Шероховатости

Вольным морским ветром меня принесло к одному торговому центру. На небольшой площади рядом с ним русский мужчина лет 45 играл песни Цоя. Толпа была человек сорок или чуть больше. В коробочке мелочь да номинал в стольник или полтинник, за редким исключением еще и пятихатка. В толпе ярко искрилось два неформальных подростка. Девушка была с зелеными волосами, заплетенными в дреды, много пирсинга и макияж в стиле эмо, а её парень был менее неформален, лишь волосы были синего цвета, всё остальное было базовым. Они нежно ворковали и целовались сидя на краешке гранитной клумбы. В такие моменты (когда слышу Цоя и вижу что-то обычное, но это даёт сладость бытия) часто жалею, что перестал писать стишки. Хотя в родном доме мать и не знала, что в свои 14—16 я писал стихи в стол. Я ушел в прозу потому что в стихах мне стало, вроде как, тесно, хотя стихи имеют силу и красоту поболее, они как концентрат прозы. Но всё же я ушел и не писал давно что-то поэтическое. Сидя на плиточке я накарябал в блокнот пару четверостиший:

Не сосчитать количества кухонь,

Где живые лица счету не подлежат.

Доверчиво скажем «похуй!».

Пусть будет как будет в наши года.

Я такой же как ты, дорогая моя.

А Завтрашний день всё такой же метельный.

И если доверчивый крик нам явит запредельность,

Так зачем же тогда нам что-то менять…

Я как Штирлиц – тихо пришел, тихо ушел. Сел в автобус. Две стройные студентки неряшливо толпились надо мной. Хотя я просто читал книгу Хэмингуэя. Стоя невозможно читать, ты теряешь нить, ритм и авторский языковой флёр. Только сидя! Также маленький огрызок простого карандаша тоже плохо работает навису, так что работал я сидя, не смотря на их осуждающие кудахтанья. На своей остановке я благополучно вышел. Они были весьма недовольны ожиданием ровно в одну остановку находясь в положении стоя. Смотрите не подеритесь за это место.

Заехал к Батьке, в открытую входную дверь задувает подъездный ветер.

Он встал засветло. Подкожные жуки поползи и зажужжали одновременно. Шприц наполнился красной нитью. Асфиксия души, паралич тела, отёк в области стоп. Его ложные причины написания романа привели к рецидиву. Выйдя к окну и заглянув в пасмурный туман трущоб, он закурил первую сигарету. Скурил быстро и не думал вовсе. Закурил следующую и уже начал пытаться думать, но, когда булавка вошла в венозную речку мысли парализовало, так что их больше нет – выветрились жадными руками хмурого. Третья, заключительная сигарета. Новая гонка за спокойным состоянием. Скопленные денежки для книги пошли в расход. Ко второму дню ужаливания стало совсем худо. Он не вставал с кровати почти восемнадцать часов, потел и стекал с кровати. Под вечер второго дня началось. Потоки обильной чёрной рвоты с примесями свежей крови оттенка кофейной гущи, чернь лезла часами без передыха. Квартира стала вся испоганенной и зловонной. В позе эмбриона тело было почти неподвижно. Когда-то подростковый стыд и дилер решили сделать для него эти опиоидные крылья и перелететь через всё это море несносной тяжести бытия. Перед полётом дилер не предупредил, чтобы тот не поднимался слишком высоко, иначе перья, из тонких игл, которые были скреплены навек сильнейшей тягой станут дырявым пакетом из пятерочки, а не спасением. Однако падший ангел взлетел к самому героиновому солнцу. Он, встав с облепленного своими же отходами пола решился на золотой шприц. Крылья прохрустели иглами и пообломались. Ангел пролетел над гостиной и кривым, искорёженным предсмертным оргазмом, трупом лёг на балкон…

Эдик в некотором страхе схватил тело за ноги, он боялся не того, что умер его товарищ, он боялся, что кто-то увидит его с трупом и он окажется за решетку. В воздухе на улице отдельно держится специфический запах горелости. Двор панельки выходил в сторону гор и зарослей деревьев. Накрапывал дождик, уже совсем стало пасмурно и из-за этого было плохо видно вечернюю дорогу. Земля под ногами размокала и превращалась в грязь, жирную и стойкую. Она комками цеплялась к подошвам. Плечо уже не выдерживало вес мертвого торчка и в момент скинуло тело в жижу. Эдик с трудом стянул труп в некую ложбинку и лёг рядом. Ливень своими холодными потоками вызвал дрожь. Было весьма холодно. Голыми руками как лопатой он рыл тугую землю. Нормально похоронить не вышло. В ночи пришел Мура и они вдвоем спровадили товарища под землю…

Всю ночь Эдик тревожно пил и не мог уснуть. Уже под утро он решил пройтись, чтобы освежить голову. Вышел на пустую набережную и, прогуливаясь под свежими лучами солнышка, вышел к рыбаку.

– Что ты бродишь как тень отца Гамлета? Поди сюда, поболтаем о жизни туманной.

– Доброе утро. Я просто наблюдал за вами и не собирался мешать.

– Доброе. В такую рань гулять – странновато, не думаешь?

– Вполне нормально.

– Ты кем работаешь?

– Писатель

– Безработный, то есть.

– Ну можно конечно и так.

– Это не мудрено, столько таких было и будет потом. У всех есть свой путь. Вот Господь тебя повел окольными путями, но ты не ссы, всё будет у тебя. Как зовут?

– Эдуард.

– Какое имя то! В наше время было популярное, сейчас не особо много Эдиков. Был в мое время такой футболист Эдуард Стрельцов, знаешь такого?

– Слышал.

– За Торпедо Московское феерил. Было время. Ты говорил, что пишешь. Так про что пишешь то?

– Если кратко, то обо всё в своей манере.

– Понятно дребедень.

– С чего это?

– Ну смотри: Достоевский был в своём ключе, но темы всегда были определённые. Также Гоголь, также и остальные. Те, кто обо всём и сразу пишут – обычно писатели хреновые.

– Вам просто, наверное, попадались плохие авторы или нонконформизм.

– Любой анархист к тридцати с копейками консервируется в собственных соках либо умирает. Сохранить маргинальность истинно невозможно, только стараться оберегать её как самую больную детскую травму.

– А вы кем работаете?

– Я пенсионер. Мне простите лет то сколько. А так всю жизнь в порту работал. Где плитку положить, где разгрузиться.

– Каким видите будущее?

– Я умру.

– Не ожидал

– Все умрут. Я тоже. Или ты хочешь, чтобы я поработал футурологом?

– Просто вопрос.

– Берег всем известного моря, прекрасная дикая лошадь и заявление, что уже похуй. Так пойдет?

– Весьма красиво.

– Какой же ты чудной. Ей Богу. Ты посиди вон с теми старпёрами, совсем очумеешь.

– А какая тут рыба?

– Кефаль. И другие тоже бывают, но вот сейчас поймал именно кефаль.

– Какие планы?

– Посижу тут до полудня, потом пожарю дома обед. Выпью. Посплю. Вечером порыбачу. Поужинаю перед телевизором. Усну. Продолжать?

– Давайте

– Проснусь, возьму снасти, удочку, всё что надо. Приду до воды. Посижу тут до полудня, потом пожарю дома обед. Выпью. Посплю. Вечером порыбачу. Поужинаю перед телевизором. Усну.

– Вам не надоело?

– Все так живут. К тому же я разучился скучать, и чтобы мне что-либо надоедало.

– Это что?

– А. Это моя жена. Других фотографий нет, только эта, где она молодая. Смотрю на неё, когда захочется и мне как-то спокойно.

– Вы один.

– Нет. Почему это? Я живу в полном мире людей и живых, и мёртвых. Всё будет. Только жди и смотри на море.

– Прощайте. Было приятно с вами.

– Прощай. Найди себе работу, умник ты наш.

В этот же вечер Эдик обыденно делал записи в свою рабочую тетрадь. На кухню спустилась Тополёва уже в ночном одеянии.

– Ложись спать, уже совсем поздно.

– Не могу я сейчас лечь.

– Почему это?

– Потому что голова взрывается. Вот ты представь: у тебя есть голос, он центральный идёт прям ровно, ты им управляешь. Справа и слева на тебя хаотично кричат тромбоны, дудочки и другие духовые, причем атонально. Потом еще всё сверху заполняет высокочастотный шум. Ритм выбивается сердцем и отдаётся в барабанные перепонки. Ну, это примерное чувственное описание течения различных мыслей и просто слов внутри головы.

– Угу. Она всегда его внимательно слушала, даже, когда хотела спать. Возможно это было из-за любви, а вероятнее всего просто так получилось.

– Есть два состояния:

1. Обычное – постоянный анализ, поиск образов, игра в литературу, свой некий образ как человека, и вроде как маска для всех и она работает и во внутрь, то есть я сам себя обманываю, не осознавая этого.

2. Редкое – иногда будто бы я без масок, то есть как был до своего взросления и зашпаклевание лица и души. В этом состоянии я смотрю на себя и свои поступки и вообще занятия с неким вопрошанием, мол, мальчик, а что ты делаешь? Почему бы просто не пройтись по сырой улице, где в лужах желтая пыльца и тебе в ветровке не холодно и не жарко. Гулять и не думать, а просто быть.

И после резкого ночного появления второго состояния меня коробит. Первая мысль всегда – как сохранить это состояние, но оно почти незаметно резко уходит, и следующей мыслью всегда идёт – а зачем я хотел её сохранить? Оно же мне не надо. Это мысли уже первого состояния, масочные мысли. Истинный я потерян снова и ждёт следующего выброса наружу.

– Какой ужас. Это удивительно, такого я еще ни от кого не слышала.

– Мне нужно выйти на улицу.

– Куда ты пойдёшь в такую темень!? Почти крича спрашивала она.

– Завтра увидимся с утра. Спокойно и рассудительно отвечал Эдик

– Не уходи… уже почти шепотом говорила Тополёва

Эдику было всё равно. Он встал накинул курточку и выбежал на лестничную клетку. Всё чем я живу настолько эфемерно, что может растаять как свечка под натиском огромной газовой горелки – подумал Эдик…

В пустом подъезде я заполз под лестницу на первом этаже. В этом тёмном углу мне можно скинуть черепаший панцирь из иронии, смеха над собой, мужских повадок, которые ненавижу, миллиона социальных масок, и главное оголяется мое истинное «я», без этого злосчастного комплекса Бога, при условии, что я букашка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Свидетели Иеговы – организация, запрещенная на территории РФ

2

Рассказ невозможно продемонстрировать в публичном поле в соответствии с законами РФ. Подробная информация в тгк Последний декабрист