Личные песни об общей бездне

Эти йети

За то, что не люблю я, но ревную,Она ответила скандалом на скандал.Один из нас, как выпивший, попалПо вызову другого в ментовую.Там, в ментовой… О нет, в горах Тянь-ШаняКыргыз меня пытал про Маленкова,А я ему о снежном человеке:Где тут такой? Не знаю про такого,Кто председателем Президиума сталПо смерти Сталина.Но Маленков – навряд ли,Как главный секретарь партаппаратный.Тут более кандидатура вероятнаБулганина. Не он, так Микоян.Косматый сам, с руками до колен,Или с грудями, если это самка,Косички заплетает лошадям.Нет, это сказки. Ворошилов отпадает.Такого нет и не было в помине.Детей пугать – ищите на ПамиреИли пугай в пампасах папуаса.Кричу: свистишь, кыргыз!А вот кричать опасно, —Свистит кыргыз, – в виду высоких гор.Ведь эти йетиНа этом не бывают свете,Об этом вредный разговорПускай уходит, затихая…Ну что же, пусть. Когда она такая…Такая нашего внимания не стоит.Я – чепуха – шепнул, он – ерунда,А этот, кто кобыл втихую доитИ в чьих следах глубокая вода, —Пускай он катится далёко,Шагает с песней далеко.Как невозможный Верлиока,Как неотвязный Маленко.Или как грозный Георгадзе?Нет. Жданов? Нет. Хрущёв не в счёт.Ну наливай, и пусть течёт.Я знаю, что кумыс – хмельной,Да только пить его противно.Он тяжко дышит за спиной,Обнять желая побратимаС глазками узенькимиИ вот с такими усиками,В шляпе и безПроедает плешь,Мол, как его…И не Лазарь он кареглазый,И не Вячеслав он сероокий;Он по деревьям лазает,Разговаривает с сороками.Он не Берия развратныйПрыгнул с невозвратной веткиИ явно ходит где-то тут,Когда ему в Кремле искомый нектоВручал медаль за коневодский труд.Но кто вручал, кто этот ПредседательВерховного Совета после смерти?А я Москва-тоска, я жизни прозябатель,Родился в тереме высокомУ основных людей под боком —Ответь за эти имена!И на хрена я вредным человекомВсю плешь ему прогрыз? —Спросил кыргыз.Мы поднялись.Хорош кумыс. Но мне пора с моей тоскойСпускаться вниз из мастерской.По вызову, по долгу, по тревоге,Чтоб срочно быть, немедленно явитьсяС отцом к директору, с мешком в военкомат,На демонстрацию с простудой и с супругой,На выборы, фатальные вначале,Потом альтернативные, к зубному,Сидеть с фантастикой, идтиК прохожему на исповедь и в зубыНесправедливо получить и датьЗаслуженно, в семейных рукавицахЯвиться на капусту, в ДЭЗ —По собственному вызову,По долгу —С детьми на ёлку,Быть в гробуС исправной лампочкой во лбуДля вызова по случаю тревоги,Опять я шлялся и не вытер ноги,И для чего отбился я от рук,Когда известно ей, что ШверникБыл Председателем, фетюк!Смолчишь – и под твоим же бокомТебя сожрут живмя-живым,А крикнешь – каменным потокомНакроют селем грязевым.Свистишь, кыргыз! – Мы обнялис!Мы обнялись. Такая штука.Навеки – Вериока, Бука.Тогда я думал, что пока я.Когда пока – пускай такая.И Бог судья. Поговорим о Боге.По вызову, по долгу, по тревоге!

«Надо народ накормить, а не Ленина – из Мавзолея…»

Надо народ накормить, а не Ленина – из Мавзолея.Будто бы он в Мавзолее народ объедает,А как переедет в могилу посмертную и земляную,Сразу насытятся люди.Глупости! —Скажет Ильич.Ему, словно крохотной птичке,В блюдце достаточно капнуть немного водичкиИ доливать через каждые несколько лет.Разве народ обеднеетОт струек таких незаметных?Нет, говорят, в могилу ступай земляную,Иначе —Нечего выпить народу.Вот идиоты!

Театр моды имени Нины Риччи

Театр модыИмени НиныНины Риччи —Что это такое и как туда попастьВ театр этой модыИмени НиныНины Риччи?А это то такое,Куда вам не попасть,В театр этой модыИмени НиныНины РиччиА по ка, а по каА по какой причинеМы не попадаем к Риччи Нине?А по та, а по таА по такой причинеВы не попадаете к Риччи Нине,Что эта Нина – не необходима.Увидите: НинаРиччиПроходите мимоРиччиАх, что вы говоритеО какой-то Рите?И что это за Нина,Чтоб её мы мимо?А эта Нина,Нина-Нина не наЭта НинаНе наша НинаЭта Нина для иного гражданинаЭта НинаЗапомните-ка все:В нашей полосеЭта Нина – неупотребима!Ну а на кой же нам тогда такойТеатр мод – ляд?Когда у нас иной жизнеукладИ взглядНа театр мод – Вот:Театр моды – Малый и БольшойНа Малой Бронной и на,А вы говорите Нина,Таганке и на!А вы говорите Нина,И наУлице Чаплыгина и на,А вы говорите: НинаИ на«Досках» и наА вы говорите: НинаИ на«Красной Пресне» и наА вы говорите: НинаИ н…н…на!А вы говорите: не на…И у Никитских воротА вы говорите: театр модИмени Нины…А Пушкина Сергеевича – имени!А Гоголя Васильевича – имени!А Моссовета депутатов – имени!А Ленинского комсомола – имени!Имени домини,Домини – доминиДоминирующего авторитетаНе то, что этаНина РиччиИ всё-таки, товарищи,Что ни говорите,А Нина РиччиНе так уж и проста,Поскольку красота,Судя по словам писателя Стендаля —Это обещание счастьяА неА не исполнение счастьяИбо исполнение счастья —Это обнищание счастьяИ не красота, и не красотаА вот обещание счастьяИ не исполнение —Вот это-то и есть красота-то!Вот это красотаЁ пэ рэ сэ тэВот это обещаниеИ не исполнениеСчастьяВ театре модыИмени НиныНины Риччи!И далее, товарищи:Ведь всё-таки театр —Не только агитатор.Театр – это волшебная иллюзия! —Волшебная иллюзия – душевная контузия —То есть ка́тарсисИли всё-таки ката́рсис?Ка́тарсисИли всё-таки ката́рсис?То есть очищениеЧерез мучение и потрясение —И это потрясающе,Товарищи,Это потрясающе,Товарищи:Не тряпки сизо-голубыИ девки яснооки,Но шоки, шоки глубоки! —И потрясения глубокиИ это потрясающе,Товарищи,Это потрясающе,Товарищи:Из театра имени Нины РиччиМы выходим лучше и уходим чище!И это потрясающе,Товарищи…

«А!..»

А! —мериканскаяАсса! —циацияСеверных штатовплачет при виде луныкакА.Македонский.Ы! – негодует военно-промы —шленный комплекс, —У! – негодует военно-промы —шленный комплекс, —У! – что не может лунузахватить ПентагонЭй!мериканскаяАсса! —циацияСеверных штатов! —Плакай при виде луныкакА.Пугачева.аА. Македонский – родился в Болгарии братскойНаш он двоюродный дедушка,А. Македонский!К солнышку выйду,крикну:Диду!К солнышку выйдувстану на горукрикну: Диду!Я подвигаю твою пирамидуиз рафинадуи «Беломору»

Памятная записка

Как только Манечкапридёт со школы,сразу же заставь еёпереодетьшы! —кольную форму и туфли,школьную форму и туфли!Всё, что ей требуетсяпереодеть, —давно уже виситна вешалке в прихожейНА!стенном шкафу – У!НА!стенном шка —фу-у!:платье в клеточку, голубаякофтав ме…е…еленький такой рисуночек,а та-амну са-ампосмотри-ипо погоде.И!бульон с кури —цай в холодильникев длинной белайЭ!марилованной Э! —марилованной Э! —малированной банке – Э —РАЗОГРЕТЬ!И!не забудь,что длявклю —чения плиты-ы —щелчок – э вправо на три-и!То есть:чёрные палочки должны-ыстоять на триИ!чёрные палочки должны-ыстоять на триИ!котлеты и макаро-о-нысы зелёновым горош…ш…ш —ком на плите-э —РАЗОГРЕТЬ!И!не забудьвыключить плиту-у,не забудьвыключить плиту-у! —чёрные палочки должны-ыстоять на нуле-э,чёрные палочки должны-ыстоять на нуле —Э!

Наши и мои песни

Моими самыми ранними песенными впечатлениями были патефонные песни Вертинского и Лещенко, апологетов мещанства: один – кабацкого, другой – салонного. «А до войны они были запрещены, – говорила мама, – за них сажали!»

Кто сажал? Теперь знаю – апологеты сталинского ампира. Сам же Сталин, говорят, втайне от общественности любил слушать обоих, одного из них – особенно.

До сих пор помню их песни наизусть. И «Дуня, люблю твои блины!», и «влюблённо-бледные нарциссы и лакфиоль». Что такое лакфиоль, я тогда не знал. Да и зачем? И так всё было понятно. Теперь знаю: красно-жёлтая фиалка.

Ну и: «Рысью марш! – команда подана. Слышен шашек перезвон…»

Сейчас, когда по телефону иногда говорят: «Пока, до созвона! – или – перезвона!» я понимаю сказанное именно в том, вертинском духе – маршевом (легко и бодро). И появление «лилового негра», который подаёт манто, я понимал правильно: как страшную трагедию.

Потом я узнал, что в этом месте Маяковский смеялся: «Еловый негр!»

Ещё я узнал о том, что Вертинский как попсовый певец грубо задвинул в тень некоторых поэтов Серебряного века. Кто так мог сказать?!

Лиловый нэгр!

В кругу моих школьных друзей, впоследствии расширенном за счёт новых друзей – из художественных вузов, и в первую очередь из Архитектурного института, – застольное пение было делом привычным. Пели советские песни, в основном довоенные и послевоенные; слушали записи Окуджавы, Кима, Галича, Высоцкого, пели вместе с ними. В этой застольно-песенной обстановке и возникло желание спеть свои собственные, «личные песни – об общей бездне».

К тому времени я уже сочинил одну песню – «Пишет вам Маевский, пишет вам Журавский». О вводе войск в Чехословакию. Песня оказалась подражательной – в духе Высоцкого, да и певец из меня был – так себе. А вот Липский хорошо играл на гитаре и пел хорошо: «Свеча горела на столе, свеча горела». «А ты попробуй, – сказал я однажды Липскому, – спеть что-нибудь своими словами. То есть – моими». Вот мы и попробовали. Не верится, что с тех пор прошло 43 года.

Признаюсь, что мне, автору слов, слушать эти песни трудно. По причине невозможности исправить многие слова. Ибо из песни, как говорится, их уже не выкинешь. Поэтому-то я и предпочитаю к этим песням не возвращаться. Невыносимо выслушивать сотню плохих строчек, чтобы выслушать затем несколько хороших. Каких? Ну, например:

На одной стоит ногеКонь, идущий буквой «ге».А на трёх ногах стоитТео-тео-о-долит!

Или:

Я там был, и вы там были,но на полпути свернули.Только омут замутилии над омутом сверкнули!

Не помню, чтобы мы за столом пели хором Дилона, Битлов (кроме «Yellow Submarin») или Саймона с Гарфанкелем (Гарфункелем – так мы его дразнили). Хотя их песни также вдохновляли нас на сочинительство. И – песни Рахманинова, например «Песня разочарованного». У нас – «Песня разочарованного идиота». И – песни Мусоргского. В одной нашей песне про Мусоргского пелось: «По нему всему видать, что, видно, это – очень скромный человек» (Модест). Затем: «По его лицу видать, что, видно, это – очень грустный человек» (портрет кисти Репина). И: «По его глазам видать, что, видно, это – очень страшный человек» («Песни и пляски смерти»).

Нашему совместному сочинительству сопутствовала территориальная близость Сретенки Липского и моей Неглинки. И – родственная служба наших родителей.

Наши с Андреем отцы были кадровыми военными, прошедшими всю Великую Отечественную войну и в частности – Финскую, где мой отец был танкистом, а дядя Женя Липский – автоматчиком в белом маскхалате. Не исключено, что их пути пересекались – там, в Финляндии, в 39-м.

Однажды я предложил дяде Жене такую гипотетическую картинку: дядя Женя вместе с другими, такими же, как он, автоматчиками, бежит на лыжах вслед за нашим танком.

– Ребята! – умоляюще кричит дядя Женя танкистам, и в их числе – моему отцу, водителю танка. – Возьмите нас на борт! Ну что вам стоит?!

– Беги, беги! – отвечает мой отец. – Нельзя, чтобы пехота наши смотровые щели загораживала!

Дядя Женя сказал, что тогда, в Финляндии, всё было с точностью до наоборот: автоматчики бежали прочь от наших танков, потому что танки горели и трещали, как «сухие ёлки»!

Как-то пришлось мне бежать на лыжах вместе с дядей Женей и Андреем Липскими – по заснеженным просторам пансионата «Клязьма». Бегу, чувствую, что не моё это дело – лыжи. А те – Липские – ну точно как автоматчики в Финляндии. Несутся как угорелые.

Несмотря на то что певцом я был никудышным, однажды мне всё-таки пришлось спеть на широкой публике – по замыслу режиссёра Юрия Степановича Чулюкина («Девчата», «Неподдающиеся», «Королевская регата»).

Тогда (в 1963 году) я играл в его телевизионном спектакле «Волшебная шкатулка» по мотивам повести Короленко «Дети подземелья». Трактирный мальчик за мытьём посуды поёт о своей безрадостной участи. Спектакль шёл в прямом эфире, но пел я под фонограмму – свою же собственную. Песня записывалась на Пятницкой, в Центральном доме звукозаписи. Автор слов – Ю. Чулюкин, композитор – А. Островский («А у нас во дворе»). Он же, Аркадий Ильич Островский, дирижировал оркестром и одновременно играл на рояле и в особо лирических местах – на клавесине. Я пел: «На дворе бывает дождик, и теплее жить в дому. Очень плохо, очень плохо человеку одному». Среди прочих запомнилась строчка: «Изловить бы мне синицу – не отдал бы никому!» Ну и припев: «Очень плохо, очень плохо…» Песня замолкает – в трактир входит роскошный бродяга (артист Яковлев), весёлый фокусник…

До сих пор пребываю в ужасе от этой экзотики: в 1987 году Юрий Степанович Чулюкин трагически погиб без объяснённых обстоятельств – в Мапуту, в Мозамбике.

Вспоминаю домашний театр на квартире у художников Димы Константинова и Лены Андреевой. Игралась пьеса «Репа» моего сочинения. Липский как действующее лицо («Пёс») поёт: «Репа – источник жизни и света, репа – метафора гроба и склепа! Репа – сжигает сердце дотла, у Репы – мохнатая сверху ботва!»

«Пёс» и «песня» – эти слова мне давно хотелось соединить в каком-нибудь литературном виде, подчеркнув их поэтическое родство. От таковой затеи остался один лишь мой рисунок на папке с песенными текстами: пёс воет на луну. Похожий по сюжету рисунок я наблюдал на крышке нашего трофейного патефона «Victor» – у граммофонного раструба сидит пёс, слушающий голос, оттуда исходящий. «His Master’s Voice».

До 1988 года песни исполнялись в домах друзей, в мастерских художников и однажды – на сцене Правления Союза художников СССР на Гоголевском бульваре. Затем, уже в составе поэтической группы «Альманах», наши песни вышли на широкий простор всамделишных театральных площадок – Театра им. Пушкина, ДК Зуева и Театра кукол на Спартаковской.

Об их ненамеренной театральности скажу, что да, во многих песнях имеются свои кулисы, задник, вертящаяся сцена и dues ex machine.

Некоторые песни после долгой над ними работы выкидывались в мусорную корзину. Оттуда, из этой корзины, до меня до сих пор доносится одна, самая навязчивая и ненавистная мне строчка: «Меня пугают все мои знакомые: – Нас одолеют скоро насекомые!» И – к сожалению, строчка, актуальная до сих пор: «И даже тот, кого не понимают, при встрече мне руки не подаёт».

Наша первая песня была написана в 1970 году, а последняя – в 1988-м. Получается так, что возникли эти песни в период безнадёжного застоя, а иссякли в разгар перестройки, дарующей надежды.

Не нравится мне такая зависимость.

«Но Бог судил иное».

Паровая баллада

Это кто кричит усат:«Стоп, машина, стоп – назад,Впереди предательские мели!»Кто на мостике орёт:«Стоп, машина, стоп – вперёд!»Кто такой сердитый и умелый?Это я веду машину,Капитан неустрашимый,Это руки мои сжимают медный штурвалКто там огибает взрыв,Стоп, машина, стоп и вкривь —Кто это исторг огонь из палки?Кто брони таранит кость,Стоп, машина, стоп и вкось —Кто это горит в могучем танке?Это я веду машину,Командир неустрашимый,Это я в несгораемом шлемеВ танке сижу!Вот над облаком взвились —Стоп, машина, стоп и ввысь —Два крыла из лёгкого железа.В три погибели согнись —Стоп, машина, стоп и вниз —Головою в сердцевину леса.Это я веду машину,Я пилот неудержимый,Это мой бесподобный штопорВидит лесникБудем мёртвы, будем живы —Вечно водим стоп-машиныМы диктаторы медных железокПесню поём:Глубоко в сырой могилеСлавим мы машинный парСамовар – наш перпетуум-мобилеГолова – наш лучший самовар!

Товарищ подполковник

– Товарищ подполковник,Разрешите обратиться:Над казармою летаетОбезумевшая птица.Птица гадит на фуражкуБесподобного кумира —Что же делать?– Не робей, ребята, смирно!Иванов, наполнить фляжку,Панасюк, умыть кумира,Эй, кумир, сменить фуражку.Не робей, ребята, смирно!– Товарищ подполковник,Разрешите обратиться:Товарищ подполковник,Разрешите похмелиться —Птица гадит на продукты,Провианты все протухли! —Что же делать?– Не робей, ребята, смирно!Иванов, во имя мира —Объявить войну войне!Почему кумир в говне?!Панасюк, тащи обоймы!Не робей, ребята, вольно!– Товарищ подполковник,Вы мне служите папашей,Я всегда Вам рад стараться,Но, товарищем пропахший,Я прошу в родном строю:Разрешите обосраться! —Я Вас жутко обожаю…– Что же делать? Разрешаю.Я тиранил вас довольно.Не робей, ребята, вольно!Наш кумир – не Бог, не витязь —Все, кто хочет, – обосритесь!

Парад

Взял меня однажды фатерНа парад, холодный шпацер.Мы шагаем утром раноВдоль по красной ноябрине.Слева папа, справа мама,Я иду посередине.Вот самолёты, летят сами, самиВот пулемёты, метят пулю, пулюНу а я, как этот самый,На параде рядом с мамойЗабираюсь на папулю, вижу чёрточку любуюВижу я, сыночек мамин,Пехотинцев, моряков.Машет нам рукой БулганинИ товарищ Маленков.Я взрослею, тяжелею,Успеваю много знать,Книзу гну отцову шею,Вижу крохотную мать.Чу, военная музыкаЧу, гитара, чу, баянС нами Суслов и Громыко,Ворошилов, МикоянВот самоходки, ходят сами, самиВот минометы, метят мину, минуМой отец, как этот самый,На параде рядом с мамойШею гнут в угоду сыну, шею гнут в угоду сыну.Я взрослею, тяжелею,Обретаю твёрдый вид,Папа тащит к мавзолею,Сын уйди-уйди пищит.Мы ушли одной колонной,Мы несли навеселеНаш венок вечнозелёныйПогибающей семье.Вот бронтозавры, заврят бронто, бронтоВот саламандры, мандрят сала, салаФатер мой вернулся с фронтаМутер с ним судьбу связала.

Японский городовой

В городе МосквеЯ живу ей боВ самом центре миРазве это плохо-хорошо?Но около мэнэЁ, Кэ, Лэ, Мэ, НэЯпонский бог, городовойЖивёт чужойПод ёлкой-палкой в шапке Дед МорозаОн палит палочки духовныеВидать ему наскучили раскосыеВидать ему претят индусы босыеВот и сбежал он к чёрту на рогаЕго японская хибараЕго индийская короваЕму отсюда только дорогаИздалека ему хибара дорогаХайдарабадская короваА я всегда москвичЁ, Пэ, Рэ, Сэ, ТэТыщу лет живув СССРА около мэнеЁ, Кэ, Лэ, Мэ, НэЯпонский бог, городовойЖивёт как свойЕго во время похорон гигантаХвостом задели черти лобныеС тех пор он носит шапки неудобныеС тех пор он носит туфли элегантныеИ в каждом новом старится годуЕго сибирскую мур-муркуЕго Неглинную ПетровкуЕго соседку ФаридуОбнимет он, имеющий в видуХайдарабадскую коровкуПрячет он в бельёДеньги облига —Жжёт в уборной га —зетку «Ё моё»Йоко ё моёХаджимэ аумМанэ падмэ хумЁ, ка, лэ, мэ, нэА ё, ка, лэ, мэ, нэШейх ДжавахарлалКришна Айюб-ханФуми НосаванХомейни РезаБхух, Бхувах и СвахЙдамдаршам-омХиранья гарбха.

Хек серебристый

Не дождусь я к ужинуХека серебристого, —Не простясь с супругою,Ухожу я из дому.Вижу, выйдя из дому,Липу деревянную.Речку водянистую,Веру Веремеевну.Вижу ёлку хвойную,Небо атмосферное,Снова малахольнуюВеру Веремеевну.Ой, равнина плоскаяВсюду перевидена,Крикнул я на господа:Где же ты, действительно?Ушли годы прожиты,Пришли годы нажиты,Где ж ты был, ну что же ты?Где же ты, ну как же ты?Я вернулся к суженой,Та кричит мне: бестолочь,Где тебя, о боже мой,Черти носят, господи?Глянь-ка в очи истине:Дни уходят прожиты.Где ж ты был, единственный,Как же так, ну что же ты?Я с тобою мучитьсяБольше не намерена.Пусть тебя разлучницаКормит Веремеевна.Глянь: остыл мороженый,Хек, тебе положенный,Как же ты, о боже мой,Надоел мне, господи!Надоел мне, господи,Хуже хека хренова,Хуже хека сладкого,Хека серебристого.Хэк хабуи квэ дикси,Хэк хактэнус[1].

Баллада о Басаврюке

Красным летом на полянеДеревенщики-селянеТравы косят, ветки жгут,По ночам коней пасут.Там покой, раздолье коням,Но на выпасе покойномБесноватая кобылаНос папаше перебила.Бесновата, бесновата,Лошадь, ты не виновата:Басаврюк в тебя залез —Бьёт твоим копытом бес,Красноглаз и краснорук,Бьёт копытом Басаврюк —Призрак с носом перебитымЗемлю роет, бьёт копытом.Я, коней на воле не видавший,Не пойму, в связи какойНос мой, как и у папаши, —Перебитый и кривой.Бесноватый, бесноватыйТы, отец, не виноватыйВ том, что я с рожденья росБезнадёжно кривонос.Басаврюк! Виновен тыВ том, что я острю осинуИ в прохожем узнаюСпину страшную твоюИ уродую чертыНеродившемуся сыну.Чумовые бесноваты.Дети, вы не виноваты.Это мститель Басаврюк,Красноглаз и краснорук,Сам палач и сам казнимыйЗемлю роет, бьёт осиной!Я весь изрыт, и нет на мне лица.Пусть кто-нибудь мои следы от оспыНесёт, как я носил обличие отца.Пусть от чумы умрёт потомок прямоносый,Пускай взойдёт трава, и земляки взойдут,И снова на поляне летом краснымСеляне ветки жгут, смеются и пасутПокойный скот на выпасе опасном.

Дума о Дрокине

Издав победное «ура»,Восходит Дрокин на бугорИ вдаль кидает синий взор.Но прежде видит комара.Комар кусает кончик носаПод небом вольным и широким.Готовится к удару Дрокин,Глядит на лоб и видит косо:     Шагал отец подобно многим,     Необходимый как Спиноза,     А рядом с ним дитятя Дрокин,     В глазу родительском заноза.     Слезится малолетний сын,     Он рвётся прочь из рук колосса,     Канючит, тянет под колёса,     И гнев его необъясним.     И блажь его неисправима:     Пугает Дрокина витрина,     Чарует вытекший бензин.     Вот урна, веселя, дымится,     На свалке гниль, распад и гарь,     А под булыжником мокрица.     Ботинком, купленным на вырост,     Дитятя ковыряет сырость —     Ответь, отец, скажи на милость,     Куда скользнула эта тварь?Исчадье горя и мороки,Однажды оборотень ДрокинЗамечен в позе кровососаНа шее рыжего Барбоса.А вот он в облике БарбосаИ сам кусает кровососа.     А в девять, утомлённый, спит,     Он спит как все, капризный мальчик.     Но перед ним узор маячит,     А за спиною тень висит.     И страхи падают, пушисты.     Шпион к большой стене прижат.     Но вот со всех сторон спешат     К нему на выручку фашисты.     Они летят из-за горы,     Они сбивают самолёт.     Трещат и движутся миры,     И Дрокин тянется под лёд.     Он подо льдом увидит ряску.     А вместо действия развязку,     В прологе мёртвого коня,     А в эпилоге снова сказку.Тут в каждом черепе змея,И всё подчинено искусству.Себя на грудь отца склоня,Уходит мама в зеленяПод необъятную капусту.     Итак, носитель комара     Глядит себе на кончик носа.     Не убивает кровососа     И дальше не идёт с бугра.     Он в жизни обогнал искусство,     Нет, не его ладонь мокра.     Ему, ему легко и пусто.     Ему легко и пусто.     Он ожидаемый удар     Не совершит наперекор.     Пускай сожрёт его комар,     Пускай раскроется бугор!

Великомалоросская шуточная песня «Эй, касатка, выйди в садик»

Едет хлопец на лошадке,За плечами ружьецо.А в окне его касаткиСветит милое лицо.– Эй, касатка, выйди в садик,Посидим в последний раз.– Ой, боюсь тебя, касатик,Ох, отец погубит нас.– Не томи, душа-девица, —Покажись, да и прощай,Только к ручке приложитьсяДай, родная, дай, дай, дай!Отвечала дева тихо,Свеся пальчик из окна:– Ну, прощай, не помни лиха,На, любимый, на, на, на!Вот мой пальчик и ладошка,Я зажмурила глаза —Хлопец деву из окошкаВытащил за волоса.Их несёт лихая сила,Сила лёгкая несёт,Дева хлопца окрутила —Хлопец деву умыкнёт!Ускакали, в траву пали,И до самого утраДеве шишки спину мяли,Хлопца ела мошкара.Обстрекалися крапивойДа в осоке посеклисьИ дремотою счастливойПо поляне растеклись.Дева большего желала,Хлопец лучшего хотел,И душа их улеталаЗа положенный предел.Вот родитель оскорблённый,Неприкаян и уныл,Выйдя вон из тьмы зелёной,Всю поляну заслонил.Он сказал: «Я с дочкой лягу,Уступи-ка старику,А тебе, казак, корягуЯ лошадкой нареку».Хлопец наш, рассудком тронут,На болотный сев пенёк,Ускакал глубоко в омут,А старик с девицей лёг.Дева батьке улыбнуласьИ, не раскрывая глаз,Издалёка встрепенулась,Издалёка поднялась.Тень другую тень ласкала,И, покинув свой предел,Тень молодчика скакала,Взяв обоих на прицел.Он скакал не на лошадке,Нет у хлопца ружьеца,Он стрелял поверх касатки,Мимо старого отца.Я там был, и вы там были,Но на полпути свернули —Только омут замутилиИ над омутом сверкнули.

Эстонскому другу

Даже если ты разут —Ты, как я, двуног – не так ли?На одной ноге живутТолько аисты и цаплиНа одной ноге живётИз учебника мужикОн себе затылок жмётОн от ужаса дрожитНа одной стоит ногеКонь, идущий буквой «ге»А на трёх ногах стоитТео-тео-о-долитЗвери все четвероногиБез ноги идут миногиО пяти ногах звездаО шести – любая мошкаО семи ногах – не знаО восьми ногах – паукА далее идет сороконожкаЗа ней стоит эстонский хорКрай озёрный многогласноМногоногий славит хорКаждый выглядит согласноС видом жителей озёрВсе эстонцы петь озяблиБосиком и налегкеСловно аисты и цаплиНа одной стоят ногеТам и ты стоишь разутИ покорен двум ногамТо одну сгибаешь тамТо другой ступаешь тутТут и я живу обутНо покорен двум ногамТо одну сгибаю тутТо другой болтаю там

«Все влекётся, и все влекут»

Бабушка-лапушкаПонесла от дедушкиПонесла от дедушкиПироги-котлетушкиПряники-конфетушкиДед не хочет кушатиОн сытее лошадиСединою убелёнВ тётю Катю дед влюблёнКушай пряник, бабушка,Кушай пряник, бабушка,Бабушка-жабушкаМамочка-лапочкаПонесла от папочкиПонесла от папочкиРасписные тапочкиБудет темна ночечкаТятя тапок хватитсяКолыхнет сыночечкаТот орать закатитсяДа помешает тятенькеА тятя хочет спатенькиА тятя хочет спатенькиНа соседке КатенькеВот какие пироги – тётя Катя помоги!Вот они конфеты, пряники, блиныВсе мы здесь раздеты – ходим влюбленыГоворят, у тёти Кати по ночам плывут кроватиТетя Катя, можно к вам покататься по волнам?Всем почётно, всем приятно плыть на лодочке ПриапаВозвышайся дух и крепниВозлети куриный пух с тётей Катею на гребнеИз перинок и подухНам тогда укажет ПотосРаспуститься в позе ЛотосКошка скажет и собакаМышь укажет и медведьСозревать под Знаком РакаИ в огне любви кипетьТак неистово и жаркоСможет так с тобою, Кать,Так ужасно крепко спатьТолько я лишь и ПетраркаПетрарка крепко связан с ДантеИ трубадурами ПровансаИ я цепями арестантаК цепочке этой приковалсяИ помня о любви и миреВ плену согласий мировыхНас избивали конвоирыКогда мы избегали ихУ тети Кати я просить не устануTutti tirati sono e tutti tirano