Шероховатости

Он продолжил:

– Я знаю, что мою будущую работу нигде не напечатают, а зря! Я ведь про торчков пишу и про этих вот марафонцев для того, чтобы наконец об этом говорить стали. Никто же даже не догадывается о школьницах, которые в кровь свой нос снюхивают. Всё это покрыто мраком разврата нашей верхотуры.

– Ты кстати, как назвать собираешься?

Спросил Николай муравьёв (муравей или мура) – молодой экстравагантный поэт, косит под Маяковского, любит выпить. Носит шляпу. Пишет простые стихи о жизни. Бреет свою голову почти каждую неделю. Постоянно в своём войлоковом пальтишке.

– Бессонный гурт.

– Название отличное. Честно.

– Знаю. Долго думал. Вот послушайте слепок сценария:

Исколотые во все щели как голуби прыгнули с бортика крыши, перелезши через металлические прутья для защиты от падений. Двое подонков, студентов, теперь уже бывших. Медики пакуют остатки в мешки, а ментовские разгоняют гражданских. Компания друзей человек восемь проходит мимо. Они дружно рыщут по лесополосе около своей пятиэтажки. Нашли сброс. В заваленной бытовой стружкой трёшке живут всей этой немыслимой толпой недавних школьников. Под вечер наскоро упоролись в основном внутривенно и продолжили жрать алкоголь, так полуночи. Бессонный гурт вошел в стадию припадка. Часть животных озлобилось на стаю, перебранка в ушные перепонки и несколько избиений. Шум стих. Наступил затвердевевший покой и бессонный гурт застыл в онемении. Кто-то лежал неподвижно, кто-то стоял в бесконтрольно вычёсываю нижнюю челюсть своими же зубами – все звери приняли покой в разной степени. Под утро, когда уже трое человек покинуло притон, остаток – двое из ларца в утреннем мандраже обнаруживают три трупа в ванной. Их заперли как самых буйных этой ночью. По всем признакам они долбили еще что-то вот и передознулись. Завтрак молча в одних домашних трусах. Никто не ест, только кипяток пьют с трудом. Пришли снова остальные по антуражу и настрою всё поняли. Еще неделя беспокойных контактов с врачами, ментами и родными. Еще недельку отстоялся гурт в относительной чистоте и порядке. Теперь снова бессонный гурт в меньшем составе продолжает свое движение. На квартире уже втроём – двоих загнали в загон (рехаб) родные. Небольшой двухнедельный спад для временных подработок и снова кочевничество. Гурт начал в среду, а уснул в выходные.

Далее повествование буду вести от первого лица. Сам был на тех местах. Часами мог таращится на батарею или на палец своей ноги… Ладно, выпьем?

Пили много и даже не собирались останавливаться. В основном из-за батьки. Он ковал из нас железо пока горячо, пока мы молоды, здоровы, энергичны. Иногда мне казалось, что он как вампир сосёт нас и живет пока мы рядом.

– Вот скажи мне, Бать, от чего ты так пьёшь?

– А что ты хочешь от меня. По правде, если говорить, то честно из-за того, что кайфа нет. Нельзя уже мне употреблять, а пить пока можно. Вот и весь ответ. Да и представь по трезвой жить. Брр!

Утром жадненько хлебали воду из-под крана, как хлебопашцы после долгой пахоты. После одного из запоев написал рассказ «бесконечная синь» и бросил так жестоко пить. Всё в меру.

«Бесконечная Синь»

Маленькие гранулы воды на волнистой тёмно-бежевой поверхности, рядом два озера немного желтоватые с красными прожилками. Черный лоб очень близко. Опалённые брови и ресницы и почти облысевшая башка с остатками волос. Закрываются окуляры. Открылись. Уже чуть дальше – глаза не видно, только тёмные впадины. Тело сухое, видно рёбра и тень под каждым из них. Свет падает сверху совсем тусклый – луна из кухонного окна попадает на стенку и от потолка немного оседает. Чуть дальше. Фокусировка становится чуть хуже. Еще чуть дальше. Качество фокусировки как на старой мыльнице. Пространство вокруг стало туманнее. Тело сгорблено, кости в локтях выделяются на фоне всей руки. Кисти держатся за тёмную мебель, вероятнее всего комод. Резкая смена кадров во время движения. Только очертания, рябь и осязательное ориентирование. Ноги ледяные. Кровать. Подтянутые конечности начали отогреваться под тяжелым одеялом. Скоро наступит новый день…

Камера. Мотор. Сердечный мотор немного дал сбой, но полет нормальный. Шторы засосали весь мизерный свет с наружности. На газете, приклеенной к стене написано про олимпиаду 1980-ого. Разные рожи, ансамбли и громкие рожки – всё с улицы. Шуршит шторка на кухне из-за ветерка. Нанесло снега. Холодрыга. Хлопок. Немного осыпалась побелка. На столе пятилитровки и другие стекляшки. В холодильнике много пустых мест, но что-то есть. Консервы.

– Консервируемся попарно!

– А? А… а я один!

Это было громко сказано. Соседи, расценив это как атаку. Последовал стук в батарею. Из баночки нацедил в стаканчик. Вошло быстро, даже очень. Это где-то 300 грамм или чуть меньше. На улице еще темновато, фонарь выдаёт себя за солнце. Еще 150 грамм. Глаза закрыты. Тепло немного. Подрагивают пальчики, но немного – без дискомфорта. Такой поток лёгкости и полёт зрелости организма. Груша перезрелая. Опять встало перед глазами прошлое и злость. Локтем сбил банку на пол. Бабах! Припало тело к холодной плитке. Языком и губами впитывается влага. Стекло попалось. Пошла кровоточить десна и нижняя губа. Встал с коленок. В ванной тихо засунул ватку в рот и полоскал всё тот же кровавый рот. Зубы как горы, горы как зубы – курить надо меньше чем пачка в день. Окурки мыслей, ошмётки чувств. В рубашке и драном полушубке вышел в тамбур. Зелёные стены, висит груша нельзя скушать на одном оголённом проводе. Всё гудит, шумит и высказывает вулканическое недоумение. Тротуар заполнили реагенты и теперь это уже мощеный проспект из белых дроблёных камушков. Аптечная дверь с крестиком. Забренчали привходные бубенчики над дверью. Пахнет лекарствами и чем-то сладковатым. Тело мямлит что-то на русском. Высыпал мелочи и стольник. Смена кадров и уже снова заполненная кухня. Каменная ириска всё также валяется в дальнем углу под столом. С балкона веет морозной зимой. На термометре ближе к минус двадцати. Банки со спиртом всё также на месте.

В тазике литров восемь спирта. Залил чуть больше воды из-под крана. Вышел покурить. Столовой ложкой раздавлены таблетки угля. Возня впопыхах и марлевое процеживание. Холодильник наполнился новой самопальной водкой. Тело прихлебнуло еще около 50 грамм спирта. Тихий и спокойный час…

Вот оно, начинается. В дверь стучат, это в дверь стучат. Сквозь сон ходьба и толчея. Пошатываясь встал. Пьяная женщина лет пятидесяти, в шубе мраморного цвета. Накрашена вроде сильно, в темноте видимость ниже. Волосы – брюнетка. В руках не мартини и не брют, виски две фирменные бутылочки. Колготки рваные, но есть. В соседней комнате еще кто-то, но они неинтересные. Бренчание бокалов и стучание ложек по дну тарелок при зачерпывании еды.

– Не пей! Много слишком!

Она выдала что-то невразумительное. Снова уснуло. Подрагиваю. Выкинуло из центрифуги сна. Тошнит и давит на мочевой пузырь. В ванной приглушенный свет от тусклого плафона. Всё в побелке и черных разводах. Лежи она с двух рук льёт в рот оставшиеся капельки. Повернулась и улыбнулась. Всего три зуба черных и спиленных до толщены спички. Двое сверху, один снизу. Заливается смехом и руками машет. Тошно…

В мокром поту проснулось. Темень стоит. Выполз к холодильнику и начал жрать. Пить. Пить. Блевать. Пить. Блевать. Сон. Неспокойное утро. Вчерашний ужин на столе. По щекам потекло благоразумие? Нет, остатки синьки. Залпом пошла бутылка, почти как в сухую. Постыдное сдерживание рвоты. Залп 50 грамм. Плохо помогло. Рывок в ванну. Стихло всё. Спокойные шпроты и заоконный шум почти неслышно… Загрохотало. Вот сволочья душа! Откуда столько прыти, столько сил! Это в вытяжке, это точно там! Голубь случайно залетел. Голыми руками поглубже. На стремянке. С корнем вырвано всё. Ничего нет, всё напрасно. Первая ступенька, вторая. Упало. Банки побились все. Ничего не осталось. Слёзы сопли и фонтанирование злобы. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте спирта и стекла. Из ящика под раковиной жгут из аптечки шприц. Затянул руку. Ввёл спирт. Окатило немного. Лёг в прихожей и в небо по трубе…

– А кто эта женщина?

– Я не знаю. Она мне приснилась. Так и пишутся многие образы. Сны – это наши лучшие образы. Они абсолютны, честны и не зашорены человеческим рационализмом.

Мы случайно и без особой цели создали подпольный кружок

«Отклонение»

Эдик – пишет прозу про свой быт и пытается сделать жанр абсурдного триллера

Серов – имя не говорит, считает, что безымянный (серый). Почти не говорит и редко приходит к нам, стихи в анархическом нарезном стиле будто бы он Тристан Тцара.

Батька – пишет наркоманскую прозу, в основном пьёт.

Мура – активно строчит стихи. Например, вот:

Варежку закрой артист,

Мне в этот вечер тошно

Твой голос только мне фонит

И глушит душный отзвук

Моей души, что прям вплавь

Бросается к карнизу

Я отмотаю день свой вспять

И вновь поддамся бризу

Ах Сочи, вас я покидать

Не мыслю, не могу, не внемлю

По кабакам хожу как мразь

Артистов затыкаю сигаретным пеплом

Стиль Маяковского не переносит, считает, что он сам по себе, а имидж – это имидж. Это другое!

В один из дней по дороге в кружок встретил Ивана. Да да, того самого мажора с красной поляны. Мысленно упал в пропасть. Хотел спрятаться. Руки немного подрагивали от холодного ветра и некой неприязни, но всё же прошел мимо, вроде как незаметно. Он окликнул

– Эдик!

– Что?

– Ты можешь со мной поговорить?

– Да, могу, только давай не здесь – на дороге.

– Хорошо, в кафе?

Я видел, что денег на кафе у него нет, а угощать этого бедного наркомана я не собираюсь.

– В парке будет лучше.

Мы прошли несколько минут и вышли в парк. На лавочке он выдал фразу

– Просто понимаешь, с женщиной мне уже не то.

– В каком это плане не то?

– Ну как-то стало так, да и с мужчинами тоже, подумал, может ты одолжишь мне денег? Или давай переспим, и ты мне заплатишь?

– Прости меня конечно, но я еще тогда ушел потому что не хочу.

– А деньги?

– Ты же вроде из богатой семьи и машины у тебя были?

– Просто ситуация такая. Родители как-то обозлились, вот не хватает немного.

– Ты крепко сидишь? Я точно это вижу!

– Нет, ты что, просто иногда бывает с друзьями, как тогда.

– У тебя на лице написано, что ты сидишь уже месяц другой.

– Ну допустим, так дашь взаймы?

– Знаешь ли, думаю нет. Оно тебе на пользу пойдёт. Прощай!

– Сука ты!

– Ага, пошел вон!

Мефедрон вытесняет всё. Он уже мало похож на того веселого мажора, а начинал ведь и в правду с химического секса. Заканчивает настоящим бестолковым болванчиком, от которого за несколько метров воняет кошачий мочой. Опиоидные сидят из-за физических ломок, как тот гнилой тип на тусовке. Эти же ментально рвут все провода в своём пустом мозгу. И все гирлянды потухли, оставив только единственную черную дыру из порошка. И вот и в правду все эти ребята с большим достатком за каплю удовольствия случайно кидаются туда, где счастье. Их внутренние бедные дети в душе хотят родительской любви, любви как факт, возможно еще много чего, но погибают, и химия бросает их мозг в блендер, дробит и превращает в кашу. Он думаю уже давно вошел в ранг употребителей дешевых вариантов. Стал уж слишком слипшийся, бесхозный и весь заросший прыщами. Точно примеси. Повернув голову, заметил, что он разрыдался на скамейке – Бог ему в помощь! Я не спонсор мажорских потерянных душ, и вообще кого угодно. Сам-то содержанец.

Я просто ехал из командировки домой. На стоянке у придорожного кафе носился сильный ветер. Начинал накрапывать лёгкий дождь. Под навесом у входа стоял мужчина с прекрасным симметричным лицом, очень высокий и очень худой, из-под капюшона торчали длинные витые волосы. Он посмотрел меня исподлобья и перекрестил на входе. Меня сразу обволок рыжий тусклый свет запотевших и пыльных плафонов. В тёмном просторном зале ресторана было достаточно людей, около трети столов было заполнено. За большим столом восседала дюжина южан с берега Каспия. Несколько столов были заняты одиночками, а еще несколько семейных.

– Когда ты держишь меня за руку у меня поднимается давление в области таза.

– Тебе нужно к врачу дорогая, это точно болезни по женской части или что-то с надпочечниками

– Нет, я не про это, я хочу тебя!

– Тебе кажется и вообще у меня нет желания.

– А мне надо!

Я заказал стейк из сёмги, борщ и 50 грамм водки. Плевать я хотел на езду в нетрезвом виде.

За соседним столом позади моего многочисленные блюда впитывал в себя огромных мужчина весом за центнер, седой и чисто выбритый. Гора из пустых тарелок насчитывала около десяти штук.

За столиком передо мной убивался худой мужчина в элегантном костюме, он крепко пил и тихо плакал, закрывая лицо. Я увидел его слезы сквозь скрещенные пальцы на лице.

Мне принесли борщ и рюмку очень скоро, и я принялся хлебать своё горячее красное море. К концу моей трапезы уже была готова и сёмга.

Дюжина южных мужчин активно разговаривали, хвастливо показывали друг другу фотографии своих достижений, махали кулаками. Один из них гневался на соседа и активно протестовал основному гвалту их компании.

– Вам еще требуется что-нибудь, алкогольные, безалкогольные напитки?

– Морс пол литра пожалуйста. И где у вас уборная?

– Вот видите черную дверь, вон там.

– Спасибо

Я открыл дверцу и спустился по лестнице в подвальное помещение. Три кабинки из четырёх были открыты. Слышался звук обильной рвоты.

– Ты уже просил счёт!?

– Что простите?

– Ты говорил ей подать счёт!?

– Нет.

– Не зови официантку!

– Почему?

– Просто не нужно! Ты видел сидевших там?

– Да.

– Никто не уходит. Все сидят и не уходят.

– В каком это плане, может они только недавно пришли?

– Болван! Я здесь уже десять часов! И я понял, мы в чистилище!

– Извините, я покину это место!

– Нет, не проси счёт!

За моим столиком уже лежал счёт и стакан с морсом.

В графе стоимости стояло слов «душа»

Я пил сок медленно и мелкими глотками. Никто из посетителей не уходил, только южане становились всё громче. Стало очень жарко и не смешно. Выпив сок залпом, увидел, как все повернулись на меня. Официантка уронила поднос. Резким движением мужчины с Каспия достали пистолеты и началась перестрелка. Официантка стреляла по южанам. Случайные пули убили моих соседей по столикам. С потолка сыпалось стекло и свет гас. Спустя первые очереди всех положили. В темноте засветилась неоновая гирлянда вокруг головы неизвестного. Ко мне подошел тот самый мужчина при входе. Его мягкие ладони сжали мою голову и сильным давлением спрессовывал череп.

– Я не с тобой!

– Это что такое, Эдь? [Мура]

– Это вполне сносно. В целом считывается твоё религиозное прошлое – прокоментировал Батька

– На этом заканчивать не собираюсь. А в общем то спасибо!

– Выпьем же! – предложил Батька

Батька пил из литрового бумажного пакета томатный сок, заглатывая его с жадностью. У него осталось около половины.

– Здоровое питание?

– Вообще, томатный сок снижает холестерин, риск деменции и гипертонии. Кстати замена утреннего чая или кофе на томатный сок даёт возможность повысить благотворное влияние, стабилизировалось давление, и снизить уровень «плохого» холестерина. (Всё это он произносил с выраженным официозом)

Хотя кого я обманываю, сегодня нужно выпить чего-нибудь покрепче, требуется опохмел! Будешь Кровавую Мэри?

– Я пас. Ненавижу томатный сок.

– Чёрт с тобой, мне больше достанется.

Закоулки нашей жизни ветшали стихами и моей странноватой прозой. Бессонный гурт не писался. Автор часто пропадал в белой горячке. Мне было до фонаря. В коридоре одна тусклая рыжая лампочка в треснутом плафоне. Вся квартира в диком саване запоя и сигаретного кумара. Картинные репродукции стащили с помойки. Висят, красуются пейзажи Канады, Италии и России. Бетонные балконы сочинских фавел, затяжное курение нескольких лиц. Жемчужные побои под слоем картонных стен и штукатурного покрытия.

– —

Я дописал этот рассказ2 ближе к полуночи, когда в дверной проем вошел сонный Батька и попросил погасить свет. Дверной проем в нашу комнату состоял из двух створок: одна была цельной из четырёх стёкол, а вторая была дверцей. Суровые выраженные скулы Арнольда Шварцнеггера, мощное тело с кожанкой и патронами на перевес светились на абажурном пластике лампы. Все собирались спать. Шторки глаз опустились сами. Я этого не заметил.

В болотных остатках деревьев, образующих некое подобие оазиса среди всеобщего однообразия жидкой пустоши расположен кибиточный лагерь. Я проснулся именно там, где-то в районе кухонной зоны, рядом с холодильником. Неизвестные мне люди толпятся вокруг меня и называют вождём. Такие расклады мне не нравятся. Вдали послышался человеческий крик. Это точно недобрый знак. Выглянули в эти джунгли – никого. Вдруг видим монголы идут. Натуральная сучья орава. Они очень быстро прибежали к нам. Снесли стены, растащили всю еду и обнесли весь лагерь вплоть до ДСП. Их вождь сообщил мне, что это конец для нас. Я хотел было ответить дерзко, но тактично съел всё сказанное. Умно, Эдик.

Я не знаю почему, но после сна с монголами мне стало дурно. Раскрыв глаза, я активно таращился в пыльную темноту и разглядывал блики из щели между шторами от фар машин на стене. Слева от меня сопит Муравей, всё вроде в порядке. Зелёные, очень яркие цифры электронных часов слепят из темноты с тумбы. Мои глаза зацепились за нечто неорганичное в темноте. Общий песочный шум неоднозначно двигался. Шурюсь. Это явно движущийся объект, думаю это кто-то пошел справить нужду. Резкий свет из щели дал разглядеть голый кривой горб. Я резко встал. Приближался специально громко и явно, чтобы не напугать. Рукой одёрнул плечо. Лицо было не видно.

– Серый? Андрей Никитич?

Растопырив пальцы, я положил ладонь на это лицо. Это же повторил этот человек. Медленно большим пальцем я нащупал одно глазное яблоко. Уже более уверенно я прислонил палец ко рту – там совершенно не было зубов. Я резко засуну руку в рот и осознал, что остался без зубов.

– I’m not with you.. – Шепотом вылетело из рябящей черноты.

Я проснулся от прикосновения Муры.

– Эй, просыпаемся, батька сегодня не в духе, гонит нас, встаём.

– Хорошо.

Мы быстро вышли в коридор там уже выслушивал нотации Серый.

– Всё, все в сборе. А теперь мне пора работать, с добрым утром и до дому до хаты.

– И вам всего хорошего!

Втроём мы вышли из его дома и разошлись. Все банально устали от друг друга. Мы жили гуртом почти две недели – это тяжело для всех. Батя выглядел потерянным и будто бы уже мертвым, слишком уж блеклый, как приведение. Я шел домой на автопилоте с плохим ориентированием в пространстве (шел окольными путями и очень долго, но зато прогулялся). Дикий сушняк был у меня с самого пробуждения. Пришлось раскошелиться и купить бутылочку гранатового сока. Зрелый южанин трудолюбиво выдавил сок из нескольких половинок граната и процедил через сито. Это были самые полезно потраченные триста рублей за последнее время. Я пробудился и уже пришел в трезвость. На набережной Центрального района было солнечно и сухо. На скамеечках под деревьями обыденно ютились разношерстные люди. Одно тело лежало в небольших судорогах, а другое тело рядом нервно курило и плевалось. Наркоман он везде наркоман. И путь ему один – с пеной у рта или остановкой сердца в ночи. Второй же, алкаш, сидит на лавке и щурится от солнца с сигаретой – ему всё мерзко без опохмела. Он с мокрыми джинсами и весь заброшен. Мне дурно от того, что я могу быть таким же. Хотя алкоголь не превращает всех в единый гурт человеческих особей – нет, он просто оголяет то, что внутри. А когда у тебя внутри пустота, злость, обида или что-то иное, тогда уже это твоя вина. Ты плохой резервуара для русского духа (синьки). Я до недавнего времени даже и не догадывался о русских соединительных тканях, а это всё оказалось крайне запутанно. Рецепт такой:

– Гордость за историю, музыку, литературы и неважно, что много в прошлом и сейчас этого нет

– Синька, божественный нектар дающий выход русскому духу

– Один язык для всех от Ахмеда до Луки

– Железные дороги

– Советские предки плетущие корабельные узлы вокруг запястий родных помладше, дабы скрепить всех от мало до велика.

– Архитектура. Если в городе есть панельки (чем больше, тем лучше), сетевой продуктовый магазин и вайлдбериз, то этот город/село/деревня/аул не пропадёт и еще десятилетиями будет удерживать народ на местах.

Чуть поодаль женщина в уже перезрелом возрасте, когда скрывать свою старость уже невозможно, продает маленькую белую собаку за 20 тысяч рублей в клетке. Рядом возится ребенок, ковыряя палкой в лужице с землёй. Прекрасный малыш! Три человека похабно восседают на лавке: два мужика бухают активно, причмокивая и улыбаясь до ушей, а большая округлая женщина с черным хлебом в муке сидит и посасывает корочку. Все довольны! Огарок в спортивном костюме грузит неотёсанный кусок металла в газель, а водитель спокойно курит в сторонке.

Канал где речка сочи сегодня обмелевший. На камнях утренние рыбаки и удят какую-то рыбу. Их немного, в смысле рыбаков, но их наличие уже знак того, что не всё потеряно здесь. С бесстрастием насекомых, ко мне подошел кавказец в белой шубке с маркетплейса. По виду мой ровесник 18—20 лет, волосы короткие, но кудрявые. Лицо хитрожопое, готовое напасть.

– Брат, извини, не подскажешь как доехать до аэропорта?

– Сейчас тебе лучше выйти на набережную и взять такси, пешком далеко.

– Люди знаешь тут злые, у меня просто ситуация сложная: приехал я работать, а начальник-гад отказал, найдя уже более удачного работника. Родители у меня старые в ауле живут это такое…

– Я знаю, что такое аул.

– Отлично, ты кто по нации?

– Русский

– Аура у тебя хорошая. Так вот, открой пожалуйста телефон. Посмотри там сколько билет до Грозного стоит.

– 10124

– У меня только 8 тысяч, поможешь, а?

– знаешь, у меня свои обязательства есть, вот тебе сто рублей на автобус. Как-нибудь доедешь

– Злой ты.

– А ты охеревший черт!

С удивлённой физиономией я его и оставил на месте стоять с этим жеванным стольником из кармана и чувством неудовлетворённости.

Осетровые пруды и бесконечная ловля кишащей рыбы, это и есть жизнь в суете сует да в сутолке человечьего быта. Безропотно встанет очередь за девушкой на полмира, только вот цена ей? Стоять в очереди за солнцем это и значит быть русским, ведь солнце дано не всем. Три в порошок личные интересы, в интересах… кого?

На сырой земле две жестяные банки: какой-то немецкий лагер и жигулёвское. Девушка смотрела на меня пристально прямиком из своего еще не распавшегося времени.

На городской набережной всегда валом народу. Вся она слоится и гудит. Это единый организм, который живет только за счёт движения за впереди идущим и кафе в которых кипела жизнь. В одном из ресторанов, в котором было два этажа и на втором стояло открытые столики и стулья, а по краям железные заборчики, прямиком сквозь пол росло целое камфорное дерево. В порту стояли лодочки и целые судна. Солнце плевалось своей теплотой. Очередной нетрезвый мужчина заявлял женщине в белом полушубке:

– Ты на деньги разводишь мужиков!?

Он держит её за её жилетку надетую поверх другой одежды.

– Что ты говоришь? (с явной фальшью)

– Да я всё знаю, на тебя тратят всё, а ты сваливаешь. Ты у меня будешь по полной отрабатывать!

Людям нравится смотреть на сменяющиеся картинки одного и того же содержания. Потоки воды, огня, крови, информации. Это живой организм улицы, который тоже движем этим инстинктом и рвением к стабилизации картинки вокруг себя. Человек во многом склонен к тому, чтобы окружить себя пыльными игрушками и не смотреть никуда дальше собственной статичной картонной коробочки, в которою он как подарок упакован. Мы все потерянное поколение, так глаголили все, кто был пред нами. Я, наверное, соглашусь. Бабка на лавке своим взглядом мне это транслировала и как-то даже в это уверовал.

В своем феномене активность набережной понятна и ясна, купи, продай, развлеки, запакетируйся сам в себе. Эдик сел за столик одного из приморских кафе. Когда садишься писать, надо отключать любые внешние очаги концентрации. У тебя есть чисто ты и текст. Хороший писатель сначала наносит широки мазки, а потом, как художник своей лопаточкой, поправляет положенное масло. Вообще я видел очень мало хороших прозаиков. Поэты как-то численно давят своей бесчисленной популяцией. Думаю, что те самые профи, которые навешивают клеймо писатель на людей ничего не понимают в литературе. Почему это публикация делает тебя писателем? Если брать это слово вне возвышенности, то да – они весьма правы, но как по мне писатель – это не утилитарная профессия. Думаю, это больше из сферы дела в самом главном его значении. Деятелем искусства близка либо духовная лень, либо бездуховная дисциплина, как по мне лучше просто писать и писать. Оно как твой должок перед Богом, всегда будет и его не закрыть окончательно.