скачать книгу бесплатно
«Откуда взялась?» – «Да наша, хвойненская. Поехала в Выборг, прицепилась к какому-то олигарху, но бляданула, выгнал. Вот и вернулась обратно в Хвойный».
«Ф. И. тогда работал председателем колхоза.
Лето, Ф. И. в ржаном поле одну бабу. Проходит староста: «Бог в помощь, Фёдор Иваныч!» Баба закрывается, чтоб не узнал. Вечером: «Что ж ты, старый дурак! Я ж тебе махал ногой: проходи, проходи!» «Так неудобно, Ф. И-ч! Надо ж что-то сказать».
«Друг его Пашков, Петя, лес сплавлял, якорь одной рукой поднимал. Гоняли всю деревню, и пили – кто кого. На свадьбе. Жена: пойдём.
– Да нет, ещё одну выпью. Ну ладно, пойдём.
Пошли в Ёндо. На дороге положил её голову на камень и ударил два раза палкой. Пришёл в Ёндо пьяный:
– Что ж я наделал! Убил бабу!
Взял ружьё, двустволку, зашёл в баню, приставил к горлу и из одного только ствола и успел выстрелить. Голова вдребезги. Бабу увезли в больницу. До сих пор живёт в Хвойном с этим, как его?..» В лодке.
– Саня, ты гребёшь, на лице написано страдание. Ешь – страдание, куришь – страдание. А когда женщину ебёшь – что на лице? – (подумав) – Омерзение.
Фамилия: Отченаш (милиционер).
Рыжий, голодный, глаза зелёные, прибежал к нам совсем сумасшедший, летний. Теперь пузо от окушков, как барабан. Но зимой в Ёндо коты вымерзают.
Сашка: – Жалко котофейчика-то, в молодости погибнет здесь!
У сига глаза серые, с золотым ободком. У плотвы красные, крапчатые. У окуня не помню, не посмотреть, головы уже поотрывал.
Пятница.
– Любишь классическую музыку?
– Да, зарезаться хочется.
Котофейчик, который замёрзнет, трогает эту руку холодным носом, поёт громко и сучит лапками, суёт морду в манжет рубахи.
Месяц плещется в холодной воде.
– Идите, идите, толстуны.
Цветная картинка на деревяшке: дети с финскими соломенными волосами танцуют летку-еньку, обернув к нам сердцеподобные головы.
Сердце бьётся в подушечках пальцев и горит.
Месяц погас, в холодную воду пошёл снег.
Коротнуло – говорят здесь про инфаркт.
Спим с котофейчиком. Он лижет мой мизинец, урчит и покусывает. Солнце в лицо из-за окна, тихий час.
Ночь, полная золота: неправильная, не оттёртая от тёмных пятен золотая монета луны, сплющенная, старая. Её дорожка в озере – как пляшущие человечки. Свеча с синим, как подснежник, основанием фитиля. Борода моя, усы и бакенбарды – красно-рыжие. Накрывшись красной рубахой, дышал над картошкой. Отлегло.
Помнишь ли, как выскочил к озеру, ветер дул в спину, и было: каждый его порыв – сколько сможешь вобрать.
И не было барьера – прямое участие.
Пруд, полный чертей. Чем ужаснее жизнь страны, тем сахарнее голоса.
Ладони в саже, въевшейся от чёрной работы – рыбака и повара.
Тикают морские часы. Трещит свечка, потрескивает.
Пойду, послушаю, как тихо вне дома.
«Он заварил ей покрепче, чтобы она не заснула, в то время когда я с её сестрой…»
Штрих – средство для исправления ошибок. Начало на столе перед Новым годом. Зачала на столе перед Новым годом.
Вышел. Озеро тёмное. И равное ему тёмное небо. Два матовых пространства. Ни кремней на земле, ни разговора звёзд. Плоскость, накрытая куполом с плывущими по нему, как по барабану шарманки, дырявыми тучами.
Ты не знаешь, зачем он всё это сотворил? Какое значение имеет луна? И озеро, и туча, и звёзды? Чтобы здесь мучить нас, накрыв музыкальной крышкой?
Маньяк повесился в камере на следующий день после приговора. Получил 22 года за изнасилование трёхлетней девочки. Уехал с мамашей на пикник, отвёз коляску в кусты. Девочка скончалась от разрывов внутренних органов. Повесился на разорванных простынях.
На мостках. Ждал – не ждал. Небо светлое, со звёздами. Озеро – ни дождинки его не тревожит. Капля упала на правую щёку, скользнула холодом от чистого неба.
«Уменьшение снабжения продовольствием населения». Радио «Маяк».
По понедельникам ко мне будут приходить две фройляны – Герда и Елоиза.
В безумии говорю: я больше. 2 Коринф, 11:23 Сашка умер 4 августа в городе Летнереченске. Я не поехал на похороны.
В умывальнике вода не капает, ледяная. Вытереть бока чайника чем чистым, сухим. На тканом половике у двери спит на спине, не наступить, мёртвая муха. И клюква уже под снегом, и лето, как лёт.
Апокриф
Подобием летающей антенны
я сделал стрекозу,
а человека
подобием себя,
а облака
подобием летающих животных.
Когда я был ребёнком…
Не я,
мой сын
слепил из глины птиц,
в ладошки хлопнул –
птички улетели.
Над жёлтою рекой
летали лупоглазые стрекозы,
лазутчицы,
фасеточное зрение Фомы,
двенадцать птиц,
и детский фокус воскресенья.
(Лёгкий, загорелый, жёлтые холмы, человечество, земля в трещинах, скользкая глина, упал, перепачкался, побежал домой к маме.)
Чтение в пост
– Зачем ты причащаешься?
– Чтобы не было так одиноко. Чтобы быть готовым, когда придёт час. Чтобы не было так одиноко, когда придёт час. В чём смысл жизни? Смысла нет. Есть смерть, есть жизнь. Жизнь, платье, в котором ты ходишь, диалог с тем, кто отвечает за диалоги.
Кипеть и трогать, пока не придёт смерть.
После причастия мир, где всё можно, разделяется на мир, где можно и нельзя.
Великая суббота, принесла три ветки тёрна и поставила в банку, чтобы пустили корешки.
Псалом 118. «Буду хранить уставы Твои, не оставляй меня совсем».
Не орать, я пойду в мой монастырь.
Скворечник на тополе над источником, в который сливали солярку.
Чем лошадь на льду отличается от коровы? Лошадь как-то умеет подгибать ноги и держится. А корова нет.
Над ледяными дорожками качается фонарь, монахи скользят, взявшись за руки.
– У человека должно хватить мужества не делать то, что он не хочет. И, по-моему, это очень христианская мысль.
Обед: суп из рыбных консервов, салат с майонезом, селёдка с кружками лука, оливки, огромный стакан молока, хлеб, булка, макароны, масло «Рама».
У дверей келий цинковые вёдра со святой водой и наклейками «Святая вода».
Окна келий до половины заклеены бумагой.
Озеро Рождественское, крестообразное. Которое выше – Святое.
Разговоры до обеда. «Из Соловков братия разбежалась.
Два иеромонаха остались». – «Как убежишь? по льду не убежишь. Летом на теплоходе ещё можно». – «Так бежали и по льду. Но утонули».
Вместо восьмитонного колокола – газовые кислородные баллоны с отрезанными доньями. Сейчас там звонница и водонапорная башня, снабжающая деревню.
Рассказывают, кто сбросил колокол – онемел, кто разрубил алтарь в Троицкой части монастыря – ослеп.
Идёт дождь.
После обеда спал, снился кот Патрик-не-Патрик, набрасывался, грыз плечо.
Снился продовольственный магазин.
– А почему вы без шапки ходите?
Лествица, степень 26, гл. 120, примечания на Лествицу,
степень 3 «О странничестве», гл. 11. «Ибо то и намерение
у сих татей, чтобы одним временем похищать у нас другое».
Леств., 26:36.
Закончилось вечернее молитвенное правило. Капли
бренчат.
– Дай закурить.
Перед штукатуркой. «Я купольщик сам-то вообще». – «А дом есть?» – «Нет». – «Что, развёлся?» – «Нет, лагеря».
«Имел дерзновение приложиться к стопе и руке преподобного грешными и скверными устами своими».
Стилистика достойна Смердякова. – Трудник.
Едят молча и быстро.
Печка хорошо устроена, протопленная с вечера, жара хва тает до утра. Тепла до обеда. Топки с коридора в каждую келью.
– Кажется, это в книге Иова про то, как они живут тихой, правильной и праведной жизнью и тихо нисходят во ад.
Сны как продолжения дня – о том, что я и кто.
Вверху выламывают дубовые косяки. Пришёл к ним, в пыль. Лагерник носит носилки.