По следам Палленальере

Варатрасс замер. Он посмотрел на Джерума с едва уловимым удивлением. Ни один жрец, ни лекарь, ни наёмник – никто не описывал произошедшее с такой точностью. Только он. Только этот фариец.

– Поражает твоя дедукция. – наконец сказал. – Словно видишь насквозь.

– Противник был повержен. Но кто он был, Варатрасс?

– Старый Дракон. Мастер своего дела.

И он замолчал.

Пауза повисла, тягучая, как влага на каменных сводах. Где-то в глубине сознания вновь всплыло лицо. Оно было смутным, зыбким – неясным, как образ из воды, что покачивается в мутной глубине. Глаза, голос, движения… Всё это распадалось, мерцая, и исчезало во мраке, как и положено воспоминаниям о мёртвом. Всё ушло вместе с Эйлу Хартинсоном, исчезло с его последним вздохом.

– Ну тогда всё сходится. – произнёс Джерум, не поднимая взгляда. – Они – подготовленные воины, элита Олафсианской Империи.

– То был из дома Железного Кулака. – добавил герой, откинув мокрую прядь со лба.

– Тем более. – добавил Джерум, выжимая последнюю портянку и аккуратно развешивая её на сухом сучке у костра. – Не могу не спросить… кто был твоим учителем? Каков твой стиль движения?

– Отец. – ответил Варатрасс, тихо, с тоской, будто вспоминал что-то слишком далёкое, чтобы быть реальным. – Харальд Валирно’орда.

– Известный в узких кругах доблестный воин. Справедливый. – Джерум кивнул, как человек, лично знавший. – Верь или нет, но я встречался с ним.

Варатрасс задумался. Мысль задержалась, будто боясь прорваться сквозь толщу памяти.

– Давно?

– Примерно в твои года. Позволь… – он протянул руку, указывая на свёрток, лежащий за спиной Варатрасса.

Тариль был молча протянут. Джерум взял меч бережно, почти с почтением, как археолог берёт артефакт, найденный в земле после тысячелетий молчания. Он извлёк его из высохшей тряпки, и тот зазвенел, будто узнаваясь. Лезвие тускло блеснуло под отблесками костра.

Фариец ощутил его вес. Это был тяжёлый клинок, но не из-за ара-абальской стали – тяжесть шла от прожитого, от следа в судьбах. Его ладонь чуть дрогнула.

– Откол… – он провёл пальцем по продолговатому дефекту на лезвии, который выбивался, как рубец на теле ветерана. – Не могу представить… с чего бы?

– Алемрак, конечно, крепок, но…

– Алемрак? – перебил воин пустыни, в голосе которого прозвучало раздражение. – Невежественно полагать, что Тариль был выточен из расплавленного алемрада. Это не просто меч. Это клинок, который Мастер сотворил непосредственно для себя.

– Тариль, значит… Кузнец соврал мне? – нахмурился Варатрасс.

– Кузнец – алчный перекупщик, связующее, но не значимое звено этой истории. Он не хранитель знаний. Он не мог доподлинно знать, что Тифаринторов меч сотворён исключительно из волшебной ара-абальской стали.

– Это… – парень качнул головой, не поверив услышанному. – Это невозможно.

Сомнение читалось в каждом его движении, но в глубине глаза дрогнула тень признания. Сталь ара-абальская. Сталь, что считалась нерушимой. Сталь легенд. До сегодняшнего дня он отрицал её, как отрицают сказку взрослые. Тариль, герой был уверен, был выкован из тяжёлого, мрачного канийского алемрака с юга, ничего более.

– И, тем не менее… – спокойно продолжил Джерум, возвращая клинок. – Легендарный меч каким-то образом оказался в его руках, на севере, я прав?

Варатрасс не ответил.

Молчание само дало ответ. Таро хмыкнул, будто для себя, и положил клинок на корягу рядом. Тот остался лежать, немного нависая лезвием, словно готовый соскользнуть и снова пойти своей дорогой. Пыль, что сползала с его гарды, была слишком лёгкой, чтобы осесть. Она скатывалась, не смея остаться на этом чёрном металле, как кровь, что брызнула из тела, но не впиталась в землю.

– Если она существует… – продолжил следопыт. – Это не подлежит объяснению, но теперь мне понятны слова Ильтара…

– Кого? – переспросил Таро.

– Ты его не знаешь, да и знать тебе его незачем. – он махнул рукой, будто отгоняя сон.

– Но всё же?

– Этой мой старый друг. – протянув руку, махнул пальцами. – Позволь тогда и мне посмотреть твой меч.

– Разумеется.

Джерум передал Тха’Акса без лишних слов. Меч лежал в цельных, добротных ножнах. Варатрасс взял его обеими руками, прочувствовав вес. Он не извлекал клинок – просто повертел в руках, сравнивая. Линия, форма, баланс. Почти неотличимы, как братья. Но меч фар’Алиона был легче, воздушнее. В нём было что-то прозрачное, ускользающее.

– Магический стеклар? – всё ещё не извлекая полуторник из его святилища, поинтересовался парень.

– Да. По-моему, именно он.

Джерум кивнул почти незаметно и опустил взгляд на меч, забирая его из рук спутника. Клинок, пусть и в ножнах, сохранял вес и силу, словно заключал в себе отзвук битв и решимости. Варатрасс не стал доставать оружие – достаточно было одного прикосновения, чтобы узнать его. Меч был возвращён владельцу, без слов, но с уважением, которое витало в воздухе, словно дым от костра.

Одежда и броня, разложенные кругом, ещё дымились. Они лежали тут и там, развешенные на сучьях, корягах, влажных выступах, медленно впитывая жар и запахи – запах тлеющего угля, горьковатого дыма, влажного мха. Костёр потрескивал, бросая на стены пещеры отблески. В этом кругу света, они сделали передышку, короткую, но нужную, как глоток воды посреди пустыни.

– Раз уж зашла речь… – нарушил тишину Варатрасс, глядя на языки пламени. – Кто обучал тебя в мои годы, именитый Грационалири?

Фар’Алион усмехнулся. Улыбка была не показной – сдержанной, почти механической. В словах Варатрасса сквозила лесть, скрытая под иронией, но тот, кого она касалась, отнёсся к ней без восторга. Старый воин не любил витиеватости. Прямота была ему ближе.

– Поначалу отец, затем Соломон, давнишний друг моей семьи.

– Соломон… – тихо повторил Валирно’орда, чуть щурясь, будто имя несло за собой тень. – Бесспорно редкое имя для Бескрайней пустыни. Почти чужеродное.

– Старое имя. – ответил Таро без колебаний. – Просторечное. Нордское.

На миг он словно провалился в прошлое. Перед внутренним взором возник силуэт – высокий, в белых одеждах, с глазами, в которых отражалось небо и вечность. Облик старого друга всплыл, как древний храм в миражах. Он был мудр, рассудителен, неспешен в суждениях. Его великая мудрость, в разумных пределах справедливость и жизненная позиция, мировоззрение, повлияли на становление фар’Алион равносильно тому, как Соломон делился этим с его отцом, дальними предками. От этого человека осталось всё самое хорошее, уникальное и достойное.

– Когда-то он был известен под другой личиной, – продолжил фариец. – но был вынужден отказаться от имени прошлого в угоду построению настоящего.

– Умеешь нагнать интриги. – отозвался Варатрасс. Он чуть подался вперёд, не скрывая интереса. – Я слушаю внимательно.

– Сулейман Маххумад ронад маль Фариан Раль’Араней. Говорит о чём?

– Более чем. Говорит. – хмыкнул Валирно’орда. – Но неужели кто-то верит? Занятно, что Мастер фар’Хтарианского маха до сих пор топчет землю. Да чёрт! – он стукнул ладонью по колену, хотя в его лице не было веселья. – Никто не поверит, скажи я кому.

– И не должен. – Джерум пожал плечами. – Не могу говорить за других, поскольку мало тех, кому это известно. У тебя есть основания не верить мне?

– Вряд ли, – Варатрасс снова посмотрел на него с прищуром. – Джерум фар’Алион Таро. Ты человек слова и чести. Человек, репутация которого всегда на шаг впереди него. Человек тактичный, стратегического склада ума. И несмотря на это, ты поведал мне столь сакральную для тебя тайну. Мне, человеку, тень которого предвещает лишь смерть. Почему?

– Тёмное прошлое не должно быть клеймом для выбравшего светлый путь. – спокойно отозвался Таро. –Твой вопрос риторичен.

Молчание окутало их, но в нём не было холода. Оно не давило, не клокотало внутри, не стремилось разорвать тишину – напротив, оно легло между ними, как мягкая вуаль, как плёнка на поверхности подземного озера, в котором отражались отблески костра. Оно не тянуло вниз, но словно предлагало остаться – здесь и сейчас – и подумать. Прислушаться к себе. К воздуху. К огню.

Варатрасс будто не заметил этого молчания, но и не стал сопротивляться ему. Он, как и прежде, сидел у огня, но взгляд его уплыл далеко – за пределы пещеры, за пределы текущего момента. Его лицо застыло в сосредоточенном выражении: ни усталости, ни явной боли, ни досады. Только тень. Тень мысли, скользнувшей и укрывшейся где-то в закоулках сознания.

Он смотрел в огонь, но видел явно не его. Пламя отразилось в его зрачке, будто вспышка давнего воспоминания – незаконченного, неоконченного, вечного. Варатрасс глубоко задумался о сказанном фар’Алионом.

– Ты говоришь мне, я говорю тебе. Можешь воспринимать это так.

– А ты? – не найдя ответ на желанный, пускай и на не имеющий смысла, вопрос, Валирно’орда устремил взор на собеседника. – Почему ты здесь? Почему всё так, Джерум?

Он принял решение сменить тему разговора.

– А я что?

– Как всё так вышло, Джерум? Беря в расчёт всё сказанное, почему? Почему здесь и сейчас?

– Вовремя ты задался этим вопросом. – Фариец перевёл взгляд ввысь.

Сквозь трещину в потолке виднелся далёкий свет. Он, казалось, не согревал, но напоминал, что где-то там всё ещё день.

– Наши пути с Сулейманом давно разошлись. А к этому моменту я шёл с Адультаром.

– Сам бы не пошёл? – прищурился Варатрасс. – Не кажется, что, сподвигнув на этот нелёгкий путь, тебя обвели вокруг пальца или же просто обвели?

– Нет, отнюдь. Не кажется. – Таро рассмеялся, но без издёвки. – Каждый путь по-своему затруднён и запутан. Язык не повернётся назвать какой-то из простым.

– А как же политика? – вопрос был задан буднично, но в нём таился вызов. – Не могу уложить в голове, что сын именитого Короля Северного Фара, его первенец…

– Фариан. – Джерум резко поднял взгляд. – Обойдёмся без грубых и невежественных нареканий.

– В точку! – Варатрасс щёлкнул пальцами, словно признавая правоту, но его лицо при этом оставалось серьёзным, почти каменным.

Ни тени улыбки, ни притворства. Лишь усталый огонь в глазах и сухое, невесёлое согласие в интонации.

– Его светлейшая голова политической арены, стратег и тактик, потерял к ней страсть, а может…

Он замолчал, прикусив нижнюю губу. Костёр перед ним чуть осел, щёлкнул сучком, выбросив в воздух искру. Тотчас же тень от плеча дрогнула на стене пещеры, будто качнулась призрачная статуя.

Следопыт оставался серьёзен. Его взгляд будто прощупывал пространство, уходя сквозь пламя, сквозь каменные изгибы подземной залы, сквозь текущую рядом воду – туда, где можно было угадать истину. Если она, конечно, ещё дышала. Эмоции, если те и были, скрывались глубоко – подобно когтям с виду кроткой городской кошки, из тех, что мяукают ласково, но при первом удобном случае пустят кровь. Он не позволял себе быть небрежным. Даже если казалось, что говорит отстранённо, лениво, со скучающей тенью на голосе – он говорил продуманно. Варатрасс чувствовал, щупал, исследовал.

– А может, и не было никакой страсти к политике? – Таро перебил, как бы невзначай, с тем самым ленивым вниманием человека, который всё слышит, даже если смотрит в сторону. – Трудно ответить наверняка, не буду. Скажу лишь, что игры с судьбами пешек королей, так называемые „партии в шахматы нулевой категории“, уж чрезмерно въелись. Я потихоньку отошёл от дела, как бы ни хотелось этого признавать. Со взрослением взгляды меняются. Призма розового стеклара бьётся, начинаешь смотреть на всё более абстрактно, а старое, в безволии, уступает место чему-то новому, более подходящему тебе.

Он говорил без нажима. Будто рассуждал сам с собой, но в каждом слове был вес прожитого. Не напускного, а подлинного – вес пыли, осевшей на подошвах, крови, запёкшейся под ногтями, слов, что пришлось не договорить.

– Касаемо империй, королевств иль же прочих сборищ златом обитых… – герой откликнулся на рассуждения Джерума, продолжив мысль. – Хочешь сказать, что всё до дотошности однотипно? Или лишь самую малость?

– Малость. – задумчиво изъяснился фар’Алион.

Он откинулся назад, положив руки на согретые камни.

– Каждой империи отведён срок, прежние крахи – жёсткий урок. Их повторяют, думая, что будут исключением. Но история… она терпелива. Она ждёт.

Варатрасс ничего не ответил. Лишь чуть заметно кивнул, глядя в щёлкающие и стреляющие кудри огней костра. Его лицо освещали искажённые блики пламени, как будто маска времён, под которой уже не было прежней кожи. Лишь старая, потрескавшаяся броня.

– Под светом Суур ничего не изменилось… – тихо закончил мысль фариец.

Но в этих словах было столько резонанса, будто отголосок очень древнего, уставшего мира.

***

Алый осколок Нальере

Касание – ласка… След пал колкий удар… Полилась рекой дрожь по рукам…  – Что-то шепчет на ухо… По воле своей, Будоражит он сон, Алый осколок Нальере… А воля его, Есть мира закон, Он камня владельца творение… От силы твоей, Мне ослепит глаза, Не спасает пелена в дрёме… А свет тот, Есть Суура поток, Он вечная кровь и ранение… По воле своей, Всё пытаюсь взглянуть, Но непроглядна Огромная в небе… А воля моя, Есть силы оплот, Он утопает меня во безумстве… От силы моей, Мне не свернуть, Не спасает псалом Мäлере… А свет глаз моих, Есть призма души, Он режет лишь междуточие… И открыл я глаза, взор направил туда… Направил на свет лучезарный. И понял тогда… Прозрел я сполна: – То коварства ладья парадигмы! Сумела она в миг сонный создать… Создать иллюзию симфонии Рая… Но непосильным оказалось мне встать – то предстало враждой моих мыслей… сумбуром воспоминаний. – Сон был во сне… он – отклик мгновенья… Осознал то не сразу, пытался пробиться… Многогранно манила ясность мерцанья звёзд… ***

– Палленальере, значит?..

– Он, родимый.

Привал был окончен без особого торжества. Валирно’орда, не глядя вниз, ударом ноги сдвинул полуобгоревшую головёшку, развалив тлеющий центр углей. Искры разлетелись по гравию и мигом угасли. Жар костра отступил, отдав тело холодной влаге подземного воздуха. Ночь наверху казалась ещё мрачнее, чем была до того, и только одинокие, неровно горящие лучины, плывущие над головами, давали путникам хоть какой-то намёк на дорогу. Герои двинулись в глубину пещеры, вглубь Заземелья, оставляя за собой чернильные, рваные тени.

– Что с рукой-то? Когда успел?

– Давно. Раны прошлого… и их вечный след. – Джерум опустил взгляд на кисть, скрытую наполовину в перчатке, и не стал объяснять, как именно она уже много лет ощущалась не своей.

Пальцы подрагивали время от времени, едва заметно.

– Лирийская ветрянка? – Варатрасс усмехнулся, подняв факел чуть выше.

Пламя дрогнуло, скользнув отблеском по стене.

– Брось, вообще не рядом. – отмахнулся Джерум, и огонь на мгновение сорвался языком вверх. – Похвальны твои познания, конечно, но это всё же подростковая зараза. Я немного из другого возраста.

– Я многопрофильный зельевар, между прочим.

– Похвально-похвально. – повторил Таро, но его голос уже был тише. – Очень похвально.

– Но, несмотря на это, я всё равно пребываю в небольшом ступоре.

Он помолчал, будто колебался. Пальцы машинально коснулись ремешка на запястье, затем опустились, будто решив: всё же пора сказать.

– Проклятие. – бросил он без всякой помпы, будто сказал о дожде, что будет завтра.

Просто констатация. Ни жалобы, ни горечи.

– Что? – Варатрасс остановился, вскинул бровь. – Ты о руке?

Джерум держал меч близ гарды за лезвие, рукоятью по направлению движения, а факел, что поднят другой, в полусогнутой в локте, руке, ожидал участи чуть что быть выброшенным.

– Это проклятие, а не зараза. – Джерум чуть перехватил меч и повёл плечом. – Это… плата. Подарок, если хочешь назвать это с иронией. Мне его оставили… те, кого не должно было быть. И он остался.

– Наследие?

– Что-то вроде. – отрывисто ответил фар’Алион. – Оно не передаётся. Пока не лечится. И пока не отпускает.

Они пошли дальше. Тени снова сомкнулись, потянулись по сводам. Свет факелов прыгал по камням, отбрасывая на влажные стены пульсирующие пятна. Сквозняк усиливался. Где-то впереди начинался простор. Из-за поворота высыпал свет – не жёлтый, а синий, зелёный, фиолетовый, будто кто-то смешал целый спектр и пролил на стены. Пещера раскрывалась калейдоскопом. Как будто ночь сама захотела стать витражом.

– Р.-светы… – подметил Варатрасс. – Но… обычно разно-светы7 не растут разными семействами и видами в одном месте, каждому присущ определённый ареал. Что-то тут нечисто…

– Или, возможно, ты не встречал подобного явления? – Джерум шагал чуть впереди, наклонив факел, как копьё. – Такое случается. Мир куда шире привычного нам.

– Тебе виднее, господин алхимик? – хмыкнул Варатрасс. – Или ты притворяешься, чтобы выглядеть таинственнее?

– Нет. – Таро качнул головой. – В любом случае здесь могут обитать и обитают те, кто не прочь воспользоваться столь манящей освещённостью.

– Хах! – Варатрасс фыркнул, но не рассмеялся. – Я вовсе не боюсь, Джерум. Хах! – протёр под носом. – Я больше ничего не боюсь. Ни света, ни тьмы. Ни людей, ни теней. Как ты только можешь сомневаться в этом?

– Я знаю тебя отнюдь даже не второй день, парень. – тихо отозвался тот. – Не мне судить.

– Ну вот знай, – Варатрасс шагнул в жёлто-голубое марево, не оборачиваясь. – что каша, которую я процедил в голове, пожрала любой страх. Для меня нет уже ничего, что способно вызвать волнение. Ни лица, ни тени, ни грохот шагов за спиной. Всё растворилось.

Голоса стихли, но капли с потолка продолжали падать в такт их шагам. Эти капли казались частью пещеры, её устами, её дыханием. Сталактиты и сталагмиты, от низких до исполинских, просаживали Заземелье вниз, как корни огромного мёртвого древа. В сырости и глуши отдалённый хрип звуков превращался в шёпот, в сырой звон, в отражение мыслей.

– Дело случая. – будто не всерьёз заметил Джерум, но Варатрасс отреагировал.

– Я хладнокровен. – следопыт вскинул подбородок. – Да и кого ты тут вожделеешь увидеть? Голодных дварфиров? У-у-у-у! – вдруг издал жуткий звук, размашисто жестикулируя руками, и сам же рассмеялся, хрипло, на выдохе. – Свирепых глубинных троллей, да ещё и с вкраплением всеядных, но в то же время привередливых в пище, арахнидов-челоедов Заземелья? Или, может, таахарских тавров8? Ха! Или всех сразу – по списку и по кругу?

– Ну, я полагаю, до таахарских тавров нам далеко, те обитают глубже.

– Глубже… – с насмешкой повторил Варатрасс, глядя вверх. – Глубина у нас, судя по той дыре, будь она неладна, куда как значительная. Вдобавок Корона Нордов – город, возведённый на низменности, на уровне моря.

Таро не ответил. Он шёл рядом, всматриваясь в стены. В его лице появилось напряжение. Он чувствовал: земля вокруг не спит. Камень жил. Свет начал сгущаться. Они приблизились к тем самым грибам – разноцветным, сочным, будто вылепленным из стеклянной пены. Они пульсировали слабым свечением, испуская то синеву, то мягкое багровое, то приглушённо-золотистое. Это и впрямь были светы.

Пещера сузилась, словно неохотно, будто сама не хотела отпускать. В конце хода, где тьма, казалось, должна была сомкнуться, пространство неожиданно раздалось…

***

Глава II: Сердце сокрытое средь Заземельской тишины

Пройдя через сужение в конце карстовой пещеры, Варатрасс резко остановился. Рука коснулась камня – холодного, сырого, чуждого. Он опустил ладонь на выступ, и пальцы невольно зарылись в крошево из мраморной пыли и ледяного налёта.

– Шоровы кости… – выдохнул он.

– Что там? – Джерум ускорил шаг, голос его прозвучал глухо, будто из-под воды.

Увиденное поразило и его. То, что раскрылось перед ними, нельзя было объяснить просто. Не пещера – целый подземный мир. Небо из камня, стены, уходящие за горизонт, и тысячами огней озарённые пространства. Неподсчитанное множество всевозможных грибов и прочей подземной растительности освещали стены, потолок и протяжённые тропы колоссального пространства под поверхностью. Подземный ландшафт, который дышал, двигался, цвёл.

– Нотарас9. – проговорил Таро. – Это она. Самая большая воронка и пустота под Водамином.

– Уверен? – голос Варатрасса стал тише.

– Без сомнения. Пласты Нотараса уходят во все концы материка, а где-то – даже за его пределы. – фар’Алион оглянул видимый потолок, что, подобно звёздному небу, мерцал над головой. – Под тремаклийскими равнинами самая большая его часть.

Они замолчали. Взору не хватало края. Пламя факела будто уменьшилось, поняв, насколько ничтожно оно на фоне сияния грибов и кристаллов. Тусклый свет уходил за пределы видимости, теряясь в расфокусе. Был ли конец у этого подземелья – или оно и было концом? Да и существует ли конец этой пещеры на самом деле?

– Совершенно вылетело из головы… – прошептал Варатрасс. – Так вот, оно какое, Сердце Заземелья…

Натёчные формы, иглы, кристаллические наплывы – всё вокруг было укрыто тонкой, словно резной кожей, породой, переливающейся мягким светом. Белые, чуть розоватые кристаллы напоминали одновременно о зиме, о кости, о чём-то застывшем в миг перед смертью.

Этот подвид камня мигрировал, словно птицы. Это подвид сколовой породы, что сродни перелётным птицам, загадочным образом мигрировал сначала из ледниковых пещер Дальнего севера и чертогов Драконьей Мерзлоты в карстовые дыры Тау’Элунора, а затем и сюда, в сердце континента. Узоры на кристаллах близ героев были подобны вымершим снежинкам. Каждая из них – смерть, навсегда замёрзшая в красоте.

– Озеро… – произнёс Валирно’орда, едва слышно.

Оно действительно было. У самой грани – кристально чистая гладь воды, подсвеченная снизу. Грибные поля отражались в ней, как звёзды на поверхности чёрного неба. Белый мрамор, местами гладкий, местами грубый, подобно пульсу, прорывался из земли и дополнял картину до состояния почти сверхъестественной симметрии.

Где-то в этой картине мира был и ответ – на то, откуда, в частности, брали свой мрамор снежные эльфы. Вопрос отпал невольно.

Варатрасс пошёл первым. Тропа, уходящая вниз, была изрезана, но чёткая – будто вырублена в скале. Камень под ногами отдавал стылой вибрацией. Здесь даже ветер, казалось, дышал не сразу. Он задерживался между поворотами, охрипшими выдохами скользя по стенам. В нём не было жизни – только память о ней.

Варатрасс не оборачивался. Но и нужды в этом не было. Он знал, что Таро идёт следом. Шёл с равной решимостью. В этой глубине, в этой зыбкой чреватой тьме всё происходящее переставало быть личным. Его невозможно было прожить в одиночку – оно впивалось в обоих, разом.

– Чем глубже мы спускаемся, – пробормотал Варатрасс, глядя вниз, в то, что уже не было просто тропой. – ступаем к Сердцу, тем больше я сомневаюсь в возможности подняться. Ты уверен, что амбассадор Адультар ожидает нас где-то поблизости?