Личные песни об общей бездне

«Алё! День добрый! Это скорая?..»

Алё! День добрый! Это скорая?Прошу вас срочно оказать мне помощь.Моя душа страдает хворая,Поскольку все бесстыдно врут,Что я навязчивой идеи овощ,Чужого произвола фрукт.И достоин презренияКак плод умозрения.

«– Вот вам ручка, бумага – пишите! –   …»

– Вот вам ручка, бумага – пишите! —Слышу во сне – кошмарном! —Хотя говорящий —Муза.

Второй голос

Я верю в чибиса, а не в чудеса.

Поговорка

У дороги чибис.

Песня1Девушка Шура, «от воблы шкура»,сидит на мостках, болтает ногой.– На воде, – слышит девушка, – рябь и каша без соли.К шуткам ребят равнодушна – пустое.– Эй, ля-бемоль! Паром далеко ли?Потянулась – хрустнула.– Слышь, балерина! Рыбу пугаешь!Рассмеялась – прикрыла ладошкой,зевнула – прихлопнула.Вот и паром.– Эй,ты куда – с чемоданом тяжёлым?Может, поженимся? Я подсоблю!– Уже подсобил! —прихлопнула.2– Слышь, что ли? Спишьв ботинке одном?! Я же сказала: – Отчаливай,               старый, отчаливай!Если не мучить Муму, то успеем – до перерыва —                    на десять!Ну, давай, шевелись, пошевеливай вал!Слышь, что ли, – грома раскаты?!– «Отчаливай!» – так говори жениху своему               конопатому, ясно?И – «шевелись».Видишь: люди как мухи ползут – кое-как,          не торопятся, думают,что, наверно, дадут дополнительный.Дадут – не дадут, а я без людей не отчалю.Жди! И не ёрзай мне под руку, как шилохвостка!С шилом в заднице тут над душой не елозь. Тьфу! —Сплюнул несмачно – только ради словца,бегло ощупал себя – где же, где? – достаёт,рукавом заслоняет от ветра. Чиркает.– Бедный мой парус, кафтан дыроватый, —песню под нос себе напевает, – тьфу! —с лёгкой руки шилохвостки.3– Эй, дебаркадер несчастный, понтон               недоштопанный!Что ты тянешься с визгом и скрипом —никак не развалишься?!Так бранят его местные, чтобы не сглазить, —вот он пока и тянется, тянется,рыбу пугает пока.– Рыбу? Какую? Окстись! —посмеиваются,Яхрому речку – вонючкой зовут – для отводаглаза дурного.Вот потому и успели – тьфу-тьфу! —на дополнительный в десять пятнадцать из Талдома(вне расписания)и в перерыв (из-за ремонта путей) —нет, не попали – в трёхчасовой!Это значит – тьфу-тьфу! – что мы стопудово,точно в одиннадцать ровно – ноль-ноль! —все там и будем – в столице постылой!4Все – кроме девушки Шуры, сказавшей:– Ну, не верю я в дополнительный!Верит, конечно. Просто —слаба на терпелку училка по пению,«Сявка босявка».Помню, вот так же – полвека назад – её, бедолагу,доводили ребята – я знаю – беззлобные, просто —когда же сорвётся —ждали.5Она мне велела сидеть у окна. Сказала:– Второй голос.А я незаметно к стене отъезжал – сидя за партой.Сидя за партой, мы все потихонечку ездилитуда-сюда, думали – пение! —можно расслабиться – послерусского и математики.– Чайка крыльями машет, —как дураки хохотали.– За собой нас зовёт, – кричали, как чайки.

День глухаря

Эвельпид

– А что насчёт пути ворона думает?

Писфатер

– О Зевс, она по-новому закаркала.

Первая птица

Торо-тикс, торо-тикс!

Аристофан. Птицы– Привет щеглам! – Салют тетерям!– Как живы? – Помаленьку птерим:Кто где. Я, например, – бекасю,Сижу на берегу и квасю.Глядишь, мыслишку некую —Поймаю, и – кумекаю.– А я где кину харю – там и глухарю.– Пап!У меня – вопрос неприличный:Кто первичнее —Утка или утконос?– Такой вопрос принят на сброс!Сегодня – День глухаря, между прочим,И наш разговор – к нему приурочен.О чём и доношу!– А я доношу, что не клюю анашу,А моя пташка – ну такая анашка!– А я доношу, что прошуПрощения за наше с вами общение.Ибо оно – распря!– А что? Венец разговора —Ссора!Отцвела беседа – и давай отседа!– Сик! Разговор обретает простор —Через раздор!– А простор преобороть —Это если вы поймёте, —Как перепеть Паваротти!Или – перепить Гаргантюа —А?!– Правильно получается:Душа по-разному облегчается!– А где душа – у меня, дутыша?Неужели – тут – где я надут?Признаюсь, очень уж не хочется,Скривив душою – скособочиться!– А душа, как и ум,Хоть и не бездомна, но автономна.И буквально: автокефальна!– Душа – птицеподобна.И это нам понимать удобно.Но на нашем лбу не написано,Что ум – антропоморфен.А ведь это так!– Зачем темнить,Когда и так – мрак?Ведь что такое – бракИ куда его деть?Угнездить-то он угнездит,Да будет так гнездеть!– А насчёт гарема есть теорема:Жрите столько наложниц, сколько влезет.Сколько влезет, столько и жрите!А не влезет – ждите!– Птица – вещь скромная,Но – стрёмная!Живёт – вразносИ жрёт – вразброс!– Птица вещь глупая, но не кушает хлюпая!– Вот тут ты туп!– Туп, да не труп!– Эх, мать моя жистянка, за жисть потасовка,В Египте зимовка!Сегодня День глухаря, между прочим,И наш разговор – к нему приурочен!– Так мы о том и говорим:– День Глухаря – неоспорим!– День Глухаря – такой это день уж,Что никуда ты его и не денешь!– В День Глухаря и его ГлухаркиНаши кулдыканья – наши подарки!– Да кумекать надо, а не клекотать!Я жду приветливости от кумекливости,А от клекотания да клекливости —Мне не надо милости!– И мне – приятно, не скрою,Например, над бездной морскоюПораскинуть мозгою!– И я – не против, чтоб лучше петрить —Мозги проветрить,Но не выветрить, едрить твоё гнездо —Их – на все сто!– Вот и не надо пороть чепуховое порево —И тем позорить небо лазорево!– Разуй глаза: твердь – бирюза!– Сам разуй: оно – лазурь!– Да шёл бы ты в дупло, фуфло!– Силь ву пле! Я – в дупле!Вижу из дупла, как наружность светла,Без меня, фуфла.– Только не надо субъективничать!Утеряли придурки критерии,А притырки находят и балуются.– А я критерий потеряла по весне.Какое счастье! Но без критерияИ Ленин прыгает в пенсне,А надо – Чехов, Берия!– Эх, мать-тиас ракоши!Да как не стыдно вам, однако же!Сегодня – День глухаря, между прочим.И наш разговор – к нему приурочен!А вы развели тут базар недостойный,Отстойный!– А каковы указания ваши?– Шат ап, шпана, нишкни у параши!– Пап, а что такое – нишкни и шат ап?– Цыц! – Ну, пап…– Когда наступают такие дни,Как День глухаря, то, конечно, – нишкни.А «шат ап», моя душа, происходит от «ша»,Что и для птицОзначает: «Цыц!»

(Все замолкают. Издалека доносятся едва различимые голоса. )

– Си?– Си!– Си зив?– Зив, зив!– Синь-синь! Цзян-цин цыси. Си?– Це цыси, си-си!– Цвик-цвик! Цвейг-цвейг це плятт?– Це плятт-плятт!– Ки-ки плятт-плятт? Ватт-ватт? Вольт-ватт?– Ом-ом! Юм-юм ом-ом! Пси?– Пси!– Цорн! Цорн!– Цо, цорн? Климт кмит?– Ниц, ниц! Клех-клех клейст.– Цхао! Цхао нема!– Склифф…– Гир, гир! Брэд пит – депп?– Пропп! Гроф-гроф дрда.– Дрда… дрда… Пселл, плятт, пселл!– Ки пселл? Плятт пселл? Гуль-гуль пселл!– Гуль-гуль – куркуль,– Гур-гур – горгуль!– Брехт! Брехт!– Ки брехт? Плятт брехт?– Ке-ке плятт? Пяст бакст!– Ке-ке ки-ки? Кви-кви?– Склифф…– Цуцик, цуцик! Цо хцешь? Цацу?– Ниц!– Цыцу?– Сик!– А мы на Иссык —                         КулеЦыкали цыку в июле.И нацыкали столько цык,Что тут тебе и сипуха – сцыкуха,И тишина – сцышина.И тут вдруг: – Иссык!Ну, думаем: куль!Чуток обцыкалисьИ больше не цыкали!– Тьфу! Мать-тиас ракоши!..Да как не стыдно вам, однако же!Это я говорю – глухарю!А вам говорю, повторяю: – Зря —С Днём глухаря поздравлять глухаря!Дело это такое —Глухое!Целый день говорю ему, говорю:– С Днём глухаря! А кому? – Глухарю!Короче,Разуйте очи:Что есть – глухарь? Глушня глушнёй.Чурбан без области ушной!– Глухарь – башкою нездоровый!Визжит, как боров краснобровый!– Линяем! Ясно дураку,Что наш Глухарь – давно ку-ку!– Пап, а Глухарь ли он – вопрос.Вдруг – китоглавый челнонос?– А вдруг он – мнимости пузырь?Болотный хмырь?А мы – с поклонами – к хмырю!Тьфу! – глухарю!

(Все шумно взлетают, летят прочь; за их полётом наблюдает Калхаз Фесторид, верховный птицегадатель. )

Калхаз Фесторид (Агамемнону)Теперь – пора!Летят как надо – в добрый знак!АгамемнонНу, наконец-то! (Менелаю)Руби концы. Звездец троянцам!МенелайА?! Что?! Не понял!

(Все дико ржут над Менелаем.)

АгамемнонОглох, тетеря? Отплываем!

(Отплывают.)

III. Стихи, не вошедшие в книги

Махаон

Махаон водится во всей Европе, кроме Ирландии.

Энтомологическая истинаО том, что в Ирландии нет махаонаизвестна в России любая брехнясо времени оно,сказал Вова Брайнин,Ирландияэто зелёная картаплюс арфаи кроме рыжих, кроме високнет дополнить этот списокОднако же, вот махаон как жирафа,как чёрт неирландский сидит на берёзеИ рыжие блекнут в сердцах возмущённы —откуда в семействе у них махаоныи грозныекрикнут кельты:эй, откель тынашу спутываешь карту?Скажут русы:из Тарусы,из-под Дубны, из-под Тарту.

Шахтёрская

Курс рубля настолько твёрдый,что хожу с натёртой мордой,как шахтёр из Воркутына целковом довоенном.Я спою, подхватишь тыо труде его подземном.Долго бриться, кушать суплюбят поутру шахтёры,а потом их повезутглубоко в сырые норы.Мне сказал забойщик Кузя,мне сказал крепельщик Вася:«Чёрный воздух там безвкусен,и метан взрывоопасен!»Мне сказал забойщик Кузя,мне сказал крепельщик Вася:«Баста-то сказали в Экибастузе,а забастовали-то в Кузбассе!»…

Пароль

(застольная песня)Глазам не верил я, бубнил и бормотал,Кого-то поминал невнятным словом,Глаголал я – и вот я завербован —Разорвана картинка пополам!Не помню – как вручили мне пароль —Оторванную дали половинку.Сказали: «Жди! Придёт к тебе второй.Вы совместить должны картинку!»Родным наш уговор не выдавай,Но, дальний план от ближнего храня,Держи наруже свой неровный крайИ сам гляди на рваные края.Их мысли я читал не по губам.Не кровью связан с ними я, а словом.Намечен план, пароль опубликован,Разорвана картинка пополам!

Сукно

Mon cher, там рвётся, где, простите, тонко-с,Тканина, где, pardon, тонка.Вот греческое слово «онкус»Обозначает паука.Дословный перевод – крючок,Которым вяжут или ткут,Такой известный атрибутКлубка и бабкиных очок.А в прошлом бабушка – княжна,А ныне муж её – покойник.Она глядит на подоконникИ видом паутинки тонкой,Как мотылёк, поражена.Сейчас она протрёт суконкойТакое страшное окно.Протёрла. Ну? И в чём здесь фокус?Переверните слово «онкус» —И вы получите – сукно!

Общее место

Слышу поверх симфонической музыки голоспроводника – по местному радио:– В нашем поезде нету воды, а в соседнем —возможно – на Лабытнанги.Надо успеть. Вот и бегу я туда; баклагувижу в окошке вагона – c водой питьевой. – Пить! —               говорю я беззвучно.– Вот! – достаю из горсти монету – одинфунт стерлингов.– Нет, всё отдавай! – говорят из окна.Это значит – надо немедленно выкрикнуть – визготходящего поезда перекрывая: – Нет, это ты —всё отдавай! – Ты, —чего материшься? – сказала жена, – питьнадо меньше.Это надо запомнить: сколько ступенек ведут                    из бассейнас ныряющей статуей в 27-ю квартиру. До второго                  дойду этажа —сбиваюсь со счёта – и вниз —с чистой доски – всё начинается заново.– А ты на другой бок повернись! —шипит матюгальник Я. Протазанова.Перевернулся —бабушка Анна Петровна по маминой линии: —                    Да, мы спаслись,но отец твой котует. Тут – вторую семейку завёл! —               доносит, затягиваясь, —в диадеме лучистой, украшенной спицами,как в «Аэлите» Юлия Солнцева, но —с едким своим «Беломором».Его дымовая завеса – густая —на нас надвигается, нарастая,так неестественно быстро,что все на площадке едва успеваютматом покрыть пиротехника заперебор средств – магния и алюминия.Понимаю: изморозь, иней.Стою в парах парафина и нафталина,слышу, как неразборчивый ропотнад седой пролетает водой —тудой-сюдой;кажется, каждое слово: паёк, ложка и кружка —падает – ёк —в вязкую мглу без всплеска.Вспышка: вот это местообщее! – надо запомнить – Обь!Вот этот берег высокий навис над проваломв Обь —на стыке Сибирской платформыс Древним Уралом.Неявка сюда невозможна, явка – невыносима.Это надо записывать: «Здесьтехника молодёжи, нет – знание-сила —сосредоточена у Хусаинова,нет – Харсаима!..»

1

Море в бухте скрипит, яхта срывается с якоря.Кричу наудачу: – Дю! – ветер уносит, – фи!Но слетаются все: Марке, Вламинк, Дерен.Брызжут, вертясь, как длинношёрстные: – Фр…р…р!Нет, никогда не просохнут, дрожат. Да вот же —всё вокруг ясно и ярко – в рамена репродукции из «Огонька» —в доме Месропа.Ночь. Море подходит вплотную к дому Месропаи дочки его Цовинар, зятя Галактиона и внукаКронида.Уйдёт – бросив на берег кучу ветвей,обмотанных кладофорой бродячей,и хлам бытовой, случайно сплетённыйшарообразно со взморником,будто там деревья растутс вороньими гнёздами в кронах.Там скутигера по белой стене пробежит —рыжая мухоловка,и за секунду до пробуждениямёртвых разбудит торговка Ашхен:– Творог! Сметана!.. – Ветер уносит: – И молоко.

2

Чу! – за забором у нас на участках в «Дружбе-4»,словно по столу хлестанули,пощёчину дали ластоногие – бдыщ! – ластоногим.Пневматика? – «Где-то там,у Колосковых по дроздам», – сказала Оля.Влепят ли срок и какой – зависит от Джоуля.Сколько.На слух – до двух с половиной. И дальше – шлёп! —                         затихая.И где-то совсем далеко, у геодезической вышки               запели девушки.Раньше там, за Свистухой, об эту вечернюю порув спецпитомнике лаяли сторожевые канальи,охранявшие мост и шлюз водоканала имениМосквы, тогда – канала Москва – Волга.Ольга сказала, что это на слова Есенинаплачет где-то иволга.

В комнате с белым потолком

Слава Бутусов поёт.Два часа в пустом, без публики, зале.В Санкт-Петербурге, в конце девяностых,зал – не зал, но приличную комнату для звукозаписисо стеклянной стеной, звуконепроницаемойво дворце Юсупова вспоминаю.И – Юру Каспаряна – как он показывал синтезатор,заменяющий оркестр: вот – труба, вот – саксофон.Я попробовал гобой и фагот – неотвязные с детства                    утка и дед.О комнате с чёрным, красным и проч. потолком —подумал (что и такие бывают) только сейчас —                    в карантинездравозаградительном.И действительно,а не спеть ли мне песню (долгое «А») любви,как и Алла Борисовна, – а-А-любви, – пела.Чу! Чижу спеть «Мне не хватает…» – свободыне хватило.Чу ещё: моё сердцеасс! – танавилось.Моё сердцеза – а! – мерло.ЖдёмЭдмонда в чёрном цилиндре и фракес лиловым платком из кармана нагрудного.

Он приобрёл половичок

тьфу! – половничекс черпалом в виде когтистой лапы четырёхпалогоорлана морского – для макарон.Но иногда употреблял его как чесалкудля спины, где прорастают:целый день – жабры, ночью – глаза,тьфу! – крылья.

Едут!

Читаю ленту новостей:из Лаоса в Россию едут 30 танков Т-34.Актуальный Вьентьян собирался отправить их                    на металлолом,но наш Военно-Полевой Исторический Музей                         их выкупил.Едут!Вспоминаю капитана Конг Ле и тропу Хо Ши Мина.Идут:Фума – помню, что – Суваннаи враг его – Фуми – я не шучу – Носаван,и бедный принц – мученик Суфанувонг,и группировка Саваннакхетская – сучья.Тс…с…с!«Мы победим!» – слушаю у себя на Неглинке,как капитан Конг Лепесню им сочинённую – унылую, пентатонную —поёт по нашему радио в их полевых условиях —прерывистых – в дельте Меконга.Вижу – танки стоят Т-34 в Долине Кувшинок,тогда мне казалось – в Долине Девушекс Кувшинами на головах.Идут!

Кто такой Высокобродов?

Унтер? Урядник?Или впереди с шестом – через глубокую реку?Разве не он – без голубей на плечах, но с галстукомсеро-стальным, с прозеленью – доктор Бархударов?Разве не он – доктор Хабургаев в чёрном берете,сказавший Грете с пузырём тути-фрути у рта —                         при табурете,что, взгромоздясь и грохнувшись,она и есть – Маргарита Александровна?Он!Он решил наконец всё сделать как надо.Он залез на вершину дровяного склада,но крепёжная связка безбожнаяпо воле дьябла ослабла,и они покатились.Бархударов.Хабургаев.Древин.Деревянко.Бревдо.А Высокобродов?Есть Колобродов, Козлобородов, Голобородов,                         Нищебродов,дурдом кругом и кавардак развели-бардак.Ба!Высокобродов, так это всё ты?Да. Больше некому.Он!Он был бы сейчас, как и тогда, —часу в шестом, впереди с шестом,если б не Маргарита Александровна —на девятой минуте кувырком на батуте.

Чти карту

пики или крести (крики или песни)

М. АйзенбергМеня учила матчасть цыганщиныкартами плотно прикрывать глаза,чтобы острым краем, когда мы играем,по глазу вдруг не полоснули вини.– Не вини, но пики, пики! —говорила она, ударяя при этомпо носу валетом, а не вальтом при том.И не говори всуе блеф.И не царь крестей, но король треф.И – по глазам: – Нельзя так, нельзя так!И взяток, взяток – то брать, говорит, то не брать.И по морде опять: ну откуда у него пять, —думай, думай! – девяток?Вот так матчасть, сучара, меня цыганщине обучала.– Чти карту – тщись, но учись фарту!И бей с бубей!Не научился, но выучил её повадки:кто встал первей – у того и тапки, и дама червей,под вистузу – с тузу, под игрока – с семака.И довёл их до совершенства:буби козыри – дураки у нас в почёте!Сам, повторяю, не научился. Не научился. Но доношув Совет Инквизиции – на говорящих:«Незнание прикупа – не освобождает…»

В рюмочной

Вот рюмочная межеумочная,а там – и месопотамияЯузы и Москвы-реки.Берегов изрезанность, мысли извилистость,речи прямизна, кривизна линзы и главизнавсех благ;суп из головизны,левизна в коммунизме,неотвязность пуповизны и флаг —во главе угла – угловой.Иди туда и ляг головойк флагу. И я там лягу.– Иду! Слава труду!

Течёт вода, горит огонь, едят

Глядят: хозяйка на работников,на сына мать, жена на мужа.Жуёт,как жвачное.А то, бывает, пища, как корова,проглатывается – не жуя, рептилией.И, как зверёныш, – птицей.Онадолбит его об камень энергичными кивками.Затем, когтистой лапой тушку придавив,вдруг замирает – наблюдая,как медленно срезает шкурку бархатистуюсеребряным ножом – кривым! – персидский шах.Из клюва птицы хвост зверька повис недоумённый:неужто Фетх стрельнёт в неё из пистолета —                         какой рукой? —когда сжимают обе – и плод сочащийся, и нож кривой.Сглотнула – выстрел грохнул – на сглотнула,как на сморгнула – бах! – мигательной мембраной.Ремембер! Такковарный Фетх, трёхрукий, в шатре на берегуза поеданьем персика расстреливает чаек —пугливых, но прожорливых.Взлетев, они опять слетаютсянад телом раненой товарки, как над подарком бога.Так Фетх казнит себя в сердцах:нет, не желал он смерти Грибоеда!– У них и таньга – туман, – шепчут друг другуволны Хазарского моря.

Пруд

мосфильмовский таитпремного чудных артефактов.И сам, как говорится, себе на уме таится.Здесь верные друзья: «Давай макнём!» —макнут Меркурьева как индюка,самоутопятся Офелия и Дарья.О, РИР проекция! На водах – маскаблуждающая. Помнишь?Все эти крупняки, досъёмки бликов,отражённыхот вод, колышущихся возлемостков, где, я не вру, Аксиньяпростыни полощет.Нет, вру.Не в нашем, а в другом пруду полощет —Останкинском,у кинофабрики – ты помнишь? – юношеских фильмов.И Дарья – не у нас от нас уходит, а там – у той жестудии того же Горького.И этот – нет, не тут«Потёмкин» броненосец погибает,а там —за магазином «Ноты», во всевышнихразрядах Сандуновских бань.А тут —ты видишь – гайки Кайдановскиепропащие: «хюлп!», «хюлп!» —выныривают из глубинымосфильмовского пруда.

Сапоги видом похожие

Распря двух Иванов. Расклад таков:Иван Иванович – из духовного звания,а Иван Никифорович – из казаков.Мол, гусь (Иванович) свинье (Никифоровичу)                         не товарищ,но – Армагеддон!Дорогие мои!Вспомните, как по-соседски, бывало,вы товариществовали за пышным столомс водкой перегонной, с брагой, с бузою!А квасу тут столькое множество было,что и глядеть на него не хотелось!А заливной поросёнок! А журавель запечённый!                              А кушанье,видом похожее на сапоги, в квасе намоченные!Стоп! Что за кушанье?Почему сапоги?Потому. Они говорят:– Наша скромная еда – подорожник, лебеда.А наша праздничная пища – вырезка из голенища.Всё – в квасе замочено!

Над подпольем

Когда мастера вскрыли мои паркетные доски,я увидел подполье, а в нём —расчёску и мелочь негодную к употреблению.Жаль:самой древней монетой был советский пятак,                         а не царский.Понимаю:прежний хозяин моего помещения – это                         единственно я.Сам же себе и оставил эту расчёску и сам же – пятак.Ну и пуговицу.Так что там, под паркетными досками,нет ничего такого подпольного.Да и подполья, как я понимаю – подполье! – нет.Есть что-то мелкое, неглубокое.Человек, например, туда не уложится, только —                         кошка худая.Не подполье – изнанка какая-то, впрочем —новенькая. Поновее лица.Голые лаги лежат – чистые,будто сейчас положили.И свежая стружка, песочек сырой, перемешанный                              с грунтоми с сереньким порошком (наверно, цемент), —также лежат без следов прошедших десятилетий.Хорошо сохранилисьи мои обиходные вещи —вне обихода.Расчёска – ещё ничего, возьми да расчёсывайся,и пятак – не стёрся, только вот пуговица.Силюсь припомнить:ну, когда и чья эта пуговицав пыль мою закатилась подпольнуюи след оставила? Вижусо стороны – ну, точно! – как курица —я замер перед чертой нарисованной.

В химкиных ховрах

Были мы парни хоть куда, но себе на уме.И это – обидно.Как-то застряли мы в химкиных ховрах каких-то —– Хевроны ефимкины —мы так их, шутя, называли – в смыслехрен туда доберёшься.А как выбираться из этой глуши?Редкая мимо промчится машина,не остановится.Ладно. Легли поперёк дороги, думаем,какая-нибудь остановится.Остановилась.Выходят менты. – Ну что, обезьяны?Не потому – обезьяны, – что мы оба лохматые,а потому, что – нас повезут в обезьянник.– Да хоть куда! – Вот достойный ответ фаталиста.Но мы промолчали.А ведь как хорошо-то: хевроны ефимкины!Не прижилось.

В лифте

Такая неловкость, хоть провались:людям, прижатым друг к другу в лифте,не по себе от навязанной близости, —молчат. Глядят упёрто.Ну а как ещё – если в упор-то?Взгляд в упор нагл, вызывающ, нападающ.А куда его деть-то?Вперилскромным образом – в личную область крепления берцы и сюзкис округлым, слава богу, носком,а не – узким, клювообразными загнутым кверху, как дьявольский коготь,и к лодыжке привязаннымс бубенцами – отпугивать нечисть;и, к счастью, —не с «волчьей» разлапистой «пастью»,и не с тупой медвежьей стопой,как у Лютера,и не с квадратным носком, обрубленным,как у АбсолютногоСолнца.Да, это плохо: шнуровка, лопнув, надставлена.Но впорность, чую – хорошая – в подъёме разношенаи в пальцах не сдавлена.Да. Уходя не почистил. Бурая кожа,вижу, местами пожухла и треснула,чую – у задника как – измочалена прошва.Подошвы не видно, но мне-то известно,что отходит подошва – отчастив пелёночной части. Отсюда —и рант вшивной, кое-как живой,и голосчеловека-невидимки:– Как-никак, а ботинки!

В стояке на Маяковке

Только я кружку поставил – полную и с подогревом,только газетку я развернулс остатками рёбрышек и плавничков,так тут же блатная плотва и гнойва худая подумали,что я спекулирую бублой из-под полы.И главное – кто же сказал мне такоев лицо?Два хека в ушанках.– Мы тебя знаем – барыгу, – сказали два хека                              в ушанках.Ссыпали мелочь – как брызнули – мне на газетку.– Пикшу не хошь ли? – бегло по матери блякнули,внаглую рёбрышки взяли моии плавнички.Это точно: в Москвебубла была тогда редкостью дикой!

В Отрадном

Однажды в Отрадном коварные вихри сорвали                              молдавскиймой половичок —с лоджии – вверх, в крону берёзы.И ладно.Лежал на перилах половичок – для просушки.Жаль – домотканый.Попираем ногами, над головою повис.И ладно.Но Дуся велела мне снять эту тряпку, захламляющую                         нашу территорию.– Как?!Туда только МЧС залезет!– А ты её потряси, может, половичок и свалится.Я потряс – берёза не шелохнулась.– А если это не моё?Нет, Дуся запомнила половичок, глядя на лоджию                              с улицы:– Твой – полосатый!В какие-то странные игры играет со мной эта Дуся.Теперь вместо «здрасьте» Дуся мне говорит, указывая                         пальцем в небо:– А половичок-то – висит! – издевательским голосом,перешедшим со временем в ровный,повествовательный,и – уважительный:– А половичок-то – висит!Висит!Снегом покрытый висит, прогибаясь, обледеневший.И, выцветающий, —прочно под солнцем висит – невыносимым.Нет, не сорвётся в коварных потоках – и будет,будет висеть среди гнёзд и рваных пакетов из пластика,скомканных в виде тушек вороньих и гнёзд —в кроне высокой будет висеть незаметныйи всеми забытый, покаДуся не скажет однажды:– Здрасьте. А наш-то!

На скверике

Схожу к Москве-реке,посижу на скверике…Сел рядом со мной Саша – с тремя газетами.Одна лежала у него на голове,на другую он сел,а третьей, свёрнутой в трубочку, стал постукивать себе по коленке:– Т-к, т-к, т-к.Сидит, пожимает плечами в смысле: «Да кто его знает?»Или кивнёт: «Это уж точно!» —газету к голове прижимая.Думаю, зачем он из дома вышел – в пижаме,правда – в приличной, похожейна спортивный костюм? «Саша» —на левом нагрудном кармане написано. Что это?Фирма или самоназвание?И шарф зачем повязал? – бенетоновский —мерзкий, небесно-клюквенный? А?В спешке, наверное, взял первый попавшийся – внукаили кого-там.Да что за спешка? Саша, ты что?Время дремать на диване, укрывшись газетой —у вентилятора «Харьков» настольного,«тк-тк-тк» всю жизнь тарахтящего, илипод сплит-системой «Хитачи».Подул ветерок. Сашаприжал к голове газету – покрепче.Эх, шляпу! —надо было бы брать, а не шарф бенетоновский —лёгкую шляпу с широким соломенным полем – такуюя никогда не носил, да и шляп вообще.А галстук?В юности, помню, надел – как свидетель на свадьбе.А может, ему просто поговорить не с кем?Я достал сигаретку, спросил у Санька насчёт огонька.Саша плечами пожал в смысле «что вы, откуда?» —Ну а где его взять, огонька-то?Я вышел на улицу, но среди прохожих курильщиков не встретил.Да и какие прохожие? Пекло! За сорок в тени,                         за пятьдесят.Все у себядома под сплитами дремлют ледящими.Вернулся – никого. Три газеты лежали на лавочке:– Т-к, т-к, т-к…Ну, две ему не нужны —под зад, и по коленке стучатьв смысле «так-то и так-то».Но без третьей – на голове от удара —он не ушёл бы. Думаю: – Испарился? Нет, никогда.Шарф бы тогда остался – позорный,                    лазорево-пурпурныйот Бенетона,прекраснозвучащего.