Гетманич Орлик

решившей разрешиться именно здесь. Гофмейстрина перед тем как искать

хоромы, прежде всего едет к Авроре Кенигсмарк. Речь ведется отнюдь не о

22

родах. Московская гостья убеждает графиню: пускай Войнаровский сдастся на

милость царя, и тот в знак доброй воли разрешит Андрею поселиться где бы

то ни было в Европе.

Озабоченность царского двора была понятна. В Европе назревал

громкий скандал. О диком нарушении Россией международного права

немедленно докладывали своим правительствам и монаршьим дворам

дипломаты Швеции и Голландии, Франции и Британии, Испании и Дании.

Почти все известнейшие газеты тогдашней Европы (французская «Gazettе de

France», испанская «Gaceta de Madrid», английская «The Moderator

Intel igencer», голландская «Gazett de Leyde», международное и чуть ли не

саме популярное тогдашнее издание «La Clef du Cabinet») с удивлением и

негодованием писали о беспардонном азиатском растоптании прав свободного

города.

Резкий протест высказал Стокгольм, требуя освобождения

Войнаровского как полковника шведской гвардии, французская дипломатия

призвала придерживаться христианских ценностей (еще чего захотела…). Вена

говорила о недопустимости нарушения международного права, тем паче, что

цесарь был номинальным владетелем немецких земель.

Ощущая мощную поддержку всех европейских дворов, имевшую для

Андрея куда больший вес, нежели императорское слово, он поступил весьма

неосмотрительно. (Хотя слово давала и беременная царица, не боясь греха в

такое время, и со временем сам Петр І, уверяя графиню Кенигсмарк).

5 декабря 1716 года Андрей Войнаровский соглашается на выдачу его

русским властям. Русский император оказался в самом деле хозяином своего

слова: как дал, так и сломал… Полковника двух армий, воина и дипломата,

знаемого в Европе политэмигранта, семь лет гноили в Петропавловской

крепости, а после этого еще два десятка лет «закаливали» в сибирских снегах,

в Якутии. И никто не имел права даже знать настоящего имени каторжанина -

еще одна азиатская «свинцовая мерзость» русского двора… Лишь случайная

встреча историка и исследователя Миллера последним отголоском дойдет до

цивилизованного мира, и Кондратий Рылеев напишет романтическую поэму

«Войнаровский». Напишет, а через несколько лет свободолюбивейшему

автору «именем императора» хотя и другого, но российского двора палач

накинет веревку на шею, и тело повиснет, вздрогнув, и закачается, как

качались повешенные украинцы, плывя по Сейму мимо пологих его берегов…

Однако трагедия семьи Войнаровских (никто не знает и во веки веков не

узнает, где могила Андрея) на этом не закончилась. Семья, которой

задолжали не в одной европейской столице, очень быстро оказывается в

материальном затруднении. Благодаря научному подвигу Альфреда Иенсена к

нам дошли письма жены Войнаровского Анны.

Ее имения на Украине царское правительство конфисковало, мать и

сестер подвергли заключению в Москве. Поэтому она слезно напоминает о

себе и деликатно – о необходимости отдавать долги шведскому королю в

праздничный первый же день 1718 года.

23

«Повелитель!

Ваше величество удивится, видя меня у своих стоп со слезами на

глазах в день, когда, по обычаю, все тешатся и радуются.

Это вовсе не значит, чтобы я не разделяла равно с наивернейшими

Вашими подданными счастья, которое они ощущают под властью Вашего

Величества; однако ж трудно иметь ясное чело, когда кто-то не имеет на

что выживать. После трехмесячного ожидания, очень долгого, если взять

во внимание мое положение, я стою перед окончанием года, но не вижу

конца моим несчастьям, и, когда бы я не имела твердой надежды, что Ваше

Королевское Величество помогут исполнению того обещания, каковое вы

были добры мне дать, то мне казалось бы, что новый год наступает лишь

для того, чтобы продолжить мои страдания.

Однако вопли моих покинутых детей удваиваются, нетерпение моих

неумолимых поручителей возрастает и собственная нужда гонит и

гнетет.

Смилуйтесь надо мною, Повелитель, и не допустите, чтобы я

поднялась от Ваших ног, не сменив слезы, которые выдавливает из меня

тяжелая нужда, на слезы признательности.

Ваше Величество дали знаки своей доброты людям, которые в

оправдание права на ласку могли ссылаться лишь на свою нужду, но я имею

помимо этого и другие титулы, которые должны склонить Ваше

Величество в мою пользу.

Я заканчиваю пожеланием счастья для священной особы Вашего

Величества, пожеланием тем более горячим, что длинный и счастливый

бег Вашей жизни является единственной надеждой для меня, покинутой

чужеземки.

Остаюсь и т.д.

А. Войнаровськи»

К величайшему сожалению, надежда семьи Войнаровских на

возвращение огромных долгов из шведской казны не осуществляется, как не

осуществляется и пожелание Анны королю долгих и счастливых лет: Карл ХІІ

вскоре умирает.

Королева Ульрика, как порядочный человек, начинает хоть и по чайной

ложке, но выплачивать долги, однако, по горькой иронии судьбы, эта выплата

подпадает под инфляционный обвал.

18 июня Анна Войнаровская пишет новое письмо.

«Гогспожа!

Ваше Величество были добры ассигновать мне сумму 500 плетов,

только бы помочь мне привести в порядок дела в моем затруднительном

положении; почтительнейше прошу не истолковывать это в худую

сторону, когда скажу, что сей небольшой суммы не хватило и в десятой

части для того, чтобы удовлетворить моих поручителей. Поэтому я

обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой оказать мне ласку и дать

такую сумму, которой бы хватило для этого. Правда, Ваше Величество

24

были добры и говорили выплатить мне 6.000 Muntecken, но, к сожалению,

те деньги в скором времени обесценились, так что, передав их

правительственным комиссарам, я понесла убыток на 4.000 талеров

серебряной монетой; по этой причине я вынуждена была продать свои

лучшие наряды, чтобы удержаться самой и прийти на помощь семье. Я

надеюсь, что Ваше Величество выкажет сочувствие моей беде и утешит

меня благосклонным решением.

Остаюсь и т.д.

Анна Войнаровски»

Приличные люди в приличной стране, хотя и бывает непомерно тяжело

(Карл ХІІ оставил после себя государственных долгов приблизительно на 20

миллионов шведских крон), но стараются держать слово, стремятся

выполнить хотя бы по частям свои долговые обязательства. Шведский сейм

постановляет платить Анне Войнаровской ежегодно 4 000 серебряных

талеров. Однако Анна на такую сумму не соглашается и пишет новое письмо,

теперь уже в адрес сейма.

«Мои господа!

Ее Величество королева изволила отослать меня к Высоким Чинам,

чтобы рассмотреть мою претенсию; ведь я просила сие собрание дать

мне удовлетворение, но не получила никакого решения, а лишь

ассигнование с 4 апреля 1720 г. на две тысячи плетов. На эти ассигнаты я

получила лишь 500 плетов в день 9 мая. Я просила Господина президента

Лагерберга выплатить мне остаток, но до сей поры не получила ни гроша.

Поэтому позволяю себе почтительно просить Ваши Эксцеленции

рассмотреть ту несправедливость, которую мне причинили. Я совершенно

не могу выжить, а тех двух тысяч плетов, которые мне признали на

удержание, а к тому еще оплатить векселя за свою семью на Шлеске и

покрыть старые долги как моего мужа, так и мои собственные. Когда бы я,

несчастная, ничего не получила, то побаиваюсь, что умру от нищеты, так

как я чужеземка, которая не имеет здесь ни родственников, ни друзей. В

этом положении я не знаю, как смогу существовать. Мне писали из Шлеска,

что не хотят и дальше содержать моих детей, так как я не в состоянии

посылать деньги для своей семьи. Я впадаю в отчаяние, видя, что мой муж

в тюрьме уже четвертый год, а не имеет хоть скудной подмоги от

Швеции, и прошу, Мои Господа, рассудить, справедливое ли это

вознаграждение человеку, который посвятил свою судьбу и имущество для

сего народа, – чтобы покинуть его в беде. Именем Бога умоляю Вас, Мои

Господа, еще раз не дать мне гибнуть и далее в таком тяжелом положении,

принять окончательное решение, потому что я не нахожу в себе силы

быть в разлуке с семьей.

В надежде на благосклонное отношение и т.д.

Анна Войнаровски»

25

Можно понять отчаяние и законное требование Анны Войнаровской, как

и понять непростое положение шведского руководства, которое задыхалось в

долгах и не успевало платить по обязательствам. Дело постепенно приводит к

конфликту, Войнаровская просит наконец выдать ей загранпаспорт и

правительственный документ, что «в Швеции не хотят оплатить ей долг».

Обращение А. Войнаровской рассматривается на королевском совете, для

которого слово и честь не пустые звуки. Поскольку государство не может

рассчитаться сразу с этой семьей, граф Кронгиельм предлагает королевскому

совету вариант отсрочки долга: «Я очень боюсь, что когда она не получит

никакого удовлетворения, то сие дело еще не раз наделает хлопот. Она

находится нынче в нужде, и я думаю, что когда бы с нею пришли к согласию,

то Войнаровская отказалась бы от значительной части своей претенсии и

удовлетворилась бы тем, чтобы получать выплату ратами на протяжении пяти,

шести, а может, даже и десяти лет. На случай же, когда она выедет из страны,

ничего не получив, и поставит свое желаемое через посредничество какого-

нибудь царствующего дома, то, уверен, мы не отделаемся так легко от этого

целого дела».

Между Войнаровской и королевским советом еще несколько лет длились

переговоры, наконец Анна получила большой замок Тиннельзе на живописном

Мелярском озере, дом в Стокгольме и значительную выплату наличными

деньгами. И хотя долг так и не был погашен, однако шведское королевство

искренне ходатайствовало о своей чести.

Со временем Анна Войнаровська через брата полковника Федора

Мировича хлопочет перед Варшавой о других семейных поместьях, только бы

брат помог возвратить:

«1) Село Маковичи с окрестностями возле Владимира на Волыни,

которое принадлежало матери моего мужа Войнаровского.

2) Село Мазепинцы в воеводстве Киевском, которое принадлежало

гетману Ивану Мазепе, дяде моего мужа.

3) И еще одно село, которое должно быть положено в Брацлавском

воеводстве и в Житомирском уезде».

Но напрасны были ожидания Войнаровской.

Вот так обернулась жизнь для украинской аристократии: на востоке по-

бандитски все отобрали и родных – в казематы и Сибири, а на западе – не

сполна отдали…

…Можно бросить в наибольшую в мире мерзлоту, в снега и лед, без

права даже на имя, полученное при крещении, Андрея Войнаровского,

матерей и сестер можно заковать в глухих московских казематах, и не сломить

всего народа и не завоевать весь мир «несытым глазом», кровно переняв

мечтания Чингиз-хана.

***

26

Помощник канцлера Саксонии Флеминга появился на пороге его

кабинета и доложил:

– Лейтенант конного гвардейского полка де Лазиски!

Через какое-то мгновение явился и сам визитер.

– Прошу садиться, – мрачно сказал канцлер, показывая на стул. – У меня,

а еще больше у вас серьезные неприятности.

Канцлер порылся в стопке бумаг на огромном столе и прикипел взглядом

к одному из документов.

– Русское посольство каким-то образом разузнало ваше настоящее имя.

Поэтому и в наших интересах, и в интересах вашей личной безопасности вам

надлежит немедленно исчезнуть. Иначе я вынужден буду вас арестовать и

передать русской стороне.

– Понимаю вас, – вытянулся лейтенант. – Я хочу искренне поблагодарить

за возможность служить в вашем гвардейском полку, за возможность изучать

военную науку и искусство, которым в Саксонии, убежден, сегодня нет

равных в Европе.

– В свою очередь благодарю, лейтенант. Мне немного неудобно даже

перед вашим отцом, я его давно и искренне уважаю, как и то дело, за которое

вы взялись. Но сегодня мне нужно выполнять союзнические обязательства

перед Россией.

– Простите мне по молодости лет то, что я сейчас скажу. Если бы еще так

вежливо Россия выполняла свои союзнические обязательства, – лейтенант

нажал на слове «свои» чуть ли не до свиста. – Союзнические обязательства

России, подписанные на Переяславской раде, Москва презрела и растоптала,

они обернулись для моей страны немыслимой трагедией. Ныне, «выполняя

союзнические обязательства», Россия разожгла Кавказ, и никто не знает,

сколько столетий там будет полыхать пламя… Не уверен также, что

союзнические договоренности Саксонии с Россией не завершатся когда-

нибудь торжественным маршем русских сапог по мостовым Дрездена, а на его

улицах не воздвигнут памятник союзнику или освободителю Петру І или еще

кому-либо из его придворных, или просто солдат.

– Один Бог знает, кто будет завтра нашими друзьями, а кто – врагами… -

недовольно тряхнул головой канцлер. – Мы руководствуемся лишь

сегодняшними собственными интересами. Вот ваши исправленные документы

на имя капитана шведской гвардии Кароля Бартеля. И не медлите, молодой

человек, вас могут в любую минуту схватить.

Уже в дверях Григория догнали последние слова канцлера.

– А если судьба дарует возможность снова увидеть отца – передайте мой

поклон и уважение.

27

Вор Его величества

Архиепископа Феодосия, новгородского владыку, неожиданно остановили

вместе со свитой на мосту, уже перед входом во дворец князя Меншикова.

– Не позволено, – стали поперек дежурные.

– У меня неотложное дело, – попробовал объяснить архиепископ.

– Не позволено, – повторила стража.

– Чем я хуже светлейшего князя? – не вытерпел наглости простолюдинов

новгородский владыка. Все это его тем более бесило, что за время

стремительного карьерного взлета архиепископ не раз помогал Меншикову. И

Александр Данилович старался всячески угождать высокопоставленному

душеприказчику и когда-то предупредительно смотрел в глаза авторитетному

владыке.

Архиепископу Феодосию эта попытка приравнять себя к светлейшему

князю обошлась весьма дорого…

Князь Меншиков на этом свете не видел равных себе – ни на востоке, ни

на западе, ни на холодном севере, ни на жарком юге. До Бога далеко, а

потому лишь император Петр мог быть выше его, да и то не намного. Сын

конюха, продавец пирожков и булочек в Москве, которому повезло стать слугой

Лефорта, который отнюдь не щедро платил копеечный заработок, зато щедро

раздавал пинки и пощечины, теперь Меншиков вершил судьбы миллионов,

одним движением брови мог наградить имениями или отправить под топор

палача.

Владыка Феодосий знал эту черту характера Александра Даниловича, но

не мог даже подозревать, что одно приравнивание сана архиепископа к

положению недавнего продавца пирожков может стоить ему жизни.

Вскоре три архимандрита пишут донос о том, что архиепископ Феодосий

произносил слова «противные и молчания не терпящие». 24 апреля Феодосия

арестовывают и отправляют на допрос. Дальше все идет по привычной колее -

недруги из церковной среды пишут нужные свидетельства («бранил весь

российский народ «безумными нехристями, хуже турков и всяких варваров»).

Понятное дело, дальше новгородский владыка пишет прошение о

помиловании, раскаивается в том, что на мосту назвал часового, не

пропустившего его во дворец, «дураком».

Тщетно надеялся новгородский владыка на помилование. Допросы «с

пристрастием» пошли по второй кругу. И здесь архиепископ под пытками

должен был вспомнить все свои «грехи» – особенно раскаивался в том, что

перед тверским архиереем оговорился:

«На банкет во дворец пригласили только сенаторов, а членов Синода не

пригласили, сейчас потчуют только сенаторов, а о духовенстве вспомнят, когда

будет смута в народе…»

Итак, наказание не замедлило. Уже 11 мая был подписан императорский

указ о ссылке владыки в далекий карельский монастырь в устье Двины.

Допросы других духовных лиц тем временем продолжались, и появлялся

новый компромат. Синод «по высочайшему повелению» лишает Феодосия

28

архиерейского и священницкого санов. Его посадили в камеру с маленьким

окошком, не допустили к нему людей, а из пищи дали лишь хлеб и воду. Он

выдержал от середины октября до 5 февраля – в этот день караульный

фенрих Григорьев доложил губернатору, что арестант монах Федос упокоился.

Жестокость Александра Даниловича Меншикова во время уничтожения

Батурина (в ХХ столетии на Нюрнбергском процессе такие дела

квалифицировались как «преступления против человечества») объяснялась не

только тщательным выполнением инструкции Петра І «Городки и деревни жечь

без остатка, а людей рубит, а заводчиков на колеса и копья». Князь Меншиков,

как он думал и в чем был убежден, испытал личное оскорбление от

батуринцев, даже большее, чем от архиепископа Феодосия.

…Ворота крепко затворены, на стенах – стража. Четыре десятка пушек

готовы в любую минуту разрешиться смертоносными ядрами… Иван Мазепа

отъехал из Батурина, руководить обороной поручили полковнику Дмитрию

Чечелю. Подальше от стен остановился роскошный рыдван, вокруг которого

роился отряд всадников. Один из них отделяется от компании и, поднимая

выль, скачет к воротам Батурина. Во всаднике по одежде узнают русского

офицера.

– Э-ге-е-й! – кричит всадник, очевидно, выполняющий роль

парламентера. – Батуринцы! Ваш город имеет честь принять высокого гостя!

Светлейший Святого Римского и Российского государств князь и герцог

Ижорский, генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, кавалер

орденов… Александр Данилович Меншиков!

Пока офицер, надрывая голос, пересчитывал польские, русские и

датские ордена, батуринцы перебрасывались между собой насмешливым

словом.

– Слышишь? Говорит «обжорский». И чего?

– Наверное, жрет много…

– И не обжорский! Ижорский!

Наконец офицер, заканчивая выкрикивать ордена и титулы,

эаскашлялся.

– Жду ответа!

Старшина ответил сразу:

– Его милость гетман приказал нам к его возвращению никому не

отворять ворот.

Всадник завертелся кругом на нетерпеливом коне и снова закричал:

– Светлейший князь Меншиков в последний раз требует впустить в город!

В голосе старшины зазвучал металл:

– У нас, в Батурине и в Украине, требует только наш гетман!

Князь Меншиков молча наблюдал за переговорами издалека,

недоумевая неспешности батуринцев, а когда примчал офицер и доложил об

отказе, побагровел и пригрозил в сторону Батурина крепко сжатым кулаком.

– Они дорого заплатят за это. Если будет кому платить.

29

Негодование батуринцев тем временем нарастало, закипало и готово

было выплеснуться нежданным.

– Ты глянь, хозяин объявился!

– Какой он герцог? Булочник он московский!

– Топай в свой Петербург! И борзей!

Кто был с Меншиковым сначала, из потешных полков и стрелецкого

бунта, тот имел представление о мстительности и реальности угроз князя.

Когда стрельцов связали, то казнили их во время банкета. И когда уже палачи

устали, то другие брались за топор. А Меншиков особо отметился.

– Двадцать голов, – докладывал он царю, – уже не головы, а капуста.

И еще была у князя одна черта, которая не покидала его в течение

жизни: жадность к деньгам и богатству.

Вот что мы сегодня находим на сайте (htpp: rosculture.ru) «МК. Афиша.

Федеральное агентство по культуре и кинематографии».

«Вор Петра Большого. Часть І»

«…он отличался неслыханной, безграничной тягой к стяжательству.

Академик Павленко пишет о ней так: «Страсть к стяжательству

затмевала рассудок и лишалала его всякой осторожности. С 1713 по 1725

гг., т.е. до смерти Петра, Александр Данилович непрерывно находился под

следствием. Выпутываясь из однои неприглядной истории, тут же

попадал в другую. Каждый раз каялся, уплачивал штрафы, давал царю

клятвы «последние свои дни во всякой вам постоянной верности окончать и

тут же ее нарушал».

Этот патологический ворюга, которому присвоили звание академика, хотя

он до смерти так и не научился читать и писать, сумел похитить

фантастические по тем временам средства Если такие фортели

«наисветлейший» мог выкидывать под носом у императора, то что уже

говорить о подвигах этого государственного преступника на Украине. Особенно

отметился именитый казнокрад в «Почепском деле». За кровавые расправы с

невинными людьми царь «подарил» Меншикову украинский город Почеп с

окрестностями. Но жадность неграмотного «академика» не ведала границ,

даже определенных царем-батюшкой, так что он грабил всех вокруг. Было

громкое следствие (не от одного он просто откупился), но из всего этого вышел

пшик – в казну сановный вор вернул едва ли шестую часть украденного.

Грабеж украинского народа приобрел такие размеры, что даже ширились

слухи о возможном падении царского фаворита. На именины его супруги,

брезгливо презрев приглашение, не пришло большинство тогдашних

сановитых вельмож.

Русский историк К. В. Сивков приводит интересные данные о размере

казнокрадства Меншикова, когда судьба наконец таки рассудила, что

настоящее имя этого сановного и неграмотного академика – арестант.

К. В. Сивков отмечает, что поземельный доход Меншикова составлял 1

300 000 рублей в год. У ворюги конфисковали крестьянских душ 90 000,

городов – 6 (Ораниебаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, Почеп и Батурин),

30

наличных денег – 4 000 000 рублей, в заграничных банках – 9 000 000 рублей,

драгоценностей – на 1 000 000 рублей, золотой посуды – 105 пудов (свыше

1720 килограммов), а сведений о весе серебряной посуды даже не

сохранилось. Уместно заметить, что весь бюджет России в 1724 году

составлял по доходам 8,5 миллионов рублей (М. А. Сторчевой. «Основы

экономики»).

То есть Меншиков награбил в несколько раз больше, чем весь тогдашний

бюджет России. Причем пересчитали только денежную наличность,

банковские вклады, взвешенное золото и т.д. А кто определит «рыночную

стоимость» 90 000 крепостных душ, тех шести городов и неисчислимого

количества сел?.. И когда воспевают деяния «полководцев» наподобие

Меншикова, то людям на уши вешают обыкновеннейшую лапшу. Так как не

благо «единой и неделимой» гнало этих профессиональных убийц и

грабителей – они шли через кровь человеческую и охваченные пламенем

города и села ради шкурной выгоды, лишь бы еще что-то «прирезать»,

«пришить», гнала их ненасытная жадность.

Целесообразно также указать, кому еще раздавались украинские земли

после Полтавской битвы. Кроме десятков тысяч десятин самых плодородных

грунтов, захваченных А. Д. Меншиковым, немало присвоила и другая

московская знать. Как пишет П. Штепа, ссылаясь на «Киевскую старину»

(1885, Ч. 4.), было подарена украинская земелька князю Г. Потемкину – 42 000,

графу Скавронскому – 39 000, московским полковникам – по 10 000, а

младшим офицерам – по 5 000 десятин. Только на территории между Бугом и