Эликсир смерти. Печать первая

Дело принимало любопытный оборот – очень вероятным представлялось, что бхага в самом деле открыла Алисе Гессенской символический образ каких‑то грозных событий грядущего. Впрочем, будучи человеком излишне честным, Тихон Миронович сознался, что не готов объяснить смысл вещего сновидения. Танеев ответил: дескать, немедленного ответа от него не ждут, однако в высоких сферах крепнет понимание важности научных работ в данной области.

– Если вы не возражаете, я немедленно дам ход той бумаге, которую вы и князь Сабуров подготовили в прошлом году, – сказал главноуправляющий. – Думается, благодаря личному интересу Государыни, решение будет принято незамедлительно.

– Разумеется, никаких возражений быть не может! – вскричал Лапушев. – Кстати, Александр Сергеевич, как зовут того старца?

Перебрав лежавшие на письменном столе бумаги, Танеев нашел нужный лист и, надев пенсне, прочитал:

– Крестьянин Тюменского уезда Тобольской губернии Григорий Ефимов Распутин, тридцати трех лет от роду.

Завершив эту часть рассказа, Лапушев закурил сигару и, пуская кольца дыма, коротко добавил последние новости. Третьего дня подписан высочайший указ о развитии научных и военных изысканий в целях овладения магическими силами. Для осуществления этих работ при Департаменте полиции Министерства внутренних дел создается Девятое отделение, подчиненное одновременно и Императорской канцелярии. Хотя во главе отделений обычно ставятся делопроизводители, на этот раз, учитывая важность задач, князь Сабуров был назначен руководить этим органом в должности управляющего с присвоением чина коллежского советника. Научным руководителем и товарищем управляющего стал, конечно же, профессор Лапушев. Наконец, последним из зачисленных в штат IX отделения оказался поручик Отдельного жандармского корпуса Илья Барбашин.

– И тут вы, голубчик, исключительно своевременно появляетесь с известием о финском ясновидящем, – ввернул профессор.

– Он – не финн, – на всякий случай уточнил Барбашин.

– Какая разница! – князь хохотнул. – Сейчас надобно молниеносно разоблачить его, арестовать и выведать, как он этим занимается. Понятно? А теперь будьте любезны подробно изложить нам существо происшествия.

– Слушаюсь, – поручик подтянулся и заговорил по памяти. – Первый сигнал мы получили в январе…

…То был памятный воскресный день 9 января, когда учебная команда Преображенского полка расстреляла толпу черни, вздумавшей требовать невозможного. К вечеру в жандармское управление начали поступать рапорта полицейских и филеров, видевших на улице обезумевшего священника – католического или лютеранского. Патер метался по улицам среди убитых и раненых, выкрикивая бессвязные угрозы по адресу царствующей династии. Большинство свидетелей утверждали, что священник голосил примерно следующее: «Зря народ обидели, вам же хуже будет… Мужик будет с твоей женой спать, мужик будет Россией править, а другие мужики тебя пристрелят… С Ипатьевского началось, в Ипатьевском и кончится!»

О безумце доложили по инстанциям в установленном порядке и чуть было не забыли, поскольку эпизод показался малозначительным. Однако в Особом отделе Департамента полиции нашлись грамотные люди, которых сообщение насторожило. С Ипатьевского монастыря, что в Костромской губернии, начиналось не что‑либо, а Романовская династия! Именно в этом монастыре Михаилу Романову принесли весть об избрании его царем. Дело попахивало покушением на императорскую фамилию, а потому был немедленно отдан приказ: найти.

Розыск несколько затянулся, и только в середине лета удалось выйти на верный след. Злоумышленник по имени Аксель Лехтонен, оказавшийся пастором из Гельсингфорса, приехал в столицу вечером 8 января, а на следующее утро присоединился к демонстрации эсеровского провокатора Гапона. На допросах финский поп-смутьян не скрывал недобрых чувств к законной власти, так что светила ему на ближайшие два-три года Сибирь-матушка. Однако осенью, когда следствие, по существу, было завершено, материалы дела совершенно случайно попали к поручику Барбашину, который немедленно заинтересовался некоторыми обстоятельствами.

Пастор уверял, будто пророчества насчет печальной судьбы царского семейства слышал от колдуна-саама, который жил на севере Финляндии возле озера Муониярве. По словам Лехтонена, этот колдун, коего звали Нумми Пурккя, считался в тех краях святым человеком: врачевал многие болезни простым прикосновением руки, удивительно точно предсказывал природные происшествия вроде несвоевременного паводка или лесных пожаров. Кроме того, Нумми умел двигать предметы, которые находились на другом конце избы, а также на расстоянии пяти саженей зажигал свечу, просто щелкнув пальцами.

Самое же замечательное, благоговейно говорил пастор Аксель, что колдуна боится даже живущая в лесу нечисть. К чужим людям Нумми Пурккя относится с недоверием, поэтому Лехтонену долго пришлось упрашивать престарелого колдуна, прежде чем тот удостоил священника непродолжительной беседы. Нумми сказал, что скоро умрет, поэтому желает на прощанье предупредить всех добрых людей о грядущих неприятностях…

– Офицеры, которые допрашивали Акселя, посчитали, что пастор морочит им голову, – сказал Барбашин . – Но, как мне показалось, рассказ про колдуна может оказаться правдой. Я послал телеграмму моему однокашнику поручику Александру фон Хасселю, который сейчас служит в Финляндском жандармском управлении. Несколько дней назад Алекс ответил, что сведения подтверждаются: на хуторе около этого озера действительно живет какой‑то сумасшедший старик-знахарь, про которого ходят фантастические слухи. Признаюсь, я был в растерянности, но потом все‑таки решил позвонить Тихону Мироновичу.

– Вы поступили весьма разумно, – одобрительно сказал Лапушев. – Возможно, случай подарил нам настоящего медиума, способного управлять Безликой Силой, а также читать хранящиеся в бхаге сведения обо всем на свете. Мы просто обязаны изучить этот феномен.

Они обсудили предстоящую операцию и решили, что на днях, как только закончатся бюрократические формальности, связанные с организацией Девятого отделения, необходимо немедленно выезжать в Финляндию. Вернее, в Лапландию, как уточнил профессор. Сабуров дал Барбашину необходимые указания – в частности, поручик должен был обеспечить содействие фон Хасселя. А на прощание князь задумчиво проговорил:

– Странные совпадения, господа: императрица видела во сне мужика, колдун из Лапландии предрекал появление какого‑то мужика, с коим та же императрица, пардон, адюльтерами займется… Не слишком ли много мужицких феноменов получается? Этот Гришка достаточно известен в светских кругах – варнак варнаком. Вы бы, поручик, на всякий случай собрали о нем кой‑какие сведения.

– Будет сделано, – с готовностью откликнулся Барбашин.

Лапландия. 24 ноября 1905 года

Первую часть путешествия они вспоминали, как чудесную сказку: уютный вагон неторопливо тащился вслед за паровозом вдоль побережья Ботнического залива. В Улеаборге экспедицию встречал на перроне поручик фон Хассель, организовавший для них полицейский паровой катер. Этот отрезок пути выдался самым ужасным. Пять часов утлое суденышко пробиралось вверх по течению речки с непроизносимым названием и при этом нещадно коптило пассажиров хлеставшим из трубы дымом. Под вечер катер достиг мест, дальше которых река перестала быть судоходной. Измученные и покрытые угольным перегаром, они сошли на причал в какой‑то глухомани и немедленно отправились на постоялый двор, имея единственное желание – отмыться.

Финская парная, которую аборигены называли сауной, смыла грязь и часть усталости, немного примирив путешественников с тяготами походной жизни. Переодевшись в чистое, они прошли в залу, где из восьми столиков был занят лишь один: в углу обосновался одетый по-городскому господин неопределяемого возраста. Хозяин заведения говорить по-русски не пожелал, однако Хассель сказал что‑то на финском языке, и негостеприимный трактирщик пожал плечами, кивая на свободные места.

Вернувшись к остальным, Алекс сказал с невеселой миной:

– Слава богу, негодяй согласился нас покормить. Положение, господа, весьма неприятное. Думаю, вам уже известно, что позавчера государь подписал указ, дающий Финляндии автономию. Эти чухонцы черт знает что о себе возомнили. Теперь они вовсе перестали считать нас за людей, мы для них – жалкие инородцы! – Поджав губы, Хассель сокрушенно покачал головой. – Здесь в любой момент могут начаться события похлеще севастопольских или забайкальских.

– Но ведь они получили свою конституцию, – недоумевая, сказал Сабуров. – Скоро состоятся выборы в сейм. Чего им еще надо?

– Полной независимости, чего ж еще! – с ненавистью в голосе ответил за однокашника Барбашин.

Хассель, кивнув, подтвердил:

– И это тоже. Только появились новые обстоятельства.

Он объяснил, что высшие слои финского общества пока удовлетворены достигнутым и в ближайшее время большего требовать на станут. Однако в генерал-губернаторстве совершенно распоясались социалисты, которые подстрекают бедноту к мятежу и с этой целью создали банды так называемой «красной гвардии». Вооруженные бунтовщики, сказал жандармский поручик, нападают на усадьбы, требуют разделить землю между крестьянами. Поэтому состоятельные люди организовали для защиты своей собственности «белую гвардию». В любой момент эти две силы могут столкнуться в открытом бою, и тогда весь край будет затоплен кровью.

– Знакомое дело, – Сабуров презрительно отмахнулся. – И на Дальнем Востоке такое уже было, и в Лифляндии с Курляндией. Приехали карательные отряды, перевешали десяток-другой смутьянов – сразу спокойствие наступило.

– Сюда нельзя карателей посылать! – От злости Хассель даже заскрипел зубами. – В Финляндии отныне свои законы, скоро своя полиция появится. У нас теперь руки за спиной связаны.

– Довольно о грустном, – беззаботно сказал профессор. – Для местных крестьян мы – всего лишь группа бездельников, приехавших в дикие леса, чтобы немного поохотиться.

– Не в леса, а в болота, – мрачно уточнил фон Хассель. – Гиблые места. Вчера вот двое детей барона Кассилы ушли в лес и пропали. Не иначе, как в трясине утонули.

Отворилась дверь, и в зал ввалилась большая компания. На вид люди были простые – земледельцы или лесорубы. Все они весьма неодобрительно поглядывали на четверку говоривших по-русски гостей, однако вслух своих чувств выражать не стали.

Новых посетителей трактирщик встречал куда приветливее. Им немедленно подали пиво и закуску, в том числе большое блюдо вареных раков. Затем появился мальчик-скрипач лет двенадцати – вероятно, сын хозяина. Парнишка играл старательно, но неумело и чересчур медленно. Тесное помещение заполнили звуки Грига, Огинского и какие‑то по-варварски звучавшие народные мелодии.

Наверное, музыка разжалобила каменные финские сердца – хозяйка поставила на стол перед столичными гостями штоф плохонького вина и даже пообещала: дескать, скоро будет готов гусь. Пропустив по стаканчику, путешественники немного повеселели, и Барбашин поинтересовался, что за племя такое – саамы. Тихон Миронович охотно принялся рассказывать:

– Даже не «саамы», но «саами». У этого народа есть и другие названия: лапландцы, лопь, лопари. Нойды, саамские колдуны, издавна считаются самыми сильными среди магов Скандинавии. Финны и карелы всегда боялись нойдов. К примеру, герои «Калевалы», рунического эпоса северных народов, сражаются против страшных чародеев страны Похьолы, то бишь этой самой Лапландии, где мы почти полчаса дожидаемся гуся с яблоками.

– Не злоупотребляйте деталями, господин профессор, – меланхолично посоветовал изголодавшийся Сабуров. – У меня, простите, не выходит из памяти, что арестованный пастор Аксель врал про нечисть, которая боится колдуна. Хотел бы я знать, о чем он говорил…

Тут наконец принесли гуся, и путешественники буквально набросились на истекающую горячим жиром птицу. Пока они ужинали, трактир наполнился людьми, за всеми столами ели и пили, густыми облаками повис табачный дым, извергаемый десятком огромных трубок. Подгулявшие посетители горланили песни и громко стучали в такт кружками. И тем не менее профессору каким‑то чудом удалось разобрать в этом гвалте знакомые слова. Тихон Миронович насторожился, навострив уши. Потом перегнулся через стол к сидевшему напротив Хасселю и шепотом произнес:

– Прошу прощения, господин поручик, но мне кажется, что компания за столом слева от нас упомянула «лесного хозяина». Не затруднит ли вас перевести, о чем они говорят?

Алекс долго прислушивался, болезненно морща лоб и потихоньку доцеживая вино из кружки. Через минуту-другую поручик осклабился, тряхнул головой и пренебрежительно сказал:

– Я не совсем свободно владею их языком, но понимаю, что эти дикари пугают друг друга дурацкими сказками. Вроде бы какие‑то лесные люди снова начали безобразничать.

– Дальше, дальше, – у профессора загорелись глаза. – Переводите, умоляю вас.

Поглядев на Лапушева с нескрываемым изумлением, жандарм попытался пересказать смысл неторопливой беседы финских дровосеков. Те говорили: дескать, человек-олень и человек-волк совсем страх потеряли – близко к деревням подходят, на домашний скот нападают. Кто‑то добавил, что накануне наткнулся в лесу на убитого медведя с ужасными ранами от клыков – громадному зверю вурдалак просто перекусил шею. Остальные финны принялись кивать, и было сказано, что давно уже Мец-хозин не осмеливался приближаться к человеческому жилью…

– Вон тот, седобородый в меховом жилете… – Хассель осторожно, одними бровями, показал на немолодого степенного финна. – Он говорит, Мец-хозин убил медведя, чтобы показать всем свою силу.

– Что еще? – торопил Тихон Миронович. – Продолжайте.

– Все, – сказал поручик. – Они замолчали. Собираются уходить.

Компания за соседним столом действительно направилась к выходу. Другие посетители тоже поспешно собирались.

– В интересное место нас занесло, – задумчиво произнес Лапушев. – Здесь живут не только колдуны, но и оборотни, вурдалаки… Господа, нам нужно срочно обсудить новые обстоятельства.

Все номера в этом заведении были двухместными, поэтому члены экспедиции расположились попарно: в одной комнате – два жандармских офицера, в другой – руководители IX отделения. Для разговора они втиснулись в клетушку, которую занимали Сабуров и Лапушев. Профессор собирался с мыслями и уже готов был сказать что‑то, когда раздался деликатный стук.

– Войдите, открыто, – недовольно повысив голос, проговорил князь.

Скрипнув петлями, отворилась дверь, и через порог шагнул высокий нескладный человек в сюртуке и полосатых брюках, заправленных в высокие сапоги. Приглядевшись, Лапушев узнал посетителя, который сидел в углу трактира, когда они вернулись из сауны. Был он несомненным уродом: кроме непропорционального телосложения, незнакомца отличала чрезмерных размеров черепная коробка с выпуклым лбом, тяжелыми надбровьями и глубоко посаженными бледно-голубыми глазами.

– Господа, позвольте представиться, – урод достал из кармана и протянул профессору сложенный вчетверо листок. – Действительный член Всемирного антропологического общества доктор Лямпе.

На бумаге было типографским способом напечатано по-французски, что Фердинанд Гектор Урсула Лямпе, доктор философии университета из города Тарту, является членом этого самого научного общества, штаб-квартира которого расположена в далеком Чикаго. Пожав плечами, Лапушев вернул документ и осведомился:

– Чем могу служить?

Лямпе обвел участников экспедиции невыразительным взглядом противоестественно больших водянистых глаз, после чего уныло проговорил:

– Я видел, как вы приехали – с ружьями, в болотных сапогах. И я слышал, как внизу во время ужина вы говорили про Мец-хозина. Вывод очевиден: вы собрались на охоту и намерены застрелить дикого лесного человека.

– Заверяю вас, сударь, здесь какая‑то ошибка, – сказал удивленный таким заявлением Сабуров. – Даю слово офицера и дворянина, лично я ничего не знал о диких людях, пока об этом не заговорили финские крестьяне.

Не слушая объяснений, доктор-антрополог принялся убеждать их, что ни в коем случае нельзя убивать столь редкий экземпляр человекообразного существа. Лямпе страстно говорил о необходимости изловить монстра живьем и подвергнуть самому тщательному исследованию. Утомленный его болтовней Барбашин деликатно оборвал ученого:

– Успокойтесь, доктор. Его сиятельство сказал истинную правду: охота на человекообразных в наши планы не входит.

Им пришлось еще раз выдержать жутковатый взгляд позднего гостя. Затем Лямпе склонил набок свою огромную голову, из-за чего Сабуров даже забеспокоился: как бы шея под такой тяжестью не переломилась. Исследователь из Тарту снова заговорил, размышляя вслух:

– Вы приехали не за Мец-хозином. Допустим, у меня нет оснований сомневаться в вашей искренности. Но вы говорили о вурдалаках и каком‑то колдуне. Местные крестьяне тоже упоминали колдуна, которого нечисть прежде боялась, но теперь, когда нойд умирает, монстры потеряли страх…

– Он при смерти? – вырвалось у профессора.

– Так говорят. – Лямпе медленно кивнул. – Итак, я угадал: вас интересует лапландский чародей, который живет возле озера… Коллеги, кажется, мы изучаем одну проблему, только с разных направлений.

Сабуров высокомерно поинтересовался, по какой причине доктор считает их своими коллегами. Лямпе, лукаво улыбнувшись, ответил:

– Я слышал, как вы называли вашего старейшину «профессором». Отсюда легко заключить, что мне встретилась другая научная экспедиция. Полагаю, вы ищете старика, обладающего необычными качествами. Не так ли?

Делать было нечего, к тому же доктор Лямпе мог сообщить какие‑нибудь важные факты, неизвестные Девятому отделению. Лапушев вопросительно посмотрел на Сабурова (тот пожал плечами), потом подмигнул Барбашину и сказал:

– Присаживайтесь, сударь. Не откажите в любезности поведать, что вы знаете об этих существах. К своему стыду должен признаться: мы пользуемся отрывочными слухами и совершенно не понимаем, какие чудеса здесь творятся.

Лямпе оказался личностью чрезмерно наивной и поверил неуклюжей уловке профессора. Опустившись на грубый табурет, он сообщил, что давно изучает предания диких народов и недавно наткнулся на легенды лопарей про Оленьего Хозяина (Луот-хозин), Оленью Хозяйку (Луот-хозик) и Волчьего Хозяина (Мец-хозин). Все они имеют фигуру и лицо человека и ходят на двух ногах, но тело этих существ покрыто шестью. Лямпе полагал, что подобные человекообразные действительно обитают в болотах Лапландии.

– Сегодня днем я обследовал лес вверх по течению, – сказал он. – Снег пока лежит не везде, погоды стоят теплые, но я нашел на размякшей земле непонятные следы – не человеческие, но и зверей таких никто не знает. Кажется, прошлой ночью эта тварь следила за деревней, спрятавшись на опушке леса.

Охотники пришли в сильнейшее возбуждение, ненадолго потеряв бдительность, и антрополог ловко использовал момент, чтобы спросить про колдуна. Лапушев и Сабуров замялись, не зная, как ответить. Положение спас Барбашин, имевший немалый опыт конспиративных ухищрений.

– Мы кое-что слышали об этой легендарной персоне, но не слишком верим в такие сказки, – равнодушным тоном проговорил поручик. – Собирались завтра ехать на озеро, а тут начались разговоры про мохнатых людей. Лично я, милостивый государь, просто теряюсь в догадках. Чертовщина какая‑то.

Большеголовый доктор Лямпе сочувственно покивал и предложил работать совместно. Они договорились, что завтра с рассветом навестят жилище колдуна, а затем обдумают, как бы изловить лесного дикаря. Удовлетворенный антрополог поспешил откланяться, пожелав коллегам приятных сновидений.

Когда за ним закрылась дверь, и стихли шаркающие шаги в коридоре, Лапушев сказал с улыбкой:

– Милейший и в высшей степени забавный человечек.

Сабуров неприязненно возразил:

– Классический придурковатый ученый из авантюрного романа. В этакой глухомани носит крахмальный воротничок и бантик-галстук в горошек. Ну, вылитый жюльверновский Паганель… Однако, хоть и урод, но дело свое знает.

– Ох, не скажите, – Тихон Миронович продолжал усмехаться. – Ничего нового я от него не услышал. Если не считать известия о следах в лесу, наш гость просто цитировал сочинение доцента Харузина «Русские лопари». Прекрасная книга, издана в Москве в девяностом году.

С сомнением наморщив нос, князь предположил, что пресловутые следы на опушке могут предвещать нападение вурдалака на деревню. Утомленный тяжелым путешествием Лапушев отмахнулся: по его мнению, все оборотни, подобно тибетским йе-те, служат Махатмам, а Нумми Пурккя тоже был Махатмой, либо как‑то связан с Шамбалой.

– А доктор наш не так прост, каким прикидывается, – подметил вдруг Барбашин. – Он сидел на другом конце трактира, между нами было пять саженей, на коих стояли два стола и сидели с десяток подгулявших мужиков. Пьяные голосили, визжала скрипка, мы разговаривали шепотом – и тем не менее, Лямпе сумел подслушать нашу беседу. Согласитесь, понять это непросто.

– Согласен, – Лапушев зевнул. – Но мы обязательно поймем.

Лапландия. Ночь с 25 на 26 ноября 1905 года

Доносившийся снаружи шум разбудил профессора глубокой ночью, когда сон бывает особенно сладок. Не без натуги продрав глаза, Тихон Миронович беспокойно ворочался в кровати, с отвращением слушая лай и ржанье. Потом лежавший у противоположной стены Сабуров зажег свечу и сообщил:

– Четвертый час ночи.

– Что там происходит? – спросил сердитый Лапушев. – Волк на конюшню забрался?

– Не похоже, лошади совсем осатанели, – задумчиво проговорил князь. – Да и псы тявкают как‑то затравленно, точно перепуганы.

Накинув на плечи шинель, он подошел к окну и пригнулся, пытаясь разглядеть, что творится по ту сторону не слишком прозрачной слюдяной пластины. Сон был испорчен, поэтому профессор, печально вздыхая, сел на край кровати, кутаясь в одеяло.

– Задуйте свечу, – потребовал вдруг Павел Кириллович. – И подите сюда.

За окном было темно, так что Лапушев с трудом различал частокол ограды. Потом в облаках подвернулась прореха, пропустившая поток лучей лунного света. Стал лучше виден ближний угол двора, обнесенного невысоким, в половину человеческого роста, забором. Прямо под их окнами, прижавшись к стене, заходились истеричным лаем два хозяйских пса, а по другую сторону изгороди стоял кто‑то сутулый в темной одежде. Когда ночной бродяга шагнул вперед, обе собаки, заскулив, убежали за угол дома.

– Это не человек, – охнул Лапушев. – И даже не медведь… Павлуша, оборотень пожаловал.

– Ясное дело… – Князь торопливо поднял щеколду и распахнул окно, наполнив комнату холодным воздухом. – Отойдите, Тихон Миронович, простынете.

Разумеется, ученый муж даже не подумал прислушаться к доброму совету и только сделал шаг в сторону, чтобы не мешать Сабурову, который, облокотившись на подоконник, наводил на вурдалака восьмимиллиметровый «манлихер». Выстрелить ему не удалось – оборотень внезапно скрылся в темноте, словно его кто‑то спугнул. Собачьи голоса сразу сделались уверенными, а лошади, наоборот, быстро прекратили ржать.

– По-моему, у него был хвост, – заметил князь, затворяя окно. – Эх, не догадались мы засидку устроить. Наверняка удалось бы подстрелить монстра.

Укоризненно пыхтя, профессор снова забрался в кровать и проворчал:

– Стрелял один такой… К вашему сведению, уважаемый, если он в самом деле оборотень, обычная пуля бессильна. Серебро требуется.

Он отвернулся к стене, надеясь снова уснуть, но в самый неподходящий момент кто‑то принялся колотить по двери их комнаты. Князь послал ночного посетителя матерной многоэтажностью, однако, услышав из коридора голос Барбашина, чертыхнулся и поплелся открывать.

В комнату вошли вооруженные поручики в расстегнутых шинелях, посыпанных мелкими снежинками. Барбашин возбужденно воскликнул:

– Господа, мы чуть не подстрелили оборотня-хозина!..

Получасом раньше два поручика в приподнятом настроении возвращались от доброй вдовушки, которая проживала на другом краю деревни и за умеренную плату оказывала известные услуги мужчинам, независимо от национальности последних. Когда внезапно, словно по команде, разбрехались два десятка собачьих глоток, офицеры немного струхнули, подумав, что являются причиной этого переполоха, и что злобные финны решили отомстить за поруганную честь односельчанки. Однако людей на улице видно не было, и только неясная темная фигура маячила где‑то в поле за деревенской околицей.

От греха подальше они прибавили шаг, но вскоре встали как вкопанные, наткнувшись на странный след, четко отпечатавшийся на тонком слое снега. Увидев глубокий рисунок этой пятипалой лапы – словно кто‑то приложил огромную ладонь с когтями, Барбашин мгновенно протрезвел и понял, кто здесь гулял совсем недавно. Выхватив револьвер, он сдавленно шепнул: