Земля ковбоев: Настоящая история Дикого Запада

Тем не менее после войны техасцы обнаружили, что один товар имеется у них в изобилии – одичавший рогатый скот породы лонгхорн.

Традиционно крупный рогатый скот ценили за шкуры и жир, который использовался для изготовления мыла, свечей и смазок. Тощее мясо не пользовалось спросом на северных рынках до Гражданской войны, однако сами техасцы употребляли его в пищу, и оно было недорогим. Подходило для домашнего использования, но не годилось для бизнеса.

После войны ситуация изменилась. В городах северян, таких как Нью-Йорк, экономика процветала благодаря государственным заказам в отраслях, задействованных в военной сфере, уровень жизни быстро повышался, а вместе с ним менялись и вкусы. Свинина, долгое время являвшаяся основным белковым продуктом в рационе среднего американца, потеряла популярность, ей на смену пришла говядина. В результате цены на говядину на северо-востоке страны резко возросли: бычок, стоивший в Техасе 4 доллара, в Нью-Йорке продавался за 40–50 долларов. Поголовье лонгхорнов в Техасе резко увеличилось, поскольку во время войны они в основном были предоставлены сами себе. Предложение казалось неограниченным.

Отчаявшимся скотоводам Техаса не потребовалось много времени, чтобы обнаружить открывшуюся возможность, и они ухватились за нее. Все, что им требовалось, – перегонять скот с бедных пастбищ южной части Техаса на рынки Севера и класть прибыль в карман. Существовал и второй недостаточно обеспеченный мясом рынок: форты, индейские резервации и шахтерские городки на недавно открытом американском Западе.

Еще в 1842 г. скот из Техаса перегоняли в Миссури, а в 1854 г. – в Калифорнию. По воспоминаниям поэта Уолта Уитмена, даже в 1864 г., во время Гражданской войны, он видел, как стада крупного рогатого скота проходили по Вашингтону (округ Колумбия): «Всадники, все отличные наездники и на хороших лошадях, сразу устремляются за нарушителем порядка и поворачивают его. Дюжина конных гуртовщиков, весьма живописных в своих больших, надвинутых на лоб широкополых шляпах, еще дюжина пеших – все покрыты пылью, с длинными палками в руках. Огромное стадо, возможно 2000 голов, – все в движении, крики, улюлюканье и тому подобное»[55].

Хотя на картах, изображающих маршруты перегонов, можно увидеть упорядоченную разветвленную сеть дорог, на самом деле путь был извилистым, поскольку погонщикам требовалось обеспечить животных водой и травой. Для этого приходилось идти вдоль рек и ручьев, а также по старым индейским и бизоньим тропам. Сначала животных доставляли к конечным станциям железных дорог, принадлежавших железнодорожным компаниям Union Pacific и Missouri Pacific, которые после завершения Гражданской войны постепенно протягивали свои щупальца все дальше на Запад.

Однако в этой схеме перегонов все оказалось не так просто, как выглядело на бумаге.

Первая проблема состояла в том, что для перегона скота были необходимы лошади. Однако свободно пасущихся мустангов сначала нужно заарканить, завести в загоны и объездить, а для этого требовались опытные наездники. Как правило, на то, чтобы должным образом объездить дикого мустанга, уходило пять-шесть дней. При этом для перегона скота на север (такое путешествие могло занять от трех до шести месяцев) каждому ковбою требовалось по четыре-пять лошадей.

Вторая проблема заключалась в поведении и темпераменте самого́ дикого техасского лонгхорна. Эта порода ведет свое происхождение от иберийских коров, впервые завезенных в Новый Свет испанцами и прекрасно приспособившихся к местным условиям. У техасских лонгхорнов длинные, слегка веретенообразные ноги, узкое тело, тонкие поясница и круп, вытянутая узкая голова с рогами, похожими по форме на руль велосипеда, концы которых иногда направлены вперед, а иногда расходятся в стороны. Самый большой размах рогов был зафиксирован у быка по кличке Чемпион, родившегося около 1890 г. на мексиканском ранчо вблизи Рио-Гранде[56]; расстояние между концами его рогов составляло 2,7 м.

Ковбоям было непросто сгонять этих диких животных в стадо. Днем техасские лонгхорны прятались в зарослях, а паслись в основном по ночам. Лишь летом, когда налетали тучи надоедливых москитов, они ненадолго выходили на открытые участки в надежде, что их обдует ветерок. Обычно ковбоям приходилось забираться в заросли колючих кустарников, чтобы выгнать оттуда животных. Однако корова с теленком ради защиты своего потомства готова была броситься на лошадь, а бык лонгхорна был печально известен злобным вспыльчивым нравом: как выразился один скотовод, этот бык «строптив, угрюм, одинок и драчлив»[57] и «чем он старше, тем становится злее».

«Попросите любого скотовода старых времен, знакомого с южными пастбищами, назвать самое быстрое животное, – писал Дж. Доби в своей книге «Лонгхорны». – Он не назовет ни лошадь для каттинга[58], ни лошадь для игры в поло, ни дикую кошку, ни гремучую змею в броске. Он не подумает о сапсане. Он назовет быка лонгхорна. Некоторые другие быки быстры; многие драчливы, даже абердин-ангусской породы. Но никто из них не может так реветь, мычать, бурчать и неистовствовать, как быки испанской породы, и никто не может двигаться с такой скоростью»[59].

Техасские скотоводы собирали стада лонгхорнов, отделяли и кастрировали молодых бычков, чтобы получить стерилизованных и более послушных животных, которые давали лучшие виды мраморной говядины, и клеймили телят для подтверждения права собственности. Для размножения отбирали коров и нетелей (молодых телок, у которых еще не было телят), однако все животные оставались на свободном выпасе. Такие методы были разработаны мексиканскими вакеро[60], предки которых некогда пасли стада для испанских миссий на территории современных Калифорнии, Техаса и Мексики.

К счастью, лонгхорны прекрасно адаптировались к засушливым условиям и поэтому хорошо подходили для длинных перегонов. Выносливые животные, невосприимчивые к большинству болезней крупного рогатого скота, могли идти без воды в течение двух дней, проявляя удивительную выносливость. Быки и коровы быстро привыкали к переходам, каждое животное понимало свое место в иерархии стада и каждый день занимало свое место, часто объединяясь с постоянным партнером. Более сильные и выносливые лонгхорны становились естественными лидерами и оказывались в голове стада, а более слабые шли сзади. Если какой-нибудь бычок натирал ногу, он замедлял темп и плелся позади, пока нога не заживала, а затем снова занимал свое место в стаде.

Как только стадо было собрано, техасец, жаждущий наживы, сталкивался с самой тяжелой проблемой – собственно перегоном. Поскольку железные дороги на Юге сильно пострадали во время Гражданской войны и никогда не заходили далеко в Техас, у скотовода имелось всего два реальных варианта – оба не слишком привлекательные. Он мог гнать стадо к железнодорожным станциям Канзаса и Миссури, откуда скот отправляли на восток, но при этом рисковал столкнуться с враждебностью или даже вооруженным сопротивлением со стороны местных фермеров, которые опасались, что стада, пришедшие с юга, вытопчут посевы или заразят их собственных животных какой-нибудь смертельно опасной болезнью. Или же трудолюбивый техасец мог отправиться дальше на Запад и попытаться добраться до какого-нибудь шахтерского городка или одного из фортов, контролировавших территорию; там всегда были хорошие рынки для сбыта говядины, однако при этом перегонщики скота подвергались риску нападения индейцев.

Чтобы перегнать тысячу голов скота, требовалось не менее восьми человек. Старший погонщик обычно уезжал на несколько миль вперед, разыскивая водопои и удобные места для кормления стада. За ним следовал повар на повозке-кухне. Для такой повозки использовались модифицированные крытые фургоны переселенцев (они же «шхуны прерий»[61]); в них загружали консервированные и сыпучие продукты, трехногую голландскую печь, кухонную утварь и бочку с питьевой водой и запрягали четверку лошадей. Повара обычно сопровождала группа запасных лошадей (ее называли испанским словом ремуда), а также ранглер – погонщик, отвечавший за уход и присмотр за ними.

Два ковбоя ехали в голове стада, еще четверо по бокам. Замыкающими ставили двух самых молодых ковбоев, которых называли дрэг-райдеры[62]. Их задача состояла в том, чтобы приглядывать за отстающими медлительными животными и заставлять их двигаться вперед. Этим погонщикам постоянно доставались пыль и брызги от навоза; они в полной мере ощущали все неприятные запахи стада.

Одевались мужчины просто. Большинство носили широкие шляпы типа сомбреро, защищавшие от солнца и дождя, рубашку без воротника, часто поверх рубашки надевался жилет с карманами для табака, спичек и талисманов. Чтобы лассо не натирало руки, ковбои надевали толстые перчатки. Платки-банданы могли использоваться в разных целях: платок, повязанный вокруг шеи, защищал от солнечных ожогов, натянутый на рот и нос служил маской от пыли, а закрыв им уши, можно было согреться прохладным утром. Поначалу, по словам Тедди Блю, у ковбоев «не имелось ни палаток, ни парусины, и было чертовски мало непромокаемых плащей»[63].

Их еда состояла в основном из фасоли пинто, патоки из сахарного сорго и большого количества говядины с кукурузной кашей или бисквитами из теста на закваске и мясной подливкой. Все это запивали черным кофе. Меню могло меняться, если ковбоям удавалось наловить рыбы, например форели, или добыть дичь – оленя вапити, вилорога или дикую индейку. Особым деликатесом считался дикий лук. Основным блюдом в рационе было так называемое «рагу сукиных детей»[64], которое готовили из говяжьих субпродуктов, например из сердца, тестикул (яичек) и языка.

В хороший день стадо могло пройти 14–15 миль (22–24 км), обычно с перерывом на обед в полдень.

Самой большой угрозой для гуртовщиков было паническое бегство скота. Чтобы напугать беспокойных лонгхорнов, требовалось совсем немного: молния, появление волка, хлопок полотенца. Тедди Блю, один из самых опытных погонщиков той эпохи (в своем первом перегоне он участвовал, когда ему было всего десять лет), в своих воспоминаниях описывает особенно страшную панику в одну ветреную осеннюю ночь 1888 г.: «Однажды ночью, примерно без десяти минут два, как раз перед тем, как смениться, мы с напарником встретились, как это бывает, когда двигаешься в противоположных направлениях вокруг отдыхающего стада. Я спросил его, который час, и он чиркнул спичкой – тогда только-только появились эти спички без серы. Я думал, что у него хватит ума немного отъехать от стада, но он этого не сделал. Ночь была неспокойная. Животные были на ногах и беспокойно кружили, а при вспышке спички они бросились бежать»[65].

Тедди Блю не раз сталкивался с подобной паникой и хорошо знал, как следует реагировать. Он пустил свою лошадь в погоню за животными. Хитрость заключалась в том, чтобы не оказаться впереди стада, но при этом подъехать достаточно близко, чтобы можно было начать его поворачивать. В конце концов голова стада направлялась в сторону хвоста, и в результате возникал круговорот; скот в замешательстве кружился, и паническое бегство прекращалось.

Особенно опасна паника в темное время суток. Первый такой случай, свидетелем которого стал Тедди Блю, произошел в 1876 г. на реке Блу-Ривер в Колорадо, когда ему было всего 15 лет. В результате погибли один из пастухов и его лошадь. Тедди Блю навсегда запомнил вид тел, обнаруженных на следующее утро: «С ребер животного содрана шкура, а оставшаяся часть лошади и человек расплющены, как блин, и вмяты в землю. Единственное, что можно было опознать, – рукоять его шестизарядного револьвера»[66].

Тедди Блю знал, что лошадь видит в темноте лучше, чем он, и все же в ночи их подстерегали многочисленные опасности, в том числе норы луговых собачек, койотов и барсуков.

В ту ночь стадо остановилось само по себе. Но как только ковбой перевел дух, что-то снова напугало животных; ревя, сталкиваясь рогами и взрывая копытами дерн, они снова бросились бежать по сухой полынной прерии, Тедди Блю ринулся за ними в погоню.

Едва ему удалось повернуть стадо, как его мустанг по кличке Пит споткнулся о внезапно выросший перед ними земляной холмик и упал вместе с седоком. Передняя лука седла ударила всадника в грудь, сломав три ребра и выбив из него дух; рухнувшая лошадь навалилась ему на ногу. На уровне земли гром копыт оглушал. Мгновение спустя на Тедди Блю обрушилось разворачивающееся стадо. Пытаясь защититься, он выставил руку, и тут же получи по ней удар копытом.

Лежа со сломанными ребрами и рассеченной рукой, он был уверен, что пришла его очередь быть растоптанным в лепешку на открытом пастбище. Однако стадо каким-то образом пронеслось мимо, не причинив больше вреда ни ему, ни лошади. На следующее утро Тедди Блю приехал в лагерь и попытался вернуться к своим обязанностям, несмотря на сильную боль от полученных травм. В полдень он подъехал к ранчо у дороги и попросил стакан воды. Но не успели ему принести воду, как ковбой потерял сознание и упал с коня[67].

Переправа через реки также была делом непростым и требовала особых умений. Ковбои, ехавшие впереди, старались завести стадо в воду, а остальные подгоняли животных. Когда те начинали переправляться, иногда шарахаясь от отраженного света или ряби на воде, необходимо было не допускать разрывов в стаде, чтобы отстающая группа не вернулась на берег. Однако не следовало и торопить лонгхорнов: среди взбудораженных животных могла начаться паника и давка, а справиться с паникующими животными посреди реки – дело трудное и потенциально дорогостоящее. Коровы, оказавшиеся в центре такой толчеи, могли уйти под воду и утонуть. Есть сведения, что в результате одной такой паники, с которой не удалось совладать, погибло около 800 голов скота.

Ночью ковбои каждые два часа поочередно объезжали отдыхающее стадо верхом. Полноценный ночной сон редко превышал пять-шесть часов. Как сказал Тедди Блю, «если все сложить, думаю, что самым тяжелым испытанием на маршруте для нас была нехватка сна; мы никогда не высыпались»[68]. Нормой были постоянное напряжение и страшная усталость.

Самые мрачные времена, какие я когда-либо видел… Весь этот день ушел на переправу через [реку] Вест-Тринити… Я переплывал ее 5 раз. Наш фургон перевернулся в воде, и мы снова потеряли много кухонной утвари… Сегодня потерял свой нож… Холодное утро. Дует ветер, у всех дрожат руки… Сегодня утонул один из нашей группы (м-р Карр), несколько парней еле-еле спаслись, в том числе и я… Все люди устали и хотят уйти. Я на индейской территории, и они меня раздражают. Думаю, они специально пугают скот, чтобы мы им заплатили за его сбор… У большинства работников проблемы. Лошади обессилели, а люди отказываются работать… Ливень и ураган. Бычки разбежались, и я всю ночь не слезал с лошади. Ужасная ночь. Промок насквозь… Чуть не умер от голода, 60 часов ни крошки во рту… О! Что за ночь – гром, молния и дождь… Едва живой из-за [недостатка] сна… Я уже не скучаю по дому, но совсем пал духом… Прекрасная ясная ночь, и когда сегодня утром я сменил дежурного, было так холодно, что зубы стучали… Готовил ужин под деревом на берегу реки Арканзас с двумя дамами… 15 индейцев пришли помогать нам со стадом и попытались увести несколько животных. Я им не позволил. Был большой скандал. Один из них выхватил нож, я – свой револьвер. Заставил их уйти, но боюсь, что они отправились за другими. Это были семинолы[69].

Перегон скота в 1866 г. проходил с переменным успехом. В том году Чарльз Гуднайт и Оливер Лавинг впервые перегнали 2000 голов скота из окрестностей Сан-Антонио на расстояние почти 700 миль (около 1100 км) в форт Самнер[70] в Нью-Мексико. Их сопровождали 18 человек, в том числе один бывший раб и косоглазый ковбой по имени Нат Браннер, который шутил, что может одним глазом следить за лонгхорнами, а другим – за гремучими змеями. Перед отъездом 30-летний Гуднайт переоборудовал крытый фургон в первую передвижную кухню; вскоре кухонный фургон стал неотъемлемой частью жизни перегонщиков скота.

Военный форт Самнер, лишь немного отличавшийся от обычного поселения, состоящего из немногочисленных глинобитных хижин в стиле испанских миссий, отвечал за надзор за индейской резервацией Боске-Редондо площадью около 4000 км2, где проживали 8000 навахо, которых двумя годами ранее заставили переселиться туда с их исконных земель в восточной части Аризоны. Однако местность оказалась малопригодной для земледелия, а урожай кукурузы был уничтожен гусеницами бабочки-совки, в результате из-за плохого планирования со стороны правительства возникла острая необходимость в поставках продовольствия.

Путешествие оказалось тяжелым: на одном из участков в долине реки Пекос стадо прошло 80 миль (130 км) по безводным кустарниковым пустошам в знойном мареве, в результате чего погибло около 300 бычков. Когда лонгхорны достигли наконец берегов широкой красноватой реки Пекос, измученный жаждой скот бросился в глубокую воду: животные жадно пили, ревели, фыркали, мычали и топтались, поднимая со дна тучи ила. В этой давке сотня голов утонула, несмотря на все попытки ковбоев спасти животных. Еще несколько бычков погибло от ядовитой щелочной воды в близлежащих потоках.

Добравшись до форта Самнер, Гуднайт и Лавинг продали быков по цене 8 центов за фунт[71]. Гуднайт повесил на спину мула седельную сумку с 12 000 долларов золотом и вернулся в Техас. С оставшимися коровами и телятами Лавинг двинулся дальше на север – в Колорадо, где самым очевидным рынком сбыта был Денвер – крупный город золотодобытчиков с населением в 3500 человек, сетью грунтовых улиц, множеством зданий из красного кирпича и непропорционально большим количеством игорных притонов, салунов и дешевых публичных домов. Там он без труда сбыл остаток стада.

Таким образом, Гуднайт и Лавинг сорвали первый большой куш в торговле крупным рогатым скотом, а животные, которых они продали в Нью-Мексико, положили начало скотоводческой отрасли в этом штате.

Гуднайт, так никогда и не научившийся читать и писать, стал скотоводческим магнатом и, превратив свою долю денег в огромное состояние, умер владельцем более 20 млн акров (80 000 км2) пастбищ в Техасе. А вот Лавингу во время их с Гуднайтом следующего путешествия не повезло. По дороге в форт Самнер, когда Лавинг с одноруким ковбоем Биллом Уилсоном ехали впереди стада, на них напали вооруженные команчи – пожалуй, самое свирепое племя индейцев Великих равнин[72]. Лавинг с Уилсоном галопом помчались к реке Пекос, соскочили с лошадей, прыгнули в воду и затаились в высоких зарослях гигантского тростника, росших вдоль другого берега. Однако индейцы не отставали. Они быстро поймали лошадей ковбоев, а затем отправили группу воинов переходить реку вброд. Команчи на противоположном берегу по-испански потребовали от гуртовщиков сдаться, а затем наугад обстреляли тростник. Одна пуля прошла через запястье Лавинга и его кобуру, застряв в боку. Он перебросил свой пистолет Уилсону, который сумел отбить атаку индейцев. День и вечер прошли в напряженном противостоянии с нападавшими. Лавинг, испытывавший сильные боли и уверенный, что умрет от полученных ран, в конце концов уговорил Уилсона бежать. Уилсон снял сапоги и брюки, чтобы держаться на плаву с помощью ног и единственной руки. Затем, стараясь не делать лишних движений, он поплыл вниз по течению мимо верхового дозорного команчей.

На то, чтобы вернуться к Гуднайту, остававшемуся со стадом, у Уилсона ушло три дня: он шел без еды, в одном нижнем белье, босиком по полупустынной местности, заросшей кактусами-опунциями. В качестве посоха и для защиты от рыскавших по ночам волков он использовал шест от типи[73]. Когда ковбой наконец добрался до друзей, он был настолько покрыт красной пылью, что его поначалу приняли за хромого однорукого команча.

К тому времени Лавинг, по-прежнему живой, тоже совершил в темноте отчаянный побег – и тоже вплавь по течению. Он добрался до дороги, где остановил группу мексиканцев на повозке и предложил им 150 долларов, чтобы те отвезли его в форт Самнер. Однако там измученный ковбой попал к молодому неопытному врачу, который, несмотря на начинавшуюся гангрену, поначалу отказался ампутировать руку. Когда операцию все же сделали, гангрена уже распространилась. Через две недели Лавинг умер от заражения крови[74].

Другие скотоводы перегоняли свои стада по более безопасному, как они считали, маршруту – по тропе Шауни до Седейлии (штат Миссури), где начинались железнодорожные линии компаний Missouri Pacific и Missouri – Kansas – Texas. Некоторые пытались пересечь плато Озарк, где вскоре, оказавшись в лесу, сбивались с пути. Кроме того, оказалось, что практически невозможно перегонять скот по территории, заросшей деревьями и кустарниками, и пасти его там. Кроме того, штат Миссури, граничащий с незаселенными территориями Запада, превратился в излюбленное убежище для бандитов и изгоев. Разработка преступных схем кражи скота не заняла у них много времени. Ночью негодяи устраивали панику в техасском стаде, а когда оно рассеивалось, отсекали группу животных и прятали ее. На следующий день они предлагали гуртовщикам помощь в сборе разбежавшегося скота, а затем или возвращали спрятанных животных, если за них хорошо платили, или оставляли себе.

Некоторые техасские скотоводы сталкивались с открытой враждебностью фермеров Канзаса. Те справедливо подозревали, что техасские лонгхорны являются носителями болезни, известной как техасская лихорадка (или испанская лихорадка). Хотя выносливые лонгхорны, по-видимому, оказывались невосприимчивы к этому заболеванию, как и к большинству типичных болезней крупного рогатого скота, никто не оспаривал, что они переносят и передают его, хотя как именно – оставалось загадкой. Заболевание оказалось крайне опасным для северных пород скота: оно вызывало разрушение красных кровяных телец, высокую температуру, анемию, внутреннее кровотечение и, как правило, приводило к смерти[75]. Уэйн Гард, автор книги «Тропа Чисхолма», так описывает ужасное состояние больных животных: «Пораженные животные начинали выгибать спину, опускать голову и уши. Их глаза стекленели и становились неподвижными. Они начинали пошатываться от слабости в задних ногах. Температура повышалась, аппетит пропадал. Пульс становился быстрым и слабым, животные ловили воздух ртом»[76]. По мере развития болезни животные впадали в коматозную летаргию или становились буйными и так сильно мотали головой, что у них трескались рога.

Техасская лихорадка представляла собой страшную угрозу для переживавших сложные времена фермеров, которым требовались и молочные продукты, и животные для разведения. Хотя в некоторых районах штатов Миссури и Канзаса уже действовал карантин, запрещавший прогон техасского скота по их территории, его не соблюдали. При этом находившихся в отчаянном положении техасцев, источником существования которых были их стада, вряд ли можно было удержать от продажи животных из-за какого-то плохо соблюдаемого карантина. Конфликт был неизбежен.

В 1866 г. 19-летний Джим Догерти вместе с пятью другими ковбоями перегонял 500 голов скота на север из района, расположенного недалеко от современного Далласа, через Оклахому в Канзас, где недалеко от Бакстер-Спрингс их остановила группа так называемых джейхокеров[77] – уроженцев штата Канзас, поддерживавших Союз во время Гражданской войны. Догерти и один из его ковбоев Джон Доббинс ехали перед стадом, когда к ним приблизились люди в охотничьей одежде и енотовых шапках. Доббинс попытался достать оружие, но джейхокеры застрелили его прямо в седле. Напуганный выстрелом скот бросился врассыпную. Догерти поднял руки и сдался, а остальные ковбои погнались за стадом. Джейхокеры привязали Догерти к дереву, высекли прутьями из ореха гико́ри, а затем принялись обсуждать, стоит ли его повесить. В конце концов они решили, что гуртовщик ничего не знает о техасской лихорадке, и отпустили его. Догерти лишился 150 животных (в основном во время паники), но, несмотря на эти потери, ему удалось продать оставшееся стадо в близлежащем Форт-Скотте (штат Канзас) с хорошей прибылью.

Еще одним ковбоем, столкнувшимся с препятствиями на пути в Бакстер-Спрингс, был Нельсон Стори, 25-летний житель Огайо. На прибыль, которую Стори получил при разработке золотоносной жилы в Олдер-Галч (штат Монтана), он купил тысячу техасских лонгхорнов по 10 долларов за голову и погнал их на север. Он сразу решил провести стадо западнее, вокруг поселений Канзаса и до городка золотодобытчиков Вирджиния-Сити (штат Монтана), где, как он знал, в районе Олдер-Галч работали тысячи старателей. Они бы заплатили за скот в десять раз больше, чем отдал за него Стори. Следуя этим маршрутом, ковбои ехали по долине реки Платт до форта Ларами, а оттуда двигались на север от форта к форту – Рино, Феттерман, Фил-Кирни, затем через долину реки Паудер и на северо-запад на Территорию Монтана[78]. Этот путь проходил через земли сиу, где группы индейцев регулярно совершали нападения на военные форты. Нельсона предупреждали, что путешествие будет крайне опасным, но он все равно отправился в путь, вооружив 27 человек новейшими казнозарядными винтовками Ремингтона. В какой-то момент отряд индейцев спустился с холма, они ранили стрелами двух ковбоев, а затем ускакали с частью стада. Стори и несколько его ковбоев отправились в погоню за нападавшими, выследили их в Бедлендсе, нанесли ответный удар и вернули свой скот. «Они отдали бычков добровольно?»[79] – спросили одного из людей Стори годы спустя. «Можно и так сказать, – лаконично ответил тот. – Мы застали их врасплох в лагере, и они были не в том состоянии, чтобы особо протестовать против того, чтобы мы забрали свой скот». С этого момента благодаря скорострельным винтовкам Ремингтон ковбои получили преимущество: это оружие пугало индейцев, заставляя держаться на безопасном расстоянии. Тем не менее Стори старался не рисковать и вел стадо по ночам. В его группе погиб всего один человек – ковбой, которого в конце путешествия отправили на охоту. Индейцы поймали его, оскальпировали, а тело прибили к земле стрелами. Стори стал первым человеком, перегнавшим стадо в Монтану, но прошло еще четыре года, прежде чем другие, хуже вооруженные скотоводы сочли, что перегонять скот через долину реки Паудер относительно безопасно.