Гетманич Орлик

Днестром за 10 лет (1776-1786) московские пришельцы присвоили 4,5

миллиона десятин земли.

Теперь нетрудно понять, почему в ожидании такого щедрого гонорара, а

на современном сленге – дерибана, московская верхушка, жирно облизываясь,

вешала и распинала на крестах наших людей и пускала плоты с телами по

тихому течению Сейма, к Десне и дальше к Днепру – человеческий ужас

должен был стать в помощники грабителям.

Отчего же Меншикову все сходило из рук? Вместо ответа читателю (пусть

простит!) предлагаю довольно объемную цитату из сайта http:/Lib.rin.ru, с. 7.

«Чем объяснялась снисходительность Петра? Только ли

сентиментальными воспоминаниями о юности, о походах и совместных

ратных трудах? Екатерина, конечно, заступалась за Александра

Даниловича, но с тех пор, как Петр поймал ее на супружеской неверности,

слово императрицы значило не так уж и много… В народе, правда, ходил

слушок, что Петр все прощает фавориту за то, что находится с ним в

противоестественной связи. Слух этот, кстати говоря, получил косвенное

документальное подтверждение – сохранилось так называемое «дело

каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского». Этот

каптенармус в 1702 году проезжал как-то мимо дома Меншикова со своим

родственником, который спросил его: отчего это Александр Данилович так

богат и за что царь к нему так милостив. Бояркинский, усмехнувшись,

31

ответил: «За то, что царь живет с Александром Даниловичем блядно».

Вскоре родственники поссорились и, как в России часто бывает, на

каптенармуса поступил донос – от того самого родственника. Доноситель,

кстати говоря, под пытками свой донос подтвердил и благополучно умер в

тюрьме, а Бояркинского сослали с женой и детьми в Азов, разжаловав в

солдаты. Это было очень странно, потому что по практике того времени

за хулу на государя наказывали много круче – либо смертной казнью, либо

отрезанием языка. А Бояркинского просто сослали… Странно…

Как бы там ни было, а к смерти Петра 28 января 1725 года

светлейший дотянул. После смерти Петра на престол взошла Екатерина І,

и это событие стало пиком в карьере неугомонного князя – фактически вся

власть в стране попадает в его руки – те самые, которые хорошо помнила

Екатерина, которую когда-то Меншиков взял как военный трофей, а позже

уступил Петру…

Историк Ключевский так писал о том периоде: «Когда в лице

Екатерины I на престол явился фетиш власти, они («Птенцы гнезда

Петрова» […]) почувствовали себя самыми собой и трезво взглянули на свои

взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране: они

возненавидели друг друга, как старые друзья, и принялись торговать

Россией, как своей добычей. Никакого важного дела нельзя было сделать, не

дав им взятки; всем им установилась точная расценка, с условием, чтобы

никто из них не знал, сколько перепадало другому. Это были истые дети

воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, с

его презрением законности и человеческой личности, с преступлением

нравственного чувства».

Деятельность светлейшего в последовавшие за смертью полтора с

небольшим года прекрасно иллюстрировала народная поговорка: «Отчего ж

не воровать, если некому унять». В 1724-1727 годах Военная Коллегия,

которую возглавлял генералиссимус Александр свет Данилович, получила с

крестьян 17 миллионов рублей, а на военные нужды было израсходовано

лишь 10 миллионов. Куда делись остальные семь, да еще поступившие за

прошлые годы недоимки – тайна, мраком покрытая…

Богатства Меншикова были огромны… В этот период он отсылает в

Москву часть драгоценностей и денег – для их перевозки потребовались

шесть (!!!) сундуков… Вотчины князя по площадям не уступали

территориям некоторых государств, таких, например, как Германия…»

А погорел генералиссимус Меншиков (кроме «академика», вор-

царедворец частью интригами, часть подкупом сумел получить и это звание)

почти на мелочи. Уже при Петре ІІ купцы подарили совсем юному императору

роскошное блюдо с золотыми монетами, однако к царю ни блюдо, ни монеты

не дошли – приклеились к липким рукам «академика». Петру ІІ, конечно,

доложили, и грянул императорский указ – арестовать генералиссимуса. Вскоре

вышел и другой указ, по которому Меншикова лишили всех чинов и наград, а

также конфисковали его имущество.

32

Уже в ссылке, в Березовом, сибирской глубинке, перед смертью он

скажет детям: «Здесь, в удалении, любезные дети мои, познал я, что есть

закон и есть разум, которые не сопровождали меня в дни моего

благоденствия».

Запоздалое раскаяние палача…

33

«За тебя Господь покарает Россию…»

Cтанислав Лещинский, экс-король Польши, стоял у окна и задумчиво

смотрел в даль, на восток, где за кислыми осенними туманами, хмурыми

сердитыми тучами невесть как далеко была капризная и неприязненная, но

такая овеянная мечтой Варшава.

– Капитан шведской гвардии Бартель! – по-военному с нажимом доложил

молодой мужчина, переступив порог. – Прибыл по Вашему приказу.

– Садитесь, капитан… Орлик, – с усмешкой обратился к офицеру

Лещинский и оценивающе измерил взглядом. – Мне о вас кое-что докладывал

французский посланник маркиз де Монти, имею устные рекомендации от

большого Примаса Речи Посполитой, брата коронного гетмана Теодора

Понятовского, знаю мнение киевского воеводы князя Иосифа Потоцкого… Не

буду лукавить: ваше будущее путешествие вместе со мной связано с немалым

риском. Риском для жизни.

Лещинский уперся взглядом в Орлика, взгляд этот был твердым,

казалось, даже пружинил, будто испытывал гостя на прочность.

– Воин, который взял в руки оружие, должен выбирать: сабля или страх.

– Тогда почему же согласились, капитан, на это опасное путешествие?

Может, в деньгах нуждаетесь ?

Искорка иронии промелькнула в глазах Лещинского, вспыхнула и так же

внезапно погасла: Лещинский имел подробнейшие сведения о Григории

Орлике. В письме к его зятю, королю Франции Людовику XV, посол в Польше

маркиз де Монти писал: «Сам Господь Бог послал нам господина Орлика. Как

только его впервые увидел, я понял ценность этого человека. Григорий Орлик

отважный старшина, владеет разными языками, польский и немецкий знает

так хорошо, будто родился в этих странах. Ему хорошо знакомы вся южная

Германия и Польша».

– Жизнь, к счастью, не измеряется ни флоринами, ни золотыми.

– А может, капитану по сердцу пришлась какая-нибудь благородная

барышня, и теперь дело совсем за небольшим – красивое поместье где-нибудь

в живописном уголке Речи Посполитой, – лукаво щурился экс-король. – Можно

придумать, выделить что-то из того, что враги мои делили и не доделили… -

добавил после паузы уже с горечью.

– Я здесь не ради поместий, Ваше Величество.

– Тогда почему голову подставляете, капитан? Я вам не сват, не брат, не

родня – человек без причины ничего не делает. В конце концов, – посуровел

Лещинский, – если я не возьму в толк настоящих мотивов вашего риска, то

просто буду бояться отправляться с вами в такую дорогу.

– Я ни в чем не нуждаюсь, кроме как в исторической справедливости.

– А это что за монета такая – «историческая справедливость»? -

растягивая слова, перекривил гостя Лещинский. – И какой королевский двор ее

чеканит?

34

– Смею думать, при дворе ее величества Судьбы. Историческая

справедливость требует возвратить вашей венценосной особе польскую

корону, которая отобрана незаконно.

– А вам то что из этого, какой-такой навар, капитан Бартель? – ирония

Лещинского перерастала в плохо скрывемую злость. – Вы же даже не поляк,

простите, чтобы этим проникаться.

– Я почему-то загадал: если сбудется эта справедливость, то должна

осуществиться и другая – теперь уже в истории моего края.

– И в чем же тут загадка?

– Возвращение гетманства на Украине моему отцу Филиппу Орлику.

Экс-король тяжело откинулся на спинку кресла и как-то странно

передернул плечами, будто хотел сбросить с них то, что раздражло его и

тяготило.

– Достойная монета, мой капитан. И чеканенная при дворе уважаемом.

Вот теперь я уже спокойно буду отправляться в неблизкий наш путь. Идите, о

времени отъезда и обо всем другом вас уведомят.

Лещинский еще долго ходил по кабинету, будто собрался его таки

перемерить шагами, и мысли его неслись снова на восток, снова к Варшаве и

даже дальше, мысли почему-то заняты были человеком, который принес ему и

его отчизне больше всего зла, – Петром Первым.

Станислав Лещинский вспоминал русского императора не столько из-за

обиды – после катастрофы под Полтавой, потеряв королевскую корону, он

вынужден был выехать из Польши во Францию, и не столько из-за желания

неудовлетворенной мести – весной 1711 года польский военный отдел

Потоцкого посылал на помощь войскам Филиппа Орлика, чтобы освободить

Гетманщину от московской орды, но намерениям этим не судьба была

осуществиться. Вспоминал Петра даже не из-за злорадства – московского

императора давно черви сгрызли, а он, Станислав, жив и еще может

реализовать новые планы. Скорее думал о покойном враге с каким-то

несогласным удивлением: почему польские старшины, старшины Ивана

Мазепы и Филиппа Орлика, которые обучались в лучших европейских

университетах, прошли военную подготовку при именитейших королевских

дворах, владели многими языками, в конце концов, закаленные в нелегких

битвах, в которых отмечались настоящей, а не показной храбростью, так вот,

почему они не оказались сильнее московских старшин? Неужели культура,

образованность и рыцарство всегда беспомощны перед хамством,

бескультурьем и варварской дикостью, как может быть беспомощно культурное

растение перед тучами дикой саранчи?

Уроженец Львова, Станислав Лещинский хорошо знал менталитет и

польского, и украинского народов, их сильные и слабые стороны, но

неизменно верил в стойкость их душевного костяка, в упорство и чистоту духа.

А может, дело в государственном устройстве? Как обеспечить вольность для

народа и вместе с тем крепкие государственные устои? Какую-то долю этих

мыслей он излагал сейчас в книге «Свободный голос, обеспечивающий

35

свободу», в которой писал о необходимости реформы для укрепления Речи

Посполитой. Книга была уже почти завершена.

В душе Станислав Лещинский в поражении украинцев и шведов под

Полтавой, ставшей и его личным поражением (нашествию противостояло

немало поляков), винил в значительной мере Карла ХІІ. В России, в глубоких

Петровых тылах, как раз вовремя разгорелось и грозило стать неугасаемым

восстание Булавина. Оно ширилось с невероятной скоростью: как при

настоящем пожаре внезапно срывается ветер и пламя с треском, с

негаданным еще недавно и внезапным вихрем мчится со скоростью арабского

скакуна, охватывая и безжалостно пожирая все вокруг. Лещинский думал, что

шведский король мог воспользоваться моментом, не затягивать генерального

сражения, ударить стремительно по напуганному бунтом и растерянному

Петру. Вместе с тем Карл ХІІ проявил неоправданное великодушие, дал

возможность из монаршей солидарности подавить бунт простонародья,

надеясь на такое же благородство московского императора. Черта с два!

Здесь не Версаль – здесь Восток, здесь особая арифметика азиатского

коварства.

Станислав Лещинский о Петре І знал много – при европейских дворах

смеялись, изумлялись, приходили в негодование и… вместе с тем приходили в

ужас от московского царя. И что приметно: уточняя эти пересуды, он редко

наталкивался на преувеличения, скорее наоборот. Лещинский был уверен, что

со временем этот ужас и грязь, которая сопровождала его восточного врага,

выплеснется за пороги королевских дворцов и, как бы ни прятали правду

придворные русские историки, люди будут знать обо всем – от скандального

«большого посольства» молодого царя, который выставил на посмешище

Россию – к позорной смерти от венерической болезни.

…Прошли столетия, и в самом деле все выплеснулось: на страницы

солидных монографий историков, в радиоэфир, на полосы

незаангажированных журналов и газет, пошло кочевать страницами книг.

Одно из первых ведер нечистот в лицо России Петр выплеснул своим

«большим посольством». Официоз в продолжение нескольких столетий

выдавал его за весьма революционную штуку – дескать, царь учил в Европе

погрязших в азиатчине земляков. А вот как ныне (08.09.2002 года) повествуют

об этом историк Московского госуниверситета Дмитрий Зелов и журналист

Елена Ольшанская. Фрагмент из передачи «Великое посольство» на радио

«Свобода»:

Дмитрий Зелов: «В Англии он нашел то, чего искал – нашел уже

непосредственно точную науку, основанную на теоретических расчетах,

основанную на чертежах. Но здесь чувство меры ему изменило. В Дэпфорде

Петр поселился в доме члена английского научного общества Эвелина. Но

Эвелин в этот момент сдавал свой дом адмиралу Бенбоу. Адмирал Бенбоу

нехотя уступил достаточно хороший и приличный дом Петру и его свите.

После нескольких месяцев пребывания, когда уже русские оставили этот

36

дом, адмирал Бенбоу, увидев свои владения, пришел в ужас. Этот факт

достаточно мало известен. Если крупные историки, такие как, скажем,

Богословский или Ключевский, не могли обходить его вниманием, они

старались писать об этом факте по минимуму, либо рассказать о том,

что, возможно, просто Бенбоу хотел поживиться за счет казны и

приукрасить то, что осталось. А что же реально было? Реально

английские газоны, которыми так славится Англия, трава была стерта до

земли. Более того, были поломаны все садовые деревья, была поломана

ограда, полностью были испорчены стекла в доме. По воспоминаниям

английских современников, Петр со своими друзьями устраивал катание по

газонам на садовой тачке на скорость».

Елена Ольшанская: «После отъезда Петра хозяин дома в Дэпфорте

подал жалобу властям, перечислив все поломки и потери в доме. Кроме

уничтоженного сада и разбитых окон, речь шла о сожженных в каминах

дорогих стульях, загаженных, прожженных драгоценных коврах, изодранных

обоях, испорченном и порванном постельном и столовом белье,

простреленных и проколотых картинах, разбитых каминах… Король

Вильгельм безропотно заплатил хозяину 300 фунтов. Он и сам однажды

посетил Петра в этом доме, где на него напала обезьяна – любимица

Петра. Царь спал в одной комнате с 4-5 людьми, при нем был шут. Когда

вошел король Вильгельм, астматик, несмотря на холод, он попросил

открыть окно: воздух в дом был ужасен».

А вот как вел себя император не в далекой и чужой Англии, а ближе, в

«братской» Беларуси, с «единокровными славянами». Следует обратиться к

обширной цитате, так как она убедительно свидетельствует о духовных

наследниках Петра І, их деяниях спустя столетие, их отношении к «меньшему

брату», независимо белорус то или украинец. Читаем Игоря Литвина

«Затерянный мир, или Малоизвестные страницы белорусской истории»:

«Время нахождения российской армии в Полоцке трудно назвать иначе,

чем оккупацией. Летом в Полоцк прибыл царь. 29 июня 1705 года он

отмечал там свои именины. На следующий день, из этого «домика Петра

Первого», по обыкновению нажравшись водки до скотского состояния, «их

величество» вместе с Меньшиковым направились в Софийский собор,

принадлежавший униатам.

Вместе с несколькими офицерами Петр и Меньшиков ввалились в

храм. В это время прихожан там не было, молились лишь шестеро

униатских священников и монахов. Даже в русских храмах дикарь не снимал

головной убор, а в униатских и подавно. Петр прервал службу и потребовал

провести для него и собутыльников экскурсию. Викарий Константин

Зайковский вынужден был подчиниться. Возле иконы униатского святого

Иосафата Кунцевича, к которому царь питал особую ненависть, Петр сбил

с ног Зайковского, начал бить его тростью, а потом рубить саблей.

Меньшиков одним ударом палаша убил проповедника Феофана

37

Кальбечинского, принимавшего причастие. «Беря пример с разъяренного

хозяина, офицеры зарубили регента соборного хора Якуба Кнышевича,

отцов Язэпа Анкудовича и Мелета Кондратовича. Святые смотрели с икон,

как по храму плывет кровавый ручей. Старого архимандрита Якуба

Кизиковского царевы слуги забрали в свой лагерь и всю ночь пытали, требуя

выдать, где спрятана соборная казна. Утром его повесили. В петле

скончался и викарий Зайковский. Спастись от коронованного палача удалось

лишь Язэпу Анкудовичу – его посчитали убитым» […].

В разграбленном Софийском соборе был устроен пороховой склад,

взорванный русскими накануне отхода из Полоцка 1 мая 1710 года.

Российские историки утверждают, что это произошло случайно. Тонны

пороха оказались в святыне случайно?

Можно было бы относиться к взрыву Софийского собора как к

досадному инциденту минувших времен, если бы ушло в прошлое

отношение русских к белорусам и их истории. Откроем «Новый

иллюстрированный энциклопедический словарь» 1999 года и найдем

информацию о Софийских соборах. Есть статья в Софии Киевской,

Новгородской, Стамбульской. Только о Софии Полоцкой почему-то статьи

нет. Дело здесь не в забывчивости. Софийский собор – это не просто

культовое сооружение, а символ равенства со Вторым Римом -

Константинополем. Разумеется, Третьему Риму – Москве это не по вкусу.

Тем не менее, София жива. Вот он, красавец собор – плывет над Двиной,

радуя глаза и души белорусов.

Следует отметить, что не только польские короли и русские цари

предпринимали попытки превратить Полоцк в захолустье из города -

символа единства и надежды белорусов. Когда-то огромный Николаевский

собор, под которым, предположительно, находятся замурованные в XIX веке

выходы из древних подземных ходов, украшал центр Полоцка. Теперь на его

месте находится магазин «Детский мир». Советские экскурсоводы

вздыхали, что война не пощадила собор. Интересно, с кем воевал

Советский Союз в 1962 году? Со своей совестью? Взрывы тогда звучали по

всей стране.

В результате полуторадесятилетней гонки по освоению космоса,

СССР вырвался вперед. Советское руководство отнюдь не благодарило

бога за удачный полет Юрия Гагарина, а наоборот, решило уничтожить

«пережитки прошлого» – храмы. Всевышнему потребовалось всего полгода,

чтобы сделать ответный ход и поставить Советский Союз на грань

ядерного уничтожения. Ракетно-ядерные потенциалы СССР и США во

время Карибского кризиса 1962 года соотносились как 1 к 16.

«Труд» Петра Первого по «развитию» России тоже не прошел для нее

бесследно. По разным оценкам, за годы его правления население России

сократилось на 15-50 %. Это при значительном увеличении площади

государства! Напомню, что во время Великой Отечественной войны СССР

потерял «всего» 10 % населения.

38

Одной из ярких иллюстраций полководческого «гения» Петра

является битва со шведами под Нарвой. В этом сражении десять тысяч

шведов наголову разгромили сорок тысяч петровских солдат. Из-за

большого количества бегущих людей, рухнули два моста, унося с собой

около 10 тысяч русских. Количество плененных было настолько велико, что

Карл XII, опасаясь за безопасность своих солдат, отпраздновавших

обильной выпивкой победу, приказал саперам восстановить один из мостов,

чтобы дать части русских возможность бежать из шведского плена.

А где же в это время был Петр? Накануне битвы, поняв, что его

ожидает поражение, он уехал в свои владения собирать новую армию. У

него даже не появилось мысли уклониться от заведомо проигранного

сражения, или хотя бы сменить невыгодную позицию. А зачем? В России

людей предостаточно. Солдаты старой армии были для него уже

покойниками. Оставленный ими командовать иностранный офицер-наемник

даже не мог говорить по-русски. Утром солдат разбудили, построили в

шеренги и погнали на бойню.

Свой низкий профессиональный уровень российская армия

компенсировала тактикой «выжженной земли», проводимой на белорусских

и украинских землях.

Меньшиков, отступая перед шведами, по приказу Петра Первого

уничтожал на своем пути все запасы продовольствия. То, что, кроме

десятка тысяч шведов, на голодную смерть были обречены сотни тысяч

белорусов и украинцев, Петра не волновало. В результате, украинские

казаки принимали не только шведские желто-голубые цвета, но и всерьез

думали о крещении в лютеранство».

Украинских авторов часто обвиняют во всех смертных грехах, как только

они попробуют непредвзятым взглядом посмотреть на сотворенных идолов

лжероссийской, извините, лжеистории. Нечего прибавить к отношению Петра І

к украинцам, без комментариев оставляем взгляд сквозь столетия белоруса

Игоря Литвина. А каков же Петр І среди ближайших ему людей? Неизвестно,

сумел ли бы даже Фрейд разобраться в психологии и садистских комплексах

«наследственного» царя-батюшки, а на самом деле незаконнорожденного, на

самом деле сына немца, придворного аптекаря (настоящее происхождение

почему-то стыдливо замалчивается).

Поэтому снова обратимся к цитате об отношении Петра І к Марии

Гамильтон, своей любовнице (вынесем за скобки какую-либо моральность

этого), отношение к двадцатипятилетней красавице, с которой император

делил кровать, которую лелеял и ласкал, которой говорил нежные слова.

Вот как описывает это Василий Володимиров, «Русская леди

Гамильтон»: «14 марта 1719 года в Санкт-Петербурге, при стечении

народа, русская леди Гамильтон взошла на эшафот, где уже стояла плаха и

ждал палач с топором, – Марии Даниловне, которой тогда было около

четверти века, должны были по приговору отрубить голову! На казни

39

бывшей фрейлины присутствовал сам Петр I. Он участливо простился с

осужденной, поцеловал ее и просил молиться за всех грешных, остающихся

на земле. Поднимаясь по ступенькам эшафота, Мария неожиданно

пошатнулась, теряя от страха сознание, и царь заботливо поддержал ее,

помогая сделать последний шаг к плахе. Палач грубо схватил красавицу за

волосы, заставил ее опуститься на колени, положить голову на плаху и