеть небольшой кусочек набережной.

– Тебе нравится тут? – спросил Филипп, после того как я осмотрела квартиру.

У меня от восторга на глаза навернулись слезы:

– Я даже не могла представить себе такого!

От избытка эмоций я не нашла слов, а просто кинулась ему на шею, чтобы выразить свою благодарность. Все то, что обижало меня ранее, откатилось назад, оно осталось там же, за стеклом иллюминатора, а впереди меня ждало только хорошее. Мы поужинали в кафе, что находилось на первом этаже нашего дома, скромное, тихое и очень располагающее. Всего несколько небольших столиков. Филипп хорошо знал владельца, который также был поваром, а его жена любезно разносила заказы по столам.

– Это Жюст, – представил его Филипп, – а это Арлетт, она знает русский, так что ты всегда можешь с ней поговорить, – пояснил он.

Я приветственно кивала головой и жала их большие горячие руки. Арлетт и Жюст приготовили мне сырную лазанью с грибами и брокколи, впервые я ела такое вкусное и необычное блюдо. Мы выпили вина и, будучи очень уставшими, поднялись к себе. Все последующие дни были тщательно распланированы, мне не терпелось обойти весь город вдоль и поперек, посетить все известные музеи и места, рестораны, магазины, парки, покорить Эйфелеву башню, посетить театр, посмотреть кино, сходить в оперу. Я задыхалась от необъятности своих планов и долго, практически до утра, не могла уснуть в свою первую ночь в Париже.

Утром, когда я проснулась, Филиппа уже не было дома, ему, равно как и мне, не терпелось навестить друзей, свои родные места и скорее заняться работой. В недавнем разговоре он упомянул, что обязательно введет меня в курс всех своих французских дел несколько позже, когда сам приведет их в порядок.

Я не торопилась, у меня было много своих планов. Филипп любезно оставил мне деньги, чтобы я могла поесть, купить себе что-то и оплатить такси в любую часть города. Также он оставил карту, в которой пометил основные достопримечательности и подписал их русские названия, обвел наш адрес и выписал его отдельно, пометив, что это то место, куда нужно доставить меня в случае, если я заплутаю. Все продумано, я чувствовала себя в полной безопасности.

После чашки крепкого кофе и свежего вкусного круассана с маком и медом у месье Жюста я вышла на улицу и, набрав полную грудь свежего парижского воздуха, направилась в сторону набережной. Сена текла спокойно и уверенно, я спустилась ниже, вода успокаивала меня, унося с собой все мои беды, солнце пригревало, я села на самый край берега и подставила лицо теплым лучам. С этой точки открывался прекрасный вид – дома стояли по обе стороны реки, раскидистые деревья склоняли свои тяжелые ветви вниз, будто пытались достать до воды. Это место было волшебным. Я вспомнила события, происходившие со мной ровно год назад, вспомнила Андрея Сергеевича, его уверенную походку, сосредоточенное лицо и взгляд, всегда устремленный в карту пациента. Мне немедленно захотелось написать ему письмо, эта идея переполняла меня до краев, не хватало лишь ручки и листка бумаги.

"Здравствуйте, дорогой Андрей Сергеевич!

Я все еще не могу позволить вам забыть обо мне, наверное, я самая сложная и назойливая пациентка из всех, кто когда-либо бывал у вас, прошу прощения за это и постараюсь быть краткой. Спешу сообщить, что в это прекрасное солнечное утро стою на берегу реки Сены, что пересекает своим шумным и умиротворяющим течением сердце Франции, словно стрела, разделяющая его пополам. Вы были правы, я прошла все круги ада, согласившись на эту экспериментальную операцию, но итог ее может вас сильно удивить – я стою, и обе мои конечности имеют одинаковую длину и толщину. Я стою на них, расправив руки в стороны, словно крылья, а теплый ветер треплет мои непослушные волосы. Я победила болезнь, но сначала я победила страх. Страх, который, словно паразит, проникает в человеческий мозг и овладевает им, поражает каждую клетку, отравляет своими токсинами человеческое сознание. Страх – это и есть болезнь. А посему имею смелость заявить: вы больны, Андрей Сергеевич, я уверяю вас в этом. Ваш страх не позволил вам принять истину в том виде, в коем она была, вы сгибали шею и опускали глаза, прячась за белыми листами бумаги. Вы делали вид, что ничего не произошло, ничего не было и быть не могло, вас не мучил стыд, вас мучил страх. Я пишу вам, ибо это груз, от которого я вольна освободиться. Я отправляю вам эти слова и отпускаю свои обиды по течению реки, она растворит их в потоке жизни, и они навеки исчезнут из моей души.