Баба

– Врачи из Сумм, вашей дочери уже не помогут. У неё, судя по симптомам, острый менингит. Эта болезнь, очень быстро развивается, и остановить её современная медицина не может. Всё что возможно в наших силах, это облегчить боль.

– Это что за медицина, если не может спасти мою дочь? – отец скомкал в руках не затушенную сигарету и даже не почувствовал боли.

– Мы не всесильны, голубчик.

– Какой я вам "голубчик"?!

– Извините, папаша, вредная привычка, ещё с гражданской войны осталась. Вам лучше успокоится, ваше состояние чувствует и дочь, попытайтесь не показывать ей своего горя.

Мать с девочками вышла из хаты.

– Какого горя? – спросила она.

– Вот, Екатерина Петровна, врач говорит, что Любашу нам не спасти.

– Это как? – слова застряли в горле матери…

Девчонки заревели в голос, по щекам Вани тоже потекли слёзы, а мать застонав, рухнула на деревянную скамейку. Врачи подбежали к ней и дали что-то понюхать.

– Кто-нибудь, принесите ей воды!

Доктора из Глухова уехали, местный врач, как показалось Лильке, обращаясь в пустоту, сказала:

– Каждые три часа я буду приходить ставить уколы, теперь только ждать, уже всё не в наших силах.

Село гудело, как пчелиный улей, люди обсуждали и пересказывали случившееся в доме Демьяна Васильевича и Екатерины Петровны. Многие приходили к ним и предлагали помощь, но чем они могли помочь?

День незаметно скатился к вечеру. И даже птица молчала, хотя просидела весь день во дворе. За беспокойным днём наступила вторая бессонная ночь, потом ещё один такой же бесконечно тянущийся день, но и он не принёс облегчения Любаше. К вечеру Любы не стало…

Лида не понимала, как такое могло случиться, почему не стало их доброй старшей сестры! Именно Любаша придумала называть её Лилькой: "Ты у нас красивая, как лилия, – говорила Люба сестре. – Вот только бегаешь с пацанами! Смотри, вырастет из тебя не "красна девица", а Лилька-разбойник!" И Любаша весело смеялась, сейчас, вспоминая эти слова, Лилька горько плакала.

На похороны собрались друзья и родственники, ближние и дальние, из ближних деревень и даже из Киева и Харькова. Народу было столько, что большая хата не могла всех вместить, поэтому часть гостей разместили у соседей.

Приехал и батюшка, но его отец в хату не пустил.

– В моей хате попов не будет, ишь, чего удумала Екатерина Петровна!

– Демьян, как же так? Ведь отпеть надобно…

– Я сказал нет, чем бог помог моей доченьке? И чем теперь поможет? Дочка наша – комсомолка!

– Так ведь крещёная она, – возразила мать.

– Что было, то было, забудь! Сама, как хочешь, а детей в свою церковь не води!

Из Студёного приехала сестра Екатерины, Прасковья с мужем, а с ними "вредная старуха". Маленькая, казалось совсем высохшая старушка с тёмным морщинистым лицом и тёмными, узловатыми руками, на ней была одета чёрная шаль, отчего она казалась ещё страшнее.

"Всё эта бабка ходит, всем указывает, – думала Лида. – Даже с отцом поругалась, он не разрешил свечи в хате зажечь. Ну и противная, опять что-то бормочет себе под нос".

Лида выскочила из комнаты, где стояла домовина, она нашла во дворе Надю и они пошли подальше от этого страшного места.

Наде старуха тоже не понравилась, она её сильно боялась.

Любу хоронили всем селом, из Глухова приехал духовой оркестр. Когда домовину опускали в землю, плачь людей, разговоры и музыка слились в одну непонятную аморфную массу, все вокруг затопило нестерпимым горем, наступили жуткие минуты пустоты и беспомощности.

Бабушка из Студёного и на погосте не промолчала, её слова врезались в память Лильки на всю жизнь.

– Люди, что вы ревёте? – вдруг спросила она, бросив горсть земли в могилу. – Да Любаша, ушла от нас, но она, быть может, самая счастливая! Любонька не узнает горя, которое предстоит всем узнать! По себе рыдайте, а Любу сам Господь в свои чертоги принял и сбережёт, нечего её оплакивать!

Бабушка всё говорила и говорила, не унималась. К ней подошёл муж тети Параши и отвёл её в сторону:

– Успокойся, мама, народ смотрит! – чтобы её успокоить, вдруг добавил, – это тебе не с пчёлами воевать.

– Что пчёлки? Они, твари божьи, везде летают, всё про всех знают, и мне рассказывают, – ответила она, и голос её стал глухим и тихим.

– Мама, ты сильно разволновалась, пойдём обратно в хату.

– Да, сынок, – бабушка вдруг согласилась. – В храм надо зайти. Люди, люди, мне не верят, но скоро сами всё узнают и месяц ещё не успеет закончиться, вспомните мои слова!

Вся округа была залита солнцем, на небе ни одной тучки! Только чернее тучи были лица людей. Народ стоял вокруг могилы и, как и Лида не понимали, как могло случиться, что молодая, цветущая, красивая девушка так рано закончила жизнь.

После смерти Любы, казалось, и счастье покинуло их хату.

Отец всё время ездил по району. Ваня работал на дальних полях и дома бывал крайне редко. Надя зарыла свою куклу где-то в огороде.

Всё переменилось, и уже даже мама перестала называть свою среднюю неугомонную дочь Лилькой, то Лидой, то Лидушкой, то Лидонькой, то просто доченькой, но не Лилькой.

Перед самым днём рождения Лиды, отец с утра уехал в Глухов, вернулся, как обычно, поздно ночью. Родители о чём-то долго разговаривали на кухне. Лида, снова лежала на печке и слушала их разговор.

Её день рождения уже наступил. Ей очень хотелось выглянуть из-за занавески и спросить, какой подарок отец ей привёз, но она боялась. Лида не могла разобрать, о чём говорят взрослые, но понимала, что разговор их серьезный.

Завтра, точнее уже сегодня, Лиде исполнится девять лет, это произойдет 22 июня 1941 года.

Начнётся война, фашисты будут бомбить Украину, но об этом ещё она не знала, они мирно спали с сестрой на печи.

Какой подарок, в канун войны, привёз отец на день рождения, Лида не помнила.

Много лет спустя, она пыталась это вспомнить, но в память врезались лишь воспоминания о начале войны.

Отца на третий день забрали на фронт. Ваня тоже просился с ним, но был ещё слишком мал.

– Сейчас ты хозяин в доме, – сказал ему отец, – мы с фашистами сами управимся.

Очень скоро, по улицам села пошли незнакомые люди. Лиде казалось этот людской поток, никогда не закончится, он затянет и их семью и понесёт вместе со всеми дальше на восток. Люди всё шли и шли, даже наступившая ночь не могла остановить этот бурлящий поток человеческого горя.

– Нам идти некуда, – сказала мать детям. – Куды я с малыми?

– Я не маленький? – возразил Ваня.

– Да, Ванюша, ты уж слишком быстро повзрослел, – сказала мать. – Все вы, мои детоньки, стали взрослыми и детства не побачили, – она вздохнула, и добавила. – Как оставить хату, хозяйство? Я так думаю, детоньки, что не пустят наши мужики фашиста энтого до нас, да и отец скоро вернётся.

Этому долго не суждено было случиться.

Уже осенью в село вошли чужие солдаты, которые сначала забрали всю птицу и поросят, а спустя месяц увели и корову.

– Вот и хозяйство наше закончилось, – причитала мать, – уходить надо было, что же я глупая баба наробила.

Вскоре после этого в их хате поселился важный офицер, семье осталась только кухня, мать с детьми теперь спали на печи.

Хата у них была знаменитая, ещё прадед Лиды строил её из морёного дуба вместе с Тарасом Шевченко, который приезжал к нему в гости, а встретились и познакомились они с ним, когда-то на каторге.

Русская печь, как добротная баба, была огромной, её тепла хватало всей хате. На печи легко могли спать пять человек, а в подпечек дров входило на целую неделю.

В этом подпечке жила "Катя-дурочка", которую мать приютила у себя по доброте душевной, а куда её босую и почти нагую денешь.

– Лидка, ты в хате?! – вдруг кто-то постучал в окно.

– Та в хате, сейчас выйду. – Лида стала одеваться.

– Ты куды собираешься? – спросила мать, которая с начала войны не разрешала сёстрам отлучаться далеко из хаты.

– Да, там это… Валька ко мне пришёл, одноклассник мой.

– Какой ещё Валька?

– Так деда Миколы внук, ну рыжий такой…

– Пойдём побачим, что за Валька такой. – Они с дочерью вышли из хаты, парубок стоял у крыльца, ждал Лиду, – тебе для чего Лида понадобилась?

– Тёть Катя здравствуйте, я за Лидой прибежав.

– Зачем тебе моя доню нужна? – допытывалась мать.

– Разве не слыхали, нашу учительницу забрали немцы, сегодня её повесят на площади у Совета? – парнишка шмыгнул носом. – Ну, я побёг.

– Как же это? – охнула мать и тяжело опустилась на ступеньку крыльца. – Ох, детоньки мои, да разве это можно робить и для ваших ли глаз это? Не пущу! – прижала она Лиду к себе, а паренёк, не дождавшись, уже бежал по улице.

Вскоре после того, как Валька убежал, в их хату вломился полицай, не из их деревенских, он приказал всем через час быть на площади. Делать было нечего, мать собрала детей, и они пошли, по дороге к ним присоединился Ваня, который был у своих одноклассников.

На площади было установлено странное сооружение, люди останавливались в нерешительности, одноклассники Лиды, стояли отдельно, среди них был и Валька. Дети жались друг к другу, страх и непонимание переполняли детские сердца.

Вот вывели их учительницу с завязанными руками, она была избита, одежда разорвана, лицо и тело в кровоподтеках. Дети притихли, и стали ещё сильнее прижиматься друг к другу, словно стая голодных, напуганных воробьёв, которые вдруг разучились летать.

Учительницу завели на это странное, страшное сооружение. Она, окинув односельчан взглядом, увидела своих учеников.

– Дети, я вас учила добру, – вдруг сказала учительница, – любите и берегите нашу Родину!

Полицай, который стоял рядом, ударил учительницу по лицу и что-то зашипел, потом накинул на шею женщины верёвку…

Испуганные дети заплакали. Что было потом, Лида не помнила, через некоторое время к ней подошла мать и увела её домой.

В декабре 1941 года жители Эсмани, услышали совсем рядом с селом звуки боя, а потом в их село вошли партизаны. Где была Лида, девочка не запомнила, но когда она вернулась домой, увидела усатого дядьку, в расстегнутом тулупе, он сидел за столом. Лиде показалось, что закончилась война, и батя вернулся домой.

– Это кто? – спросила она тихонько у брата.

– Да это же сам Ковпак! Самый главный командир у партизан, – ответил ей брат. – Я с ними дальше пойду, не останусь больше дома!

– Это кто за печкой шумит? – вдруг спросил Ковпак. – А ну идите сюда!

Ваня с Лидой вошли в комнату. Лиде показалось, что главный командир партизан Ковпак, такой огромный, он словно занял всю их комнату, девочка спряталась за брата.

– Подойди поближе, я тебя рассмотрю, – сказал Ковпак.

– Зачем на меня смотреть? – испугалась Лида и даже хотела заплакать.

– Что вы там, в кухне с братом не поделили?

– Ванька с вами собрался, а мы как же? – сказала Лида, забыв про слёзы. – Нашу учительницу фашисты повесили, так мы целую неделю, на улицу боялись выйти, а Ваня у нас смелый он ничего не боится.

– Да, брат у тебя молодец.

– Вот и детки мои собрались воевать, – сказала мать, зайдя в комнату. Она, пока Лида разговаривала с Ковпаком, хлопотала на кухне.

– Да, наши дети с нами в партизанском отряде, воюют на равнее со взрослыми, а ты, Ваня, сейчас здесь в Эсмани нужнее, – он на секунду задумался. – Будь моя воля я бы всех детей, которые сейчас бьют фашистов, к наградам представил. И я обязательно это сделаю! Это будет особая награда, вот только закончим начатое дело, прогоним фашистов с нашей земли, и ни один юный герой не будет забыт! Пусть не велики они возрастом и ростом, но великое дело делают! А пока вот, – и Ковпак протянул Лиде плитку шоколада.

– Смотри не загордись героиня, – сказал брат.

– Да уж постараюсь, а ты Ваня дома останешься! Слышал, что дядя Ковпак сказал, что ты здесь нужнее!

Очень скоро партизанский отряд ушёл дальше и в их село снова вернулись фашисты и полицаи. Даже в хате Лиды снова поселился прежний офицер. Вот только отношение к жителям сильно изменилось. С этого времени жизнь у селян закрутилась, словно в кровавом колесе.

Откуда-то в селе снова появилась "Катя-дурочка", она опять поселилась в Лидиной хате под печкой.

Лиде казалось, что тот усатый дядька в расстегнутом тулупе в их избе и плитка шоколада, которую она честно поделила между всеми, просто сон.

В конце января жену парторга колхоза, избитую до полусмерти, обезумевшую от пыток водили по улицам, час назад полицай на её глазах посадил её маленького сына, которому не было и года, на кол плетня. Женщина упала, перед хатой Лиды. Второй сын долго лежал на застывающем теле матери, рядом стоял полицай, кутаясь в тулуп, он ждал, когда ребенок замёрзнет, Он не разрешал женщинам забрать ребёнка.

– Хотите вместе с ней лежать! – орал он. – Всех коммунистов и их "отродье" истребим! Всех кто партизанам помогал и помогает тоже!

– Сам ты "отродье", как земля такого изверга носит, – сказал кто-то из женщин.

– Да я сейчас вас всех к стенке! – заорал полицай, и испуганные женщины побрели по своим хатам.

Лида всё это видела из окна кухни, она запомнила это на всю жизнь.

Кровавая карусель всё крутилась и крутилась.

Наступившая весна не радовала жителей села, бабушки уже не сидели, как прежде бывало, на лавочках перед хатами, да и как может радовать солнце, если на сердце тучи и страх сковывает холодом всё тело.

– Лида, – позвала её мать.

– Да, мама…

– Надо тебе в лес сходить за хворостом.

– Так Ваня намедни принёс.

– Надо ещё принести.

"Странно", – подумала Лида, мать уже отпускала её из хаты, да и где удержишь такую егозу, но чтобы вот так в лес за хворостом, одну!

– Ты дядьку Копу помнишь, он с отцом в сельсовете робил?

– Ага…

– Что "ага", если в лесу его побачишь, так узнаешь чи нет?

– Да як же, обязательно узнаю, что нужно – то, мам?

– Вот пойдешь на поле, где лису поймала, там встретишь дядю Копу и передай эту записку. Всё поняла, доню?

– Ага…

– Опять "ага", – мать задумалась, – нет уж лучше я сама.

– Что ты, мама! Я дядю Копу помню, они с отцом у нас в хате часто бывали. И место, где лису поймала, хорошо помню, да и к Ване сколько раз в поле ходила.

– Тогда войны не було. Ну ладно, – согласилась мать, она протянула записку Лиде. – Только спрячь хорошо, да не потеряй.

– А хворост, нужен?

– Конечно, нужен, зачем же ты в лес пошла? Пану офицеру скажешь, что надо баню топить.

– Кому что сказать я поняла.

Потом поручения матери Лида стала выполнять часто.

В лесу всегда что-то надо было то зелень, то дикоросы, то орехи, которые раньше в лесу никто не собирал, а теперь всё шло в пищу.

Однажды, вернувшись из леса, Лида услышала разговор Вани с денщиком офицера, который жил в их хате.

– Зачем мне нужна эта война? – говорил немец Ване. – У меня в Германии своя ферма, дома остались жена и дети. Как же сейчас они там.

– Вы откуда русский знаете?

– У нас на ферме работали интернационалисты, они меня и научили. Я тебя тоже научу "Интернационал" на немецком петь.

Благодаря этому старому солдату Ваню не угнали в Германию. А ещё иногда он приносил семье Лиды еду. "Помои русским свиньям", – обычно говорил он полицаям, если кто из них его видел с ведром. На дне ведра в мешке лежал то хлеб, то крупа, а то и банка тушёнки.

Продуктами мать делилась с семьёй Вальки и деда Миколы.

Родители и старший брат Вальки были на фронте. Перед самой оккупацией у них остановилась дальняя родственница, она бежала от самой границы вместе с четырьмя детьми, да одному из детей в дороге стало плохо, вот и настигли их фашисты в Эсмани.

Совсем плохо и голодно было им, что могли из вещей, обменяли на продукты, даже лишней пары тёплых носок не осталось. Припасы деда Миколы, с такой оравой, быстро подъели.

Ещё зимой Лида стала носить Вальке еду, сначала тайно от матери и брата. Да где такое утаишь, если в хате каждая крошка на счету. Мать конечно это заметила, но не стала Лиду бранить. Она сама начала посылать семье деда продукты: то варёную картоплю, то кашу, а то и хлеба из того самого ведра. Дед Микола отказывался и даже бранил Лиду и Вальку, да как же тогда прокормить голодных детей.

Не все фашисты были такие как этот солдат, что жил с офицером в хате Лиды. Были среди фашистов настоящие "звери", эти легко могли избить и даже убить человека на улице и особенно лютовали, после нападения партизан. Не так посмотрел – расстрел, просто идешь по улице с подозрительным предметом – выстрел.

Маленькой Лиде казалось тогда, что хуже этих фашистов были только полицаи, они как черви вылезли наружу с начала войны. Из западных областей Украины вместе с фашистами в село пришли бандеровцы и бывшие бандиты, которым Советская власть была костью в горле. Эта "новая власть" с повязками на рукаве, рыскала по хатам и забирала всё, они издевались над жителями села и запросто могли сжечь хату со всеми домочадцами.

Лето 1942 года на Украине было жарким не от того, что палило солнце, а от того что земля горела под ногами мирных жителей, но она горела и под ногами фашистов.

Всё чаще жители в селе обсуждали новости, что где-то партизаны подорвали железнодорожные пути или устроили засаду на дороге, фашисты и полицаи боялись по одному ходить в лес.

В их село уже несколько раз приезжал важный офицер из Глухова в чёрной страшной форме и полицаи особенно старались выслужиться перед ним.

Останавливался он всегда в хате Лиды, и подолгу общался с жившим у них офицером.

Мать с детьми в это время выгоняли из хаты, и они жили в бане, в которую лишь иногда заходил старый немец.

Прошел год, как в село пришли фашисты. Долгий год оккупации, горя, лишений.

На улице было холодно, зима пришла злая, ветреная, словно хотела выдуть из жителей тепло, накопленное за лето, а вместе с ним остатки жизни. Лида, одетая в старую фуфайку, закутанная в ветхую шаль шла из леса. Она собрала немного хвороста.

– Стой, ты откуда? – остановил её полицай и схватил за плечо.

– Из леса дяденька, – испугалась девочка.

– Что ты там робила?

– За хворостом ходила. Дяденька, мне домой надо, мамка ждёт, – жалобно стала просить Лида.

– За яким таким хворостом? А брат твой где? – полицай не отпускал девочку – У вас в хате господин офицер живёт, а у вас дров нет?

– На растопку и для бани, – заплакала Лида, – Ваня с утра ушёл с дяденькой немцем.

– Да ты к партизанам ходила! – начал трясти Лиду полицай.

– Нет, дяденька, нет, мамка за хворостом отправила.

Полицай не унимался, он сильнее схватил Лиду за руку, и потащил её за собой. Вязанка хвороста упала и рассыпалась,

В комендатуре в это время снова был офицер из Глухова. Услышав шум на улице, он вышел на крыльцо, Лида подумала, что он прикажет отпустить её, и она побежит домой.

– Что происходит? – окликнул он полицая, – Кого ты привёл?

– Вот партизанку поймал, – ответил полицай. – Она в лес ходила.

– Партизана! – офицер засмеялся, и Лиде казалось, что он лопнет от смеха. – Да твоему партизану годов десять!

Офицер не лопнул, а, продолжая играть тростью, зло посмотрел на полицая и девочку, закутанную в какие-то лохмотья, резко развернулся и ушёл назад в комендатуру.

Полицай, как змея, зашипел на Лиду.

– Я всё равно получу за тебя вознаграждение и докажу офицеру, что ты с партизанами связана!

Лида не понимала, какое вознаграждение хотел получить полицай, да и что могла понимать испуганная девочка. Она решила, что нужно молчать, полицаю надоест, и он её отпустит. Лида дрожала от холода и страха.

– Что холодно? Раздевайся! – заорал полицай.

– Что же он делает? – услышала Лида. Никого не было рядом, редкие прохожие плотнее кутаясь в свою немудреную одежду, быстро пробегали мимо страшного места, словно не замечали, что происходит во дворе комендатуры. Да и чем они могли помочь девочке, оказавшейся в руках отморозка.

Полицай сам начал стаскивать с испуганной девочки одежду. Лида ревела, а полицай уже буквально сдирал с неё платье.

На крыльце топтались другие полицаи, они наблюдали за происходящим и весело смеялись.

Раздев испуганную девочку, оставил на ней только тонкую ночную рубаху, он вытолкал испуганного ребенка на улицу и куда-то погнал её.

"Мама, мамочка", – прошептала Лида, и как сноп повалилась на обочину дороги. Полицай попытался поднять девочку, а потом начал пинать её.

Лида уже не чувствовала боли, она была далеко от разъяренного полицая, от комендатуры, от этой, когда-то родной улицы. Дивный цветущий яблоневый сад окружал девочку, вокруг пели яркие птицы.

– Вставай, что лежишь?! – Полицай ещё сильнее, начал пинать замерзающую девочку. Мимо проехала чёрная машина, и он сразу потерял к девочке интерес, – Подохнешь сама! – он зло плюнул, закутавшись плотнее в тулуп, быстро пошёл в комендатуру.

" Офицер из Глухова уехал и мужики, – думал полицай, – уже достали бутыль с самогоном, выпьют и ему не оставят".

Лида очнулась в полумраке, она подумала: "Я, наверное, умерла, как Любаша! Но почему нет яркого света, про который все говорили?"

Лида ещё немного полежала и решила, что это просто страшный сон, девочка обрадовалась, что полицай ей приснился, сейчас она откроет глаза и побежит помогать маме.

Лида медленно открыла глаза, пошевелила рукой и даже ущипнула себя. "Больно, значит, я не сплю, но почему ноги совсем не чувствую?"

– Мама, мама, Лида очнулась!

– Ой! Слава тебе, Господи! Что же они, с тобой сробили, девонька моя, – стала причитать мать.

– Мама, где я? – спросила Лида.

– У ридной хате, мы с Ваней тебя с улицы принесли, он топчан сделал. На печку тебя не положить, упадешь ещё.

– Топчан сделал? Это сколько же я сплю?

– Лидонька моя, доню ридная. Уже третий день с того дни, как мы тебя нашли и принесли в хату.

– Значит полицай не сон, – Лида заплакала.

– Який же сон? Ридная моя, – мать с сестрой, тоже заплакали. – Мы тебя и живой не чаяли видеть.

– Мамочка, я им ничего про записки не сказала, – стала шептать Лида. – Можно я ещё немного полежу, и тогда встану? Вот тильки ноги меня не слухают совсем, наверное, отлежала.

– Отдохни доню, отдохни.

– А братик где? – спросила Лида.

– Ваня в Студёное пошёл к бабушке Пане. Да ты её помнишь, на похоронах у Любы была.

– Зачем, я же не умерла? У меня и не болит ничего, тильки ноги не чувствую…

– Як зачем? Она же знахарка, она всю округу лечит, все её знают. Может бабушка Паня, поможет, мне тебя ридная на ноги поставить. Вот тильки как она к нам доберётся, стара она совсем стала? Ничего Господь не оставит нас сирых.

После обеда из Студеного приехали Ваня и бабушка Паня.

Привёз их на лошади хуторской мужик, он даже в хату не зашёл, сразу поехал обратно, чтобы засветло, вернуться домой.

Бабушка долго щупала и ворочала Лиду, своими костлявыми, но сильными руками. Она что-то ворчала себе под нос.

– Вот что, Кать, у вас навоз есть?

– Навоз? – удивлённо переспросила её мать.

– Да, навоз, – бабушка Паня, поднялась с топчана, на котором лежала Лида. – Навоз нужен.

– Есть. Скотину всю забрали, а он кому теперь нужен. Нынче в огороде ничего не сажали, так что весь за сараем лежит.

– Скажи парубку своему, пусть завтра таскает его весь обратно в сарай, надо девку греть, а то боюсь, не поднять мне её будет.

Мать больше не расспрашивала бабушку, а утром с Ваней начали таскать навоз обратно в сарай, и даже Надя им помогала. Они уже почти весь навоз перетаскали и сложили большую кучу в сарае, из хаты вышла бабушка Паня и сказала:

– Хватит таскать, утопчите его плотнее и полейте тёплой водой. Будем в нём девку греть.

Затопили баню и нагрели воду, полили навоз, а вечером, когда всё сделали, Ваня вынес Лиду из хаты.

Женщины сделали в навозной куче большую дыру, раздели Лиду и посадили её в приготовленную яму. Девочку вокруг плотно обложили навозом, как обычно сажают молодые деревья в лесу.

– Ничего Катя не бойся, девка у тебя молодая, сильная, сердце крепкое, – приговаривала бабушка Паня. – Ну, что ты Катя слёзы льёшь? Смотри Лилька твоя молодец, ни единого слова не проронила, а ей сейчас чай вовсе не сладко.

Лида действительно всё время молчала. По праву сказать, она всё ещё боялась бабушки Пани, но очень быстро она привыкла и к ней, и к запаху навоза. И вот пошли своей чередой дни болезни и лечения. Некоторые из них тянулись словно, густая смола, а иные, наоборот, спешили как горный ручей.

Новый 1943 год Лида встретила сидя в навозной куче. Сначала девочка ничего не чувствовала, потом ей стало казаться, что ноги словно кто-то колет иголками, или на них напали злющие рыжие муравьи. Спустя несколько дней ноги стали гореть как в огне.

Бабушка Паня не отходила от Лиды ни на шаг, она кормила её, мыла в бане, натирала мазью, которая вкусно пахла травами и мёдом. Мама и Ваня были у неё в помощниках, как поварята у шеф-повара. Принести, подать, убрать, помочь донести до бани и обратно.