Небесный город

Старший архитектор остановилась прямо перед ним и скрестила руки на груди. Бхарави была стройной женщиной с темными волосами длиной до подбородка и розово-коричневой кожей. Роста она была невысокого, доставая лишь до груди Иравана, но это не помешало ей нависнуть над ним. Ее лицо приблизилось, и на нем стали четко видны морщины и тени под глазами, темные и тяжелые. Вероятно, он выглядел почти так же.

– Ты меня слышал? – сказала она. – Уже можно остановиться.

Ираван продолжал траектировать.

Как пылинка, он плыл над звездами, пока не достиг периметра Накшара. Внешний лабиринт, где ашрам граничил с джунглями, представлял собой клубок разрозненных линий. Ираван наблюдал, как там парит дюжина пылинок: дежурные архитекторы Лабиринта, которые сейчас занимались траектированием с Диска архитекторов. Пылинки образовали новые линии созвездий, соединяя разрозненные звезды, но линии разбились прежде, чем успели собраться вместе.

Ираван нахмурился. Он узнал пылинки и Мегху, Гаурава и Крию среди них. Его превосходные навыки и вхождение в состав совета создали между ними естественную дистанцию, но когда-то и их номинировали на то же место в совете, которое сейчас занимает он. Каждый из них был компетентным архитектором Лабиринта. Тогда почему их линии созвездий разбились? Затишье между приступами земной ярости и последующее приземление должны были облегчить траектирование.

Он бросился в бой, создавая собственные линии созвездий, проявляя силу своего желания повлиять на растения ашрама. Ираван соединился со звездой, содержащей куст шиповника, обвил красное дерево и прикрепил свои линии к сотне других звезд сложным сетчатым узором. К нему потянулась дюжина пылинок, вытягивая свои более простые линии. Его линии созвездий вибрировали почти на пределе, борясь с ним, отрицая его волю. Ираван полностью сосредоточился на этом действии. Он крутился и кружился между пылинками, извиваясь и вертясь…

Созданный им контур встал на место. Несколько тысяч звезд соединились. Развернулась и встала на место еще одна часть лабиринта. Пылинки взмыли ввысь мерцающими брызгами, радуясь и выражая благодарность. Ираван широко улыбнулся. Его место было здесь. Здесь он был необходим, здесь в нем нуждались. Ему стало легче дышать. Он оставил парящие пылинки и снова начал дрейфовать в Моменте.

Бхарави во дворе храма уже барабанила ногой.

– Ты меня не слушаешь, – сказала она.

– Траектирование в этот раз было сложным, Бха, – сказал Ираван. – Не говори мне, что ты этого не почувствовала. Диску нужна вся возможная помощь.

– Твой дизайн приземления был новым. Необходимо дождаться, когда архитекторы Лабиринта адаптируются к нему.

– Мой дизайн приземления был простым. И все же наши созвездия продолжили разрушаться. Это произошло не потому, что архитекторы Лабиринта не были знакомы с проектом.

– Возможно, все просто устали из-за ужасно долгого приступа земной ярости, который мы пережили, – сказала она.

Ираван пристально посмотрел на нее.

Оба знали, что продолжительность приступа ярости земли не имеет значения. Архитекторы работали посменно, с обязательными перерывами на отдых, специально, чтобы избегать переутомления. Благодаря этому ашрам мог парить в небе вечно. Затишье было своего рода передышкой для архитекторов Лабиринта, чтобы они с легкостью могли траектировать дальше.

Во время затишья траектировать все растения Накшара было тем легче, чем ближе они находились к джунглям. Именно поэтому совет решил приземлиться.

– Дело не в усталости, – категорически возразил он. – Я слежу за архитекторами Лабиринта с тех пор, как было объявлено о приступе ярости земли. Виана совершила столько ошибок, что мне пришлось отправить ее назад в Академию. А Карн почти рыдал, когда бился с базовыми узорами. Это знак. Растения… они больше не реагируют на нас так, как раньше. Траектировать становится все труднее. Диску нужна моя помощь.

Во втором восприятии он остановился.

Там он патрулировал внешний лабиринт, помогая архитекторам Лабиринта. И там, за сиянием гигантской звезды, колыхалось и дрожало… нечто. Он замечал его и раньше, на протяжении всех месяцев жизни в храме. Оно пряталось за каждой созданной им траекторией. Сначала он думал, что это пылинка, просто еще один архитектор, которого он знал недостаточно хорошо и потому не узнал в Моменте. Однако в отличие от других пылинок эта частица не вращалась вокруг звезд. К ней не вела ни одна из линий созвездий. Эта частица просто колебалась, как ртуть, серебристая, расплавленная капля, пульсируя, словно сердце.

Ираван направился к ней. Частица, приближаясь, пульсировала. Он остановился. И частица остановилась.

Он метнулся влево, и она метнулась, отражая его движение.

«Что же ты такое?» – подумал он, пораженный.

Бхарави переступила с ноги на ногу.

– Ираван, ты хочешь сказать, что во время полета вообще не покидал храм?

Он едва услышал ее. Медленно, очень осторожно он подошел ближе к частице. Она ждала, пульсируя. В ней он вдруг увидел себя, хотя это было не его лицо, не в Моменте. На самом деле он уловил свое… эхо. Словно упал в зеркало и увидел отражение своего глаза раз сто, пока изображение не потеряло смысл. Это было похоже на…

«Резонанс», – подумал он.

Другого термина для этого явления у него не нашлось.

– Бха, – сказал он тихим голосом. – В Моменте что-то есть. Что-то странное.

Она расцепила руки и постучала по одному из браслетов из бусин рудракши. У нее над запястьем возникла голограмма – фотография Иравана рядом со списком имен. Она немного повисела, а потом исчезла, и Бхарави опустила руку.

– Я вижу, ты записался на дежурство на посту наблюдения, – сказала она. – Разве сегодня не очередь Чайи?

Он махнул рукой, чтобы успокоить ее.

Резонанс покачивался перед ним, расплавленно-серебристый. Ираван сделал шаг назад, и Резонанс повторил его движение. Ираван отступил еще на шаг, и Резонанс сделал то же самое.

Затем, быстрыми мигающими вспышками, которые заставили Иравана подумать о злобной ухмылке, Резонанс развернулся и унесся прочь, пронзая вселенную.

«Чертовы гнев и ярость», – подумал Ираван.

Он помчался сквозь Момент, пытаясь удержать взгляд на пульсирующей частице. Они кружились в свете огней, проносясь мимо линий созвездий, пугая пылинки. Он промчался мимо архитектора, почувствовал его негодование. Попытался отсечь Резонанс, но частица остановилась и бросилась назад – туда, откуда пришла. Ираван снова выругался и развернулся, пролетев над звездой, перескакивая через длинные линии лабиринта. В движениях частицы было что-то знакомое, как будто он должен был знать, что она сейчас сделает. Он обогнул золотую звезду и остановился перед Резонансом. Частица подобралась, одновременно встревожившись и забавляясь.

«Ха», – подумал Ираван и завис, надеясь увидеть, что та предпримет дальше.

Бхарави положила руку ему на плечо.

– Скажи мне, когда ты в последний раз видел Ахилью?

И в этот момент Резонанс его атаковал.

Ираван с ужасом увидел, как по его зеркальной поверхности пронеслась ярость, а потом частица врезалась в него.

Звезды Момента погасли.

Он, кувыркаясь, летел сквозь черноту.

Падал и падал. Бесконечно.

Ираван пришел в себя во дворе храма, наткнувшись на Бхарави и не успев подобрать отвисшую челюсть. Вселенная исчезла, исчезли все звезды, осталось только ощущение падения в черную дыру. Он открывал и закрывал рот, пытаясь произнести хоть слово, глядя на Бхарави. Желудок свело, и он наклонился, тяжело дыша.

– В чем дело? – сразу спросила она. – У тебя слились оба восприятия?

Она схватила его за плечи, поддерживая.

Задыхаясь, он покачал головой. Оглядевшись, Бхарави увела его подальше от суеты двора и поближе к основанию дерева рудракши, где не было других архитекторов.

Во втором восприятии Ираван дернулся и замер в бесконечной бархатисто-черной дыре. Он в панике кружил в ней, выискивая свет, любой свет, пытаясь обнаружить пылинку, звезду, Резонанс, хоть что-нибудь…

Резонанс снова обрушился на него.

Корчась от ужасной боли, Ираван рванул обратно в Момент. Снова замерцали звезды, знакомые и успокаивающие. Снова появился лабиринт Накшара, перекрещивающиеся сине-зеленые линии созвездий. Ощущение парения, которое всегда сопровождало Иравана при входе во вселенную, вернулось, но Резонанс все еще мерцал перед его пылинкой, как будто не он только что атаковал его. И в его серебристых боках отражалась невинность.

Ираван отскочил от него так быстро, что врезался в ближайшую звезду – буйное и ярко-зеленое рисовое поле, – и лишь затем бросился обратно, чтобы зависнуть в Моменте. Он обернулся, в его втором восприятии закружились огни, но Резонанс исчез.

Бхарави все еще смотрела на него с беспокойством, она держала его руки в своих, прижимая их к огромному стволу дерева рудракши. Ираван выпрямился, весь в поту, кивнул в знак благодарности. Бхарави отпустила его руки и отступила.

– Что с тобой случилось? – повторила она тихо. – У тебя слились формы восприятия?

– Нет, – его голос прозвучал надтреснуто. – Это… что-то другое.

Каким бы ужасающим ни был опыт падения в черную дыру, по крайней мере, Ираван остался самим собой. Если бы его восприятия слились воедино, он потерялся бы внутри страектированной звезды, потерялся бы в застывшем мгновении сознания растения. Он бы не знал, как оттуда выбраться, забыл бы, кто он. Если бы его восприятия слились, разделить их было бы практически невозможно. Только очень опытные архитекторы могли вырваться из такого плена.

– И что? – потребовала ответа Бхарави.

– Я… я не знаю, – голос у него все еще прерывался. – Там была такая штука – сущность. Нет, не сущность. Нечто, похожее на пульс. Вмешательство в Момент. Э-э… своего рода резонанс.

Бхарави нахмурилась сильнее. Она сжимала и разжимала кулаки, и ее ладони выглядели как распустившийся бутон ужаса.

Паника от случившегося волнами прокатилась по Иравану. В тот же миг он нырнул к звезде цветущего жасмина, привязал звезду к самому себе по простой траектории, затем полетел к домам в пределах архитектуры Накшара и к собственному дому. Там он прикрепил линию созвездия к пышному кусту иксоры. Линии созвездий сверкнули в Моменте и встали на место. К нему вернулась некоторая степень контроля.

Он кашлянул, пытаясь выровнять голос.

– Да, Резонанс. Вмешательство. Он… он… – Ираван потер лицо рукой, ощупывая щетину. – Бха, думаю, именно он выбил меня из Момента.

Бхарави оглядела двор, но Ираван говорил тихо, а ближайшие архитекторы находились в нескольких футах от него.

– Это невозможно.

– Я знаю, что чувствовал.

– Ираван, ты переутомился. Нужно ли объяснять, что происходит, когда архитектор так сильно устает?

– Не надо меня опекать, Бхарави. Я больше не твой ученик. Я сам – Старший архитектор и знаю, что такое усталость в Моменте. И это было совсем другое.

Она уставилась на него. Ираван расправил плечи и прислонился головой к дереву. Он закрыл глаза, глубоко дыша. Уставшие архитекторы могли потерять связь с Моментом, а иногда вообще не могли войти в него. У Иравана такой трудности не возникло. Он завис в своем доме, между гигантскими звездами, а затем снова улетел туда, где архитекторы Лабиринта завершали работу над другими сооружениями. Где цвели фруктовые сады и ширились бульвары. Знакомая картина успокоила сердцебиение Иравана. Когда он открыл глаза, Бхарави все еще пристально смотрела на него.

Он заговорил раньше, чем она успела открыть рот.

– Если он начнет вмешиваться в траектирование, это может привести к аварийному отказу системы. И в следующий раз мы можем рухнуть в ярость земли прямо в полете.

– Оставь решение всех проблем с лабиринтом архитекторам Диска, – вздохнула Бхарави. – А тебе нужно отдохнуть, провести время с женой.

Ираван покачал головой. Он протиснулся мимо нее обратно во внутренний двор. Храм начинал напоминать расширяющуюся пещеру. Архитекторы практически полностью сгладили эллипсоид дизайна для посадки. Сквозь трещины в высоком, покрытом корнями потолке тонкими лучами падал вечерний солнечный свет. В каменных бассейнах журчала вода, добавляя звон к эху, доносившемуся от затвердевших стен. Свободные от дежурства архитекторы уступали ему дорогу, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Ираван попытался стереть с лица угрюмое выражение.

Бхарави шла в ногу с ним.

– Зачем ты записался на дежурство на посту?

– Тебе объяснить, как работает пост наблюдения? – хмыкнул он. – Я записался, потому что эту обязанность должен выполнять Старший архитектор.

– Не пудри мне мозги, – отрезала она. – Сейчас очередь Чайи. Почему ты решил заменить ее?

– Она беременна. Я вызвался добровольцем.

– Как благородно! А когда ты в последний раз видел Ахилью?

Бхарави была одной из немногих людей в ашраме, кто мог расспросить его о браке, но Ираван, тем не менее, недовольно прищурился.

– А почему ты спрашиваешь?

– Но ведь Ахильи здесь нет? – махнула она рукой в сторону двора храма. – А всех остальных архитекторов Диска пришли встретить члены их семей.

– Мы же приземлились, не так ли? В это затишье я только и буду заниматься тем, что смотреть на нее.

– Я знаю, сколько смен у тебя было в этот раз. Очень много. Слишком много.

– Да, но, учитывая, что слишком много архитекторов столкнулись с проблемами при базовом траектировании, это было оправдано.

– Это вредно для здоровья, Ираван. И небезопасно.

Ираван поднял руку.

– Можешь и дальше громить меня по поводу моего выбора, Бха, а можешь пойти к своей жене. Тарья ждет.

Он указал на фигуры, движущиеся в толпе. Тарья осторожно спускалась по последнему футу пандуса, держа на руках ребенка, рядом шел Куш.

Лицо Бхарави смягчилось. Возможно, зная, что Ираван последует за ней, она начала пробираться сквозь скопления людей, не говоря ни слова. Ираван шел медленнее. Когда он увидел Тарью с детьми, грудь ему свело судорогой от внезапного приступа тоски. Перед ним моргнул образ, который он создал в голове задолго до этого: мальчик и девочка с темной кожей, как у него, и с неистовыми завораживающими глазами Ахильи. Он заставил себя прогнать этот образ прочь.

Бхарави подошла к своей семье, поцеловала Тарью, затем взяла на руки Арта. Она что-то шепнула Кушу, и мальчик засмеялся. Тарья с любовью посмотрела на нее, затем повернулась к Иравану, и на лице у нее отразилось раздражение. Понятно, что оно было предназначено не для него.

– Ахилья, – начала она.

– Я видел ее, – коротко сказал он.

Тарья пожала плечами, сделав неловкий жест.

– Мне жаль. Ты знаешь, какой своенравной она может быть. Она что-то говорила о своем эксперименте и о том, что ей действительно необходимо уйти.

– Об экспедиции, – поправил он.

– И куда же ей надо было уйти? – в то же время спросила Бхарави.

Тарья закусила губу.

– Джунгли, – ответил Ираван. – Она проводит археологическое исследование. Изучает якш[5].

– Я думала, она забросила эту идею, – сказала Тарья, поморщившись. – Переросла ее. Такое ощущение, что она изо всех сил старается убедить себя, что ее исследования дадут ей шанс попасть в совет, как если бы она сама была архитектором. Она просто не понимает, насколько заблуждается, и, гнев и ярость, даже не хочет говорить на эту тему. Разве она не понимает, как это влияет… ну, на вас двоих? – раздраженно покачала головой Тарья.

Ираван отвел взгляд. Тарья произнесла вслух то, о чем другие в его компании осмеливались только шептаться.

Он всегда считал любые подобные разговоры большим оскорблением для Ахильи, а уж про такое фамильярное обсуждение его брака и речи быть не могло. Но внезапно почувствовал, что не может не согласиться с Тарьей и что ему совсем не хочется спорить с ней. Амбиции Ахильи попасть в совет, по сути, были несостоятельными изначально. Эти экспедиции в джунгли были бесполезны – именно поэтому остальные члены совета вообще не хотели давать ей разрешение на выход, чтобы она не питала ложных надежд. Ираван же все-таки принял решение и удовлетворил ее просьбу, но сделал это не ради экспедиции, а ради нее. Не мог же он действительно поверить, что архитекторы лучше неархитекторов.

Тарья долго изучала Иравана, ожидая ответа, но так и не дождалась.

– Пойдем, любовь моя? – сказала она, взглянув на Бхарави.

– Минуту, если ты не возражаешь, дорогая, – ответила Бхарави.

Она вернула Арта жене, и Тарья отошла на несколько шагов, поманив Куша.

Бхарави схватила Иравана за руку и оттащила его от стоявших поблизости архитекторов назад, в укромные уголки дерева рудракши.

– По-моему, ты должен был защитить Ахилью.

– Она взрослая женщина и сама принимает решения, что ей делать. Ей не нужно, чтобы я защищал ее от сестры.

– Ты с ней поругался, да? Вот в чем дело.

– Это она поругалась со мной, – отдернул руку Ираван. – И я не собираюсь извиняться, если ты хочешь говорить об этом. Я не сделал ничего плохого.

– Не веди себя как ребенок. Ты знаешь, тебе нужно это исправить.

– Я и так исправил. Я помог ей получить разрешение совета на экспедицию. Я даже назначил ей Младшего архитектора, чтобы у нее был кто-то, кто мог бы прокладывать для нее траекторию в джунглях.

– Навряд ли это значит «исправить», Ираван.

– А что ты хочешь, чтобы я сделал, Бхарави? Навязал ей свое присутствие? У нее была возможность встретиться со мной. Она была там, стояла рядом с Тарьей. Но даже не подошла. Она не хочет меня видеть. Разве это не ясно?

– У тебя тоже была возможность навестить ее. А ты навестил? Хоть раз за семь месяцев полета?

Ираван отвел взгляд от ее понимающего взгляда.

– Я был зол.

– Что же такого она сделала, чтобы так тебя разозлить?

Он не ответил. Каждый раз, когда он собирался покинуть храм, каждый раз, когда подключал свое кольцо гражданина, чтобы ответить на сообщение Ахильи, в голове у него возникали осколки образов их последней встречи, вновь и вновь разжигая холодную ярость: Ахилья обвиняет его в том, что у него появились тайны, Ахилья сомневается в его намерении стать отцом. Ахилья никогда не понимала, насколько сильное давление он испытывает, исполняя обязанности Старшего архитектора. Она была права, опасаясь перемен, которые принесло его повышение. Он действительно изменился, но в этом ведь не было ничего плохого. Это было необходимо: он рос, развивался, хранил непростые тайны своего положения – один, без ее поддержки.

Бхарави правильно прочитала его молчание.

– Ничего она не сделала, да? Гнев и ярость, семь месяцев, Ираван! Ты же знаешь, она не может прийти в храм во время полета без разрешения. Поэтому ты должен был пойти к ней. А ты ее ни разу не навестил. И что она должна была подумать?

– Давай закроем эту тему, Бхарави, – прорычал он. – У нас всегда была такая модель отношений. Мы с Ахильей не такие, как ты и Тарья. Нам не нужно разговаривать друг с другом каждый час и каждый день.

– Ты серьезно? Тонкости вашего брака меня не касаются, но что-то идет не так, так что не смей даже пытаться убедить меня в обратном. Если ты вообще не видел Ахилью, возможно, нам нужно снова проявить бдительность и усилить надзор за тобой.

Ираван нахмурился. Старшие архитекторы подчинялись тем же правилам, что архитекторы Лабиринта, но и Ираван, и Бхарави уже давно игнорировали требования к надзору, который заключался в том, чтобы тщательно отслеживать материальные узы друг друга. В течение семи месяцев Ираван в самых общих чертах записывал, где он находился, и Бхарави подтверждала это, не слишком внимательно изучая эту информацию, точно так же, как и он подтверждал ее записи, что было признаком доверия друг к другу и их положению. Но теперь, когда она скрестила руки на груди и стояла неподвижно, он понял, что она не шутит и снова заставит его отчитываться за каждый шаг, как если бы он был архитектором Лабиринта.

Он постарался сохранить спокойствие на лице.

– Это не настолько серьезно. Ты слишком много читаешь…

– Неужели? – сказала Бхарави. – Я так не думаю. Я вижу закономерность. Ты был в храме на протяжении всего приступа гнева и ярости земли. Ты записался на дополнительное дежурство на посту наблюдения. Ты явно избегаешь жену. И хотя ты больше не на Диске, ты все еще траектируешь.

Ираван взглянул на руки. Кожа у него мерцала, по ней кружились лозы и лианы, образуя простой вьющийся параллакс[6]. Он вплел еще больше жасмина у себя в доме – для Ахильи, подумал он с жалостью, – точно так же, как сделал это у входа в храм, несмотря на то что это оказалось бесполезным. Но после слов Бхарави Ираван обрушил линии созвездия и прекратил траектировать. Сине-зеленые татуировки у него на руках исчезли.

– Очень хорошо, – сказала Бхарави. – А теперь выйди из Момента.

Ираван выпрямился во весь рост.

– Ты не имеешь права мне приказывать, Бха.

– Тогда считай это предложением профессионала. Выйди из Момента.

Ее голос не допускал возражений. Какими бы равными они сейчас ни были, старые привычки отмирали с трудом. Ираван отпустил второе восприятие. Сине-зеленое свечение у него под кожей погасло. Он моргнул и теперь полностью ощутил себя в шумном внутреннем дворе. Подвешенное чувство в животе исчезло, как только он вышел из Момента, и на него вдруг навалилась жуткая усталость, а конечности будто налились свинцом.

– Если бы мне захотелось рискнуть, – сказала Бхарави жестким голосом, – я бы не стала заниматься этим в храме, где за тобой, вероятно, наблюдают все остальные члены совета.

– Что ты имеешь в виду?

– Хочешь, чтобы я объяснила доступно? – она сократила расстояние между ними и начала тыкать ему в грудь пальцем, словно пронзая каждым предложением. – Архитектору опасно траектировать без перерыва, потому что он может потерять связь с материальным миром. Если он потеряет связь с материальным миром, он потеряет контроль над собой. Если он потеряет контроль над собой, он начнет разрушать архитектуру в Моменте вместо того, чтобы строить ее. Он впадет в состояние экстаза.

– Бха, я не впадаю…

– Если совет заподозрит состояние экстаза у архитектора, – продолжала она, перебив его, – может потребовать, чтобы он прошел экспертизу.

– Это не…

– Если архитектор провалит экспертизу, – продолжала Бхарави, и слова вырывались у нее изо рта с низким рычанием, а палец прижимал бусины рудракши к его груди поверх курты, – ему произведут отсечение.

Это слово повисло между ними: темное, опасное, злобное.

Отсечение.

Теперь, когда Ираван больше не концентрировался на траектировании, у него в сознании возникли образы архитекторов, которым когда-то произвели отсечение. Их горе выражалось по-разному, но всех их объединяло одно – у них отсекли способность к траектированию. Это было высшее наказание, предназначенное для Архитекторов, впавших в экстаз.

– Ты мне угрожаешь? – холодно спросил он.

– Я тебя предупреждаю.

– Нет, ты цепляешься за сорняки. Когда я проходил проверку в последний раз, я был членом совета, Старшим архитектором. А Старший архитектор может траектировать, когда захочет.

– Старший архитектор знает ограничения траектирования. Старший архитектор понимает, почему здоровая семейная жизнь является показателем крепких материальных – супружеских – уз. Старший архитектор ведет себя умнее. Или ты так быстро забыл Манава?

Пять лет назад Манав был Старшим архитектором и членом совета. Ираван лично отсек у него способность траектировать, и с тех пор должность Манава оставалась вакантной. В этом свете лепет Иравана о Резонансе, его ссора с Ахильей, его переживания по поводу архитекторов Лабиринта – все это приобрело более мрачные оттенки. Он смотрел на Бхарави, а она не сводила с него безжалостного взгляда: она была его другом, его сторонницей, но, если он когда-нибудь впадет в отчаяние, она без сомнения станет его палачом. Она слишком – чертовски – бдительна для его же собственного блага.

– Возможно, тебе стоит повторить все эти уроки, – сказала она. – Потому что я могу попросить остальную часть совета проголосовать, чтобы проверить тебя на состояние экстаза прямо сейчас. Ты этого хочешь, Ираван?

– Нет, – сказал он. – Нет, не хочу.

Рука Бхарави снова крепко сжала его руку.

– Если я замечаю эти закономерности, то и другие заметят, поверь мне. Моя ответственность очевидна. Пожалуйста, не давай мне повода информировать остальных о том, что вижу я. Что бы ни происходило между тобой и Ахильей, исправь ситуацию.

Она еще раз предостерегающе взглянула на него, развернулась и присоединилась к семье.

В сознании Иравана перед ним открылось два пути: один – к Ахилье, а другой – к собственной интуиции. Призыв второго был столь соблазнительным, что игнорировать его было невозможно, – он уговаривал его вернуться в Момент, найти таинственный Резонанс и выяснить, что это такое. Однако Ираван не мог позволить себе игнорировать прямое указание Бхарави. Она была его наставницей, она выдвинула его в совет, и она была его самой активной сторонницей. Ираван вспомнил, как Ахилья уходила от него. Вспомнил, как сам оставил ее. Гнев, обида, оскорбленная добродетель – все это снова всколыхнулось в нем, воюя с воспоминанием о Резонансе.