Шероховатости

Шероховатости

Константин Евгеньевич Мищенков

Иллюстрация на обложке Константин Евгеньевич Мищенков

Иллюстратор Константин Евгеньевич Мищенков

© Константин Евгеньевич Мищенков, 2025

© Константин Евгеньевич Мищенков, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-7386-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эпиграф

Электричка. МЦД-2. Щукинская – Покровское. (Почти путь из путь из варяг в греки)

Добро пожаловать в Москву! Запах перегара на весь вагон. Двое помятых приезжих, уже осевших у нас, обсуждают бытовое пьянство и своих женщин среди панельного мира и перестукивания путей. Прошедшая мимо меня девушка перекрыла своими духами этот стойкий запах гнилых тушек… Вот она, сила русского языка – прыжки от слова «шлюха» до слова «душа». Это их речь, они уже не мигранты, но ещё и не русские. Им также, как и русским мерзко до тряски в коленных чашечках, что приходится курить сигареты за 120, хотя его женщина курит за 200+ и его ни во что не ставит.

Приезжий лет 55, хромой и бомжеватый: Бедная она сидит и как-то жалко её. (Говорит о своей женщине. Соглашаясь при этом со предшествующими словами, что она блядь)

Приезжий лет 40, толстоватый, одет в рыжую накидку рабочего: У неё руки, ноги есть. Сама заработает. Ты себе даже булку купить не можешь!

Приезжий лет 55, хромой и бомжеватый: Ти прав, ти прав. Но она знает, что я лох. (в разговоре часто он обосновывал, что дает ей всё, чтобы она просто-напросто не ушла от него)

Приезжий лет 40, толстоватый, одет в рыжую накидку рабочего: Ты её поцеловал…

Приезжий лет 55, хромой и бомжеватый: Она денег хочет, как я… (Кряхтящий смех курильщика)

Приезжий лет 40, толстоватый, одет в рыжую накидку рабочего: Тебе колбасу варёную, копчёную?

А вы понимаете, день-то был пасмурный, холодный. Бац! Солнце вышло. Сразу лучше стало. Это и есть Россия. Контрастный душ из снега с водкой. Всё бывает. Всё может быть. Случается, бедность, смерть, голод, солнце, слёзы – всё это шероховатости. Эта книга – сборник этих самых шероховатостей, выраженных настоящей русской жесткой словесностью. Пусть будет это путевой книгой, путевой звездой слепой молодёжи нового поколения, частью которого я и стал ненароком. Я люблю тебя, Россия!

Зачем читать бессовестные книги? Или книги авторов, которые при жизни были приняты уж точно не большинством, или же массой, не путать с народом? Да и вообще зачем читать книги, которые написали от своего признания самого себя как автора, то бишь, потому что не писать не могли? Всё просто! Читать такое нужно, чтобы пообщаться, поинтересоваться, поспорить, поплакать или воспитывать себя сызнова. Вот читаешь ты Эдуарда Лимонова и общаешься с ним с глазу на глаз. Он тебя и обзовёт и ласковым словом за ушком проведёт, мораль свою прочитает, как настоящий дед, расскажет про свою кинематографичную жизнь, полную приключений. Есть полно авторов и поважнее его и поталантливее, но его искренность и «ятоковусть» никто не отменит. Такие писатели – больше тебе как знакомые или друзья, учителя или отцы. Они не врут и не придумывают многого, так, приврут слегка, да и только для того, чтобы посмотреть на твои горящие глаза. Читать классику полезно, но и про такую редкую литературу забывать не стоит. Цените своих учителей, дедушек-борцов, и такое молодое, борзое хулиганьё как я!

Праздник Сжиженных Дельфинов

Ранним утром на обмелевшем берегу черного моря Эдуард почувствовал жестокую боль в груди. Он впервые в жизни заплакал искренне и встав на колени прямиком на ледяной песок принял еще одну пулю, а следом еще одну… Но всё это было спустя рукава и десятилетиями в тёмные времена, ведь сейчас только фонарный свет и свет от фар разрезающих темноту машин проникают в запотевшие от перепада температур окна, идущие под потолок в форме арок. Пятнышки в рабочей фирменной форме двигаются по залу с подносами. Я не здесь. Расплывчатый фон и поверхностные чувства осязания уставшими сухими глазами. Голова прилипла к рукам, держащим ее над столом. За столом нас трое. Напротив меня сидит моя потрёпанная мать и ритмично открывает рот наполненный ужасной чушью. Справа темного цвета стена, а слева сидит бедная женщина чуть младше матери. Вижу, как она уже потерялась в её цепях слов и вот-вот мать её заглотит, съест и переварит как большая рыба мелкий планктон. Всё! Это была точка невозврата. Точно! Я вижу эти глаза – в них отражается еще нестойкая, но надежда и уже как никак сформированная вера, а сильнее этого может только любовь, хотя их, наверное, приравняем. Ей дали бесплодного и слабого Бога, а она смирилась, что случайные встречные рассказывают ей о религии уже битый час в вечернем кафе, хотя у неё были совсем другие планы на этот вечер. Её семья ждет свою мать. А придёт уже другой человек – обезглавленный. Рыба гниёт с головы.

– Да ведь, сынок?

– Конечно, конечно, неизменно да!

Свет над столом потускнел. Или же глаза просто еще больше устали. Это не моя мама! Я помню всё совсем иначе. Было время, когда не было её болезни и она еще была человеком.

Летний желтый вечер. Двор обычный и приятный. На качелях трёхлетний ребёнок, рядом отец. Издалека с небольшой горки по дорожке уже спешит мать. Скрипят железные цепи под небольшим весом. На деревьях слоится очень яркий красный закат. Симпатичный семейный тандем. Тросточкой впереди себя марширует дедушка. Ручками сухими лезет к щекам маленького дитя. Самопальный вечер завершался, люди ползли с работы, трамваи скрипели, а автобусы жирели. Кухня узенькая, удачно сложенная. На плите красуется голубой огонь. Помнится, написал в подростковое время стишок.

Голубая ромашка из газа на кухне

Расцвела бледно-синей фатой на плите

Лепестки её пламенем снова разбухли

Синевой огонёк в тишине располнел

Стойкий запах дождя и повальная сырость

Ветер шторы коснулся и скатерти края

Ливня капли по крыше стучали и били

Голубая ромашка бестолковая старость

Маленький уже немного взросленький ребёночек уже около четырёх. Липкие руки из-под сливового варенья. Горячие чашки, как урок ОБЖ на всю жизнь. Скромность и стыдливость еще не заложена. Смерти нет. Все при своем деле. Отец рядом, он строгими бровями и добрыми глазами водит по экрану телевизора. Мама вошла незаметно. Сомнительные вибрации позади и конец. Простой карандаш детства сломался под корень оголённого грифеля, а ластиком стёрт намеченный путь. Громкий спор и перебранка. Где же мои родители? Я маленький, я не чувствую кто виноват, а кто прав, я только плачу и создаю фон для их криков. Отец ушел. Я этого не видел…

– Открой-ка, м-м-м, глава третья стих девятый!

Замешкался, но всё-таки показал с экрана бедной женщине этот стих…

Рабочий ритуал окончен пора по домам. Октябрьское поле светилось всеми фонарями, которыми могло. Из подвала выползали люди с шаурмой, книгами, мясом – со всем, что можно было потрогать и осмыслить. Трансцендентного не мыслил – не хотел.

– Почему ты сегодня такой молчаливый, сын мой?

– Просто хотелось спать.

– Придём домой, прочитай молитву нашему богу Иегове и только после ложись спать.

– Хорошо, мам.

Её не волновало молчание сына. Она как-то давно подостыла ко всему, к нему в том числе. Стало всё ровно, плавно, спокойно и серой ткань вышито. Эдик и его мать вошли в свою двушку и провели свой обычный вечер, как и у всех семей. Да их разделил берлинской стеной несуществующий образ, но ничего уже не поделать. Молодой Эдуард принял решение уже давно…

В приготовленный час, когда храп был уже слышан за картонной стеной, контрольно позвонил отцу, сказал, что намерен ехать с ним уже завтра. Тихо раздвинув шторы и суматошно глядел на кошек, бегущих прочь по теплотрассе. Выпал совсем незаметно первый снег. Детская площадка пуста и где-то там за окном брожу другой «я» тот самый начертанный отцом и матерью простым карандашом и такой складный и толковый, что обидно даже как-то…

В снежной пыли стояла безлюдная дорога около дома всего в две полосы. На часах почти пять часов утра. На дорожку присел на заправленную кровать. Специально заправил, потому что решил оставить комнату в её исходном виде. Медленно хлопаю сонными глазами. Сердце уже немного волнуется, от этого мерзнут руки. Рюкзак почти пустой: паспорт, сворованные деньги из заначки, всякие бумажки, чеки и выписки, зарядки, одним словом барахло. Решил взять записную книжку – буду пописывать. Смотрю на стены, а у них есть звук – он холодный, тихий. Он звучит как продолговатый гул далёкого ветра. Наверное, это не верно, но мне теперь весь мир мне интересен. Как же так? Как же? Ну вот так вот вышло! Искусство, музыка, природа, люди – я всё это в какой-то мере пропустил, понимаешь? Понимаю…

Эдик тихо прошел по коридору и прикрыл входную дверь, ключи оставил на тумбочке. Посеменил ногами по лестнице. Темно, но терпимо – видны очертания и силуэты почтовых ящиков и стен. Нащупал мелкую кнопку, пропищал домофон. Родная пустынная улица. Тропинка до проезжей части. Руки в карманах теперь вспотели от излишних нервов и снова успели замёрзнуть, потекли сопли. Да и к тому же ветер поддувал так, что его трясло как тряпку или простынь на натянутой верёвке для сушки во дворе.

На пустеющей двухполосной дороге вдалеке серость да зимняя хворь. Большое ТЦ совсем остыло и не светится, болотный многоэтажный раздрай архитектуры был почти безлюдным, только дворник мёл пустоту, а курьеры жужжали на своих электровелосипедах как зимние шмели. Утренняя сутолка еще не выделилась из бесконечного человеческого быта, но первые её проблески уже проявлялись в виде запаленных окон в одной из высоток. Где-то фиолетовое, где-то розовое, где-то рыжее или желтое. Возле ТЦ замаячил красный жигулёнок. Тонкий писк тормозов. Отец приоткрыл дверь и аккуратно захлопнув прошел перед машиной с некой встревоженностью и воздержанностью. Он неуверенно протянул свою руку к Эдику. Спешное рукопожатие и никаких эмоций. Рукопожатие как будто у пластиковых кукол в сценах пластикового кино. Они словно два деда в бурых ушанках вроде похожи, а по сути фронтовик и тунеядец – совсем по разные стороны.

– Совсем продрог, наверное, давно стоишь?

– Нет, минут пять от силы.

– Давай сюда рюкзак свой, еще вещи есть, бедняга?

– Нету.

– Ну и отлично, у меня место не шибко и много. Ухмыльнувшись сказал отец

– Ты, это, садись спереди, возле меня, наконец поговорим.

– Хорошо.

Отец был уже не таким каковым я его помнил в своих детских воспоминаниях. Он с виду остался почти таким же, просто лицо его устало, залысинки стали более заметными, глаза другие более мелководные что ли. Раньше глубина говорила о молодости, сейчас её отсутствие говорит о том, что он просто нашел ту гавань, где его не бьёт морской ветер и где безопасность гарантирована как в бункере. Пробуксовка по сырому снегу. Прощай родной дом!

– Привет, Эдик – сказала новая жена отца

– Здравствуйте!

– Это моя Анна, собственно теперь вы знакомы. Так, ну рассказывай, как ты жил всё это время, как решился на побег. В сети ты был немногословен?

– Да, я мало писал тебе, думал, что при встрече лучше будет, да и уместней. Всё было также плохо, как и всегда. Нет я не говорю про материальное состояние, оно былое еще приемлемым. Просто я буквально устал как человек быть не тем, кем я есть. Мне уже двадцать, а до сих пор не начал жить как хотелось бы.

– Ты не переживай. Мы поможем всем чем сможем, человеком станешь!

– Да – подтвердила Анна

Пустой мегаполис уже позади. По сторонам дороги М-4 только леса, одинокие будки с одинокими пустотами внутри, деревни, сёла, выселки из этих сёл всего лишь на расстоянии через речку, сторожи с бесконечным кофе и сигаретами от зари до зари, строительные рынки и забытые кресты, сотни, нет тысячи дорожных знаков. Типовые дорожные развязки. Везде, повсюду улицы Горького, памятники Ленину, противотанковые ежи около госзданий как символ готовности к восстанию и вафельные серые заборы промзон.

– Расскажи про свою маму. – спросила у меня Анна

– Ань, ну что ты его достаёшь.

– Всё нормально. Она почти не отличается от всех нормальных людей просто другая. Мне конечно жаль её, но помочь ей я пока не могу и не знаю, желаю ли.

За окном всё также лес рядами стволов пролетает на скорости чуть выше ста километров в час.

Вспомнилось как в подъезде мать выглаживала руку достаточно молодой, но уже зрелой женщине.

– Мы альтруисты, вы ничего не подумайте…

– Спасибо, что донесли, а то мне тяжело.

– Вы совсем одна, что с вами?

– Со мной всё хорошо.

Её окучивали и прикрывались ребёнком. Сунули пилюлю без шанса на отказ. Теперь эта бедняжка будет сидеть на этом мусоре, опиуме, называйте как хотите, это конец. Пропажа. Гонец заблудился в темноте и теперь готов глодать ржавые пятки не пойми кому ради своего опиума. Вот оно моё детство. Окучивали и подсаживали. Зачастую огребали и сваливали. Почему же я сбежал?

Мне разрешали читать. Эту возможность бросили мне как кость. Это была её ошибка. Мать думала, что я напишу, что-то для дела, для веры. Хрен ей, а не нерукотворный памятник моему убитому детству. Уже в 15 всё стало ясно, но еще целых пять лет усердно показывал своим видом, что верю. Показывал ей, что миром правит Сатана, цитируя библейские стихи из 2-го послания Коринфянам 4 и Откровения 12:9. Делал открытки и кидал их как бомбу замедленного действия в почтовые ящики. Скидывал эти приглашения в ад, как спидозные иглы в карманы случайных людей в метро. Когда слишком погряз в этом параде мишуры сложно заметить, как кто-то постепенно меняется. Так и мать не заметила, что её кукла из соломенных сказок раздобыла себе мозги.

В дороге было спокойнее чем ожидалось. Отец включил на фон всю дискографию Dire Straits. Стало как-то тепло. Его Анна спала. Я просто вспоминал всё, что получалось. Подумываю о том, чтобы начать писать что-то. Много виделось, слышалось и накипью осело на дне моей детской души.

Мы ползли уже достаточно, чтобы остановится на заправке. Одна из колонок была свободна, мы аккуратно заехали на неё и принялись натягивать куртки. На АЗС было не так много людей, пара семейных пар и одинокий мужчина. Туалет привычно загажен, ведь своё говно не пахнет, а кто следующий по очереди перебьётся. Сели за столиком на четверых.

– А ты хот-доги ел когда-нибудь?

– Ел конечно.

– Ну Ань, он не с луны свалился!

– А что? Я просто спрашиваю, мне в отличие от тебя интересен твой сын.

– В смысле в отличие от меня? Я что по-твоему не интересуюсь?

– Ты молчишь всю дорогу.

– Ну я…

– Мы поговорим, не беспокойтесь.

– Эдик, молодец. Я тебе расскажу по дороге как-нибудь, как я рыбачить начал недавно.

Быстрый перекус. Укутанный в куртки завтрак. Пара хот-догов и явно постаревшая каша. Кофе без вкуса, только жижа сохранившая что-то похожее на горечь, но чего еще надо, оно теплое и жидкое. Было достаточно тихо, иногда перешептывались за соседними столами люди, за нашим столом изредка диалог вели Анна и Отец.

Эдик молчал и часто засыпал, пока отец активно забывался в себе. Анну укачало. Съезд с трассы. Добро пожаловать в Воронеж, а точнее куда-то на окраину. Решение был спонтанным, ведь Анне стало плохо в дороге, и мы встряли. Рыжий город. Фонари. Панельки. Строительные магазины. Мотель было видно издалека из-за его красных неоновых вывесок и огромного количества колхозных баннеров из времени которое уже забыто, всё быстро забылось с начала века. Название было что-то вроде Придорожный бастион или Замок. На стоянке коптились пару дальнобойщиков, подальше от них стояли молодые подростки с небольшим налётом авантюризма из-за студенчества. Они были с домом на колёсах и истошно орали, сменяя крик смешками и хохотом.

– Да ты сам за руль не сядешь!

– Рот закрой, любимый!

– Какие слова. А вы роковая пара!

– Заткнись!

– Заткнись!

– Выпьем еще чутка и спать, двинем с утра и все дела.

В целом мотель был обычный, без каких-либо изяществ, а вот внизу, на первом этаже располагался ресторан в стиле средневековья, точнее косящим под него. Везде висели и пылились рыцарские атрибуты, стояла дюжина манекенов с бронёй из китайского пластика и поролона, щиты. Столики из темного дерева, лавочки. Две официантки как пчелки копошились с подносами, а администратор строчил ручкой что-то в журнал. Мы поднялись в свою комнату и застыли в себе. Отец нервно чесал репу и старался помочь жене, Анна пыталась привести себя в порядок, хотя её беспокоила тошнота. Думаю, она беременна, хотя кто её знает, может реально укачало человека. Вышел пройтись, чтобы время пустить на самотёк, да и мне совсем не хотелось сидеть там. Мы давно совсем не сын с отцом. Смотришь вроде бы на эту картину под названием «отец», а видишь под слоем лака из психологической защиты только уставшего от жизни и отстраненного человека. Он взял меня из чувства долга, хотя кто его знает. Мне это не так важно. Я хочу начать жить где-нибудь в Сочи. Тепло хорошо и мухи не кусают…

Им только бы сунуть новостройку посреди соснового леса и смотреть как новые жильцы копошатся по грязи и новообразованным жидким тропинкам. Вы думали, что? Дорога будет!? Хрен вам!

Пожарные пруды у ДК. Военная часть. Рыжие фонари в типовых дворах с лианами и обрюзглыми деревьями. Шины. Клумбы. Воронеж он как будто и есть этот рыжий фонарь. Мутный и во круг него собрались уставшие мушки.

Люди катаются на коньках в свете желтовато-рыжих фонарей катка. Круглолицые дети, худощавые подростки, толстожопые родители и костлявые старики. Увядшие травы виднеются из-под чуть задёрнутого, как юбка легкодоступной дамы, снега. Разрешается тебе Эдик быть грубым и холодным, но не слишком. Вдалеке колючая проволока, почти занесённая временем и чуть снегом. Когда придёт весна в эти поля и когда от этого города останутся только пыльные останки, забегают коняшки белые, с пятнышками или без, черненькие и другие по их просторам. К водоёмам прильнут птицы. Среди рогоза будет стоять ржавая будка «Игровые автоматы». Из пустых бутылок будут торчать цветы. Оставшиеся люди будут тщательно ухаживать за природой и пить чай, ведь у вечной любви нет смерти! Ты люби ближнего, люби собачку, кошечку, рыжую утку – всех живых. Про растения не забывай. И живи по-человечески, без всяких истреблений, геноцидов и мазутных пятен океана. Вот она новая религия – неполная вера. Всевышнего нет, но человек в гармонии и почти по заповедям живёт, оттуда и счастье безграничное. Просто захлёбываешься от экстаза, когда кормишь белку, гладишь дельфина или предлагаешь пережить холода собаке в одной конуре…

Какое утро! На рассвете, в пригороде, когда небо расслоилось на белый ломтик и черные облака. В этот момент один дед с сигаретой дошаркал до меня. Он попросил подкурить. Я ответил отрицательно, ведь я не курю. Он молча достал спички и подпалил сигарету сам.

– Зачем быть в такую рань на краю города, если ты не куришь?

– Не знаю, завтра меня уже здесь не будет. Хочу запомнить этот день.

– Ты не сможешь…

– Почему же?

– Никто никогда не запоминает, ты тоже, и я точно также. Курить начал, потому что запомнить не мог, а потом и запоминать расхотелось.

– А если записать это всё?

– Ты писатель?

– Не знаю.

– Вот когда ответишь на вопрос, вот тогда и запомнишь. А пока что мы с тобой закрываем этот день. Ему пора на покой.

Он ушел в сторону от меня, мимо забора и гаражей. В тишине шаркал и покашливал застоявшимися лёгкими…

…В комнате красный ковёр и одинокий стул из тёмного дуба с характерными кольцами и рисунками прожилок. Сидя на нём и глядя в дверной проем заметил пушистое животное. Вот оно уже рядом. Я подобрал на коленки черного беспородного пса. Он весь мокрый, набегался по проталинам и кустам сухой высокой травы. В соседнем доме моется в синем пластиковом тазе маленький розоватый карапуз. Изголодавшись свернулся в калачик лес почти без листвы…

…Теперь я пишу. Это будет первой зарисовкой. Считаю, что нужно писать регулярно и качественно. Путь намечен, писатель так писатель.

…Ночные дороги. Вспоминаю как читал Газаданова. Очень сильный писатель, жаль, что не многие его знают у нас в стране. Парочка красных глаз спереди и несколько белых глаз в лицо со встречной полосы. Красным неоном вырисовывалось слово заря. Фонарные столбы с ярким светом. Он неприятно слепит после недолгой дрёмы. Синие таблички с километражем и вечные развязки. Небо периодически красится в рыжий из-за теплиц, спрятанных подальше от дороги…

…Зал царства был гнойником. Когда еще маленькая моя голова не воспринимала это как сущий цирк, было легче. Было гораздо легче. Ощущалось всё это словно посиделка у дальних родственников без цели и событий в пыльной забытой кладовке. В последние годы казалось, что тебе льют в уши различное варево из прокламаций и окровавленных прокладок, разбавляя расплавленным металлом из полоумной депрессии всех сидящих зрелых и больных, овощных старушек. Сёстры, братья. Братья, сёстры.

– А вы знаете, что такое истина?..

– Мы будем жить вечно в раю на земле! Так меня всегда учили. Так учили, что и в правду болезненно хочется пить, заниматься сексом и плодить словесный прозаический фарш. Когда я уже подрос мать выдала мне краткое обучение, как же окучивать людей.

Основой были несколько пунктов:

Первое. Вся эта система вербовки напоминает детскую игру в догонялки, прятки, куклы. Куй железо, пока горячо. Под доброй маской альтруизма прячешь базовую уловку – заманиваешь человека на «бесплатное изучение Библии» или называешь это просвещением. Если он клюнул – готовься, визиты к нему домой превратятся в твой ежедневный ритуал. Ходишь проповедуешь. Все детали о жильце под лупой: иконы, детские игрушки – всё это материал для манипуляций. Записывай каждую мелочь, пока жертва не клюнет.

Второе правило – сноси напрочь его личность. С первого же визита научи его: никаких сомнений, все, кто против, – враги. «Знание Бога – ключ к спасению». Бей, вбивай это до потери пульса. Не хочет ломаться и приводит аргументы, включай по новой видео, снимай с него слоями весь рационализм. Если знакомые пытаются отговорить, они – пособники дьявола. Так, втихаря, сможешь подцепить его. Далее для укрепления каждую встречу превращай в мракобесный спектакль, где он – жертва манипуляций, а правила игры только усложняются и пополняются.

Третье. Прикажи ему что-нибудь! Сразу же – как в мягком анекдоте – вербовщики наших мутят дело, типа самые-рассамые святой. Сразу же посылай его в райские пучины ответов и вроде как счастливой жизни. А потом – бац! – уже жёсткий режим, как в армии: дельный тон, и он кротким учеником подчиняется прямолинейно.

Четвертое. Замотай его в рыбий пузырь! Полная изоляция! Вначале подлизывай: мол, как веруешь-то хорошо, брат мой. А по ходу дела – бац! – все твои денежки на религию выкидывай. Сначала намеками, потом уже в лоб: «Твоя вера – это говно!»

Все прочие религии для свидетелей, по типу моей мамаши, как фальшивые доллары или конфетка в канаве после пьянки. Впаривают, что любая другая вера – прямой путь к беде. И всё в цитатах, всё в цитатах…

Пятое. Довершаем до самого конца. Финальный этап манипуляции заключается в том, чтобы внушить беспокойство за своё будущее. Куколка будет проживать жизнь эгоиста, постоянно в борьбе за своё выживание через выполнение приказов. Его духовность будет зависеть от того, насколько он активен. Например, если он неохотно соглашается привлекать новых последователей (распространять опиум), то не получит уважения и будет ощущать себя ущербным.

Несмотря на видимую образованность, многие Свидетели Иеговы 1плохо знакомы с Библией, и используют её лишь поверхностно. Простые логические вопросы могут сбить их с толку. В случае опасности, они, как нагадившие школьники, предпочитают уклоняться: «Давай обсудим это в другой раз».

Для того чтобы процесс вербовки проходил максимально гладко, представители ходят парами, что делает их недоступными для откровенных бесед. Всегда рядом с окультистом его «брат», который не позволяет подвергнуть сомнению учения, историю или руководство. В случае возникновения проблемной ситуации, предложат решить её в другой раз. Так маминым талисманом и генератором поддакиваний стал маленький «я». Еще школьником средней школы…

…Красные мигающие огни рядом с Каменск-Шахтинском по трассе М-4

Ночью. На большой площади стоят несколько рядов высоких мачт, на каждой вроде по два красных фонаря. Это Каменская ВЭС. Это настоящее поле мертвых пластиковых маков из клипа Нирваны про коробку конфет.