скачать книгу бесплатно
В середине мая мы ездили втроем, Алешка, Ирина и я, в магазины в центре, а, возвращаясь, подошли к станции «Проспект Маркса». Густая толпа теснилась в пролете у эскалатора, и вдруг меня обуял страх – живот мой был совершенно незащищен, вот он под кожей ребенок, а в толпе его могут задеть, ударить, я резко остановилась и сказала:
– Я не пойду в толпу, я боюсь.
– Пойдем, мы прикроем тебя, ничего страшного, – уговаривали меня муж и подруга, но я помотала головой и просто вышла из метро.
– Не пойду я туда, меня ноги не несут, страшно мне за живот, – упрямо сказала я, и Ирина протянула:
– Да, инстинкт работает, ничего не сделаешь. – И она предложила прогуляться до станции «Дзержинская», там народу обычно меньше. Так мы и сделали, и свободно спустились вниз.
Детскую кроватку мы покупали тоже в последний момент, в мае. Как-то в субботу поехали в комиссионку и купили там ее за 11 рублей, а два рубля обошлось такси при перевозке. Такая же новая кроватка стоила дорого, 25 рублей.
Я могла встать на учет в женской консультации, только если приду с человеком, который прописан на той квартире, что я указываю, и он подтвердит, что я там живу. Пришлось Мише Ольшанецкому прогуляться со мной в консультацию, меня смущала неопределенность ситуации, но Мишу – нисколько. Он спокойно взял меня под руку, и мы, как настоящая парочка, заявились в консультацию.
На день рождения мне подарили чешскую книжку по уходу за ребенком, я готовилась, читала ее.
В субботу сижу на диване и читаю, как надо купать ребенка.
«Зафиксируйте голову ребенка в левом локтевом суставе».
Сгибаю свою необычайно худую левую руку и смотрю на сустав. Небольшую куклу здесь еще можно зафиксировать, но голову ребенка. Воображение мое тут же включается на полную мощность, я беру беспомощного младенца, кладу на левую руку, головка соскальзывает в воду, ребенок хлебает воду, она затекает в уши, плач, крик, скорая помощь.
Я подхожу к мужу, беру его левую руку, сгибаю в суставе, щупаю образовавшуюся ямку. Руки у будущего отца тоже тощие, но всё же раза в два шире в суставе, чем у меня.
Алешка удивлен моими действиями.
– Держать ребенка при купании придется тебе, – и я демонстрирую мужу свою левую руку.
Лешка рассматривает свои и мои руки и смеется.
– Ладно, рожай, искупаем, не волнуйся заранее.
В конце мая я не пошла в женскую консультацию, решила просто ждать, когда рожу. Даже в театры перестала бегать, а то и в «Современник» попала, смотрела пьесу «Баллада о невеселом кабачке» с Олегом Табаковым в главной роли, и на балет нас с Алешкой вытащила Лена Жулина, мы смотрели «Спящую красавицу», при?мой танцевала балерина из Ленинграда, и еще были куда-то билеты, но тут Алексей встревожено спросил:
– Ты там у меня в фойе не родишь?
Я испугалась и уступила, и мама с Алексеем поехали вдвоем, кажется, в Вахтанговский, так как билеты были куплены. Только в театре на «Таганке» я не была ни разу, билеты туда трудно было достать.
В театры я перестала ходить, в консультацию тоже, экзамены я все сдала и гуляла в парке или готовила еду. Но тут меня навестила медсестра и потребовала, чтобы я сдала анализ мочи и крови, хотя я сопротивлялась и кричала:
– Какие анализы уже, мне вот-вот рожать, но всё же послушалась, и пришлось идти к черту на рога, в женскую консультацию, сдавать анализы, и у меня обнаружили низкий гемоглобин.
Напрасно я пыталась объяснить маме, что такого не может быть, что такой румянец во всю щеку, который играл у меня на лице на последних месяцах беременности, не может быть при низком гемоглобине, что молодая девчонка, которая брала у меня кровь, просто ошиблась:
– Не разбавила, как следует эта ворона, цвет сличала в потемках, вот и анализ плохой.
Всё было напрасно, под давлением мамы и врача, кричавших, что мне предстоит потеря крови, а при таком низком гемоглобине это опасно для жизни, меня упекли в патологию, где я и пролежала неделю до результата повторного анализа.
В палате нас лежало 10 женщин с животиками, и мы непрерывно говорили о родах, прислушивались к событиям на первом этаже, где было родильное отделение.
Вокруг больницы стоял железный забор с высокими каменными столбами. Алешка приходил, залезал по железной решетке на столб, стелил на него газетку и там устраивался, ближе ко второму этажу, мы беседовали, перекрикивая уличный шум. За целый день это было мое единственное развлечение, мне хотелось покричать подольше, но Алексей скоро прощался:
– Ладно, я пойду, а то ягодицы затекли, столб неровный, сидеть неудобно.
В понедельник меня положили, а в пятницу выписали, повторный анализ подтвердил то, о чем я и говорила маме, что гемоглобин у меня был в полнейшем порядке. На самом деле во второй половине беременности меня мучило сердце, пульс всё время был где-то около восьмидесяти, и слабая одышка появлялась. Лидия Тарасовна даже устроила меня на проверку куда-то в военный госпиталь, где работала сама, мне сделали эхограмму и посоветовали прийти после родов, а сама Лидия Тарасовна, внимательно прослушав мое сердце, сказала:
– Ты родишь без проблем. Просто немного тяжело дается сердцу двойная нагрузка, но роды ты выдержишь, – и она оказалась совершенно права, во время родов я ни разу не вспомнила про сердце.
Там, в больнице, мне запомнился смешной рассказ женщины из ее многострадальной жизни. Она долго лечилась от бесплодия, скиталась по отделениям гинекологии, а теперь ходила с большим животом, переваливаясь, как утка. Она и рассказала, как лежала однажды в гинекологическом отделении в одной палате с тонной такой бабой, большой дурой, любившей позаигрывать с мужиками, вот на утреннем обходе она пристала к лечащему врачу, маленькому сухонькому старичку интеллигентного вида, профессору:
– Доктор, мне такой сон странный приснился, к чему бы это?
И стала рассказывать врачу свои ночные видения, задерживая его и отвлекая от других пациентов. Но он выслушал ее, терпеливо стоя возле постели и не произнося ни слова, потом также молча, не отвечая, повернулся, дошел до дверей палаты, оглянул палату прощальным взглядом и со вздохом сказал:
– А мне всё ваши… снятся.
Рассказ этот очень развеселил нашу компанию бегемотиков, и мы долго хохотали, тряся своими толстыми животами. На начальных месяцах никого в палате не было, наша палата называлась – патология второй половины беременности, и мы всё время говорили или о жратве (кормили мало), или о родах, и рады были отвлечься от этих навязчивых мыслей.
Гемоглобин, как я сказала, у меня был в порядке, хотя я давно перестала глотать мерзкий железный порошок, который мне давали для его поднятия, и от которого у меня был понос. Я его не пила, а тихонько выкидывала, и меня выписали, и я отправилась гулять еще неделю, а потом меня снова положили, но уже с перехаживанием.
Уборщица мыла полы и кричала:
– Перехаживание у них! Попросили бы мужа, он бы простимулировал, и никаких лекарств не надо.
В медицинских книжках, которые я читала, было написано, что за два месяца до родов прекращать всякое сношение, но бабушка намекнула мне, что такой срок очень долгий и, если его соблюдать, то все браки распались бы.
– Ведь ты и после родов не сможешь, а ребенок защищен водой, – вот что сказала мне бабушка, – поэтому осторожненько можно.
Если же учесть, что мы только в марте сняли квартиру и стали жить вместе, то, очевидно, мы не очень-то и прислушивались к книжкам.
– Одну уже почитала, – сказал мне муж, – послушалась советов, теперь с животом ходишь, а еще хочешь наш брак разбить. Выбрось эти глупости.
– Да уж, это не Камасутра, здесь рекомендуют не чаще раза в неделю, – захихикала я, представив мужа на такой диете.
– И какой импотент это рекомендует?
Муж взял у меня книжку из рук, отложил в сторону и не глянул на автора, фамилии которого там не было, творчество было коллективное, некогда ему было смотреть, надо было уговорить жену не слушаться дурацких рекомендаций.
Но последние две недели, действительно, никакой стимуляции у меня не было, я боялась, и Алешку удалось запугать.
Врач меня посмотрела довольно жестко, не на кресле, а на диване, было неудобно, и у меня сразу после осмотра, при котором она сказала, что мне скоро уже рожать, матка приготовилась, начались боли.
В 2 часа дня пришла мама меня навестить, и я прокричала ей, что у меня болит низ живота, но мама смотрела на меня снизу вверх круглыми от страха глазами и не хотела верить, что уже началось. Я, приседая при сильных схватках и прижимая коленки к животу, поговорила с ней очень мало и пошла, легла.
Когда я стала скрючиваться и вертеться на постели, подтягивая ноги к подбородку, женщины в палате дружно решили, что всё, пора, и вызвали медсестру, которая проводила меня вниз, в предродовую. Было четыре часа дня. Вечером, около семи, пришел Алешка навестить меня, и ему сказали, что меня нет, увели рожать:
– Вы уверены, что это ее увели? – спросил Алешка. Его уверили, что не путают. Меня.
Женщина, которая ему это сказала, потом передала мне:
– Люблю говорить мужьям, что у них жены пошли рожать. У них при этом такой идиотски растерянный вид.
Алешка потом рассказывал мне: «Я медленно обошел вокруг роддома. Тишина, окна замазаны белой краской, и ты там, внутри, и что-то творится с тобой. Тревожно мне было, но чем я мог помочь? Я пошел домой».
А я в это время рожала. Боль начиналась где-то в районе поясницы и, медленно нарастая, переходила на низ живота, всё усиливаясь и расширяясь. Распирало пах, и я, схватившись руками там, где больно, делала движения по животу наверх, стараясь загнать боль повыше и не пускать ее туда вниз, где уже и так нестерпимо больно. Я гладила себя, гладила от низа живота к пупку, и тихонько шептала:
– Мамочка, ну почему же ты мне сказала, как только станет нестерпимо больно, меня отпустит, мама, меня не отпускает, и я не могу уже больше терпеть.
Я смотрела на часы, стрелки казались приклеенными к циферблату. Когда я рожу, эти часы, это время будет уже позади, думала я и чувствовала, что боль почти прошла, она отступила, хотя схватка уже была долгой.
– Хорошенькие схваточки уже идут, – приподнятым тоном говорит мне подошедшая врач, и ее радость мне непонятна.
Врач осматривает меня: – Еще неполное раскрытие. Еще надо подождать.
Но я уже не слышала, что она говорит. Боль опять захватила меня и всё росла и росла, и не было ей конца и края. Я металась по кровати, закидывала ноги на стенку, в положении березка мне было легче, рубашка сбилась, первое время я еще натягивала ее между ног, а потом уже перестала и совершенно не стеснялась санитарки, которая мыла пол возле моей кровати, мне было всё равно, какой у меня вид.
– Господи, мама, ну когда это кончится, мне трудно терпеть это, я скоро начну кричать, – шептала я, царапая пальцами шею в открытом вороте рубашки.
Боль снова затихла, и я снова посмотрела на часы, но стрелка сдвинулась чуть-чуть, схватки шли частые, каждую минуту.
Уже с половины восьмого было нестерпимо больно, и сколько еще мучиться не говорят, говорят, шейка открылась на четыре пальца, а на сколько она должна открыться, я не знаю.
И вдруг что-то теплое, какая-то жидкость с резким запахом потекла у меня между закинутыми на стенку ногами. Секунды две я была в испуге и ошеломлении, намочив пальцы и поднеся руку к лицу, я увидела, что это не кровь, вдруг поняла, в чем дело, и закричала:
– Воды, у меня воды отошли.
– В туалет хочешь по большому? – спросила меня акушерка.
– Да, да, – сказала я, хотя не вполне была в этом уверена, просто я хотела, чтобы что-то происходило и как можно быстрее, ну сколько можно терпеть.
С меня неожиданно сняли рубашку и надели другую.
– Стерильную, – ответила акушерка на мой недоуменный взгляд.
– Идем, – и я встала и пошла, пошла своими ногами, хотя только что мне казалось, что это невозможно, но потопала в родовую.
Меня положили, вернее я залезла на довольно высокий стол, с клеенкой в ногах.
– Тужься, тужься, как потуга пойдет, – объяснили мне.
Когда снова началась боль, я поняла, что это и есть потуга, и начала тужиться, стараясь задрать ноги к верху.
– Вот хулиганка, поставь ноги на стол, кричали мне акушерки и кидались, чтобы удержать мои ноги.
Когда я тужилась, боль уменьшалась, и становилось легче, только результата никого – тужишься во время боли, потом отдыхаешь, а что там у тебя происходит внутри, не знаешь.
На соседнем столе лежала красивая девушка. Ее смуглое большое тело было раздуто таким большим животом, что я испугалось, ей-то каково рожать. Мы тужились, то по очереди, то вместе.
Подошла акушерка и надавила мне на животик сверху, помогая родить, подталкивая ребенка.
– Не понимаю я, что они так кричат, я рожаю без схваток, – сказал она.
– Тебе крупно повезло, – сказала другая, немолодая акушерка или медсестра. Только четыре процента женщин рожают так, без схваток. А остальным больно, действительно очень больно. Вот они и орут.
– Давай, давай, – вдруг закричала мне акушерка, – давай, вот он тут, уже волосики видно.
Но я не смогла. Потуга кончилась, и ребенок опять ушел внутрь.
– Давай, давай, – кричали мне, но я не могла, не было сил.
Но вот опять началась боль, я вся изогнулась, напряглась и вдруг почувствовала большое облегчение, неожиданную радостную легкость. Я открыла глаза, и увидела между своих колен ребенка головкой вниз, у акушерки на руках. Я открыла рот, чтобы спросить, почему не кричит, и услышала громкий писк ребенка.
– У тебя девочка, – и я сразу поняла, что я всегда хотела именно девочку, дочку, доченьку. Как хорошо. Мне ее показали голенькую, подняв над моими ногами, и унесли.
Я провела рукой по своему телу. Живот обмяк и сильно уменьшился. Но всё еще был какой-то большой, только уже пустой. В тот же момент у меня снова началась боль.
– Ой, опять схватка, – вскрикнула я, и акушерка подошла, надавила на живот, и что-то из меня вытащила.
– Вышел послед, всё нормально, – услышала я.
– Разрывов нет?
– Да вроде нет.
Малышку мою не было видно, и я только слышала, как она попискивает где-то в углу, а потом меня перетащили на каталку, отвезли в угол родильной и оставили там.
Минут через двадцать ко мне подошла медсестра, и показала ребенка еще раз, уже запеленатого. Маленькое существо, покрытое густыми черными волосами, с крохотным крючковатым носом показалось мне прекрасным. Испытания были позади, я родила, и теперь лежала счастливая в осознании своего вновь обретенного легкого тела.
– Разрешилась от бремени, – вот что со мной произошло, и мне будет легко передвигаться, теперь я опять такая, какой была раньше, и у меня есть дочка.
Дочку унесли, а я осталась и в прострации слушала, как рожает вторая женщина. Она родила девочку 4 кг и рожала почти два часа, как потом говорили между собой медсестры, а я пролежала на столе всего сорок минут и родила в половине девятого вечера.
Потом меня осмотрели, нашли разрывы на шейке матки и шили. Было не очень больно, но я стонала и тихонько скулила, мне было обидно, я думала, что уже всё, а оказывается ещё мучения, к которым я, расслабившись, уже не была готова.
Потом отвезли в палату, и я уснула в 12 часов ночи, истерзанная, но счастливая.
Утром я с трудом, но встала и доползла до туалета, в каком-то тумане, но в хорошем настроении, что главное позади. Меня сопровождали женщины из палаты и открыли мне кран с водой, чтобы под шум воды легче было помочиться. Я минут десять простояла над унитазом, но всё же смогла, без катетера обошлась.
Днем принесли записку от мамы, поздравления и вопросы, что принести поесть. Я спросила запиской:
– А где цветы?
У всех столики были завалены цветами, мой же уныло пустовал, а мне хотелось цветов, как знак того, что мои близкие признают мой подвиг и разделяют со мной мою радость.
Мама купила букет, все цветы завяли быстро, и только одна бархатная темно-бордовая роза раскрылась в редкостной красоты цветок и гордо стояла в бутылке из-под кефира до самой выписки.
Вечером пришел муж, пьяненький, я с трудом еще стояла у окна, когда он позвал меня. Женщина из палаты накинула на меня теплый платок, укутав грудь: молодая, глупая, застужусь. А там недалеко до мастита. Муж сказал, покачиваясь и еле ворочая языком:
– Всё. Забирай девку, и идем домой, я уже соскучился.
