Вальс бывших любовников

Она со стоном опять опустила голову на столешницу, усыпанную снимками. Создавалось ощущение, что в ходе расследования она не продвинулась вообще никуда, хотя работы провернула немало. Горький привкус поражения уже чувствовался. Лена представляла себе, как у нее образуется такой громкий «глухарь», который будет на ее биографии огромным черным пятном. Но хуже всего были люди… Матери девочек, с надеждой просившие найти убийцу, Славогородский, буквально моливший с больничной койки о том же, даже Павел Голицын, которому тоже непременно хотелось, чтобы убийца был пойман и наказан… Как быть с этим дальше, Лена не представляла. Но такое чувство было у нее впервые за все годы работы. Это действительно оказалось первое дело, в котором она никак не могла разобраться и даже не видела перспективы как-то положение исправить.

– Не с кем посоветоваться… Паровозников сейчас вообще не опер, вот же угораздило его так не вовремя роман закрутить… К Шмелеву пойти? Орать будет, приступ язвы заработает… Ох, вот это я попала…

– Елена Денисовна, вы у себя? – раздался мужской голос в коридоре, и Лена быстро выпрямилась, постаравшись принять сосредоточенный вид:

– Да, входите.

Это оказался дежуривший на проходной сержант:

– Вам тут конвертик принесли, торопился человек, просил отдать. Да вы не бойтесь, мы прозвонили – там бумага, – успокоил он, заметив, что Лена слегка отпрянула. – Что ж я, совсем дурак – тащить в здание что ни попадя?

– Ну надеюсь… Спасибо, товарищ сержант, свободны.

Он козырнул и ушел, оставив белый конверт на краю стола. Лена же все никак не могла найти в себе силы протянуть руку и взять его, как будто чувствовала, что ничего хорошего внутри не обнаружит.

– Ну что, так и будем в гляделки играть? – спросила Лена у конверта, как будто он мог ей ответить. – Что у тебя там, не скажешь? Вряд ли ответ на все мои вопросы, правда?

Она перегнулась через стол и взяла конверт, повертела, понюхала – пахло почему-то машинным маслом, хотя никаких следов внешне заметно не было. Конверт был тщательно заклеен, пришлось воспользоваться ножом для бумаги. Сверху оказался сложенный вчетверо лист белой бумаги, явно мелко исписанный изнутри, а вот под ним…

Под ним Лена нашла фотографию. Распечатанный на принтере снимок – связанная по рукам и ногам Воронкова, сидящая на стуле в каком-то почти заброшенном помещении. Рот у Юльки был заклеен куском черного скотча, и вся ее поза говорила о том, что подруга испытывает весьма ощутимую боль от впившихся веревок. Но главный ужас заключался в другом. На Юльке было платье в мелкую черно-белую «лапку», черные колготки и черные туфли, и это на секунду выбило пол у Лены из-под ног, она даже ухватилась пальцами за столешницу.

– Черт тебя возьми, Юлька! Доигралась? – вполголоса произнесла Лена, глядя на снимок подруги с ужасом и жалостью. – Вот что мне теперь делать?

«Письмо читай, дура!», – прозвучал в голове резкий Юлькин голос, и Лена встрепенулась, как будто только этого и ждала.

Отложив снимок, она осторожно, стараясь как можно меньше хвататься за лист, одними ногтями развернула его и, нацепив очки, принялась читать, без труда разбирая мелкий, но очень четкий и правильный почерк.

«Ну, здравствуйте, старший следователь Крошина Елена Денисовна, – начиналось письмо. – Наконец-то появился шанс встретиться. Хотя о чем это я? Не будет никакой встречи, вам просто не по способностям узнать и понять, кто я. А я есть, я рядом. Но вы слишком высоко вознеслись, чтобы замечать хоть кого-то вокруг. Вам понравилась моя задумка, правда? Все очень красиво – и одежда, и музыка… В этом мире нет ничего, что я ненавижу сильнее, чем эту мелодию. Ничего. Даже вас я ненавижу не так сильно. А сейчас меня переполняет гордость за себя – вы, такая умная, успешная, правильная, никак не смогли меня вычислить и остановить. А самое приятное в этом то, что вы будете удивлены, когда все закончится, и вы, наконец, поймете, кто я. И удивлению вашему не будет предела, уж поверьте. Очень жаль, что Воронковой так не идет рисунок платья. Но, думаю, это не будет беспокоить ее после смерти, правда? Если, конечно, вы не сумеете угадать, кто я. Но я все еще помню, как вас считали самой умной, самой способной, так что не теряю надежды на встречу. Вы ведь примените все свои способности, чтобы вычислить место, где сейчас так некомфортно проводит время ваша подруга? И придете туда за ней. Итак, у вас есть ровно сорок восемь часов, Елена Денисовна. Сорок восемь – ни секундой больше. Иначе со своей подругой вы встретитесь только на лавке возле кинотеатра «Юбилей». Если же вам все-таки удастся каким-то образом догадаться, кто я, то вы сможете найти ее раньше, чем я закончу, и она останется жива. Не обольщайтесь – меня при этом вы все равно не поймаете и не посадите. И я так и останусь вашим нераскрытым делом. Будете помнить меня всю жизнь – так, как помню вас я. Откланиваюсь. Время пошло с 15.00 сегодняшнего дня. Сорок восемь часов, Елена Денисовна, сорок восемь часов…»

На этом письмо обрывалось. Лена совершенно обмерла от охватившего ее ужаса, не могла ни пошевелиться, ни дышать, словно ее парализовало.

«Я даже близко не представляю, кем может оказаться этот урод, – думала она, стараясь справиться с паникой. – Кем угодно… Тем, кого я когда-то посадила. Тем, кого подозревала беспочвенно. Кем угодно. И я должна найти его, иначе погибнет Юлька».

Сумев кое-как справиться с собой, Лена снова взяла фотографию, пытаясь рассмотреть как можно тщательнее каждую деталь. Ничего не наталкивало ее на мысли о хотя бы приблизительном месте расположения этого странного помещения. Стул, к которому была привязана Воронкова, выглядел очень старым – такие уже давно в лучшем случае увезли на дачи, а то и просто выбросили. Вдоль стены виднеются какие-то полки, но назначение их непонятно, они пусты, местами поломаны. Остатки противопожарного щита – именно остатки, на уцелевшем крюке конусообразное ведро, рядом лопата с отломанной ручкой. На полу кирпичи – целые и битые, как будто что-то разбирали и сваливали их в кучу, чтобы потом отсортировать.

– Не за что зацепиться… – Лена отложила фотографию, спрятала на секунду в ладонях лицо, снова, убрав руки, посмотрела на снимок – такое упражнение иногда позволяло ей взглянуть на картинку под иным углом и найти то, что раньше «попадало между глаз», как называл это Паровозников, знавший об этой ее привычке.

Пришлось идти к Шмелеву. В его кабинете Лена молча положила на стол письмо и фотографию, отошла к окну, обхватила себя руками и терпеливо ждала, пока за спиной раздастся хоть какой-то звук, выдающий реакцию Николая Ивановича на произошедшее.

И дождалась:

– Не вздумай соваться куда-то одна!

Она повернулась:

– В каком смысле?

– Да в прямом! Тебе назначили встречу, значит, Зритель уверен, что место ты узнаешь рано или поздно и полезешь туда, так вот я запрещаю тебе…

– Это смогу сделать только я.

Лена по-прежнему стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела вниз.

Шмелев, сняв очки, потер переносицу:

– Даже не думай. Это не твое дело, ты следователь, а не оперативник. Шевели мозгами, вычисляй – остальное сделают те, кто должен.

– Дело не в этом, Николай Иванович. – Лена подняла голову и посмотрела на заместителя начальника. – Он ведь ясно дал понять – ждет меня лично, то есть его цель – я, он не подпустит никого другого. Я не имею права, просто не могу подвергать риску жизнь Юльки, понимаете? И дело даже не в том, что она моя единственная подруга… хотя и в этом, конечно, тоже… Но если что-то случится по моей вине с Воронковой, я не смогу ни работать, ни жить. Да, это звучит как в кино, будь оно неладно, но это так и есть, – предвосхитила она реплику Шмелева, который при этих словах дернулся так, что уронил на пол ручку. – Только я смогу достать этого психа, только со мной он пойдет на контакт. Вы ведь понимаете – он уже устал, он сам готов к тому, чтобы его поймали, остановили, наконец. И сделать это могу только я, потому что Зрителю это почему-то очень важно. Вам придется это принять, потому что я все равно сделаю по-своему. Это моя игра.

– Я подам рапорт, Крошина.

– Хоть два, – спокойно отозвалась она. – Если настаиваете, я подам рапорт сама, но только после того, как задержу этого ненормального.

Шмелев раздраженно отбросил очки, и они покатились по столу, зацепились за какую-то папку.

– Лена… Я понимаю твое беспокойство за жизнь подруги. Мы постараемся сделать все, чтобы с ней ничего не случилось. Но ты в операцию не лезь, твое дело – понять, где искать, я повторяю.

– Вы меня не услышали, Николай Иванович? Эту операцию буду разрабатывать я вместе с оперативным отделом. Они меня и подстрахуют. Если так волнуетесь – будьте на связи, чтобы подстраховать, если что. Но разговаривать со Зрителем, когда найду его, буду я сама.

Шмелев больше не сказал ни слова, сгреб очки и быстрым шагом покинул собственный кабинет, напоследок, однако, очень громко хлопнув дверью, что являлось крайней степенью его раздражения.

Лена вернулась к себе, как-то машинально заварила кофе, уселась за стол и, обхватив кружку обеими руками, уставилась на противоположную стену, где висели большие бело-черные часы. Большая стрелка с наконечником в виде заостренного копья двигалась от цифры к цифре, издавая неприятный звук – Лена вдруг подумала, что никогда прежде не замечала этого.

«Как будто отсчитывает время, через которое уже ничего нельзя будет сделать» – эта мысль испугала и разозлила одновременно. Лена сделала глоток кофе и взяла телефон.

– Алло, Андрей? Ты далеко от комитета? Можешь зайти ко мне как можно скорее? Нет, не по телефону. Да, есть кое-что… и мне нужна твоя помощь.

Паровозников приехал минут через сорок, к этому времени Лена уже начала накидывать план будущей операции. Она понимала, что должна максимально раскрыть Зрителя, надавить на все его больные точки, чтобы он проявился – и тогда его легче будет разговорить. Он уже действительно созрел для того, чтобы завершить свою миссию, он хочет огласки, хочет, чтобы все узнали, кто он.

«Вот-вот, кто он… – Лена мучительно напрягала память и никак не могла представить никого из своих знакомых в этой кошмарной роли. – А ведь я должна его знать, он же сам об этом написал – «ты удивишься, узнав, кто я». Значит, мы не просто пересеклись мимолетно, мы были знакомы. Но кто? Одногруппники? Я перебрала всех, ничего интересного. Одноклассники? Ну тоже сомнительно… У нас и парней-то в классе было кот наплакал, и троих давно нет в живых… Ах, если бы Юлька… вот же черт, ну как я могла проморгать ее? Как вообще получилось, что она пошла на эту встречу? И я ведь даже не знаю, с кем она встречалась… И Андрей едва душу не вытряс из сотрудников гостиницы, а все равно никаких зацепок. Ее видели в холле гостиницы, сидела с кем-то, но с кем – точно никто сказать не смог, потом попросила лист бумаги и ручку на стойке регистрации, вернулась за столик, там написала записку, отдала дежурной с просьбой передать Андрею, потом вышла – и все, пропала, как будто растворилась… И опять никого рядом с ней не видели, ну странно же».

Лена снова вынула из конверта фотографию, на которой была привязанная к стулу Воронкова, и, взяв лупу, принялась рассматривать каждый миллиметр снимка, пытаясь обнаружить хоть что-то, из чего можно сделать вывод о месте, где Юльку держат.

За этим занятием ее и застал Андрей:

– Это что мы тут так пристально рассматриваем? Ты сейчас похожа на ученую сову, – заметил он, ногой выдергивая стул и садясь.

Вместо ответа Лена придвинула ему фотографию, и Паровозников, едва взглянув, сразу оставил свой дурашливый тон:

– Это откуда?!

– Принесли утром. Письмо и фотография.

– Так чего ж ты лапаешь все это голыми руками, Ленка? Надо же на пальцы отдать.

– Бесполезно, Андрей. Конверт держал в руках, как минимум, дежурный, курьер и еще бог знает кто. Письмо же пришло не по почте, его принес парнишка, отдал дежурному сержанту, попросил, чтобы передали мне. Запись с камеры я посмотрела – скорее всего, парень просто решил заработать небольшую сумму за непыльную просьбу. Он не скрывал лица, он никуда не торопился, приехал на самокате, вошел в здание, вышел и поехал так же спокойно по своим делами. Курьер, которого использовали вслепую.

– Сделать снимок курьера кто-то додумался?

Лена придвинула ему увеличенное изображение лица молодого человека, действительно спокойно смотревшего в камеру – как будто он и не знал, что она есть.

– Надо попробовать найти. – Андрей сложил снимок пополам.

– Бесполезно, неужели ты не понимаешь?

– У тебя муж где работает? – загремел Паровозников. – Вот его и попросим!

– Я не буду втягивать Филиппа в мои служебные дела.

– А и не надо. Я сам его втяну, без твоего участия! Это не криминал – прогнать фото по базам!

– Андрей…

– Так, все, Ленка, хватит! Это касается не только тебя, но и меня, если помнишь! – отрезал он. – С этим решили. Что еще?

– Письмо, – она протянула ему сложенный вчетверо листок.

Нахмурившись, Андрей читал неровные строки и делался все мрачнее. Пальцы левой руки барабанили по столу, в другое время Лена непременно бы сделала замечание, но сегодня это казалось совершенно незначительным, даже не отвлекало.

– Н-да… – протянул Андрей, закончив чтение. – Это кому же ты так насолила, дорогая?

– Представления не имею, – призналась Лена, вздохнув. – Я вывих мозга заработала, перебирая знакомых, и ничего…

– Но, похоже, ты должна его неплохо знать, раз он считает, что ты удивишься, когда поймешь, что это именно он убил всех этих девчонок. Ленка, – вдруг изменившимся тоном произнес Паровозников, – а ведь искать надо все-таки в том времени, когда тебе двадцать или около того… Я понял! – Он возбужденно вскочил и заходил по кабинету. – Я понял, Ленка! Ведь все эти девочки действительно чем-то похожи на тебя, как я и говорил, понимаешь?! Ты только внимательно в этот раз посмотри… где фотографии?

Ничего еще не понимающая Лена вынула из ящика пачку снимков, и Андрей принялся раскладывать их на столе.

– Вот! – ткнув пальцем в ближайшую, сказал он. – Смотри. Овал лица, волосы, тип фигуры – это же все твое! Ну вот какого черта ты от этого столько времени отмахивалась?

– Я и сейчас этого не понимаю…

– Да что тут непонятного? Если до сегодняшнего дня еще были сомнения, то теперь, когда Воронкова пропала, все вообще становится ясно, как божий день! Нужны твои фотографии в возрасте двадцати лет! – решительно заявил Андрей. – Наверняка же у тебя что-то есть, с каких-то вечеринок, мероприятий?

– Есть, – вздохнула Лена, – но они у мамы. Я ничего не забирала, тем более альбомы с фотографиями. Возможно, мама их вообще выбросила.

– Да ну! – возразил Паровозников. – Люди ее поколения относятся к таким вещам с трепетом. Ну что ты сидишь? Поехали!

– Куда?

– К Наталье Ивановне!

– Да я у нее не была лет сто… мы же не разговариваем, ты забыл?

– Вот и поговорите! – решительно отрезал он, сдергивая с вешалки Ленино пальто. – У нас времени, как я понял, в обрез совсем, шевелись давай!

Лена действительно не общалась с матерью несколько лет. Это исходило от Натальи Ивановны, которая так и не могла простить дочери смерть Дениса Васильевича Крошина, в которой ее и обвиняла. Лена пыталась объяснить матери, что старые дела отца все равно всплыли бы в ходе расследования нового убийства, по которому она работала, но Наталья Ивановна была непреклонна – пусть бы этим занимался кто угодно, но не родная дочь.

Недолгое время Лена, уйдя из прокуратуры, работала в адвокатском бюро матери, но атмосфера там сложилась такая, что выдержать это Лене оказалось не под силу. К счастью, ее позвали в Следственный комитет, и она согласилась. Отношений с матерью это не улучшило, и со временем Лена перестала предпринимать попытки, сведя все к дежурным поздравлениям с днем рождения, отсылаемым по электронной почте. Даже о том, что вышла замуж, она сообщила матери письмом, на которое так и не дождалась ответа. И теперь перспектива ехать в родительскую квартиру и о чем-то просить мать казалась ей мучительной. Правда, Паровозников пообещал, что постоянно будет рядом, и это немного успокоило Лену. Разговор с матерью обычно ни к чему хорошему не приводил.

Им пришлось сперва заехать в адвокатское бюро – у Лены не было ключей от квартиры, да и предупредить мать о том, что зайдет, она тоже была должна. Звонить не захотела – надеялась, что при своих сотрудниках Наталья Ивановна будет держать себя в руках.

Мать совсем не постарела, казалось, стала выглядеть даже лучше, чем раньше – более ухоженная, холеная, подтянутая, даже не скажешь, что ей уже за шестьдесят. Лену это обрадовало – значит, Наталья Ивановна не страдает, у нее есть время заниматься собой, она неплохо себя чувствует.

– Здравствуй, мама, – проговорила она, войдя в кабинет и остановившись на пороге.

– Здравствуй, Елена, – ровным тоном отозвалась Наталья Ивановна. – Ты по делу?

– Да. Мне нужно попасть в нашу квартиру и взять там кое-что.

Идеальные брови Натальи Ивановны удивленно приподнялись:

– Через столько лет тебе понадобилось что-то из родительской квартиры?

– Мама, мне нужны мои старые фотоальбомы. Ты ведь не выбросила их?

– Нет.

– Если ты не трогала, то они в антресолях в моей комнате.

– Из твоей комнаты я сделала гардеробную, но вещи перевезла в гараж. Можешь поискать там.

Лена почти физически ощущала тот холод, который исходил от матери, и понимала, что не сможет преодолеть его, не сможет сделать несколько шагов и обнять мать, как раньше. Этот холод был стеной, отгораживавшей Наталью Ивановну от дочери, и сделать с этой стеной ничего невозможно, хотя в душе Лена вдруг почувствовала желание как-то это изменить.

– Я дам тебе ключи, но ты должна вернуть их до вечера, чтобы мне не пришлось бросать машину у подъезда. – Наталья Ивановна встала и взяла с полки шкафа свою сумку. – Постарайся не устроить там бардак, хорошо?

Ключи она не передала Лене в руки, а толкнула по столу так, что они упали на пол, и Крошиной пришлось нагнуться, чтобы поднять связку.

«Даже тут не удержалась, чтобы не унизить», – с горечью подумала Лена и, чтобы не расплакаться от нахлынувшей обиды, развернулась и молча вышла из кабинета в приемную, где на диване сидел Андрей с каким-то журналом в руках.

– Поехали отсюда, – процедила Лена сквозь зубы, чувствуя, что, если проведет в помещении бюро еще хотя бы две минуты, неизбежно расплачется.

Андрей молча пожал плечами, бросил журнал на столик и вышел следом за Крошиной. Та почти бежала по длинному коридору к выходу, словно боялась, что мать догонит ее, окликнет, заставит остаться.

На улице Лена остановилась, набрала воздуха в грудь и резко выдохнула – такое упражнение помогало справиться с первыми проявлениями панической атаки, которые начали возникать у нее еще со времен работы в этом адвокатском бюро. Потом вроде все прекратилось, но, оказывается, дело было в матери – и именно отсутствие близкого общения позволяло Лене держать себя в руках.

– Ты, подруга, к психологу с этим не хочешь сходить? – как бы между делом поинтересовался Паровозников, открывая дверцу машины.

– С чем именно?

– Ленка… ну ты мне-то хоть не ври, а? Я тебя давно знаю. И о твоих отношениях с матерью тоже неплохо осведомлен. Ты из кабинета вылетела вообще без лица – что она сказала тебе?

– Да ничего особенного, – пожала плечами Лена, уже успевшая немного успокоиться. – Я, видимо, сама себя так негативно настраиваю каждый раз, потому и реагирую…

– Ты подумай про психолога все-таки.

– Ой… ну как я буду разговаривать об этом с посторонним человеком? Мне не пятнадцать лет, чтобы жаловаться кому-то на отношения с матерью, – поморщилась Крошина, садясь в машину. – И все, хватит об этом, очень тебя прошу. Поехали, никто не знает, сколько мы в гараже провозимся.

– Почему в гараже? – удивился Андрей, выруливая с парковки.

– Потому что все мои вещи там. Не спрашивай! – предостерегающе подняла она руку, заметив, что Андрей уже открыл рот для очередного вопроса, отвечать на который у нее не было ни желания, ни душевных сил.

Паровозников кивнул и молчал всю дорогу до гаражного массива, находившегося за рядом пятиэтажек, в одной из которых жила Наталья Ивановна Крошина.

Лена выбралась из машины, открыла гараж и ахнула – по бокам тянулись ряды полок, которых не было при отце, и на каждой из них стояли подписанные коробки с вещами. Лена увидела надпись «Бумаги Дениса» и почувствовала, как в носу защипало – мать вывезла сюда даже отцовский архив.

«Понятно, что с моими вещами она поступила точно так же. Удивительно, что вообще на помойку не отправила. Могла бы хоть позвонить, спросить, не хочу ли я их забрать», – подумала она, медленно двигаясь вдоль полок слева и вчитываясь в надписи на коробках.

– Тебе помочь? – Андрей, притулившись боком к косяку открытой двери, курил и наблюдал за Леной, совершенно растерявшейся и деморализованной увиденным.

– Помоги. Ищи надпись с моим именем.

Андрей выбросил окурок и шагнул в гараж, потянулся и принялся разглядывать коробки на полках по правой стене.

На поиски ушло довольно много времени, Лена начала злиться, понимая, что мать нарочно засунула все ее вещи так далеко, чтобы не натыкаться на них взглядом, когда приходила за машиной.

– Есть! – радостно воскликнул Андрей, стягивая с верхней полки в углу тяжелую коробку с надписью «Лена». – Может, на улице посмотрим? Тут темно совсем.

– Ну вообще-то щиток рядом с тобой, мог бы и выключателем воспользоваться, – буркнула Крошина, обходя смотровую яму и присаживаясь на корточки рядом с коробкой.

Открыв ее, она поморщилась – прямо сверху лежала большая фотография – портрет, сделанный, кажется, классе в девятом, для выпускного альбома. Лена терпеть не могла эту фотографию, но она почему-то нравилась отцу, и он повесил ее в своем кабинете. А мать, выходит, даже не положила ее к вещам отца, настолько была до сих пор зла на дочь.

– Хорошая фоточка, – взяв потрет в руки, сказал Андрей.

– Ничего в ней хорошего, – буркнула она и отобрала фотографию. – Мы тут не для того, чтобы фотографии рассматривать.

– Да? – удивился Паровозников. – А мне казалось, что как раз для этого.

– Ну ты ведь понял, что я имела в виду. И вообще… Смысл рыться в коробке, давай ее просто заберем, и все. В конце концов, это мои вещи. – Лена поднялась, поправила юбку. – Неси, в общем, в машину, дома разберу.

– Я думал, ты побыстрее хочешь.

– А альбом – вот он, – Лена выудила стоявший вертикально у стенки коробки толстый альбом в красно-коричневой кожаной обложке. – У меня не так много фотографий, так что с этим управимся и в комитете, а коробку я у тебя потом возьму, когда машину буду с парковки забирать – ты не против, если она в багажнике поездит?

– Да пусть ездит, места не жалко, – пожал плечами Андрей, убирая коробку в багажник. – Тогда запирай тут все, и поехали, нам ведь еще ключи завозить, а время дорого.

Малодушно сунув ключи секретарю матери с просьбой передать их владелице, Лена вернулась в машину, где Андрей с хмурым лицом разговаривал с кем-то по телефону.

– Поехали, – шепотом сказала Лена, но Паровозников показал пальцем на трубку и отрицательно покачал головой – мол, сперва договорю.

Лена открыла альбом, чтобы не терять времени, и принялась рассматривать фотографии в самом конце – там, где были уже студенческие снимки. У них подобралась очень дружная группа, и они все вместе много времени проводили и вне стен университета, ходили в походы с палатками, зимой ездили на турбазу кататься на лыжах, однажды летом даже устроили настоящий сплав по горной речке в соседнем регионе. Так случилось, что большинство одногруппников уехали из города, работали кто где, и с некоторыми Лена связь не поддерживала.

Сосредоточиться следовало на парнях, Лена думала, что это логично – три женских трупа… Но под имевшиеся в ее распоряжении предположения о комплекции и телосложении преступника никто из них не подходил.

– Ты не то смотришь, – раздалось над ухом, и Лена вздрогнула:

– Обязательно надо пугать меня?

– Я же не виноват, что ты так задумалась, – примирительно произнес Андрей. – Ты не те фотографии, говорю, смотришь. Ищи те, где есть сама в возрасте лет двадцати и чуть больше.

– Я просто подумала, что если это кто-то из моего окружения, то фотографии меня могут натолкнуть на мысль… Но пока не складывается. А вот я, смотри, – она развернула альбом так, чтобы Андрею было видно, но он твердо сказал:

– Я за рулем, если заметила. Давай не будем подвергать опасности окружающих, – и Лена положила альбом на колени:

– Ты иногда отвратительно правильный.

– Мы с тобой сотрудники правоохранительных органов, дорогая, потому сами должны в первую очередь соблюдать то, что положено, – назидательно произнес Паровозников, и Лена не стала напоминать ему о постоянных претензиях Филиппа по этому поводу.