скачать книгу бесплатно
Я готова была выцарапать ему глаза, такому довольному своим купанием, предусмотрительному и ухмыляющемуся, ничуть не испуганному, что жена сбежала.
– В следующий раз поезжай один, зачем я тебе, плавать два часа можно и одному, – тихонько, чтобы не привлекать внимание окружающих, выговаривала я мужу, а он в ответ хихикнул своим идиотским смешком.
Время шло к обеду, уже хотелось есть, а вся еда была у Алешки в сумке, в пылу обид я забыла ее вытащить, а то сейчас была бы на высоте положения. Мы сели в подошедшую электричку, и Алексей предложил мне помидор, вытащил из сумки большой красный августовский помидор, который я собственноручно мыла и складывала, и стал вертеть перед носом, соблазняя. Я хотела гордо отвернуться, но голод – не тетка, пришлось взять, и я мрачно вонзила зубы в помидорище, продираясь сквозь кожуру к сочной мякоти.
Кожа помидора лопнула и… и сидящий напротив меня мужчина в светлой рубашке и при галстуке остался-таки при галстуке, но рубашка у него перестала быть белой, а стала пестрой, по ней пополз вниз густой и яркий помидорный сок. Красным было залито и лицо его, он был весь в скользкой жиже, начиная с лица, и весь перед рубашки, и не понятно мне было, как столько сока могло оказаться в одном помидоре..
Я остолбенела, а мужчина достал платок и молча, стараясь сохранить достоинство в нелепой ситуации, стал вытирать рубашку. Лучше бы он обиженно ругался. Но он не издал ни звука, я с извинениями, чуть не плача от стыда, помогала ему, а Криминский тихо надувал щеки, чтобы не захохотать вслух.
Вот что, оказывается, случается с неосторожными людьми, которые осмеливаются ездить в одном купе с молодоженами, это бывает опасно даже тогда, когда поездка занимает не больше получаса, а что было бы, если бы какой-нибудь несчастный попался нам, например, на сутки?
Пострадавший сошел раньше, чем мы, а когда он вышел, я опустила голову на сиденье и дала волю душившему меня смеху.
– Как помидор злобно цапнула, всю свою ярость вложила, – вторил мне Алешка, тоже заливаясь вслух, благо людей в электричке было мало.
В первый же месяц брака я увидела несоответствие мужниной зарплаты и аппетита.
– Самоокупающийся муж, – смеялась я, – сколько заработает, столько и проест.
– А сколько бы ты хотела денег? – спросил меня самоокупающийся муж.
Я стала считать: посчитала кооперативную квартиру в Москве, трехкомнатную, машину «Волгу».
– Еще чего? – спросил Алешка.
– Еще дачу под Москвой, – фантазия моя всё разыгрывалась, – дачу на Черном море, яхту здесь, на водохранилище, яхту там.
Всё, мое воображение спасовало:
– Сколько получилось?
– 200 тысяч, – сказал Алексей. – Зоя, очевидно, ты вышла замуж не за того человека.
В конце августа, в последнее воскресение Алешкина лаборатория собралась покататься на водных лыжах, опять в Пирогово, и Алексей уговорил меня еще раз поехать туда.
При пересадке в Мытищах Алексей, которому лень было обходить, легко спрыгнул с края платформы прямо на пути. Мне же было высоко, и я не могла спуститься, и Алексей стал меня снимать, а в это время шла электричка, шла на тот путь, на который мы спрыгивали, нам уже кричали об этом с платформы, народ волновался, я тоже испугалась, оглянувшись. Мои колебания усугубили ситуацию, и мне пришлось скорее прыгать, иначе мой молодой муж уже всерьез рисковал бы попасть под колеса, нам даже электричка прокричала. Всё обошлось, но было страшно, особенно страшно было то, что Криминский не понимал моего ужаса перед прыжками на рельсы под носом у электрички и считал его капризом.
– Слушай, но люди-то видели, что мы делаем, и тоже волновались. Почему же ты считаешь, что я выдумываю опасность?
Но спорить с ним было бесполезно, только отдых совсем испортить.
Мы пересели в Пироговскую электричку и добрались благополучно, уже без происшествий, до водохранилища, где уже собралась большая группа людей, сослуживцы Алешки. Я познакомилась с обладателями голосов, которые отвечали мне по телефону, когда я строго просила, дозвонившись мужу на работу:
– Позовите, пожалуйста, Алексея Криминского, – и мягкий женский голос, на который я попадала чаще всего, нараспев подзывал моего мужа:
– Лешечка, тебя.
Обладательницей этого нежного голоса оказалась красивая черненькая женщина мощных размеров, Жанна.
Мужики долго раскачивали катер, пытаясь столкнуть его с берега в воду, всё толклись на одном месте, пока Жанна с мужской силой и женским напором не помогла им под одобрительные крики остальных женщин. Да, Жанна была не из тех, которых оставляют на борту, когда яхта на мели, мол, что она тут сидит, эта пигалица, что ее вообще нет. Я вздохнула.
Еще там были знакомые мне по свадьбе Алешин и его молодая жена Светлана, а остальных, всего человек десять вместе с нами уже не помню.
Алешин включил катер, достал водные лыжи и стал всех поочередно катать.
Тогда водные лыжи входили в моду, я пару раз издалека на водохранилище видела этих лыжников, летящих на канате по воде в брызгах водяной пыли, но даже и не мечтала попробовать когда-нибудь покататься. Большинство присутствующих, как мне показалось, были в таком же положении новичков. У кого-то получалось сразу, а у меня нет. Я не упала с размаху носом в воду, когда меня дернули, но, продержавшись метров пять, так и не смогла выровнять ноги, они у меня разъехались, и я кувыркнулась в воду, вода была всё же холодная, и больше я не решилась пробовать, к тому же Алешин уже устал, и только тогда Лешка, который был всё время в воде и помогал ловить трос, подавая тем, кто собирался кататься, тоже надел лыжи, дошла и до него очередь. Когда он сидел на мостках, то весь дрожал мелкой дрожью, так замерз. Алешин включил мотор, катер взвыл, канат натянулся, дернул Алешку, и тот, не успев упереться ногами, тут же плюхнулся в воду и исчез.
Обычно все, с которыми так происходило, тут же всплывали, но с Криминским такой номер не прошел.
Он скрылся под водой, а трос продолжал быть натянутым, и Алешин не выключал катер, прошла минуту, всплыла одна лыжа с бульканьем, потом вторая, трос всё еще был натянут, и Лешки не было видно, просто натянутый трос уходил под зеленые воды водохранилища да пена вилась из-под катера.
Я испугалась, может быть, он под водой висит на этом канате, запутался, и ему не выплыть? Воображение стало рисовать мне всякие ужасы, синее лицо, вытаращенные глаза, но тут вдруг канат ослаб, пошел по воде зигзагом, и через секунду, наконец-то, показался Лешка.
– Что же ты не опускал канат? – закричала я плавающей на воде Алешкиной голове.
– Я всё надеялся, что еще встану, – ответил Алешка, сплевывая воду.
– Да как? Лыжи то уплыли, а тебя всё нет.
– Да… – протянул невозмутимый Алешин, – показал ты свой характер во всей красе.
– Повернусь, смотрю, канат натянут, буруны от ушей во все стороны, а самого и не видно.
Посмеялись, и на этом купание закончилось, перешли к возлияниям, и Алексей согрелся.
Светка всё рассказывала, как в прошлый раз мотор включился, когда на борту никого не было, катер пошел кругами, и Алешин (она называла мужа по фамилии) один не растерялся, вскочил в лодку и выключил мотор.
Алешин был немолодой мужчина (34 лет), когда-то блондин, судя по остаткам волос на голове, с тонкими руками и намечающимся брюшком, и вдруг такой подвиг! Я бочком-бочком подобралась к герою и спросила:
– А как это вы мотор выключили?
– Подплыл к катеру, протянул из воды руку и выключил, – просто ответил он.
– А-аа, – протянула я разочарованно.
И тут вмешался Алешка, который слышал, оказывается наш разговор.
– А ты уже нарисовала картину, что Алешин, как дельфин, выпрыгивает из воды, влетает в лодку и выключает мотор.
Я поняла со слов Светланы, что действие происходило именно так.
– А что-то непохоже, сомневается она, – посмеялся Алешин моим расспросам о его геройстве и моему разглядыванию исподтишка его тщедушной внешности. Мужчины, довольные своей проницательностью, похихикали, а я смутилась, как воришка, пойманный на месте преступления.
В начале июля, где-то недели через две после свадьбы, мы ездили навещать Эдика Баландина. Его жена Валя родила вторую дочку на другой день после нашей свадьбы, и мы купили цветы, распашонку, погремушку и честь честью заявились в надежде на ужин, Валя хорошо готовила, в период Алешкиного ухаживания за мной прикармливала нас.
Но Баландиных не было дома, дверь в их крохотную комнатушку в конце длинного коридора коммунальной квартиры в красном кирпичном доме на Циолковского, была заперта. Криминский досадливо пнул дверь ногой, как виноватую в том, что мы остались без дружеского застолья, потом достал где-то мел и крупно написал «бракодел».
Я была смущена поступком мужа, который, как я считала, незаслуженно обидел товарища, у самого еще нет никаких детей, ни девочек, ни мальчиков, а туда же, лезет с критикой. Баландиных мы навестили повторно спустя недели три, когда у меня началась учеба. У них была тишина и порядок в комнатке, несмотря на наличие в семье двух маленьких ребятишек. Месячная малышка просто лежала в виде свертка посреди дивана, бесшумно так лежит сверток, чуть слышно сопит, Светка, старшая девочка, тихо играет в своем углу в куколки, мы уселись за стол и стали выпивать и лопать предложенные Валей вкусные фаршированные перцы, правда Валя потом созналась, что из местной кулинарии. После пары рюмок мужики оживились, и шуму от них было больше, чем от детей.
Когда малышка пискнула, Светка, старшая, обрадовалась, бросила свои игрушки, подбежала к сестре, крепко-крепко, так, что я испугалась, что она ее задушит, поцеловала сестру и побежала дальше играть, а Валя пощупала пеленку, сказала:
– Ну вот, пора менять, – и стала перепеленывать и подмывать девочку, я следила с интересом за всей процедурой, еще, правда, не зная тогда, как скоро мне самой придется этим заниматься.
Алексей, который тоже пристально наблюдал за действиями Вали, вдруг сказал:
– Ты неправильно ее моешь.
Я удивилась, надо же, какой оказывается у меня муж специалист по подмыванию маленьких девочек, учит мать двух детей, как ухаживать за дитенком. Я ткнула Алешку в бок локтем, мол, не встревай, имей совесть, но Валентина, которая была знакома с моим мужем много раньше, чем я, даже бровью не повела, даже и не ответила словами. Только отмахнулась рукой.
Ну да, от чужого-то мужа легко отмахнуться рукой. А от своего собственного как?
Я много лет потом возмущенно поминала мужу эту его привычку поучать всех и вся, он, к слову сказать, часто давал повод напоминать ему это.
Пришел к концу август, первый месяц нашей совместной жизни, в течение которого я, несмотря на предупреждение Люськи, дважды собиралась разводиться.
Люся сказала мне дословно следующее:
– Когда начнете жить вместе, первое время будет тяжело, пока не притретесь, это у всех так, так что ты не лезь в бутылку, знаю я твой характер. Потерпи, пережди, потом станет проще.
Я помнила эти слова, повторяла их себе, да что толку, никакого притирания не получалось, одни только ушибы и синяки. Мой молодой муж, когда еще не был мужем, не отходил от меня ни на шаг, на всех пьянках сидел со мной на половинке стула, держась за руку и молча пристально глядя на каждого, кто осмеливался ко мне приблизиться. А теперь, куда бы мы ни направлялись, он мчался с огромной скоростью впереди и, злобно оглядываясь на меня, ползущую сзади, шипел:
– Ну что ты так медленно ходишь? Просто ужас, как противно с тобой куда-то идти, никогда не доберешься вовремя.
Я тут же обижалась и начинала плакать и кричать, что если бы он столько не копался, то и не надо было так быстро мчаться, и вообще я не желаю никуда спешить, сейчас повернусь и пойду обратно. Так мы препирались целый день, но вечером Алексей становился тише, покладистее, не огрызался и осторожно поглаживал меня по голове, если я сердилась. Первое время я не замечала изменения в его поведении ближе к ночи, потом отследила и оскорбилась:
– Тебе не нужна ни подруга, ни жена, а только любовница, только на ночь. А днем ты меня еле-еле терпишь.
И это было очень обидно.
– Я такая хорошая женщина, – плакала я, – а тебе ничего не интересно, только это дело.
А это дело, надо сказать, шло у нас не очень гладко.
Девчонки, Милка, Наташка читали Камасутру, которую в виде напечатанных листиков притащили откуда-то. Ленка тоже читала. А я нет.
– Разберусь как-нибудь, – сказала я не очень уверенно. – Просто я стеснялась читать такое чисто техническое руководство. Неприятно мне было.
– Ну, знаешь, можно всю жизнь есть черный хлеб и не знать, что существуют пирожные, – ответила мне Милка, и непонятно было, то ли она серьезно, то ли нет.
Алешка тоже притащил Камасутру и стал читать мне вслух, но я сказала – читай сам, развивайся, а я подожду, я не возражаю против твоего образования, но сама читать не буду. Это будет позже, в Подлипках, а пока я всё время чувствую, что ему это дело нравится больше, чем мне, и мне обидно, я не знаю, так ли должно быть или это из-за моей неопытности, а потом пройдет. Посоветоваться мне не с кем, Зойка еще не замужем, а с Динкой и Люсей, моими замужними подругами, я не беседую на интимные темы, с матерью тем более. Просто не принято между нами, и всё тут.
Первого сентября я уехала к маме повидаться, собрать вещи и перебираться в Долгопрудный, я поселилась в общаге в одной комнате с Люсей. За месяц дыра на обшивке Мельбардовского дивана, продранная еще до нас, заметно увеличилась, раза в два так увеличилась, и он стал подозрительно скрипеть, эта жертва нашего медового месяца.
– Доломал чужой диван, – выговаривала я мужу, которого это всё веселило.
Алешка отдал Мельбарду ключи и поблагодарил.
– Как поживают соседки? – поинтересовался Володька.
– Да всё учили мою бабу. Всё не так она делала.
– Ну, – возмутился Мельбард, – Зойка им не понравилась? Давно я их с топором не гонял, забыли, распоясались.
Когда Алексей передал мне эти слова, я радостно засмеялась, мне приятно было представить, как за противной горбуньей, пугавшей меня злобным взглядом маленьких мышиных глаз исподлобья, бегает пьяный Мельбард с топором.
Мы расстались с Алешкой до конца сентября, когда должен был уехать его сосед по комнате, Пономарев, в долгосрочную командировку. Я поселилась в общаге с Люсей, в той самой 121 комнате, в которой жила на четвертом курсе.
Неожиданно, на неделе, соскучившись, ко мне приехал Алешка, с цветами, ласковый такой, молодой и красивый муж. Но в этот вечер, как назло, тоже спонтанно, наметилось профсоюзное собрание в нашей группе, по какому уж поводу мы решили выпить, сейчас уже не помню. Я на порог, а тут Алешка ко мне. Я растерялась.
Я уже настроилась на вечеринку, меня ждали, я пришла после лета с кольцом, и не заявиться было плохо – вот вышла замуж и пренебрегает товарищами, пойти с мужем я тоже не могла, так сразу и пойти с мужем, получается, пасет, одну не пускает. Да еще он приехал в старом пиджаке, который, когда я жила в Подлипках, просто не успела выбросить, а он, оказывается, всё еще его носит. Про цветы он подумал, милый мой муженек, а вот принарядиться ему и в голову не пришло, надел пиджак, из которого уже вырос. Рукава были коротки, и все оборвались, нитки торчали.
Ну, могла ли я пойти в первый раз с мужем в группу в таком босяцком виде? Только чистая белая рубашка, которую еще я стирала в коммуналке у Мельбарда, стирала сразу три белых рубашки и стерла пальцы, когда терла манжеты, только рубашка и придавала ему более или менее опрятный вид.
Пришлось сказать мужу, чтобы он подождал, а я скоро приду.
Но пришла я не скоро, часа через два, в глубине души злясь на мужа, что он плохо оделся, и Люся потом меня ругала, что я долго прошлялась:
– Приехал муж, такой хороший, с цветами, не ради же того, чтобы поболтать со мной он тащился такую даль, а ради тебя.
В общем, получилось неудачно.
А в следующий раз, спустя, наверное, месяца три, когда возникла такая же ситуация, Ирка просто взяла Алешку, сказав мне строго, нечего бросать мужа, он прекрасно выпьет с нами, и мы пришли втроем, и молчаливый Алексей как-то сразу вписался в коллектив, и в дальнейшем его присутствие уже всегда предполагалось и планировалось, как само собой разумеющееся, как и Лялькино, жены Пашки Лебедева.
Вскоре после того приезда ко мне Алешка заболел плевритом. В сентябре сильно похолодало, он и простудился, кашлял и температурил, ему назначили антибиотики внутримышечно, а когда он стоял за ними в очереди в аптеке, то потерял сознание, так ему стало плохо.
Я в это время была в Долгопрудном, и не помогла ему, а он, как большинство мужчин, и не понял, что тяжко болен, и ему нужен постельный режим.
Когда я прискакала, ему было уже лучше, но всё еще он был слабый, плохо ел, похудел. На последние деньги я, вместо запланированной шляпы (очень я мечтала купить мужу хорошую шляпу), купила курицу. Курица за кг стоила 2 рубля 65 копеек, и это было значительно дороже, чем кг говядины, 2 рубля, т.е. курица была роскошью. Эту большую жирную курицу, которая была роскошью, я зажарила у них в духовке, Пономарев как раз уехал, и я уже совсем переселилась к мужу. Алешка съел эту курицу, а мне она показалась жирной, я ее не ела. А ему ничего, он ее слопал, взбодрился и пошел на поправку.
В мужском общежитии я не помню, что я готовила, вот только курицу и помню. Думаю, я готовила мало и плохо: во-первых, уже начались занятия, и мне было не до того, а во-вторых, мне самой почему-то совершенно не хотелось есть.
В конце сентября у меня была задержка, но я решила, что просто в связи с замужеством у меня поменялся цикл, и не обращала на это внимание. Дни шли за днями, чувствовала я себя, правда, как-то нехорошо, позеленела вся, и Иркина бабушка, увидев меня после лета, сказала мне:
– Зоя ты что-то прямо вся высохла, как вышла замуж, – но я приписала это своему синему платью. Из старого своего пальто я сшила теплое платье, только оно получилось темное, и мне не шло, давало такой синюшный оттенок на лицо, а тут еще муж заболел, а потом я к нему в Подлипки переселилась, началась бесконечная езда – Подлипки, Долгопрудный, Пущино, Москворецкая, жуткие концы, я уставала и связывала свое плохое самочувствие и бледный вид с разъездами, а не с внутренними причинами.
Комнатка Алешки с Пономаревым была унылой, темной и донельзя запущенной.
Пока я бывала у Алешки наездами, еще до замужества, прискакивала пару раз на ночь, то в плохом вечернем освещении мне казалось, что здесь порядок, всё, вроде, лежит на своих местах. Но когда я глянула поближе, то ужаснулась. Наш общежитский женский беспорядок и тот мужской порядок, что был у этих молодых инженеров в комнате, – это небо и земля. Небо – это мы, а земля – это они. Земля в полном смысле этого слова была на маленьком радиоприемнике, висящем на гвозде на стенке, слой пыли был такой, что можно было выращивать овощи. Груда старой обуви под Пономаревской кроватью, которую любой нормальный человек давно бы выкинул, эта груда была тоже покрыта толстым слоем пыли, тарелки были мыты только с одной стороны, с которой едят, а обратная была грязной, жирной, захватанной. Занавески не отдавали в стирку, думаю, последние пять лет, и от них просто пахло пылью.
Уборщица мыла середину комнаты, Алешка убирал аккуратно свои вещи, ничего не валялось. Никаких бюстгальтеров на спинках стула, ни груды белья, которое надо погладить, на столе, нет, всё было убрано, но чистоты-то не было!
Я попыталась хоть слегка изменить ситуацию, но, глянув под Пономаревскую кровать, вздохнула и сдалась, – в конце концов, мне предстояло жить здесь эпизодически в течение 40 дней, много, но недостаточно долго, чтобы я решилась перетереть все двадцать пар Пономаревской грязной обуви под его кроватью. Я вытерла пыль с репродуктора, вымыла тарелки, покидала свое белье в шкаф, постелила чистую клеенку на стол и успокоилась на этом.
Когда я выходила замуж, Алексей казался мне скромным стеснительным парнем, но при ближайшем рассмотрении из него полезли такие похабные казарменные анекдоты, я даже и не подозревала, что он их знает. Помимо анекдотов он знал огромное количество русских матерных шуточек и поговорок, всё говорил мне их, но не открытым текстом, а с купюрами, и сердился, когда я не понимала:
– Ты совершенно не знаешь русского языка, не можешь срифмовать, не умеешь спрягать глаголы.
Анекдоты его я не любила и отказывалась слушать. Когда такие анекдоты рассказывал мне муж, они теряли свою абстрактность и оскорбляли меня, в то время как от постороннего человека я могла выслушать такое без интереса, но довольно спокойно. Но Алексей этого не понимал. Теперь мы были близки, муж и жена, ему казалось, что мне должны нравиться эти анекдоты, и что женщины просто притворяются, когда в обществе не слушают их. Им мол, интересно, но они стесняются парней. То, что я морщилась и убегала, Алешку удивляло, и он ходил за мной из комнаты в кухню в общежитии, как привязанный на веревочке и говорил:
