скачать книгу бесплатно
Пробудитесь, пьяницы, и плачьте. Кн. Иоиля, 1:5.
– А что говорят отцы церкви? – А что скажете вы, батюшка, а не отцы церкви?
И отдавали отрока за блудницу, и продавали отроковицу за вино, и пили. Кн. Иоиля, 3:3.
Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Откр., 2:4.
Ибо крепка, как смерть, любовь. Люта, как преисподняя, ревность. Песн. 8:6. (Посмотри точность цитаты.) Утро, кошка играет с осой.
В аптеке. «Тебе уже можно смеяться». – «Да, пупок уже заживает».
Мы, знавшие и отвернувшиеся?
«Зачем нам вера, зачем знать, зачем идти к причастию таинств? Не ради рая. Ради полноты жизни в эти наши земные дни уже с тем высоким и страшным знанием, от света которого – уже здесь – мы различаем зло и добро в себе и вокруг, и отсвет той гармонии мы видим уже здесь. Вот зачем».
Ап. Павел: – Я каждый день умираю. 1 Коринф, 15:31.
Последний же враг истребится – смерть.
«Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся.
1 Коринф, 16:51.
Смерть, где твоё жало?
Почему слово сияет? Потому что оно сияет у Господа. Смотри страницу Ю.
Письмо: LA VITA A BELLA – и вирус сожрал всё.
«Пост, молитва, – примиряют «с миром» – грех (делает) (болезненным) внимание к нему, к его (подробностям) и делает (литературу) – самую (высокую) и (чистую) = «п.ч.» – показывает разрыв меж обретённым когда-то после причастия примирением и болью, болезненным ужасом «мира», – литература производное «греха» человечности, etc.
После Светлой седмицы – тащить себя из чистого облака, из чистой радости, в чистый ужас и новый круг.
Ещё раз: «И я говорю вам, что все святые и все люди, какие родятся на этом свете, будь они праведны или несчастны, должны непременно вкусить смерти». Кн. Иосифа Плотника, гл. XXII.
Дни, когда скрежещут соловьи, – это ночи, май, каждый.
До ночи май жадный.
Торговка яблоками: «А кого воскресили – больше никого воскрешать не будут. Вот женщина сейчас пропадает на базе. Женщина такая хорошая. И я с удовольствием бы её взяла к себе. Но я больше никого воскрешать не буду».
Накануне Пасхи, в Страстную пятницу.
Смотрю, как уходит день.
Разноцветные камни, оранжевый и синий мох.
Лицо горит от солнца.
За огнём сигареты по воздуху бегает зелёный огонёк.
908 тыс. кв. куб. воды.
Нева прорвалась из Ладоги, незадолго до рождения Христа.
Проспиртованные остатки ягод съедаем, как тюрю.
Дни, как порох: чиркнул спичкой, и – нет.
Камни серебряные, сухие берёзы – горят.
Волна за моторкой в трёх цветах солнца.
– Надо будет потом посмотреть муравьиного льва. Он сделал в песке кратер и выстреливает песчинками, сбивает муравьёв и потом ест. Но они не доставляют неудобств, не назойливы.
На Игуменском кладбище, ОМОН, милиция. Везут накрытого простынёй, вперёд ногами.
– Плыли три девицы, – рассказывает гробокопатель, – одна побледнела и пошла ко дну. Утонула. А потом парень, влюблённый был, повесился над её могилой. Его и хороним.
Учусь летать, от сосны к сосне.
– Кто это идёт?
– Страшные люди.
Вот – солнце за облака, и холодно, тучка ползёт с дождём. Остров – кладбище божьих коровок. Их много вылупилось, и упали в море. Прибой прибил к берегу. Собрал 4757 штук. Наяда, по пояс в воде (14) расчёсывает волосы.
2 Коринф, 4:7. «Но сокровище же мы носим в глиняных сосудах», и далее.
Финка. Были миражи, два объекта, летающие над водой прямо по курсу. Прозрачные дирижабли с тёмными полосами, теперь три. Сжечь Валаам.
Зелёная звезда. Колышется, накреняясь к воде, серый парус среди звёзд, катамаран летит в бездну.
– Здравствуйте. Часовня открыта?
– Спаси Господи, это храм.
Женщины, трое, сидят кружком, чистят яблоки от червей. Ах, как хочется яблок! И вдруг по запруде плывут яблоки. Задрав штаны, собрали с Иваном полмешка.
Вышли на о. Святой. С собой печенье и монастырские яблочки, уловленные, мелкие, червивые, сладкие.
Валаамские скалы волчьего цвета.
Тень ветра.
«В ветровую тень попали острова».
Муху зовут Рахмансари – красивое имя для мухи.
Ах, какой свет на Валааме! – пятнами, весь его свет, как свет воспоминаний, и тихая лошадь, и тихий свет, и жёлтые листья у красной стены часовни.
Сижу на финской вышке для управления артстрельбой. О. Святой, поп водит экскурсию пьяных русских тёток, они дали ему руб.
Воздух елейный. Ел малину. С порога тропинка вверх. Рядом могила, которую вырыл себе св. Александр Свирский.
– Где вы родились? – Далеко, отсюда не видать. Уж извините, но на анкетные вопросы не отвечаю, – это он тёткам.
В камнях послушники устроили прачечную.
Нашёл в расщелине в воде разорванные чётки о 24 пластмассовых камнях, обрывок.
– Как ты думаешь, жизнь – она идёт или она проходит? На крыльце почтового отделения: «Миша и Костя любят целоваться у Нади в щёчку».
Погладился щекой о язык колокола, щёку щиплет, фосфорная кислота, от ржавчины.
Будущие бабочки живут под камнями в каменных коконах. Лепят их языком из песчинок.
Трудник Толик за свою жизнь – 39 лет – прочитал, говорит, книг пять. Но помнит только одну – Капитан Сорви-Голова, которую прочитал в больнице.
Ветер мордотык.
– Где ты был раньше?
– Я готов к развёрнутому ответу.
Тихо, без дождя. Объелся брусникой. Вот и весь день. Сейчас девять. Рыб нет. Фотографировал грибы. Они, лодка, точка. Комары облепили всё колено, безветрие.
Сны каждый день – мрак. Одна сказала, что она дочь моего отца, молода. Другая что-то про публичный дом. Убегал.
Сфотографировать тишь?
Что за жизнь! Что за любовница!
Пламя горит, как крест. Дождь вчера, как внутри костра. Как трещат поленья, ночной.
– Скажи мне что-нибудь хорошее.
– Как дела?
Сушу палатку свечкой. Ни мысли, ни движения души.
Наколоть дров, высушить носки, поймать рыбу – выжить. Россия, деревня, все века – эта жизнь, это её жизнь, Родины. Поэтому и побеждала врагов – выжить – с той же ненавистью, что рубила соседа за клочок земли, за тень от плетня – страшно, яростно и пьяно. Моя земля! За Родину!
Первое время. Среда, ночь, свеча, часы.
Знаки: вспых синей звезды, пламенный крест, дрожащий в палатке: свеча и фонарь.
Да не мучь ты себя книгой: пиши, что получится.
Знаки: ну знаки. Ну, между двух слов. Весь в порезах.
Завтра, может быть, уезжаем.
Выжить и идти.
Дня через три пойму, что это было.
Ноги, выпить ночь.
Жизнь животных: все эти походы за сохой, косой, росой. Храм и книги – моя единственная настоящая жизнь, единственная. Не дети и женщины, Господи! (точка).
И дети, и женщины, и книги, и соха!
Красная дорожка Марса на воде (не видел). Марс впервые за 60 тысяч лет так близко. Россия – Гугландия, пока. Нашёл шкуру змеи с пустыми оболочками глаз. Завтра, если погоды, идём на Рахмансари.
Сегодня воскресенье.
– Тонкое наблюдение!
Скрылось солнце, пошла рябь справа и слева, ждёшь мордотыка, надеясь, что успеет добежать катамаран под сень, по ветровую тень острова.
Слева, где закат за облаками, Ладога – ртуть. Справа, где север, – кипящий свинец.
Остров круглых катающихся камней, каждый камень со страусиное яйцо. Проблесковый маяк.
Они вспомнили Иных. А я: её молодость и некоего тренера (первого), второго её мужчину. И палатку их, и одиночество, полноту резкости и счастья. Всё утекло.
Чинил кроссовки, schumacher.
Супик: пара подберёзовиков, сыроежки, пакет сухих шампиньонов, чёрный перец (горошек), лавровый лист, капля вьетнамского кетчупа, две картошины, кубик грибной и капля раст. масла.
Необходимость быть.
«Так он же евромонах», – (спутал – иеромонах). – «А мне всё равно, кто в рясе, тот и поп».
Остров состоит из шаров размерами от куриного яйца до пушкинской дующей головы богатыря. Один мыс – камни – горох, другой – головы богатырей. Посреди черничные поляны.
Подозрительно красиво. Сидя под елью, представить себя грибом, стоя на уступе – скульптурой в нише Зимнего дворца, лёжа на плоском камне – ящерицей, божком, петроглифом.
Уже пар изо рта и скоро зима.
Нет в природе ни загадки, ни смысла, ни тайны. Тупая стихия, совершенно чуждая тебе. Зимой здесь гуляет зима: без людей по этим островам и по этому озеру, по зиме, по снегу. И по новым его слоям, равнодушная к тебе, никак к тебе не относящаяся.
Некто проплыл по озеру – с длинной дорожкой, с длинным телом.
Кто была та птица с оранжевым фартуком, что вчера сидела в кустах, косилась на меня и говорила: ток-ток-тик, тик-ток-ток?
На камне над бухтой, подставив лоб солнцу. Стрекозы подлетают, фырчат. останавливаются в воздухе, смотрят в лицо и, не заметив ничего удивительного, я их ничем не поразил, садятся на скалу и тоже смотрят на бухту глазами, как витражи костёла св. Франциска Ассизского.
