скачать книгу бесплатно
– Я не пьяница.
– Так станешь им.
– Нет.
– Интересно, а из тех, кто спился, кто-нибудь собирался это делать, заранее планировал? – спрашиваю я зло. – Кто-нибудь из тех, кто валяется под забором, мечтал об этом? Рюмка за рюмкой, так это начинается, и у всех свой порог, после которого назад уже ой-ой как трудно. И потом мне скучно, я же жду тебя, а ты не идешь, ты меня унижаешь.
– Ну, ну, не выдумывай, я тебя еще и унижаю. Это ты меня унижаешь, в дом не пускаешь.
– Это ответные действия, а начинаешь ты, ты меня вынуждаешь.
Криминский молчит, но не потому, что согласен или ему стыдно, просто он устал после вчерашнего, и у него нет сил спорить, он идет стирать и быстро ложится спать туда, куда я ему стелю, на отдельный диван.
Неделю он не пьет, и мы миримся.
– Ты думаешь, я не страдаю, когда мы ссоримся? Да мне каждая твоя слезинка как жало в сердце втыкается, но я имею право выпить с друзьями? Я не подкаблучник какой-нибудь.
– Не передергивай. Никто не возражает, если ты выпьешь с друзьями, но не три раза в неделю, не до полпервого ночи (позднее я узнаю, что Алексей дотаскивал пьяного бесчувственного Мельбарда до его комнаты, а только потом ехал домой, вот и получалось так поздно).
– И потом, откуда у тебя деньги на выпивку? Володька тебя поит?
Пьянство Мельбарда разрушало и разрушило его вторую семью, и угрожало моей, и я боролась с Володькой за мужа.
В ссорах и примирениях подходил к концу 1970 год, год рождения нашей дочки. Зима выдалась снежная и морозная. В декабре, гуляя с дочкой, Алексей ухитрился выронить Катю, она перелетела через ручку коляски и упала в сугроб, не проснувшись. Алешка сознался в содеянном только на другой день.
Еще с ним приключилась беда, начался понос, я не обращала внимание, а когда он пошел сдавать анализ, в пенициллиновом пузырьке (Алексей всегда очень экономил, нелегко расставался со своим добром, и анализы как мочи, так и кала сдавал в таких вот пузырьках). Как только врачи увидели, что он принес, то без всякого анализа тут же дали ему направление в инфекционное отделение больницы в Подлипках.
Он пришел ко мне.
– Ну, уж нет, – сказала я, – не останусь я здесь одна, на четвертом этаже без лифта, как жить буду? Самой коляску таскать?
Я послала мужа в аптеку за синтомицитином. По три таблетки в день, и через шесть дней любую инфекцию убьем. У меня дома была хлорка, я купила ее или мама привезла еще тогда, когда мы сняли квартиру, я любила хлорировать туалет, вот уж после чего нет никакого запаха. Я прохлорировала унитаз и попросила Алешку каждый раз дезинфицировать после себя и тщательно мыть руки, чтобы мы с дочкой не заболели, особенно дочка, для детей кишечная инфекция опасна, учила меня мама. Через неделю Алешка выздоровел, всё прошло, а еще через неделю Алексея заловили врачи, как разносящего инфекцию, заставили сдать анализ и сделали ректоманоскопию. Вот тогда муж и позвонил мне и сказал:
– Меня поймали и изнасиловали.
– А диагноз?
– Всё хорошо.
Я гордилась, что быстро и без последствий вылечила мужа.
1971 год мы решили встречать дома. Где-то Алешка добыл маленькую елочку, или принес еловые ветки, и я нарядила ее, купив совсем крохотные шарики и игрушки, повесив конфеты в ярких блестящих обертках и смастерив из конфетных же оберток и бумаги хорошенького деда Мороза. Я так давно ничего не делала руками, совершенно одичав за годы физтеха; вязание и, особенно, шитье, которое я не любила, и шила только из необходимости, из-за отсутствия денег, в счет не шли, а тут я целый вечер под гуканье дочки в кроватке возилась с чем-то, не имеющим отношения к учебе или домашнему хозяйству, и муж мне не мешал, одобрял моё занятие.
Мы чего-то там выпили, а потом легли спать, и в три часа ночи нас разбудил телефонный звонок. В трубке звучал веселый пьяный голос Сергеевой, которая, вспомнив о нас среди всеобщего веселья, решила поздравить с Новым годом. Я что-то промычала в ответ на ее радостные повизгивания на другом конце провода, и вдруг она сказала, возможно, самой себе, возможно, окружающим:
– Ой, так три часа ночи, они же спят, – и в трубке послышался отбой.
– Кто это? – сонно спросил Алешка.
– Иринка поздравляет.
Но еще раньше, чем я ответила, Алексей, поняв, что ничего тревожного нет, заснул.
Разговор был уже в 1971 году.
1971 год, окончание института, Камчатка
Перед Новым годом мы с Алешкой поленились стоять в очередях за продуктами и с утра первого числа, когда вся страна, утомленная праздничной бессонной ночью, спит, поехали в центр за какой-нибудь едой. В магазинах было тихо, чисто, пусто, и полно продуктов. Мы отоварились на неделю и довольные вернулись домой, тогда у нас получилось, а как-то спустя года три мы решили повторить удачную вылазку, пришли первого января в магазин, и было всё похоже: тихо, чисто и пусто, пусто не только из-за отсутствия толчеи, но и из-за полного отсутствия продуктов, всё продано, и теперь жди завоза.
Дорогая хорошая рыба перевелась в свободной продаже, икра тоже, и Инга Прошунина рассказывала по этому поводу анекдот:
«Приходит старичок в магазин:
– Осетринка есть?
– Нету, не завезли.
– А лосось есть?
– Нет, не завезли.
– А севрюга есть?
– Ну, говорят Вам, нет, не было завоза.
Старичок надевает очки, смотрит на витрину и видит там одинокую ржавую селедку.
– А эта старая б… сама сюда приползла?»
Так что осетрины мы не купили, но мясо с большим количеством костей купили.
Мясо в магазинах рубили так, что кость, например, была толщиной сантиметров двадцать, а кусок мякоти к ней срезался клином, купишь кг мяса, а там костей на 700 г, а мякоти на 300.
На слабые протесты покупателей мясники строго роняли: – Мясо без костей не бывает. – И смотрели свысока с превосходством сытого, умеющего жить человека.
Любочка Пулатова, отпустила меня на полгода, до января. Полгода истекли, и надо было делать диплом. Алешка взял отпуск, договорившись, что иногда он будет выходить на работу, а потом отгуливать эти дни, так как мне не было необходимости каждый день ездить в институт.
Институт «Химфизики» находится на Ленинском проспекте, далеко от Сокольников. Я утром варила манную кашу, на обед овощи Кате, которые Алешке приходилось протирать, а ему суп и иногда второе, но это с вечера, и уезжала, стараясь приехать к трем часам, чтобы отдохнуть и приготовить ужин.
Любочка тогда часто болела, сердце прихватывало, и я редко ее видела, но было ясно, что делать, как и говорила мне в свое время Люда Фиалковская:
– У Пулатовой все аспиранты хороши, знают, куда идти, потому что она сама умница.
Алешке трудно давался уход за шестимесячным младенцем, хотя дочка у нас была жизнерадостным ребенком и редко плакала, хорошо ела и не простывала. Можно было дать ей газету, и она ее рвала часами, только надо было следить, чтобы не слопала, один раз не уследили, и ребенок какал газетой.
Но непривычный Алексей сильно с ней уставал, и я приходила домой и заставала такую картину – в углу кроватки сидит дочка с надутым недовольным лицом, а на диване, подальше от нее сидит Алешка с таким же точно лицом и говорит мне: – Она мне опротивела.
– Да ты ей не меньше, – обиделась я за дочь.
Мы сажали Катю за детский складной столик-стульчик, кто-то нам его подарил, может даже Ольшанецкие; вспоминается, что кто-то отдает, у кого ребенок маленький, и я спрашиваю, почему отдают, а сами не пользуются.
– А он вылезает, не сидит, и приходится кормить на руках, – отвечает мне Надя, жена Миши, симпатичная говорушка, несколько раз приходившая к нам вместе с мужем за деньгами. У них мальчик на полгода старше Кати, и они живут у тещи, так как Надя не может справиться с дитем.
Миша тыкает ее носом, что вот я справляюсь же.
– Всё от ребенка зависит, если спокойный, так чего и не справиться, – равнодушно парирует Надя Мишу, не обижаясь.
В общем, у нас есть приблудный стульчик-столик, мы используем его как столик и кормим Катю в комнате, она уже сидит. Катя маленькая, через верх стола-стула вылезти не может и выбирается на волю, проскальзывая со стульчика вниз, под столик, и уже оттуда на простор комнаты.
Алешка посадил Катю в стульчик, а сам стоит в коридоре, провожает меня, оставив дочь наедине с манной кашей.
Вдруг из комнаты раздается веселый поросячий визг, а затем в проеме двери показывается ползущий ребенок, вся рожица и слюнявчик в манной каше. Дочка быстренько доползает до ног отца и застывает там, с любопытством задрав голову на меня и заняв позиции между Алешкиных тапочек, за одно слюнявчик вытерла о брюки папочки. Алешка наклоняется, чтобы подхватить ее, но где там, Катя быстро, быстро, как зверек, уползает, скользя коленками по размазанной по полу манной каше и оглашая воздух радостными воплями, и Лешка бегом за ней в комнату, чтобы поймать и умыть, а я ухожу, – пусть сами разбираются.
Иринка забежала проведать нас. Я на кухне химичу, а Ирина в комнате с Катенькой беседует. Катя лежит на софе, что-то рассказывает Ирке, издает разнообразные, непонятные, но веселые звуки и дрыгает ножками, что означает у нее веселое расположение духа; я вхожу в комнату из кухни и слышу Ирину, которая говорит Катюшке.
– Хорошие у тебя Катька глазки, большие, красивые, и счастливая ты, у тебя есть и папа и мама.
Я тихонько сглатываю подступивший к горлу комок и неслышно ухожу обратно, не буду мешать, пусть себе говорят. На кухне я сажусь на табуретку, поджимаю коленки под подбородок и задумываюсь, вспоминая.
Вид из окна
Вот мы идем с Иринкой по Москве, она знает, где мы находимся, ну а я рядом с ней. Вдруг Ирина резко сворачивает и говорит:
– Обойдем, я не хожу по этой улице, здесь живет мой отец.
Я молчу, в моем молчании сочувствие. Ирина не продолжает, просто подкидывает на своей руке мою ладонь, есть у нее такая привычка, и мы уходим.
И еще, как-то рассказывая о матери и бабке:
– Они не дружны, плохие у них отношения. Бабка не прописала отца, когда мать была беременна мною, не дала согласие.
Я и тогда ничего не сказала, в уме проворачивая всякие варианты: пришел бы жить зять, может, пьющий, стал бы хулиганить, гнать из комнаты, а комната всего 9 метров, как там жить вчетвером? А с другой стороны, близкий человек для дочери, которая беременна, может, и по-другому сложилась бы жизнь Иркиной мамы, если бы тогда бабушка не помешала, и не пришлось бы Ирине обходить улицу, где живет ее отец?
Безысходность нашей жизни и нашего быта еще и еще раз настигает и ранит меня.
На наш день рождения Алешка предварительно напился в кругу коллег на работе (после Нового года его еженедельные загулы почти прекратились, и мы стали жить значительно дружнее). Тогда население, как правило, с кем вместе работало, с теми и пьянствовало, отмечали все праздники и дни рождения. В результате я много лет подряд имела на день рождения подарок в виде мужа под хорошей мухой, вот к чему привело, в конце концов, это мартовское совпадение, которое казалось когда-то в полете чувств перстом судьбы указующим, а обернулось дополнительными обидами.
Естественно, вечером была привычная буря с моими воплями. Алешка, наутро, с похмелья, обиженный валялся на диване труп трупом. Я бросила ему дочку, пусть хоть ребенком займется, раз больше ни на что полезное он не способен. Алексей играл с дитенком, который, получив такую большую живую игрушку, радостно ползал по папочке, пускал на него слюнки и теребил за волосы. Кукле Таньке к тому времени Катя уже отодрала ее парик, а Криминский при уборке выбросил. Взял с полу осторожно двумя пальцами, с брезгливым отвращением, и выбросил, а теперь вот подставлял свой собственный скальп, а я на кухне готовила сациви, праздновать собирались в два этапа: в субботу родня, в воскресение друзья.
Дядя Резо пришел с родственницей из Грузии, Нателой. Натела была маленькая, худенькая, шустрая, с необыкновенным натиском и быстротой в домашних делах.
– Я очень любила детей, – сказала она мне, удивив своей открытостью, – но никак не могла выйти замуж, вышла только в тридцать лет, но успела, с тридцати до сорока троих родила.
Неожиданно попав на день рождения, она сбегала в ближайший магазин, купила подарки, потом кинулась готовить сациви, почти полностью отстранив меня от дел. Сели за стол поздно, часа в четыре, уже голодные. С приходом гостей Криминский с большим трудом принял вертикальное положение, но с дивана не встал, только сел и дочку переложил на колени.
– Очень большая редкость, чтобы мужчина так с маленькими детьми возился, цени это, – сказала мне Натела.
На другой день пришли мои друзья и доедали, что осталось. Выпивки было много, а закуски едва-едва, зато Наталья Анохина принесла соленых чернушек, засола ее мамы, я уже не кормила, и попробовала, и очень мне они понравились, сколько я потом солила их, но так не получалось.
Сейчас, вспоминая, как мы жили, имея три рубля на день, из которых я выдавала Алешке на обед каждый день по рублю, я удивляюсь обилию гостей и застолий. Приходили друзья, приносили с собой бутылку, я чего-то находила в морозилке, жарила, пекла, и вот, пожалуйста, сидим, едим, пьем.
С продуктами было туговато, но мясо еще было, треска тоже, я каждую неделю делала два рыбных дня, потому что рыба была дешевле, кг трески стоил 56 копеек, готовила супы, из супового набора за 90 копеек ухитрялась сделать и первое, и второе, т.е. сварить суп, заправить его, косточки обжарить, и к ним сделать картофельное пюре. Мясо я жарила редко. В основном делала гуляш или бефстроганов, при одном и том же количестве мяса это было сытнее, в общем, крутилась, как могла. Можно было в случае отсутствия продуктов и неожиданного прихода гостей сбегать в магазин и купить колбасы и сыра, нажарить картошки. Вот тебе и закуска, а выпивку приносили с собой.
Еще я покупала говяжью печенку по 1 рубль 40 за кг, это тоже было дешево, покупала и почки, готовила из них и первое – рассольник, и второе – почки жареные. Долго, дня два я их вымачивала, и потом ели. Было вкусно, и тоже дешево. Мозги же не пошли, пришлось выбросить, вымя тоже есть не стали. Еще были консервы рыбные дешевы, но я была то беременная, то кормящая, и старалась консервы не есть.
Мы решили приучать Катеньку пи?сать на горшок. В книжках было написано, что это нужно делать с шести месяцев, и вот мы с шести Катиных месяцев и начали, и мучились полтора года. В 6 месяцев Катя еще не сидела, и мы просто пи?скали ее на пол. Постелим половую тряпку и пискаем. Обычно перед сном это делал Алешка. Сядет на край дивана, посадит ребятенка на коленки, держит ее за ножки и сонно так, закрыв глаза:
– Пис. Пис, пис.
Катька хихикает. Дрыгает ножками, не хочет ни спать, ни писать.
Папочка наклонит голову, посмотрит на пол, нет ли там лужи, потом заглянет между ножек ребенка, сядет и вздыхает про себя:
– Девочка. Странно. Я ведь знаю, что это от меня, но как от меня может быть девочка? Почему так может быть?
Видно ребенка, как продолжение, муж воспринимал только того же пола, которому принадлежал сам. А иначе никак.
И снова монотонно, полузакрыв глаза:
– Пис. Пис.
– Ладно, Алешка, брось зря мучиться, ложись, – говорю я мужу. – Я уже постель постелила.
И мы ложимся спать.
Меня мучит кошмар. Я учусь, и мне надо сдавать Гос по физике, а у меня не сделана лабораторная про катушку и сердечник. Отчаяние наполняет меня. Лабораторные комнаты уже опечатаны, мне не сделать работу, и я завалю Гос. Панический ужас, который охватывает меня, сродни пещерному страху перед опасностью, таящейся в темных углах. Сердце мое замирает, потом падает куда-то вниз, и я просыпаюсь в холодном поту и несколько секунд таращусь в потолок, пытаясь осознать, где я и что со мной. Переворачиваюсь на бок и вижу в бледно голубом свете уличного фонаря, скупо освещающего середину нашей комнаты, детскую кроватку. Ребенка в ней не видно из-за раскиданных одеял, но я уже знаю, уже проснулась – это моя дочка Катенька. Вспомнила про дочь, и мысль моя бежит дальше, отделяя сон от яви – это дочка. Вон спит муж. Я замужем и уже родила. А замуж вышла и родила я после сдачи Гос экзамена.
Я встаю босыми ногами на холодный пол, вытряхивая из сознания мутные обрывки кошмара, подхожу к кроватке. Дочка напрудила, вылезла из мокрой пеленки и спит, задрав к потолку голую холодную попку. Я привычно выдергиваю мокрую пеленку из-под ее носа, стелю на клеенку новую сухую, переворачиваю малышку и запеленываю.
Сейчас ночью, после волнений тяжелого и глупого сна, я с новым, особенным удивлением рассматриваю ребенка, это маленькое, но замечательное, совершенное существо, к возникновению которого я имею столь прямое отношение, такие миниатюрные ручки с пальчиками, крохотными пальчиками на руках и на ногах, ушки, волосики, всё так неповторимо прекрасно сделано природой, и странно себе представить, из чего это образовалось, из этой мутноватой скользкой жидкости со странным запахом, которую я вовремя не вымыла из себя. И вот из этого может получаться такое? Старания мужа, мои чувства, всё это в счет не идет, от эмоций ничего не создается, всё материально, всё из-за этой жидкости, это ее наличие приводит к такому совершенству, и понять это можно только умом, а душа удивляется безмерно.
Ноги замерзли у меня от холодного пола, и я забираюсь в теплую постель, укрываюсь с головой одеялом, как я всегда любила с детства, и проваливаюсь в глубокий сон, который может позволить себе мать лишь тогда, когда ее дитя спит спокойно.
Я вставала к Кате каждую ночь, а иногда и по два раза, и мне всё время хотелось спать, и я просила мужа:
– Леня, я хочу поспать одну ночку, ну только одну единственную ночку. Я тебя очень прошу, встань ты хоть раз к дочке.
Катя
Леша обещал, но впустую. Начиная с месяца, Катя не плакала по ночам, а только кряхтела, вылезая ночью из мокрой пеленки. Это кряхтение я слышала и поднималась к ребенку, а Алешка не просыпался. Он спал крепким здоровым сном молодого уставшего мужчины, как будто весь день махал топором, а не держал в руках ручку или карандаш. Однажды он мне твердо пообещал встать. Ночью слышу, Катенька ворочается, а он себе дрыхнет, сопит в обе дырки, и ноль внимания на ее копошение. Я позвала тихо:
– Леня.
В ответ только ритмичное посапывание:
– Я позвала еще:
– Леня, встань, пожалуйста, ты же обещал.
