Дитя минувшего

Кристина Веда

Дитя минувшего

Пролог

В черных, хрустальных глазах отражались языки пламени. Кроваво-красные, они пожирали первый этаж дома и тянули лапы ко второму. Огонь был зверем, всепоглощающим и безжалостным.

Собравшихся вокруг зевак вдруг оглушил треск и звон. Это окно разлетелось на осколки, заставив людей отскочить в стороны.

Согнанный внутренней тревогой, ворон бросился с ветки прямо вниз. Черной тенью влетел в разбитое окно. Огонь неприветливо опалил старого друга, желая заключить в смертельные объятия.

Где-то на втором этаже послышался надрывной крик младенца. Маленькая душа звала на помощь, а Вестник Смерти больше не мог просто наблюдать. Он опрометью кинулся к ней, лавируя между разразившейся вокруг битвы. Две тени бросались друг на друга, разрывая плоть. Лопнуло очередное окно от накала и силы удара. Совсем рядом с вороном. Но он слышал только плачь, резонировавший в голове.

Малышка лежала в одной из двух кроваток, на стенах вокруг танцевали тени. Она даже не успела осознать, что произошло, запомнила только пожирающий страх, когти, впившиеся в её бока и последовавшее за этим чувство невесомости.

Ворон вцепился в пеленки и вылетел в окно. Кто-то из соседей удивленно вскрикнул, потом еще долго утверждая полиции, что ребенок воспарил в ночном небе и на черных крыльях улетел в неизвестном направлении.

В чем-то они были правы, ведь Вестник Смерти, не знал куда ему лететь с вопящим младенцем. Но ветер укутал малышку, подарил забвенный сон. Он стал защитным коконом, направляя тех, кто искал спасения, на верный путь. Малышка уже проспала двое суток нелегкого пути, когда ворон без сил приземлился у двери далекой избушки. Сложенная из деревянных балок, укутанная причудливыми узорами мха и паутины, избушка казалась спасительным берегом. Теплый луч света пятном падал из окна, а хвойный запах обволакивал невольных беглецов. За ними уже с интересом наблюдали тени, плясавшие вокруг дома, и смелые зверьки, выглянувшие из своих укрытий.

Ворон бережно опустил малышку на крыльцо и прильнул к её груди, нервно прислушиваясь.

Жива.

Словно ощутив внимание, малышка зашевелилась.

Проснулась.

Когтистой лапой ворон неумело закопошился в пеленках, наконец вынув соску, и бережно заглушив подступающий детский крик. Это помогло, ведь светлые бровки расправились и сон вновь окутал младенца. А ворон стоял на крыльце, не зная куда деть свое защемившее от боли и страха сердце. Ведь он пошел против своего предназначение, нарушил клятву смерти, подставил Хозяина. Но вернуться уже не получится, ведь крепкая нить связала его с малышкой. Теперь все его желания сводились к защите маленького сердечка, что билось в её груди.

Ворон огляделся. Густой северный лес стеной окружал поляну, на котором стояла избушка. Окутал его хвойными объятиями и подоткнул свежее дыхание ветров, как мать одеяла. В доме теплилась жизнь.

Наверное, в этом месте не смогут найти ребенка. Он не позволит. Но что на это скажет Хозяин? Хорошенько выдерет остатки перышек, за такую вольность. Но Ворон все стерпет, если здесь будет безопасно.

Он бросил последний взгляд на малышку, поправил пеленку, подоткнув ближе к лицу, и нерешительно постучал клювом в дверь. Звук разнесся эхом по поляне. Ворон спрыгнул с крыльца во тьму. Через пару секунд двери отворились. На крыльцо, слегка косолапо, вышел мужчина. Лампа в его руках отбрасывала свет на утомленное годами лицо с прорезавшимися морщинами. Он огляделся по сторонам и неожиданно выругался.

Лампа оказалась на полу, а малышка в руках мужчины. Она спала, но лицо исказилось в гримасе от очередного движения.

– Тише-тише, вот это да… – мужчина нелепо закачался на ногах, изумленные глаза его забегали по лесу. – Кто тебя оставил?

В ответ тишина. А мужчина удивился еще больше, осматривая младенца.

– Это ж надо, – он хотел будто заглянуть под пеленки, но одернул себя, стукнув по лбу, – щекастый такой, как медведь. Ну-ну, не плачь.

Последний раз оглянувшись, мужчина тут же вернулся в дом с подкидышем. Двери закрылись, отделив Ворона и малышку.

Говорят, вороны не плачут, но раз в тысячу лет можно пустить слезу.

1 Глава, где школа открывает портал в Навь

Я сидела в классе, наблюдая через открытое окно за махровыми облаками, что лениво тянулись по небу. Летнее солнце приветливо тискало за щеки, а ветер заплетал косички, бережно перекладывая пряди белых волос. На фоне размеренный голос учительницы убаюкивал, словно колыбельная из детства. Как же хотелось, чтобы последняя учебная неделя восьмого класса закончилась прямо сейчас, ведь оценки выставлены, домашние задания сданы.

В своих мечтах я уже гуляла днями напролет и собирала полевые цветы. Вот бы вся моя жизнь проходила именно так, а не бессмысленно и скучно на уроках биологии. Мое сердце явно рвалось в полет.

«Ну что этой старой женщине еще нужно? Зато небо, такое чистое, красивое».

Легкий толчок выбил мою руку, и голова клюнула вниз, чуть не поцеловавшись с партой. С возмущением я посмотрела на соседку Леру, а та скривила лицо и в панике закачала головой, словно мною была совершена огромная ошибка.

– Воронова!

– Да! – я тут же встала из-за парты, неуклюже ударившись коленом, и посмотрела на учительницу.

– Что ты сказала про мои требования? Только теперь не себе под нос, а на весь класс!

– Я? А я что, в слух?

– Во дает, – просвистел кто-то на соседнем ряду.

Сбоку послышался шлепок. Наверняка это Лерка ударила себя по лицу. Надеюсь, что больно. Мы хоть и общались с Лерой, но стоило что-то сделать, как она тут же неслась к нашей классной руководительнице. Низкой, скрюченной старушке с острым длинным носом и небольшим пушком над верхней губой. Словно под цвет своих болотных глаз она бессменно носила зеленое платье в горошек и завивала белые, седые волосы. А может это был неудачный парик? Так странно он сидел на её голове.

– Воронова!

– Да, извините, – пришлось виновато склонить голову, шестым чувством осознав, что опять прослушала нравоучения.

– Я понимаю, что конец года дается всем тяжко, но шило, извиняюсь, в одном месте, пока только у тебя. Надо же, назвать даму почтенного возраста старой. Как только язык повернулся?

– Вы не старая, Тамара Петровна, вы опытная, – заискивающе сказала моя соседка и класс накрыла волна смешков.

– Спасибо, чтобы это не значило, – Тамара Петровна с блеском в глазах пригладила пушок над губой, – но дело не в моем возрасте, а в бестактности Марии. Возомнила из себя кого-то значимого? Думаешь, что можешь говорить все, что хочешь? Своего дедушку ты тоже старым называешь?

Позади еле слышно прошептали:

– Так там реально сморщенный старик.

– Заткнись! – бросила я, тут же прикрыв рот, ведь мою вежливую просьбу выполнила Тамара Петровна, а не одноклассник.

– Воронова! – с широко раскрытым ртом она застыла в позе уязвленной гордости, – Ой… ох, какая же ты… – прижала руку к груди, чуть пошатнувшись, и схватилась за спасительный стол, – ты остаешься после урока. Нет. Я сейчас же звоню твоему дедушке! Не удивительно, что с одним опекуном ты выросла такой невоспитанной, я уже давно за тобой наблюдаю.

– Тамара Петровна, да я не вам это говорила, – взвыла я.

– А я такого в принципе не потерплю. Ох, давление поднялось. Все! После уроков жду у себя. Тогда точно решу, что с тобой делать.

Одноклассники зашептались, обзывая меня «глухой медведицей», которая живет средь леса и не обучена манерам. А я что? В целом была согласна, ведь единственная жила почти в сердце леса вместе с дедушкой егерем. Да и имя у меня такое, как в сказке про «Машу и медведей». Дедушка рассказывал, что когда я впервые попала к нему в руки, то была такой пухлой и коренастой, что он уверенно заявил всем, что я сильная как медведь, а потому имя дал подходящее – Миша. Вот только я оказалась девочкой и пришлось выкручиваться, а потому для всех величать меня – Маша. Дедушка в шутку продолжил звать меня Мишей, уверял, что это он над собой «слепым» смеется, ни в коем случае не надо мной, но я и мои пухлые щеки знали правду. Вот и одноклассники иногда посмеивались, стараясь уколоть меня схожестью с медведем.

В любом случае, полностью отгородиться от одноклассников у меня не получилось и я краем глаза посмотрела на предмет своего воздыхания. Вова Палочкин…

Он сидел в своих делах, весь такой красивый, что-то чертил в тетради. Наверняка опять готовился к олимпиаде по занудности и хотел стать лучшим в классе. Роли старосты, активиста и единственного отличника ему, видимо, не хватало. Наши взгляды неожиданно встретились. Я широко улыбнулась, выпрямившись, а у самой губы дрогнули от неожиданного внимания. Но Вова заумно поправил очки и отвернулся, не проявив интереса.

Уроки пролетели перед глазами. Неужели даже время хотело как можно скорее увидеть расправу над моим длинным языком? Когда звонок разнесся по стенам нашей маленькой школы, я поплелась в кабинет, чтобы еще раз попросить прощения. В груди теплилась надежда, казалось, что я могу избежать наказания.

В нашей школе наказания были суровыми, под стать северной местности. Располагались мы в небольшом посёлке близ города Онега, где под боком шумело Белое море, тревожась и закаляя характер местных. Каждый год мы наслаждались долгой зимой и переживали короткое лето, именно так, а не иначе. Ведь зимой в Онеге куда теплее, чем летом. И это не про погоду, а про уютные домашние вечера.

На все праздники от Нового года и до Колядок мы с дедушкой готовили пирожки, пышущие жаром, и садились напротив печи. Я на маленькую табуретку, а дедушка на старую шубу, ставшую ковром. Жар печи грел щеки, колени, обнимал душу, а дедушка читал сборник старых сказок, где в лесу жили лешие, а в прудах караулили русалки.

Такие егерей как дед очень ценили, ведь они круглый год были готовы следить за состоянием леса. Да и наш дом находился на опушке рощи, где сосны как большие великаны, стояли плечом к плечу, точно охраняя нас. А зимой, в мой день рождения, выпадал хрустящий снег, и в окно пробирались солнечные блики от застывших сугробов.

Наказания в северном городе были суровыми, но вот я по северному горячей и семейной, как печь. Но даже мне пришлось идти в класс с опущенной головой.

С радостными воплями дети пробегали по коридорам, словно могучая река, выплевавшая тех, кто шел против течения. От легкого толчка я влетела в класс, который одновременно был кабинетом биологии. Здесь всегда витал запах нафталина и спирта. Я часто осматривала кабинет, в поисках закатанных в банки голов животных. Ну а что? Тамара Петровна казалась мне опасной старушкой, причем со странностями. Многие в её возрасте закатывали банки с компотом, а она, наверняка, банки с котятами.

Но ничего такого видно не было. Обычный кабинет с зелеными стенами, аквариумом с двумя рыбками и деревянными партами. Окна часто были открыты, но воздух всегда был застойным. Даже затхлым.

– Что, Маша, пришла огребать?

Знакомый голос почти напугал меня, и я с удивлением посмотрела на Вову. Он знал, как меня зовут?! Хотя, о чем это я, мы ведь учились вместе уже два года, ровно столько лет назад он перевелся в нашу школу и сразу же стал любимчиком учителей, в особенности Тамары Петровны.

Каким же красивым он был, из-за взгляда этих голубых глаз мой мозг отключался, а длинный язык и непослушное тело шли в пляс. Вытянувшись по струнке, я припала к дверному косяку, и пригладила волосы. Правда Вова на меня уже не смотрел. Сидел за партой и калякал какие-то символы в тетради. Необычные, с острыми углами, издалека походившие на руны. Они были верх тормашками, но почему-то в дальней части моего мозга что-то заскребло, попыталось вылезти из конуры. Что-то древнее, но знакомое. Будто я знала эти…

– Не пялься, я занят.

– Я не пялюсь!

– Пялишься, Маша, – и Вова посмотрел на меня исподлобья и фыркнул, точно надсмехаясь, – иди делом займись. Тамарка хотела, чтобы ты убралась в классе, в качестве наказания.

– А ты тогда почему здесь?

– А я делом занят! К олимпиаде готовлюсь, повышаю айкью всего класса, – и он внимательно посмотрел на меня, а потом покачал головой с какой-то издевкой, – на тебя то надежды нет. Иди, убирайся.

Шторы пошатнулись и солнечный луч на мгновение озарил стол Тамары Петровны, а рядом, как по мановению палочки, оказались швабра и веник. Я еще раз посмотрела на Вову и пружинисто прошла к столу. Не будь он таким красивым, так я бы ответила ему, но пока я должна заняться уборкой.

Взяв в руки веник, мой взгляд зацепил пано с застывшими бабочками. Над ними словно само время бережно зависло, опасаясь потревожить эти лоскутные крылышки.

– Кровожадная старушка, – прошептала я, разглядывая острые иголки, проткнувшие маленькие тельца. Несколько распятых бабочек лежало рядом, видимо ожидая своей участи. И я взяла одну в руки, вглядываясь. – Маленькая, как ты к ней попала?

– Сама с собой разговариваешь? – не угомонился Вова. – Давно хотел сказать, что ты странная, но это даже интересно.

– Что интересно?

– Ты интересная.

Не успела ответить, как меня окатила волна тёплого воздуха, так и оставив с раскрытым ртом от своеобразного комплимента. От нежного касания бабочки я ощутила поцелуй весеннего ветра, в носу защекотал запах свежей травы, что росла на полях рядом с домом. Такая легкость охватила тело, словно я порхала. Мурашки пробежали по коже. Перед глазами застыла картина цветка и синего неба, а затем лицо с поглощаемыми все вокруг глазами и… темнота. Я лежала на полу.

– Мария!

Наводнение пропало, оставив опустошение. Проморгавшись, я уставилась на Вову, что держал меня под руки, поднимая с пола. Видимо он выбежал из-за своей парты, когда я упала.

Кто-то откашлялся, и я посмотрела на застывшую в дверях Тамару Петровну. Она явно хотела предъявить за мое недавнее поведение в своей старческой манере, но её вниманием завладело что-то другое.

– Что ты рыщешь на моем столе? – сквозь вставленные зубы прошипела она, неотрывно следя за моими руками. Принюхивалась, словно зверь, учуявший добычу.

Я уже хотела извиниться, но язык не повернулся. Тело ослабло, и я только смогла перевести взгляд на живую бабочку, цепляющуюся за мой палец. Она расправила крылышки, пошевелила усиками и взлетела, выпорхнув в окно. Мы с Вовой проводили её взглядом.

Как я могла подумать, что бабочка погибла?

С глухим стуком каблуков Тамара Петровна оказалась рядом, заглянула в мое лицо. Спиртовой аромат духов привел в чувства, и я встретилась с испытывающим взглядом. Вова также следил за мной, помогая устоять на ногах. Держал меня под локоть.

– Простите, мне вдруг поплохело.

И правда, живот свело в спазме, а тошнота подкатила к горлу, но все прошло также быстро, как и появилось. Только тишина угнетала. И я посмотрела на Тамару Петровну. Зрачки её вибрировали, расширяясь и резко сужаясь, словно в попытке загипнотизировать. Голос стал подозрительно ласковым:

– Твоя кровь. Твой запах. Где оно?

– Что?

– Оно всегда было у тебя?!

– Я не понимаю, о чем вы.

Воздух вокруг замер, все остановилось только на глазах учительницы. И как так получилось, что она, старушка с полтора метра ростом, вдруг нависла надо мной, заглядывая в самую душу.

– Если вы о бабочке, то я поймаю вам новую, – а про себя подумала, фиг вам, а не новая бабочка, лучше собирайте оригами, – Тамара Петровна, вы не хотите закапать в глаза? У вас зрачки… – я многозначительно показала на свои глаза, ощутив, что выгибаюсь в спине, отклоняясь все дальше и дальше, того и гляди встану на мостик, – в общем, дергаются они.

– Ты мне давно не нравишься…

Волосы Тамары Петровны встали дыбом, зашевелились, словно черви под землей. Черты лица заострились и на какую-то секунду мне почудилось, что её крючковатые пальцы со слегка отросшим маникюром удлинились, превращаясь в когти.

Холод пробежал по спине. У нее действительно отрасли когти с остатками розового лака. Я попятилась в бок, выскальзывая между стеной и Тамарой Петровной. Она безотрывно следила за мной, сгорбив спину, словно перед прыжком.

Вова встал рядом с ней, сжимая в руке раскрытую тетрадь и внимательно меня осматривая:

– Тамара Петровна, она не хочет браться за голову? Давайте я её подтяну по предметам?

Та прорычала в ответ.

Я покосилась на Вову. Неужели он не видел, что творилось вокруг? Но он с каким-то странным интересом наблюдал за моим отступлением. Символы в его тетради вдруг обрели четкие формы, дымка над ними рассеялась и появилось четкое слово «БЕГИ».

– Мне пора, – я попятилась к двери, проверив рюкзак за спиной, чтобы в случае чего стать катапультой и защититься. Выдавила нервную улыбку, – дедушке все передам, он накажет меня по всей строгости. Не утомляйте себя, Тамара Петровна. Отдохните, – еще раз бросила взгляд на её растопыренные когти, – сходите на маникюр, розовый вам идет. До свидания!

И я выбежала из кабинета. Сердце подскочило к горлу, в висках зашумело. Перед глазами стоял образ Тамары Петровны, её рычание все еще било в спину, преследовало.

Толчок. Ноги запнулись о себя же, и я полетела на кафель, подставив руки. Рядом кто-то вскрикнул:

– Ненормальная, куда несешься?

Одноклассница Лерка лежала рядом, потирая локоть. Кто-то из толпы подбежал к ней, помогая подняться. Из открывшегося рюкзака посыпались тетради и пенал, и я потянула к ним руки, чтобы собрать, но в дверном проеме заметила высунувшуюся голову Тамары Петровны. Вот старуха дает, удивительная гибкость.

Какая гибкость? Беги!

– Извините! – выкрикнула я и подорвалась на выход из школы, подхватив оторвавшуюся лямку рюкзака.

До дома я бежала что есть мочи, хоть и останавливалась каждые двадцать метров, чтобы отдышаться. Моя физическая форма не была на высоте, но даже с отдышкой я стремилась вперед, к маленькой хижине посреди леса, где любая печаль растворялась в горячем чае с конфетами, а боль делилась на двоих.

Когда-то мой дом казался неподвижным великаном, живущим вдалеке от всех, отшельником, принимающих к себе всех нуждающихся. Там, в простенькой комнате стоял стол и три стула, а в самом углу находилась белая печь. В зимние ночи она согревала не только тело, но и сердце. Стоило сесть на маленькую табуретку, хозяин дома тут же подкидывал дров, словно подбадривая, и читал сказки. Щеки обдавало жаром, для удобства на табуретку клали подушку, и ты слушал, слушал, слушал…

Ветер подул в лицо, охладив горячие щеки. Я оглянулась, проверив, не следил ли кто за мной, и вошла в дом. Хвойный аромат бревен, из которых был сколочен дом, последовал за мной в комнату дедушки.

– Привет, дедуль, – поздоровалась на автомате и прошла в свою комнату. Нужно было обдумать случившееся и, возможно, возобновить прием успокоительных. Уж слишком странное мне причудилось.

Комнату освещал солнечный свет, но ничего примечательного в ней не было. Легкий беспорядок, но и его можно было спрятать под кроватью при желании. Просто желания не было.

Я включила телевизор, достала толстую иглу с ниткой, и села зашивать рюкзак. То, что оторвалась лямка, было реальностью, ведь вот она, лежала в моих руках. Не шилась правда, потому что была плотной, но реальной.

А что еще было реальным?

Скрипнули половицы и дверь открылась. Своей косолапой походкой в комнату вошел дедушка. Короткая стрижка с посеребренными волосами, голубые, добрые глаза, обрамленные морщинками, не понятно, это следы старости или постоянных насмешек над жизнью и миром.

– Что делаешь, моя хорошая?

Его голос был домом. Самым уютным местом в мире. Но я боялась посмотреть в глаза, ведь деда обладал удивительной способностью понимать мое настроение при одном только взгляде.

– Ох, а что случилось с рюкзаком?

– Порвала случайно. А лямка не пришивается.

Я все еще не смотрела и по отдалявшемуся звуку шагов поняла, что деда вышел из комнаты. Стоило ли его беспокоить возобновившимися кошмарами? А что бы я потеряла, если бы призналась? Не в первый раз ведь.

Половицы вновь заскрипели, и дедушка вошел в комнату. Надел свои смешные, лупоглазые очки с толстой линзой.

– Давай помогу.

Он сел рядом, забрал из моих рук иголку с ниткой и легкими движениями начал пришивать лямку, иголка мягко проходила через ткань, точно через масло, и я с облегчением посмотрела на дедушку.

– Рассказывай, чего трясешься, как осиновый лист? Двойку получила? Так я давно говорил, мне двойки не нужны, получай лучше колы! Нужно же из чего-то забор делать.

– Ну деда, – его улыбка передалась и мне, – пока придется без забора пожить, нам и так хорошо. Лес же вокруг.

– В лесу тоже много опасностей. Я давно говорил, если не уважать природу, одним прекрасным днем она сожрет тебя. Ну? Чего голову повесила? Случилось что-то или нет?

– Случилось.

Толстые очки чуть опустились и деда косо посмотрел на меня, как бы ожидая продолжения.

– Возможно, у меня опять были галлюцинации. Но не такие, как обычно. В этот раз более… реальные.

– Горе горькое по свету шлялося и нечаянно на нас набрело… Давно мне врачи сказали, не читать тебе на ночь старые сказки, ты слишком ведома, то домового увидишь, то лешего вместо вашего школьного уборщика. Что в этот раз?

– Тамара Петровна. Она стала такой когтистой, злющей, а глаза превратились в бездну, где только холод и смерть.

– И ты в испуге убежала?

Я лишь кивнула, отвернувшись. Сделала вид, что смотрю телевизор, там как раз ведущий возглавлял круглый стол и загадывал загадку.

Дедушка хмыкнул себе под нос и продолжил пришивать лямку, но его движения были рваными и дерганными, как в тот далекий день.

Мне исполнилось шесть лет, когда я впервые увидела пушистый комок шерсти, что прятался за нашей печкой, а по ночам шуршал и громил посуду. В одной из дедушкиных сказок я услышала историю про маленького духа, что охранял покой дома и его обитателей взамен на угощение и уважение. Его называли домовым. Стоило мне оставить у печи блюдце с молоком, как пушистый комок больше не шумел по ночам, а вот мне все больше чудилось странное вокруг. Горящие глаза, следящие за мной из-за деревьев, бестелесные духи и маленькие существа играли со мной. Врачи, к которым меня отвел дедушка, решили, что это последствия аварии, в которой погибли мои родители, но я выжила. Мне прописали успокоительные, но они не помогали, видения ухудшались, больше не играли, а нападали. Тогда дедушка отвел меня к знахарке. Она долго смотрела на шестилетнюю меня, а затем протянула связанные в пучок травы и велела повесить их над входом в дом, а с другим отваром пить каждый день чай. Я продолжала хныкать и поглаживать колено, которое разбила в побеге от голой, обтянутой серой кожей, девушки, что гналась за мной через лес на четырех конечностях, точно зверь. Никто мне не поверил, но знахарка еще долго шептались о чем-то с дедушкой, после чего домовой исчез, ровно, как и мои видения.

До сегодняшнего дня.

2 Глава, где меня душит во сне учительница биологии

Ловким движением деда завязал узел и отрезал лишнюю нитку. Ножницы щелкнули в воздухе, и я очнулась от воспоминаний, посмотрев на дедушку. Его очки оказались на голове, вместо ободка, а рюкзак у меня в руках.

– Принимайте работу!

– Спасибо, – постаралась сделать голос более радостным, чтобы не беспокоить деда и продолжила смотреть программу по телевизору. Люди стояли вокруг стола и отгадывали слово, а за это им дарили подарки. Кто-то в ответ пел песни или танцевал, даже приносил подарки ведущему.

– Не переживай на счет своих ведений, наверняка ты забыла пить чай с успокоительным отваром, перенервничала в школе, вот и все. Я завтра вернусь с работы и зайду по пути к знахарке, возьму еще пучков полыни и её успокоительных трав. А ты не переживай.

Я кивнула, но внутри что-то продолжала скрести. Что-то рвалось из меня, пробужденное касанием Вовы, желало свободы.

В тишине скрип кровати оказался звоном. Матрас прогнулся, и дедушка подошел прямиком к телевизору, закрыв экран.

– Я смотрю, деда. Отойди, пожалуйста.

Руки дедушки согнулись в локтях, над небольшим пузиком. В своей рубашке в большую клетку и штанах цвета хаки он начал раскачиваться из бока в бок, словно танцуя «маленьких утят» и приговаривая:

– Тра-та-та, тара-та.

Шевелил бедрами, слегка приседая и все напротив телевизора, не оставляя шанса смотреть куда-то кроме него. Он был таким родным и радостным, что вся грусть развеялась, заставив меня громко засмеяться и выставить руки в примирительном жесте:

– Я поняла, деда! Все, ты хороший танцор, только не смеши больше.

– Вот и правильно, – он выпрямился, улыбнувшись. – Пошли, проводишь меня на работу. А завтра вместе попьем чаек, а то мне тоже, еще те лешие видятся вместо начальства.