Прятки

Вокруг стало очень темно и холодно.

***

Яша вынырнул и судорожно вдохнул, чувствуя, как трясёт все тело. Никак не мог надышаться.

В доме прохладно, и по спине все еще стекает невидимая вода. Он обхватил себя руками – рукава были сухи. Это вернуло его в реальность.

Он вспомнил. Резкий, свистящий разрез – и воспоминания неизбежно растекаются в груди. От них уже не отделаться.

Вспомнил.

Некоторые, слишком страшные вещи человек по природе своей забывает. К ним лучше не прикасаться. И в числе таких вещей – рождение и смерть.

В доме погас свет.

И вдруг часы пробили полночь.

Ночь третья

Вдруг стало очень темно и холодно. Словно весь дом погрузился в тяжёлую воду.

Стены внимательно следили за каждым движением. Лампочки застыли. Ноги перестали слушаться и тряслись, как в конвульсиях. Дом стал большим и голодным, а Яша маленьким. И тёплым. И, пожалуй, очень даже съедобным. Дверь (может, ему почудилось?) сама собой завиляла на петлях и облизнулась.

И защелкали секунды, как шестерни в мясорубке. Коридор-конвеер задвигался. В комнате спрятаться было негде.

Яше пришлось выглянуть наружу.

Он затрясся и посмотрел в темноту. Он был мишень. Яркая, пульсирующая перед взглядами бесконечных кресел, кукол, половиц и дверей. Позвоночником он чувствовал, что он на прицеле. Кто-то лежит, застыв от напряжения и дышит в один такт с ним. Просчитывает его движения. На секунду задерживает дыхание, чтобы не сбивать прицел, и нажимает на крючок, где-то там, по другую сторону тонкой натянутой нити… Или струны.

Надо было бежать.

Пока струна не лопнула.

И в следующую секунду он побежал, куда глаза глядят, а в глазах были слезы, поэтому бежал он в никуда.

Вот теперь игра началась по-настоящему.

Голос в голове пропадал, уступая место слепоте. Но потом, на секундочку, все же пробился и заговорил:

Тише… Тише.

Так ты точно никуда не спрячешься.

Я тебя знаю, тебе страшно, тебе тошно от самой мысли, что это снова произойдёт, и будет темно, и плохо, и вся жизнь пронесется перед глазами кричащим поездом, и закончится. Но ещё не всё потеряно.

Ночь только началась. Волк еще наверняка просыпается и бродит медленно, неуклюже, стряхивая с себя сон. По крайней мере, очень хочется в это верить. Дыши. Ступай тише. Не теряй времени на пустые движения. И дыши.

В доме было предательски темно и тихо, каждый шаг и поворот – словно путешествие по минному полю. Яша спиной чувствовал, как смотрят на него спрятавшиеся паучьи глаза и прямо прожигают его сладким ощущением своего превосходства. Ничего, сейчас не время для самоуничижения. На том свете похныкаем. Яша инстинктивно снял ботинки и оставил их на полу, и дальше продвигался в носках, на полусогнутых ногах. Стараясь держаться ближе к полу и стене. "Отец бы оценил". Приседал на корточки, когда потихоньку выглядывал за угол – так незаметнее. И всё время прислушивался, нет ли где знакомой ритмичной поступи.

Надо было прятаться.

Долго он ещё сможет бесшумно бегать, как в детстве, залезши на заброшку? Сейчас всё было по-другому. Он плохо видел, ему было страшно, он устал. Спустя некоторое время оказалось, что красться, как спецназовец, очень даже утомительно.

Надо было заканчивать со всём этим и просто прятаться, неважно, куда, просто передохнуть, а потом, быть может, набраться смелости и пойти перепрятаться куда-нибудь получше.

Снова коридор, по бокам комнаты, комнаты. Вот очередная гостиная с диваном и шкафами. Яша осторожно приблизился к полу закрытой двери и заглянул внутрь. Плохая идея. Почти негде укрыться, некуда залезть.

Тук-тук-тук-тук. Послышалось где-то в недрах дома, в темноте.

К черту, неважно!

Он пулей залетел в комнату и начал судорожно осматриваться вокруг в надежде, что найдёт что-нибудь на роль убежища. Шкаф – не то, никаких дверей, просто полки и бесполезные книги. Пустой аквариум. Большой диван – можно было бы залезть внутрь, но гул и скрип от поднятой – и, что важнее, опустившейся обратно – сидушки будет слышен на весь дом. Такое надо было делать заранее. А жаль, чертовски жаль.

Яша замер, заледенел.

Шаги приближались.

Более того, они были в конце коридора. Значит, путь из комнаты теперь отрезан начисто.

Черт, черт, черт. Голова лихорадочно думает, глаза впиваются во всё подряд. Стена, диван, книги, полки, фотографии, занавески на окне, стена, аквариум… Стоп. Тени. Тень между углом и диваном. Может, далеко, а может… Так и есть. Всего чуть-чуть побольше, чем должна быть. Яша подкрался ближе и заглянул за подлокотник – между ним и стенами было пространство, укрытой со всех сторон – диваном, занавесками, темнотой.

Спасибо – прошептал он мысленно неизвестно кому – спасибо…

Главное теперь – не шуметь.

Он легонько опустил в проём ногу, другую… Нащупал очертания чего-то тёплого, что должно быть батареи. Вдохнул и полностью юркнул внутрь.

И чуть не закричал от страха.

Из проема резко поднялась тень.

– Быстро. Свалил. Вон. – прошипел Гримм, зажимая ему рот рукой. – Ты меня понял? Вылез и пошёл отсюда. И только попробуй мне тут шуметь.

Яша в панике съежился, наполовину торча из спасительной тени.

– Не могу, – отчаянно прошептал он. – Оно близко, я не…

Гримм шикнул и с ужасом застыл, приложив палец к губам, но было уже поздно. Гибельно заскрипела дверь. Яша всё ещё сидел в проеме, его голова и плечи виднелись из-за дивана.

Он почувствовал, как что-то леденеет глубоко внутри и, сам того не желая, обернулся на звук.

Волк действительно стоял в дверях. Невысокий, лохматый, с вытянутой мордой и пустыми глазницами. Яша с тошнотой увидел, что он одет в жёлтую толстовку. От него шла нестерпимая земляная вонь и запах болезни и шерсти, но самое главное – стойкий, безжалостный запах злобы, пробивающий насквозь. Это был даже не запах, а невидимые волны, исходящие от чудовища. И они ясно говорил одно: это жуткое создание на голову ниже тебя хочет тебя убить, и убьёт. Сначала повалит на землю, и снизу вверх ты увидишь его уже гораздо более страшным и большим. Потом прыгнет к тебе и начнёт рвать и кусать – как ребёнок, не остановится. Даже когда человечьи зубы, непривычные к охоте, покроются кровью, даже когда оно услышит, как внутри, во рту, мокро хрустит твое горло. Оно будет продолжать. И ты не сможешь спрятаться от этой злобы

Он не двигался. Яша не мог понять, то ли он сломался, то ли выжидал, и от этого становилось еще страшнее. Из-под старой, разваливавшейся маски чуть виднелось грязное лицо. По отдельности все детали выглядели смешными, но вместе складывались в жуткую, чётко очерченную тень с зубастой мордой, стоящую в проеме. Словно фильм или страшная картинка в сети. Только это не фильм.

Это жёлтое чудовище стоит и разглядывает тебя, а ты не двигаешься, онемев от одного его вида, и молчишь. Мало что может напугать сильнее, чем старая карнавальная маска в темноте.

Но кое-что может. Например, когда маска начинает говорить.

Голос у него был земляной, хриплый, словно в горле заранее копошились полчища трупных червей. Говорил волк, а не человек в его маске. Как это было возможно, непонятно. Рот человека, незакрытый картонной мордой, не двигался, только на губах лопались струйки чьей-то крови, а голос исходил как бы из-под носа самой маски, из ниоткуда.

– А что ты здесь делаешь? – зашептало оно. Словно журило маленького ребёночка. – А как ты здесь оказался? Ну-ка, выходи…

Казалось, оно сейчас наклонится, присядет на корточки и потеребит его по щекам своими изгвазданными, земляными пальцами.

Тело предательски выпрямилось и само собой вышло на середину комнаты. Может, его вёл искареженный, инстинктивный голос совести, не позволявший ему подставить Гримма. Может, волку нельзя было не повиноваться. В любом случае он оказался прямо перед ним, и пути назад уже не было.

Яша сглотнул и как бы проснулся. Надо было что-то сказать. Если чудовище спрашивает, надо отвечать, подсказало что-то внутри, может, сможешь его заговорить и останешься цел.

Чудовище тоже, видимо, не собиралось долго ждать. А может, оно умело читать мысли по глазам.

– И как же быть с незваным гостем? – прорычало оно, смотря в Яшу пустыми, пустющими глазницами. – Может, гостя съесть?

– Н-не надо! – выпалил он с писком, как ягненочек, и стал судорожно искать слова, а слова терялись и предательски убегали, хихикая. Яша невольно взглянул в черные впадины на маске, и они схватили его взгляд, как магнитом. Он не мог не смотреть.

Он чувствовал, что за этой злобным ребёнком стоит нечто, съевшее его, и оно гораздо, гораздо страшнее. Что-то непонятное, очень, очень большое и старое. Это существо веяло из темноты глазниц. Оно не знало ни злобы, ни доброты. Ни времени. Его не останавливали ни жара, ни холод, ни отговорки. Только пахло усталостью. Оно не запоминало ни лиц, ни имён, они были ему не важны. Оно было здесь всегда, и будет, когда и Яша, и все остальные умрут. Им на смену придут новые, и новые, и новые, а эти пустые глазницы будут здесь вечно. Ничто не изменится, когда оно закончит его убивать. Оно даже не заметит этого.

А пока что существо издевалось. Игралось с ним, как чужие пальцы с беззащитным телом, прячась за маской волка и за оболочкой ребёнка.

И тут Яша понял, что он умер.

А значит, нет больше ничего. Ни последнего удара. Ни капитана корабля. Он уже давно тонет. Остаётся только обида, протекающая по днищу и бортам. Тоска, протыкающая весёлые паруса. И страх.

Если он оказался здесь после смерти, то умирать действительно страшно.

Пусть и во второй раз. Собственной смерти боишься всегда. За ней всегда темнота. К ней нельзя привыкнуть.

Но, может, ей можно подыграть?

Поэтому он не своим голосом, но уж как-то прошептал:

– Я умер.

Существо ещё спокойнее впилось в него взглядом и повернуло голову набок. Оно делало это медленно, и Яше казалось, ещё чуть-чуть – и оно случайно свернёт ребенку шею.

Но волк заулыбался, растягивая щеки, как струну, и промурлыкал:

– Глупенький. Ты думал, что смерть твоя – это конец?

И пошёл к нему пружинистыми шажками, вытягивая лапы вперёд.

Яша видел, как к его лицу приближаются пропахшие землёй пальцы, солёные, растопыренные, до боли обычные человеческие пальцы, которые могут сделать всё, что угодно. Он предчувствовал их прикосновение – если можно назвать этим нежным словом что-то настолько отвратительное. Он хотел сделать хоть что-нибудь, чтоб убрать от себя эти страшные руки, но тело его застыло на месте, оставив его запертым внутри. Всё, что он мог – это закрыть глаза и не видеть всего, что сейчас будет совершаться над его телом. Как ни страшно, он желал, чтобы этот момент покрылся хоть какой-то тайной. Ведь зачатие жизни и её похищение хочется окутать толикой темноты. Чтобы было в этом хоть немножечко уважения. Это последнее, чего он просил – капельку тайны.

Поэтому, когда эта обычная, грязная, холодная рука коснулась его – он уже этого не видел.

Дальше мир покачнулся, и началось что-то, похожее на страшный сон.

***

Гримм, лежавший на полу в своём углу, не знал, сколько прошло времени. Оцепенение, спасшее его, прошло. Он оживал.

Волк ушёл вскоре после того, как на пол с костяным грохотом упало тело. Больше Гримм не слышал ничего, или, по крайне мере, не смог услышать, погребенный собственным страхом, слившийся, как пыль, с полом под своей спиной.

Наконец, он почувствовал, как бешено стучит сердце и дыхание колышет его с ног до головы. Он одновременно хотел и боялся вставать.

Никто не знал, куда пропадали тела после встречи с водой. Всех, кто мог бы об этом рассказать, в доме уже не было. Поэтому Гримм невольно боялся выглянуть наружу и посмотреть. Он чувствовал, что стал свидетелем чего-то жуткого и потайного, и, если взглянет на это – кто знает, может, его тоже постигнет участь очередного нежеланного свидетеля.

Но, с другой стороны, волк ушёл, и он бы мог подсмотреть, пока не поздно, и хранить это знание при себе, незаметно…

Он не знал, что делать.

"Черт, – подумал он, – кто бы знал, насколько страшно лежать в одной комнате с трупом. Даже смешно. "

Наконец, игольчатая боль в спине и потустороннее любопытство пересилили страх, и Гримм осторожно выглянул из-за подлокотника наружу.

Там, как и ожидалось, лежал Яша.

Гримм бесшумно, очень-очень медленно вылез и боязливо склонился над телом, сам не зная, чего он страшится больше – того, что оно мертво или что может сейчас открыть глаза и уставиться на него.

В доме было до жути тихо.

Гримм присел рядом с ним, держась на расстоянии вытянутой руки, и застыл, глядя на него, испуганный и любопытный. Вдруг он услышал какой-то шелест. Похолодел. Молниеносно обернулся к двери – там никого не было. Нужно было поворачиваться обратно к трупу.

Почему-то ему очень не хотелось этого делать.

Шелест пробежал снова. На сей раз Гримм понял, что он идёт откуда-то из-за спины.

Он стиснул зубы и заставил себя повернуться. Всё было как прежде. Снова просвистел шелест.

Тут он разжал кулаки и чуть было не засмеялся в голос, в последнюю секунду прикрыв рот руками.

Труп не умер. Он дышал и спал.

День четвертый. Горло

Утром в комнатах повисло тяжелое ощущение усталости, и пропахло куревом. Молодой человек болезненного вида молчал рядом с Одуванчиком, протиравшем ему руки. Ковер, на котором они сидели, плевался ворсом, и на свету его красно-черный узор казался кровавым.

Кира Пятница с холодным спокойствием вычеркивала в своей книжечке строчку за строчкой. Возле очередного пункта она, помедлив, поставила знак вопроса. Когда в гостиную ввалился Яша, похожий на призрака, она спешно что-то чиркнула и обернулась навстречу.

– Где Гримм? – спросила она сразу.

Яша нахмурился.

– Не знаю. Хотел у тебя спросить.

Кира смолка, немного побледнела – а может, это просто играл свет. Потом сказала стянуто:

– Может, ушёл куда-нибудь. Поищи по комнатам.

Яша выплыл прочь, словно прошел сквозь стену.

Была у него одна догадка, неприятная и, возможно, правильная. Он побрел по коридорам, спотыкаясь о хлам из шкафов, заглядывая в спальни. Вспоминал, как шел прошлой ночью. Ноги вели. Или, может, сам дом вел, тасуя его, как карту в колоде.

И, спустя сотню комнат и поворотов, довел. Догадка оказалась верной.

Гримм сидел в дальнем углу пустой комнаты. Той самой спальни, где они столкнулись накануне.

Яша вошел, ежась от вида синих, неприятно знакомых стен. На свету комната оказалась старой и грязной. Казалось, она все еще пропахла смертью. Здесь было душно.

– Привет, – осторожно сказал он.

Гримм взглянул на него, очнувшись от раздумья – на секунду, на долю секунды Яше показалось, что это будет как прежде спокойный, раздражительно-добрый и насмешливый Гримм. Но во взгляде была смесь страха, презрения и разочарования… Как еще, впрочем, можно смотреть на мертвеца?

Взглянул, увидел, но не ответил. Яша осторожно подошел ближе.

– Выглядишь… не очень.

– Ночь не спал, – холодно ответил одноглазый. Голос у него был хриплый и прокуренный. Видно, это были первые слова, которые он произнес за день.

Яша нервно сглотнул и попробовал сесть в кресло. Кресло противилось и выплевывало его.

– Что это было? – сказал он допросным тоном.

Гримм молчал.

– Что это было?! – повторил Яша.

– Не ори, – железно процедил тот. Вытащил смятую самокрутку и закурил, глядя в стены. – Не знаю. Вода тебя нашел, но почему-то не забрал. Значит, не захотел. Ты ему сказал, что умер. Значит, недоговорил. Наверное.

– Гримм.

Молчание.

– Гримм!

Он наконец посмотрел на него.

– А знаешь…Ты бы мог подвинуться тогда. – прошипел Яша, чуть не плача. – Ты бы мог просто подвинуться, и меня бы не нашли.

– Мог бы. Но ты уже нашумел, и вода слышал тебя. Он пошел бы на звук и обшарил всю комнату. Сам ведь понимаешь. Извини, – выдохнул он, горя от стыда. Оправдываясь. – Выбора не было.

Яша скверно улыбнулся и кивнул.

– А я ведь тебе жизнь спас, сволочь.

– Да. – сжато ответил он. И, помолчав, выдавил:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста! – закричал Яша, закипая. – А если бы я умер? А? Как оно – неплохо? Другой умер, а ты себе лежишь, отдыхаешь, удобно, да?..

– Но ты не умер, – снова оборвал Гримм железным голосом. – Ты жив. А почему – это уже думай сам. – Он смягчился, а может, просто стал спокойнее. – Я тоже всю ночь думал.

– И как, придумал?

Он пожал плечами.

– Приблизительно.

– Не поделишься идеями?

– Не-а.

Яша почувствовал, как руки сами собой сжимаются в кулаки. И как к его злости тоже прилепливается стыд, потому что на месте Гримма он сам бы поступил точно так же.

– Может, ты думаешь, что всем помогаешь. В игры тут играешь, загадки загадываешь. Но ты… Ты как параноик. Ты всех учишь сначала прятаться, а потом думать.

Гримм снова пожал плечами.

– Рад слышать, что хоть кто-то это понимает. Никогда не любил прилежных учеников.

– Яша, – добавил он, помолчав, почти примирительно, – Яша-а. Ну ты ведь живой. Разгадал загадку, – усмехнулся он, – наполовину, ну так вторую-то половину отгадай. Несложно же. Я б тебе помог, да дом не позволит. Нельзя. Почему-то мне кажется, что, если я тебе что-то сейчас скажу, в следующую ночь волк со мной расплатится. Не любит это место, когда кто-то играет не по правилам, – измученно сказал он. – Сам ведь понимаешь. Все мы здесь заперты.

Яша устало закрыл лицо руками, сползая по креслу. И стал думать.

Гримм курил, выпитый и мрачный.

– А знаешь, я когда вспомнил… Кто-то там, во сне, звал меня Мортимером, – рассеянно проговорил он. – Почему?

Гримм застыл, уставившись на него, словно увидел призрака. Потом быстро отвел взгляд и опять пожал плечами.

– Не знаю. Это же твой сон.

– Наверное, мой…

«Мортимер, Мортимер, – стучало и звало в голове. Голоса, призраки и картинки смешались, словно в чьем-то бреду. – Ну что я еще должен понять? – измученно думал Яша, отгоняя воспоминания о темной воде. – Этого разве было мало? Этого ему недостаточно?»

Он вздохнул, складывая руки.

– Может, я два раза умер? – сказал он со смешком.

Гримм не ответил. Он сидел собранно и смотрел на него с презрением и опаской. Как прежде. Только теперь он будто был готов в любую минуту убежать.

– Ты чего? – спросил Яша. – Смотришь на меня, как на волка.

Гримм молчал.

– Да что такое?

Он уткнулся руками в колени, а подбородком в кулак.

– Ты не волк, – сказал он спокойно, – ты подонок.

– Чего-о?

– Повторять не буду.

«Вот еще новости. Сначала думай сам, теперь подонок, – подумал Мортимер, обида резанула и растеклась по груди. Ни черта он уже не понимал. – Как уже задрал этот Гримм, нет, чтоб просто взять и все сказать по-человечески, нет, надо мозг всем поломать!»

– Да что мне надо сделать, чтоб ты заговорил нормально, а? Маску натянуть? Можешь ты уже сказать, что здесь творится? Чего… чего этот дом хочет?! – он выдохнул. – Ты вообще умеешь правду говорить?

Гримм нервозно захохотал, глядя на него. А когда успокоился, сказал:

– Да ты не волнуйся, не ты первый, не ты последний такой. Могу тебя утешить, у нас тут весь дом населен чудовищами. Моя беда в том, – вздохнул он – что побеждать-то их можно по-разному. У меня своя метода…

– И какая же? – мрачно спросил Морт. «Опять увиливает, – подумал он, – сволочь.»

А Гримм понемногу входил в кураж:

– Вытянуть ноги, чтобы оно проплакались у тебя коленях. И рассказать ему сказку.

– Чего? – сморщился Мортимер. – Про что?..

– Сказку? – медленно отозвался тот. И пристально посмотрел ему в глаза. Тот глаз, что был у него настоящий, стал свинцово-серым. – Да про что угодно. Про рассветы, бабочек и города… Про тропический сон и злобную вьюгу, – щурился он, – И про то, что одним детям очень нравится издеваться над другими, и как твари и упыри притворяются родителями перед кем-нибудь маленьким и одиноким. И что твари на самом деле гораздо меньше и несчастнее своих птенцов, и боятся играть в настоящие игры в настоящей жизни. – Гримм едва не срывался на крик. – Про несчастную девочку, которая выходит на пути из-за одного… обманщика, про обещания, буквы на руках, про эти проклятые рассветы! И про то, что я наслышан об этом подонке от его игроков, и я долго ждал его… Всё хотел познакомиться. Думал – вот будет кто-нибудь интересный. Он же вроде как легенда, там, у них. Оказалось, нет. – цокнул он. – Просто пустая скорлупка…

Мортимер побледнел. Этот дом разрезал ему горло, и в горле начинало закипать. Все и сразу. Грязь, пыль, духота, бесконечные уродливые комнаты, черт знает какие люди, и все эти дни и ночи, постоянный страх и постоянные загадки этого циклопа, вот он, сидит прямо перед ним и опять издевается. Может, это он все это затеял потехи ради?!

Где-то в доме противно порвалась струна, и Гримм вздрогнул, обернувшись в сторону раненой гитары. На секунду.

Дальше всё получилось как-то само. Дом превратился в нарыв и лопнул. Гримм отшатнулся, хрипя и держась за горло, а рука Мортимера застыла на полпути назад, горя от удара. Одноглазый неловко откашлялся и поправил бандану.

– Н-ну… Неплохо, неплохо, – хрипнул он, – чего-то такого я и ожидал. Ладно, – сказал он, вставая с кресла, – до свидания.

И пошёл прочь из комнаты.

– П-подожди, – прозвенел Яша.

Тот замотал головой.

– Не буду. Ты удивишься, но никому из них не нравилось, когда ты причинял им боль. Они тебе не благодарны. И я тоже.

Яша вдруг опустел. Что-то внутри зашевелилось. Как будто открылось второе дно, и в нем мно-ого-много воспоминаний, ждут пока ты прикоснешься к ним… что за воспоминания? Чьи? Откуда? Из его жизни или чужие? Ползают, как черви. Улыбаются.

– Значит, думаешь, я подонок? – оскалился Морт.

– Я не думаю, – отрезал Гримм, – я знаю. Здесь все – подонки. Ты что, думал, мы здесь куличики лепить собрались? Веселиться, в прятушки играть? Да это же не дом, это – кладбище неронов и гладиаторов, и мы здесь все – на очной ставке, друг перед другом и перед самими собой!

Мортимер согнулся в истерическом смехе. Гримм отвел глаз с презрением.

– А зачем тогда вот это все, а? Это же ты все затеял? Ты тут у нас все знаешь и всеми командуешь. Зачем же так сложно? Ты ж бы мог меня просто там, на входе убить. Это было бы быстрее и проще. Не нужно ждать, пока волк меня сцапает. Не надо изголяться и ломать комедию. Раз – и нет проблем.

Он бредил.

Одноглазый только вздохнул.

– Нет, – спокойной сказал он, разжав кулак. – Играй, как хочешь. Живи, как вздумается.

У двери он, выходя, обернулся.

– Спокойной ночи!

Дверь закачалась на петлях.

***

В коридоре Рыжий с Пятницей тащили какую-то коробку.

Обстановка немного накалилась, но это было не страшно. Дом выдерживал и не такие мелочи. Ему, в общем-то, было все равно.

– Что случилось? – спросила Кира, когда заплаканный Яша выбрался из комнаты.

На секунду ему остро захотелось избить ее. Он отвёл глаза и прохрипел:

– Гримм случился.

– Мм, – мекнула она с пониманием. – Тогда ясно. Не волнуйся. Все мы, – кряхнула она, подхватив поудобнее коробку, – рано или поздно выговариваемся Гримму.

– Ты не поняла, – отрезал он и пошёл прочь.

Он-то понял.

Другие взгляды

.

Гамельнский поезд

Память, как известно, есть причудливое отражение реальности. В то время, как один игрок шёл, не глядя, куда, по коридорам одного дома, его воспоминания брели по другой дороге. В них он с облегчением возвращается из наружного мира домой. Спешно проходит вглубь квартиры. Запирается в комнате за любимой оранжевой дверью со стеклянной вставкой и забывает кормить кота. Он садится перед компьютером и пребывает так до самой ночи, слушает музыку, иногда отвлекаясь на рисунок шариковой ручкой в чёрном блокнотике. Он рисует Луну, провода и рыб, плавающих между ними.

Его семья – его беседа. Бесконечные разговоры, сближающие детей разных городов теснее, чем сближала постель его собственных родителей. Смайлики-звездочки. Истории, капс лок и самодельные мемы. Чай.

Это был его дом, похожий, как и квартира, в которой он жил, на больницу. Но если в помещении, условно называвшемся домом, средь родительских коридоров и кухонь, он чувствовал себя как на операционном столе, связанным, голым перед сотней шприцов – то, когда он оказывался в родной комнате, закрывал дверь наружу и открывал им – он был в тепле. Более того – он был свободен.

В тот март ему должно было исполниться девятнадцать.

Он нашел их случайно. Также, как и себя. Вопреки всему. Недомолвкам, ссорам и молчанию, гильотинно-холодной школе, в которой непременно хочется исчезнуть, вжаться в стены. Тихая, омутная жизнь. Сутулые плечи, неожиданно выросшие за лето. К сентябрю на школьном дворе собрались какие-то совершенно новые существа. Все вдруг повзрослели и стали похожи на людей, девочки – на женщин, мальчики – на актеров из кино. Он тоже повзрослел, хотя никто этого не заметил. Он стал Мортимером.