скачать книгу бесплатно
Мне было приятно, что соскучился, но обидно, что девку. Сына хотел, подумала я, а вслух сказала:
– Через семь дней выпишут.
На другой день утром пришли Иришка и Динка с большой сумкой приданого для Кати, чтобы мама прокипятила до моего возвращения из роддома. По их взволнованным лицам я ясно поняла, какой важный рубеж перешла, я – мама, а они только дочки.
– Ну, и как оно? – спросили девчонки, которым тоже предстояло это, рано или поздно.
– На такое можно решиться только один раз и то по незнанию, – честно ответила я, твердо зная, что правда их не отвратит, всё равно побегут рожать.
Я еще не знаю, что природа позаботилась о продолжении рода – пройдет полгода, я буду помнить, как и что было, но саму боль, конкретное ее ощущение я просто забуду, ум будет помнить, что было очень больно, но тело, которому и было больно, забудет и будет подсказывать мне предательскую мысль – а может, не так всё и тяжко. Я обнаружу, что свои чувства при операции гланд, которая была 8 лет назад, я помню значительно ярче, чем роды. Но пока еще я говорю, что чувствую – нет, больше никогда, ни за что, ни за какие коврижки.
Дочечку, хотела написать Катеньку, но она еще не Катенька, просто моя дочка, мне принесли позже, не на второй день вечером как положено, а только на третий, к тому времени у меня уже пришло молоко, и я сцеживалась. Грудь набрякла, стала каменной, было больно, и больно давить соски, из которых брызгали белые струйки во все стороны, куда нипопадя. Через некоторое время раздаиваешься, как смеясь объясняли мне женщины, и потом уже легче, но первое время трудно приходится.
Когда первый раз дочку принесли, я взяла ее коченеющими руками, да так и застыла, боясь пошевелиться. Сосок я пыталась засунуть в ее маленький ротик, но она не брала, а потом вдруг срыгнула фонтаном. Я позвала медсестру, и дочку мою унесли переодевать.
– Наверное, пищала, и ее накормили перед тем, как принести, – объяснили опытные соседки по палате, нас было в палате 12 человек, кровати стояли рядами.
В обед принесли снова, и снова я с замиранием сердца разглядывала дочурку, держа ее на нешевелящихся, как парализованных, руках.
Вдруг она стал вертеть головой, и я неумело сунула ей в рот сосок. Ребенок ловко присосался и потянул, потянул на себя, освобождая мне грудь от молока и громко, так что и на соседних койках было слышно, причмокивая. Потрудившись минут 10 и облегчив грудь, девчушка заснула, а я продолжала сидеть, разглядывая дочь с чувством любви и благодарности.
На полчаса кормления закрывали все окна, чтобы не простудить детей, а когда детей уносили, открывали снова и болтали с мужьями и другими посетителями прямо из палаты, стояло лето, и было тепло.
Во время вечернего кормления кто-то нетерпеливый стал кидать камешки в окошко, подзываю жену. Так иногда делал Алешка, когда навещал меня в патологии. Встать я не могла, для этого надо было положить ребенка на кровать и выдернуть из-под него свою остекленелую руку, но я не решалась, боясь сделать что-то не так, вдруг головешка откинется резко назад, поэтому я сидела, как на гвоздях, а камешки продолжали бросать.
– Ой, наверное, это мой, – печально пискнула я.
– Безобразие, – возмутился кто-то.
Одна молодая девушка всё-таки освободилась от ребенка, подошла к окну и глянула, кто хулиганит, а заодно и попросила подождать.
– Это не твой муж, – сказала она мне, – это ваш, – обратилась она к немолодой, уже после 40 лет женщине, которая неожиданно для себя и супруга, прожив много лет в бесплодном браке, вдруг забеременела и родила мальчика.
– Совсем одурел от радости, старый дурак, – в сердцах сказала она, – ну, я ему покажу, только доберусь.
Мы все засмеялись. Приятно было, что седой лысеющий мужчина так обрадовался рождению ребенка, что вел себя как молодой и нетерпеливый отец, хотя отец он и был молодой.
Детей забирали от нас и клали на каталку, рядами, как батоны, чепчиков на головках не было, и свою дочку я узнавала по большому черному чубу, у нее были самые густые и длинные волосы из всей нашей палаты.
Врачи говорили мне, что девочка активная, хорошо сосет, только срыгивает, так как у меня было маловодье. Я вспомнила капельки жидкости, в небольшом количестве стекающей у меня по внутренней стороне ноги, – так вот что, пузырь был, наверное, слегка дырявый, я подтекала, – и вот и маловодье. Надо было бы пожаловаться, да я смолчала.
На выписку за мной и дочкой пришли Алексей, мама и Иришка. Я волновалась о всяких пустяках, мне сказали, что нужно обязательно положить медсестре, которая выдает детей, в карман три рубля. Так положено, за девочку три, за мальчика пять (сколько ни борись за эмансипацию, ее в нашей стране нет и нет, ну почему за девочку трешку, а за мальчика пятерку?) Я боялась, что неловкий Алексей не сумеет дать или забудет или еще что-нибудь.
Волновало меня это действительно или только был повод, а настоящей причиной были неуверенность и страх остаться один на один с маленьким беспомощным существом? А кто его знает?
Мы взяли такси, и еще в машине новорожденная открыла свой крохотный ротик и стала вовсю вопить тонюсеньким писклявым голосочком.
– Кушать просит, – одобрительно сказал шофер такси.
Мы поднялись в квартиру, и я сразу села кормить дочку. Несмотря на советы Маргариты Корбанской и мою усиленную подготовку, у меня всё равно уже образовалась трещина на соске, и было больно, когда она сосала. Ребенок поел и затих, но его надо было перевернуть, на ощупь пеленка была мокрой. А как? Никто ничего не умел, ни мама, ни Леша, ни я. Мама, как более опытная, решилась перепеленать внучку.
В роддоме я видела дочку запеленатой, и сейчас вид крохотных ножек и ручек испугал меня.
– Ну, и что ты делаешь, – заплакала я, глядя, как мама неловко и некрасиво пытается подоткнуть пеленку вокруг ножек, – разве так пеленают? Ты не умеешь.
Ошеломленная моим напором, мама испуганно сказала:
– Зоинька, но это было со мной один только раз, и то двадцать три года тому назад.
– Мне, кажется, я умею пеленать ребенка, я, во всяком случае, видела, как это делается, – сказала Ирина. – Но я боюсь Зойки.
Посмотрев на них взглядом тигрицы, на потомство которой покушаются, я молча вытерла слезы и стала сама перепеленывать малышку, осторожно подняв ее за ножки.
Потом мы положили девочку в кроватку, и я села и стала смотреть на нее, пока меня не позвали кушать. Расположились на кухне, чтобы в комнате было меньше всяческой инфекции. Все трое взрослых, кроме меня, выпили за здоровье новорожденной, а потом мы стали обсуждать имя. Но я всё время вскакивала и бегала в комнату смотреть на малышку, просто боялась оставить ее надолго одну. Всё наклонялась к кроватке и смотрела, дышит она или нет.
Кормить рекомендовали по часам, через каждые три часа с ночным перерывом на 6 часов, но ничего не получалось, дочка требовала еды через каждые два с половиной часа и еще ночью поднимала.
Я родила на две недели позже предполагаемого срока, и у мамы кончался отпуск, который она взяла, чтобы помочь мне. И мы с Алешкой, пока мама еще здесь, поспешили зарегистрировать дочку под именем Екатерины, и теперь она была у нас Катенька, Катюша, Екатерина Алексеевна.
Мама уехала, мы остались одни. Я жила в сонной одури постоянного недосыпа. Грудь у меня оказалась слабой, и стоило Кате крикнуть, как у меня мгновенно подступало молоко и текло струями по телу. Приходилось подкладывать пеленку еще и на грудь.
Катя до месяца поднимала меня каждую ночь. Первые ночи это был тихий писк. А потом уже хороший голосок. Я спала и как-то замешкалась, и Алешка проснулся.
– Почему она так кричит? – с ужасом спросил он.
– Есть хочет, – сонно ответила я, взяла дочку из кроватки, положила ее на подушку и сунула в ротик сосок, я кормила ее ночью с подушки. Катя стала жадно сосать, громко причмокивая. Алешка изумился.
– Это она так плачет только оттого, что хочет есть, а так у нее всё в порядке?
– Ну да. Видишь, замолчала.
Катя наелась и тут же заснула, а Алексей вдруг стал ее разглядывать, поглаживать и говорить:
– Вот какая у меня дочка. Замечательная дочка, баска?я какая дочка.
Я подождала, и когда они закончили нежничать, положила девочку в ее кроватку и легла сама.
– А что значит баска?я? – спросила я перед тем, как провалиться в сон, но Алексей уже отрубился и не ответил.
Через неделю мама привезла бабушку познакомиться с правнучкой, и бабуля осталась мне помогать. А через неделю пришла телеграмма, что умерла баба Вера, бабушкина младшая сестра. Она легла в больницу с обострением язвы желудка, вечером покивала в окошко больницы головой, мол, у меня всё хорошо, идите, а утром уже нашли холодную.
Бабушка поплакала, но ехать на похороны не решилась, трудно ей было, старой, добираться такую даль, в Сибирь, а я подумала – вот Катя родилась, а бабушка Вера умерла, так всё и идет по кругу.
Приехала свекровь проездом, она была на Аральском море у племянника, Женьки Гришко, и возвращалась домой. Мы с Алешкой обрадовались, что у нас столько помощников, и ушли погулять с Катенькой с тайной мечтой, что нам и пеленки постирают и обед приготовят. Алешка сильно уставал, работая и крутясь по дому, я еще была слабая, потеря крови продолжалась, и у меня часто звенело в ушах. Обед я готовила еле-еле, не то, что до родов, когда я целыми днями экспериментировала на кухне.
Но надежды наши не оправдались: пока мы гуляли, свекровь и моя бабка разругались в пух и прах.
Мама выделила веревки специально для Катиных пеленок, а Любовь Феопентовна (это свекровь моя Феопентовна, и я каждый раз спотыкаюсь на отчестве), так вот она выстирала себе платье, а Людмила Виссарионовна (это моя бабушка) не дала ей развесить их на балконе, сказала, веревочки для детских пеленок, нельзя стерильные прокипяченые пеленки и твое инфицированное платье на одной веревке сушить, а свекровь возмутилась, да еще утром бабулька подымала ее словами – чего лежишь, вставай, дел много, – а та: – Ты мне не указывай, хочу работаю, хочу нет.
Мы вернулись. Свекровь сидит на стуле, демонстративно держит мокрые платья в руках и ждет сына, чтобы он рассудил, а бабка на кухне готовит.
– Я уезжаю сию минуту, – сказала свекровь, и никакие уговоры Алешки на нее не подействовали. Он поехал ее провожать, я молчала, думая про себя: «Не очень-то нужна с такими капризами, пусть себе едет, придется обойтись своими силами», только сказала бабульке:
– Да бог с ними с веревками, всё равно пеленки гладим с двух сторон, пусть бы развесила. – И ушла. Возилась с Катенькой.
Бабушка моя любила показать себя, и покомандовать, а тут не получилось, нашла коса на камень.
Алексей отвез мать на вокзал, потом вечером сказал бабушке: – Маму я отвез. Но и вас отвезу домой. Будем жить сами.
Бабка ожидала попреков, а тут сразу же смирилась, даже обрадовалась. Уставала она очень, годы были уже не те, часто отекали ноги, и, по сути, бабуля моя была права: свекровь уже не работала и могла бы помочь, суеты с первенцем, часто излишней, много. А она приехала после отдыха, пожалела сыночка – бедный, всё на нем – туда беги, сюда беги, загоняли, мол, парня, но встать на его место, заслонить сына грудью и помочь не оправившейся после родов невестке, понянчить внучку хотя бы до месяца, нет, на это она не было способна и уехала, лелея свои старые и новые обиды, а я была рада ее отъезду, напрягала она меня своим недоброжелательством, своим вечно надутым видом.
Первые месяц после родов помнится мне в кроваво молочном тумане, кровь льется, молоко бежит, всё это пахнет, голова кружится от потери крови и недосыпа, соски болят, ребенок пищит, пупок у него кровит, не знаешь, за что хвататься.
Алексей отвез бабушку, единственную мою помощницу на вокзал и посадил в электричку до Москворецкой, сам вернулся домой и напился на кухне, выпил бутылку вина, которую позавчера купил, чтобы отпраздновать со свекровью рождение дочки, ее внучки. Алешка хотел праздника, а вышел скандал.
Я заглянула в кухню, и увидела, как он себе наливает и улыбается уже виноватой пьяной улыбкой, и ушла спать. Как-то после родов все эмоции у меня были притуплены, не до кого мне было, только моя дочурка меня интересовала. Когда, в какой именно момент мир вокруг меня так резко переменился, не помню, не могу поймать момент – вот я родила, вот первый раз покормила, вот сижу и гляжу на свою дочку.
– Красивая? – спросили меня подружки из окошка, когда приходили в роддом.
– Красивая, – счастливым голосом скажу я.
– А на кого похожа?
– На меня.
Меня будут дразнить этим ответом, но всё было правильно – дочка была красивая и похожа на меня, носик крючком, вся волосатая. Я всё еще не осознаю себя матерью, но постепенно, день ото дня всё меняется для меня в этом мире, и всё, что было до рождения мною дочери, представляется мне неважным, давно забытым, прошлым, какой-то ненастоящей, не моей жизнью, все эти экзамены, мечты о любви, разочарования – всё это так, разминка перед главным в жизни, всё прожитое стало бесцветным и тусклым, вылиняло, как черно-белое кино перед цветным. Главное, вот оно, ребенок, мое дитя, радостное улыбчивое дитя, и смысл весь в этом, в этой радости жизни, в приветливой улыбке ребенка, в быстром кручении ею своих маленьких ножек и ручек на мои приветственные слова, всё это и есть главный смысл моей жизни, но только не сразу после родов я это поняла, постепенно происходило мое перерождение, и только спустя два месяца я вспомнила об учебе и почувствовала, как мало меня это беспокоит, и удивилась.
Я была счастлива той осенью, недолго счастлива. Заметил ли это Алексей? Как-то раз, спустя год или два он, пересказывая мне пьяную исповедь своего товарища, у которого были нелады с женой, добавил:
– Сделал бы ей ребенка, и всё стало бы в порядке.
– Заметил, – подумала я.
У Катеньки не зажил пупок, и бабушка, старая акушерка, как глянула, так и сказала:
– Пуповину оторвали, не дали самой зажить.
Кроме кровящей пуповины, у Кати была гематома на голове. В роддоме меня успокоили, сказали, что кровоизлияние под кожу, никаких последствий иметь не будет, а образовалась в результате быстрых родов и не совсем правильного положения головки ребенка. Но купать осторожно, чтобы не лопнула.
Первое время ходила патронажная медсестра, обрабатывала пупок, потом я делала это сама. Алешка прозвал медсестру «Пуговкин», она походила на артиста Пуговкина. Маленькая, толстенькая, курносая, стремительная.
Купать Катю первую неделю после выписки мне не разрешили из-за пупка, я всё кипятила подсолнечное масло и поливала им дочку. – Пахнет, как жареная рыба, – смеялась я. Потом разрешили купать, но только в кипяченой воде с марганцем.
Как-то раз в субботу, – и мама была у нас, она приезжала каждые выходные, как только родилась Катя, – мы накипятили воды, но не успела она остыть, как Катя запросила есть, и я ее покормила, после чего ребенок уснул, и сколько мы ни пытались ее разбудить и не трясли под крики мамы:
– Оставьте в покое девочку. Завтра покупаете. Если бы у вас был беспокойный ребенок, который орал день и ночь, вы бы его не осмелились будить, а залегли бы спать сами, а тут издеваетесь.
Катюша не проснулась, мы сдались к торжеству мамы и тоже легли.
У Кати одна ножка не отгибалась в сторону как надо, врач сказала – дисплазия тазобедренного сустава, сделали рентген и назначили массаж.
Детская консультация была далеко от нас, надо было переходить трамвайные пути через Стромынку с коляской, чего я панически боялась, меня просто парализовала страшная картина – коляска застряла на путях, я изо всех сил пытаюсь столкнуть ее, но безуспешно, и тут на нас идет трамвай, который не может свернуть, идет, неумолимо, звеня и дребезжа, и нет от него спасения. Но делать нечего, придуманные страхи не шли в сравнение с реальной опасностью, что дочь будет прихрамывать, и приходилось ходить на массаж – километра два туда и столько же обратно. 10 сеансов массажа сделали Кате в августе, а потом я научилась и делала сама ей массаж каждый день.
Помню, как в июле, через месяц, мы с Алешкой носили Катеньку в детскую консультацию в первый раз. Я еще не окрепла после родов, чтобы выдержать этот двухкилометровый путь с коляской, который мне предстоял, и мы поехали на автобусе, Алешка держал дочку на руках. Зашла я в поликлинику, одеяло у меня размоталось, ребенчишко выпадает из рук, кое-как подхватила я край одеяла, чтобы по полу не волочилось, завалилась в кабинет врача, и она неодобрительно наблюдала за мной, как я маюсь с всевозможными завертками и закрутками вокруг ребенка.
– Чем кормите, мамаша? – строго спросила она меня.
Я замерла в испуге: опять что-то не так делаю.
– Чем?.. Как чем, молоком.
– Каким молоком?
Врач выронила ручку, и уставилась на меня в изумлении.
– Молоком… Чьим молоком? – повторила она вопрос.
– Как чьим, своим, – ответила я, всё больше ужасаясь по мере всё большего неодобрения врачом моих действий. Из-за моей тупости моей дочечке угрожает какая-то опасность. А какая, я и понять-то не могу.
– Грудью, что ли?
– Да, да, грудью, – с облегчением повторяю я. Вот, оно, ускользающее, вот как это называется, то, что я делаю. Я кормлю Катю грудью.
Врач, опустила глаза, что-то записала в карточке, потом подняла голову: – С Вами, мамаша, чего только не наслушаешься. Инфаркт можно получить.
Обратно мы пошли пешком, Катюшку бережно нес Алешка, боясь лишний раз пошевелить рукой.
Навстречу нам шел пьяный. Пьяный-то он был пьяный, но почувствовал напряжение и неудобство Алешкиной позы и сказал, покачиваясь: – Ты что делаешь? Ты бревно несешь или ребенка?
Мы оба были смущены. Наша неопытность и неловкость были так явно видны, что и пьяный заметил.
Дни мои протекали в трудах и хлопотах.
Утром проснулись в 8 часов, я раздела, положила голенькую дочку на стол, накрыла пеленкой, чтобы совсем не замерзла, и гладила ножки, ручки, спинку, особенно ножки, потом умывались кипяченой водой. Стерильной ваткой один глазик, потом другой, потом носик очистить ватным жгутиком, потом кушать, потом гулять, потом снова кушать.
Мне очень нравилось возиться с моей крошкой дочкой, но мама пришла, увидела, как я всё делаю, и ужаснулась: – Зоинька, да разве можно всё молча делать? С ребеночком надо разговаривать, чтобы она твой голос слышала.
Но это уже после того, как Катя стала видеть и слышать, после месяца. А до этого Катя не реагировала ни на шум, ни на свет, и довольно долго, а я всё водила рукой перед ее открытыми глазками, всё ждала, когда она повернет голову за моей рукой или начнет жмуриться на свет. Начитавшись в детстве Короленко, я испытывала страх при мысли о возможной слепоте ребенка.
Незаметно в кормежках и стирках прошло лето, и наступила теплая золотая осень. Всё стало привычно, буднично, я окрепла, справлялась с делами, много гуляла с дочкой в парке, катая коляску и вдыхая запах опавших листьев. Иногда вспоминала, что у меня диплом, и садилась на лавочку читать книжки по ЭПРу.
Катенька была таким спокойным ребенком, что я заводила будильник на шесть утра, чтобы не проспать утреннее кормление.
Однажды, когда ей было уже 4 месяца, она у меня стала плакать без причины. Плачет, а грудь не берет, и я в панике и слезах звонила в детскую консультацию и спрашивала, что мне делать, а потом тащилась такую даль, через трамвайные пути. Принесла Катю, положила на стол, а та напукала.
– Ну, и что вы, мамаша хотите? У малышки запор, дайте кефир и следите за тем, чтобы стул был каждый день. – С тем я и ушла.
Алексей помогал мне с каждодневной стиркой. Квартира была прохладной, и Катя часто пускала в пеленки, в день у нас выходило от 15 до 20 пеленок. Первый месяц я их все кипятила, а потом просто полоскала в воде. Накидаю в таз пеленки, а после обеда прополощу и развешу на балконе, а вечернюю порцию пеленок, накопившихся с обеда, стирал после ужина Алексей. Ему еще Мельбард говорил:
