Шероховатости

…Ростов-на-Дону я увидел мельком. Меня высадили на улице возле оживленного движения для ловли попутки. Остановился средних лет мужчина с женой. Он был с рыжей бородкой и походил на байкера.

– Доброе утро! Куда путь держите?

– До Волгодонска.

– Извините, мне до Краснодара, хорошего вам для!

– И тебе удачи парень!

Молчаливый русский мужик остановился и приоткрыл стекло.

– Подкинете до Краснодара?

Он кивнул и пришлось сесть. Снова дороги, прерывистые и сплошные полосы. Редкие обгоны и самая тихая поездка за всё время. В Краснодаре он кинул меня на автобусной остановке и вымолвил только:

– Прощайте.

– Спасибо и вам хорошей дороги!

[Ворованный велосипед под жопой как влитой сидит, а мне уж встречный ветер ни по чем!] – записал в дневник Эдик

Он сел в поезд на местечко у окошка уже ближе обеду. Скоро пришел и сосед по вагону. Ехали вдвоём.

Общение было вялотекущим, но всё-таки присутствовало. Илья, так звали того парня, оказался из Краснодара, ему 22 года, заканчивает Краснодарский государственный институт культуры на факультете «академическое пение». Удивительно, но главное зачем он едет в Сочи – это петь электроник-поп в ночном клубе.

…Серпантины, сухие леса и на каждом повороте венки. Спящие поля винограда и горные села, небольшие города, где парочка сиротелых панелек. Курортные города как девушки, в молодости (летом) красивые зелёные, в старости (зимой) уже без зелени, без прикрас, бурые и спокойные, седые и беспокойные. Разруха вне сезона и так жизнь циклична. Новостроечные виллы, которые строятся годами и лежат бетонными плитами. Разбитые или забитые наглухо деревянные прилавки придорожных точек с фруктами и овощами. Бетонные остановки, где камушки повсюду торчат как родинки на теле. Буду третьим кто приведет такое сравнение, горы кривились как зубы и обрастали лианами и мхом как кариесом. (Да, да, добрый день мистер Лимонов и дедушка Селин)

Поезд «Краснодар – Сочи» прибыл ближе к вечеру. Уже темнело, но яркое солнце было еще видно. Желтые перья сыпались в глаза. Илья рукой указал на улицу впереди, и они двинулись к автобусам.

– Смотри, мы с тобой, Эдя, поедем в Cocos ближе к восьми. То би-и-шь, он протянул эту «и» до тех пор, пока не посчитал, через часик полтора должны быть на месте.

– А сколько нам ехать?

– Думаю минут 15 и пешком. В общем пошли на обед, пока всё равно делать нечего.

Быстро перебежали дорогу прямиком до кафе. Заказали курицу с салатом и газировку. Эдик начал быстро и почти всё съел за несколько минут. Илья же педантично и нерасторопно ел, запивая всё газировкой. За соседним столиком пухлый мужчина лет 35, стоя за спиной своей жены и обхватив её за шею громко выкидывал фразы по типу: «А что у тебя голова такая маленькая, как у чучела? Ладно, шучу. Ты красивая». Другие люди за их столом громко ржали, давясь своей жратвой. Эдик выстукивал хаотичные ритмы по столу двумя указательными пальцами. Как вдруг, расстреливая воздух своей вызывающей внешностью, из уборной вышла накрашенная проститутка лет двадцати, она подсела к Илье.

– Добрый вечер, мадам! Чего желаете требовать за нашим столом? Я с моим новым знакомым собираемся в бар. Живая музыка за наш счёт.

Он подмигнул и прихватил её за талию.

– Ты с ней знаком?

– Нет. Как вас зовут?

– Ангелина

– Ого-го, какое утончённое имя. Вы местная или проездом?

– Местная. И да, я принимаю ваше приглашение.

– Что ж это прекрасно, за мной причитается, я тебя угощу чем-нибудь, когда прибудем.

Втроем они провели около получаса за светскими беседами, где Эдик был еще слаб. Он часто умничал и вкидывал шутки невпопад, но старался как губка впитывать как нужно общаться обычному молодому парню. Всей оравой они быстренько прокурсировали к остановке и уже вскоре их подобрал автобус. В бар приехали вовремя, некоторое время Илья курил сигарету болтая с Ангелиной, засматривался он и на других, но вроде как рассчитывал именно на неё. Его глаза падали на её грудь чаще всего, так что видимо она фаворит. Эдик телился около входа подле этих двоих и старался иногда вставлять пару слов в их монологи. Монолог Ильи был возвышенным и многословным. На эти его завихрения слов проститутка отвечала парочкой предложений о своём тяжелом быту и клиентах. Кульминация! Пора входить. В зале было среднестатистическое нумерное значение людей. Илья ушел с проституткой подготавливать аппаратуру, оставив Эдика наедине с всем этим разноцветным миром.

И вот куда я попал? Зачем вообще согласился идти? – думал Эдик

Одна из девушек завидев нового гостя обхватила его руку и безвольно увела к своей госпоже. Эдик был услужлив, и поэтому несомненно не мог отказать даме. В Vip-комнате сидела женщина чуть за пятьдесят, она раскуривала папиросу и была в старых мехах, макияж её был броский, но в меру – видно, что делал кто-то иной и очень стараясь. Глаза наполненные и опытные. Она хозяйка этих милых дам, думаю в том числе и той, что Илья пригрел около себя. Одна из девочек была слишком оголённой, чтобы не навеять пошлости. В целом обстановка была нуарная. Эдик был не готов к всему натиску местного колорита. Его лицо расцвело как игральный автомат – глупо, розово. А меланхоличная малышка рядом с ним, почти оголившая грудь, умирала от передоза свободным временем.

– Здрасте!

– Вы, я так понимаю, наш новый клиент?

– Знаете, честно говоря, я…

– Всё понятно. Ты мне нравишься. Вот мой номер. Если потеряешься – набери. Это твой священный островок в этом городе, золотой рай. А еще, Тополёва. Не забудь! Беги и не оглядывайся малыш! Рано тебе еще с девушками!

Эдика парализовало. Он сел за барную стойку и залпом опрокинул пару самых дешевых шотов. К нему тут же подсели двое молодых парня. По их виду сразу было понятно это сынки местных богатеев. Уверенность прямо-таки брызгала в лицо (или это была водка?). [Весь этот диалог шел криком, так как музыка глушила всех]

– Привет! Как твои дела? Не хочешь с нами отдохнуть? Провести время?!

– Привет! А вы угощаете? Я просто не местный, дома нет, ничего нет.

– Да ты за деньги не переживай, это мы берем на себя. С тебя простой уговор: сегодня-завтра ты с нами, ну то есть ты тусишь сегодня допоздна, мы снимаем тебе отель на ночь, ты отсыпаешься и на следующий день тебя заберём на машине и к нам домой поедем тусить. Идет? Просто я вижу парень ты ровный.

– Согласен, я конечно.

Они похлопали его по плечу и заказали еще шотов. Эдика уже вмазало, и он был уже пьяненький. До десяти вся компания активно потребляла разные коктейли, но в основном текилу санрайз и голубую лагуну. Уже ближе к ночи пьяное тело было доставлено к одному тихому отелю в центральном районе. Эдик никогда не был столь пьяным. С трудом забронировав Vip-номер и пройдя до него, он лёг в прихожей и долго не хотел вставать. Уснул он всё-таки на белоснежной кровати с этими сраными полотенцами в виде лебедей…

…В городе где вечно танцует солнце, и зеленая лоза спускается со всего за что способна зацепиться. Где домики глиняные белые, с синей, голубой и красной окраской, есть и другие, но меньше. То ли Греция, то ли Кипр, просто много тепла, море и бесконечное лето. Бегу за своей девушкой по серпантину города, она в летнем платье, с каштановыми волосами и округлыми очками. Чувство будто за мной несутся моряки в белых одеждах и револьверами. Никак не могу догнать её, а она всё ближе к дому на пригорке. Вот последний поворот этого серпантина и я касаюсь её спины. Хватаю за плечо, поворачиваю насильно. Она не сопротивлялась. Лицо знакомое, это несомненно кто-то, кого ценил в былом времени, но это не она. Сердце правда всё также реагирует. Резко и лезвием к коже. Гаденько от такого на душе. Убежал прочь, в степь, бескрайнюю молодость…

…Утро было погожее – в зашторенные окна било солнце. Сегодня ответственный день! У зеркала в ванной стоял потрепанный человек, который впервые в жизни перепил. На часах было около полудня.

– Мы будем через минуты десять, собирайся там, выползай на улицу.

– Хорошо.

– Не тормози только, а.

– Я уже выхожу.

К отелю подъехала черная ауди. Оба вчерашних знакомых были шикарно одеты и максимально заряжены. Я сидел сзади и поддакивал, но чаще просто молчал.

– Ты готов, Эдик?

– К чему? Вы же мне сюрприз устроили, я так понял.

– Мы не сказали. Точно! Ай ладно!

– Мы едем к нам в хоромы. Красная поляна! Был там?

– Нет конечно, я же только вчера приехал.

– Ну кто тебя знает. Как ты после вчерашнего?

– Сойдет. Я вчера заметил, что у вас обмен веществ как будто у шмелей. Нектар глотали и свежие были, прям не скажешь, что нажрались в стельку.

– Это мы с пыльцой мешали, компенсировали так сказать!

– Да!

Смеясь отвечали эти двое мажоров.

Мы уже проехали то самое казино, где помпезно стояла атласная машина на входе, но решили туда не заежать в связи со звонких каких-то девушек.

– У нас сочинские девчонки дома уже. (Сказал Иван, будем звать Ваня. Мажор лет двадцати двух, блондин, худющий и любит эстетику Японии двухтысячных, много не пьёт, он владелец машины и дома, как я понимаю). Он продолжил

– На красной поляне много таких как ты! Да, ты дерзкий, юный и много думаешь о себе или о чем-то ином, не важно. У нас тут, в Сочи, живут наши дамы. Вот сейчас они здесь, но это лишь на вечер. – А в чем проблема перевести их с собой? Спросил Эдик

– Нет ну ты серьезно? Они видят в нас элегантных богатых сутенеров, не более. Максимум что на что они могут надеется – это отношения длинною в годик, а потом крики, измены и последующие нервные перепады. Оно никому не нужно.

Большие ворота открылись, и наша машина стремительно въехала на участок. На парковке уже стояло около трех машин. Как сказал Иван – это парочка его и одна гостевая.

Участок был не особо большой, три высоких кипариса вдоль забора да дом в современном оформлении – побольше стекла и поменьше всего остального. На первом этаже было очень просторно и уже стояло человек семь. На столе полные стаканы, бутылки с разным спиртным, и достаточно много мефа. Здешняя молодёжь не гнушается употреблять конские дозы разной дури. Один из гостей был в уже особом состоянии – состоянии оголения. Желтые пятнышки, ямки на щеках, от него сильно пахло парфюмом и недельным потом переходящим в запах чеснока. Человеку не в новинку носить маски, у каждого их столько, сколько нужно для того, чтобы дурачить всех, кроме умных. В состоянии оголения ходячий труп уже не имеет масок, он уже потерял лицо. По этому гостю это видно, он не нюхает, как все, не танцует и совсем не телится. Резким движением смахивает себе в карман крошечные дозы и протискивается в туалет. Он употребляет только внутривенно. Причём его хромота при входе в туалет явно говорит об инфекции в области укола в ногу. Видимо развился абсцесс. Когда он выходил, стало совершенно ясно, что он ширнулся, походка изменилась и сильная боль спала. Иван и его товарищ уже окучивали свои пчелок. Кто-то из гостей смотрел телевизор, кто-то тихонько общался за барной стойкой. Совсем незаметно для всех, кроме меня, каждый снюхивал свою пыльцу, правда в том, что они даже не думали, что невидимки. Нет, нет! Им просто не так это важно и не стыдно. Ты всё твердила про Царя Соломона, его богатство, жен, амброзию и что материальные ценности не так важны. Скажи это местным мажорам, маманя!

Нежность вызывает привыкание, как и любой наркотик. Вкупе они дают жутчайшую бурю. Бурю сносящую голову и всё, что в ней.

Невероятно скучно. Они как пустые графины с протухшими виноградными ошметками, в вино им не превратиться.

Наркоманы – самые скучные люди, которых я когда-либо видел. Все одинаковые. Результат всегда один – зависимость. Люди, если они чистые – всегда имеют шанс быть чуть иными, более заполненными чем-то кроме пустоты. А вообще различность людей фактор слишком размазанный. Все слишком похожие и такие же ужасно разные. Просто всем плевать. А плевать всем уже давно. Мне кажется с 20 века стало явно хуже. Что такое личность, когда на кону великое строительство государства или капитала? Вот и большинство решило, что так удобнее. Точнее не так! Решили за большинство, а оно благополучно согласилось. Жрем говно дальше! Ура! Слава величественному правителю и его свите! Слава всем формам правления, всё равно главная цель удержание власти! Слава всем капиталистам и фантомным социалистам, всё равно все бедняки – кто безрукий, а все богачи нажили всё сами бесчеловечным трудом или наворовали! После всего выше, как я могу говорить о чем-то? Всё равно для вас, да и для себя, я останусь самодовольным, глупым (только для вас глупым, я считаю себя гением, хи хи), безбожным (атеист, который грешит меньше верующих), в меру трусливым, бережливым сукиным сыном, играющим словами! А вообще мы всем во власти мечт. У всех они разные. Американская мечта, русская мечта (да да такая есть). Вот пример: Настоящий супергерой – он сам купил квартиру в Москве. Рукопожатный человек, почти полубог. Мечта исламиста, христианина, иудея и других верующих. Мечта творческого человека, мечта торческого человека (кстати очень часто под первым маскируют второе). Мечта – это как программа политической партии – выбери что на бумаге красиво для твоего ока, а потом получай 21% от всего что там было обещано, в общем то очко!..

Когда жизненный пик существа уже пройден. Оно в вялотекущем старении держится за общественный конформизм и медленно тлеет. А те, кто как-то резко случайно получили всё, что хотелось вдруг активируют режим самоуничтожения и спускают свой успех. Появляются живые девушки в стеклянных клетках в откровенном белье и полный распад личности. Потому что он им был и не нужен этот сраный предел. Им нужна цель, достижение равно приход в тупик. Какая досада и рассадник путей в никуда со вкусом текилы.

Кто вообще модерирует свои мысли, чистит их? Вот и мне оно не сдалось! Гадюшник сраный в голове, да и только. Поэтому и писатель, потому что бред всякий в голове…

Вечер клубился туманом по сочинским склонам гор. Легкая сырость сочилась из приоткрытых пластиковых форточек и небольшой конденсат капельками скапливался на стекле. Все были подшофе и под кайфом, в общем готовенькие и спать точно не собирались. Время шло к десяти. На второй этаж поднимались в вшестером. Я, Ваня, его товарищ и три дамы в разных нарядах. Мы вошли в спальню. Это было уже странновато. В затемнённом помещении бархатное алое одеяло сползало к полу с огромной кровати. Тумбочки из черного дерева хранили контрацепцию, а уверенность барышень и кавалеров зашкаливала до предела.

Всё началось резко и неожиданно. Кое как меня повалила на кровать самая высокая дама в синем платье. Все стремительно снимали свои одежды. Резкие и отточенные движения мужчин и мягкие, даже можно сказать, пухлые движения девушек. На химическую оргию я не соглашался. Когда оба знакомых уже занялись делом, а я притворился занятым тем же самым, в этот момент пришлось дать дёру, аж пятки сверкали. Никто меня не догонял. Им и без меня видимо хватает друг друга. Телесный контакт с замкнутыми контактами в черепной коробке и с закрытыми душевными дверцами. Мне плевать, что они думают, всё равно платить они больше за меня не будут.

Звонок Тополёвой:

– Алло, это вы. Простите как ваше имя?

– Это кто?

– Я тот самый парень, который вам понравился прошлым вечером.

– А это ты. Ну так приезжай. Посидим, чаем угощу. Приходи на набережную на Чайковской около 11-ого дома.

– Хорошо, спасибо вам.

– Переходи на ты.

– А можно?

– Ну ты смешной. Пока.

– Пока. – со смущением попрощался Эдик

В день, когда писать не хотелось и никакие потуги – это сделать не давали хотя бы некого сносного результата. Именно в такие дни начинались эксперименты над собой. Мои методом медитации стало специальное погружение в ванну. В ванной комнате гасится свет, в прослойку света под дверью кладётся полотенце, в ванной на половину залитой горячей водой лежит тело и покрывается сверху с душевой ручки легким дождём средней температуры. Глаза то открываются, то закрываются, всё также темно – это даёт абстрагироваться от информации в зрительном поле и сконцентрироваться на внутренней. Ведь обоняние здесь не нужно, слух затмевает шум воды, а тело погружено в воду и расслабляется. Эта практика в основном не действовала как мотиватор письма, напротив удаляла мысли. В большинстве случаев это глушило все мысли и тело просто отдыхало, а после возвращения в мир где можно видеть, совсем ленилось и тянуло спать. Зато потом ближе к вечеру было уже легче. Жить у Топалёвой было стыдно и неудобно. Она ничего не требовала и содержала. Холила и лелеяла как свою собачку. Единственное, что иногда приходилось делать – это проводить вечера в публичных домах как её аксессуар или заходить к её знакомым и друзьям в роли мужчины…

…Завтра мы уйдем из дома. Недоросший даже до пупка отца головой стучусь в пузо матери и царапаюсь как старая сварливая кошка. Купите мне дом, в котором будет всегда так как должно быть! Купите коробку, где я останусь один и умру от передоза апельсинами в пять лет. Ах как так вышло, что ты лиловая женщина родившая нерадивого чебурашку стала избирательной княгиней полоумного зла. Я отращиваю волосы и всё это на зло тебе. Благословляйте тех, кто гонит вас. Благословляйте, а не проклинайте. Ты моя простынка детства слишком сильно кричала на меня соечкой. Я ненавижу всё, что ты сделала. Твоя вера не сеет любовь…

…В один из вечеров Эдик вышел за руку вместе с Тополёвой из углублённого подъезда. Со скамейки послышалось:

– Нашла себе сынка. Ты уже тётка старая! А ты вообще, как на это подписался, ты ж молодой!

– Молчи, а по тебе уже могила плачет! Не твое это собачье дело!

Старикам прощается быть нецелеустремленными, пустеющими, им можно опускаться в требованиях к себе до уровня, когда отсутствие биологических жидкостей из всех щелей – это прекрасное состояние на сегодня; Можно чаще пить, курить и не гнушатся неловкостью.

Молодым же достаточно делить кровать с не тем человеком, и он уже паршивец. Нельзя ошибаться, нельзя опускать руки и без стыда проводить выходной за бутылкой.

Вечерами она курила в открытое окно и пила кофе. Мы молчаливо тупили в свои отдалённые точки. Бывало и даже тепло, оно было более родительское нежели романтическое. Я плакался ей уткнувшись в её колени, потом грудь. Ночью мог лечь рядом и несомненно рассказывать про свои беды с головой и как же душеньке тяжело. Писания свои читал. Она конечно смеялась и особо не понимала, но чем могла помогала. Я как фикус частенько посиживал на кухне и собственно цвел и пах от её вложений…

…Лица из слепков газет, есть вырезы для глаз и рта. Для носа отсутствует. Позируют две девушки из-под маечки торчат соски – основа скульптуры. Рядом фреска барашков, фиолетовое небо, снова льняные барашки и тёмная трава. Глаз художника замылен и один глаз – правый полностью залит кровью от лопнувшего сосудика. В этюднике уже нарисован палисадник. Гиблое дело смотреть в окно, там готический памятник ангела под шквальным ливнем.

Дети ромашки сидят на стульчиках и хихикают перед представлением. Наигранная святость хуже блядства – их готовят к расстрелу!

– Однажды в России уйдет стабильность. Ницше говорил, что мы убили Бога, а на самом деле он сам повесился, когда понял, что такое человек. Где-то застыл танк в подсолнуховом поле, его век был давно, а сейчас только школьнику известно, что в нем, там курят, пьют и спускают нужды разнородный гурт людей.

– Вы действительно так считаете? Спросила одна из молодых проституток

– Это моё детство! Или вы не про танк спрашиваете? А вообще всё было в более ярком окрасе и более наполненное, но это логично, я всё раскрыл недавно. Когда у человека падает зрение, всё покрывается туманом, тускнеет и теряет детали – это и даёт на лицо эффект дерьмовой жизни. А теперь пора. Девочки расходитесь, мне стало дурно.

– Уже всё?

– Да прошу вас, идите, у вас есть свои дела.

– Прошло всего не больше двух минут.

– Вот именно, момент был! Рисовать вас не собирался, это было ради вот этих мыслей. Вы что думаете такой поток сознания можно получить без ваших двух полуголых тел и газетных масок?

– Наверное нет…

– Спасибо вам и до свидания.

– Если бы не Тополёва, нас бы тут не было.

– Я знаю, поэтому вы свободны!

И вот такие сцены требуются бездарному моему мозгу, чтобы записать нечто красивое. Господи, какая глупость – это мое мышление. Я выпил кофе и собирался уходить, как внезапно меня застала в врасплох мать Тополёвой – женщина под восемьдесят, она достаточно боевая женщина, видно кто воспитал мою зрелую покровительницу.

– Здравствуй, Эдя!

– Добрый день, уважаемая мама!

– Чего это с утра пораньше к вам тут две девочки шастали?

– Да просто так зашли, по работе.

– Понятно, ты садись, я мешать не буду, только посижу чуток, да обратно в комнату пойду, мне толком и ничего и не нужно. Дочь у меня молодец, да?

– Конечно, я ей очень обязан.

– Еще бы, все мы ей обязаны.

– А вы хорошо выглядите в свои годы!

– Да кому ты тут лапшу на уши вешаешь, вот видел бы ты меня в Париже, тогда бы я поняла, а это все херня. Ты мне не надо тут.

– Ладно вам, на восемьдесят вы не выглядите.

– Это и слава Богу, а то бы совсем уже с ума съехала.

– Вы были в Париже?

– Да, в восьмидесятом или семьдесят девятом году, если мне память не изменяет. Вот не поверишь, а видела Эйфелеву башню. Читала русского паренька, с твоим именем, он там в журнале каком-то был, я его конечно лично не видела, но мне знакомые дали полистать.

– Восхитительно. Это всё эстетика, это былые времена.

– А это всегда былое. Былое желанное, настоящее противное, будущее туманное. Одно и тоже из века в век. Дочке моей подарили стопку книг на день рождение, так она их мигом съела и как в яме Куприна бордель себе организовала. Она ушлая просто жуть. Сейчас уже стала поспокойней и менее хищная. Но ты ее всё равно слушайся.

– Конечно. Мне бы пойти на улицу желательно…

– Топай давай, я тебя держать не буду, чаёк сама организую, благо есть еще силы. Как говориться «Au revoir!»

– Adieu madame!

– Совсем ты французский не знаешь

– В каком плане?

– Палец видел? Я вдова, а значит мадмуазель. А во-вторых Adieu это прощание. Что не веришь в старушку, не доживу до вечера?

– Простите, я совсем не это имел ввиду

– Давай, топай, я не сержусь.

Французский я так и не запомнил, да и кто знает насколько она его помнит с тех времен…

…В больницу прибыла обычная скорая. Долго торчали на входе в подъезд, тоннели и пробки. Когда вносили в помещение он уже умер. Аккуратно спихнули его к патологоанатому, тот медленно и тщательно наводит марафет. Одели в костюм, заправили футболку, придали его гримировке. Волосы причесали, белые как снег.

Когда хоронят великого человека, это всегда повод для мировой скорби по утраченному таланту и уму. Но всё это меньшее. Все, кто причастен теряют этот образ из ранга живых, ранее он открывал другие ассоциации без боли, теперь с горчинкой или целым слезным рефлексом…

Кухня Топалёвой была прямо при входе. Слева уже располагалось всё остальное:

– Разве жизнь дана нам не затем, чтобы мы светили мощно развитой душой, даже если при этом страдает наше тело?

– Эдик, ты еще молод, чтобы рассуждать про дряхлость. Вот мне уже ближе к 60 и то мудрость не та. Мы все хотели бы бестелесным приведением летать по земле, ездить в Париж, читать книжки, смотреть кино, жить как умершие у Жан Поля Сартра в «Ставок больше нет» и мечтать о втором шансе. Всё страдает от рук человека, даже сам человек. Нет ничего более подлинно художественного, чем любить и убивать, лечить и калечить, завоевывать и освобождать людей. Пиши, Эдя, пиши.

– Вот ты знаешь, что образ в голове тяжело выносить? А это так! Ты носишь этого эмбриона у себя в мозгах и постоянно навящиво его переворачиваешь до готовности – жуть! А цельную книгу нужно сосать и высасывать из неё всю жизнь.

– Давай, высасывай!

Месяцок прошел в стремительном темпе. Эдик познакомился с одним местным поэтом. Мартовским вечером состоялась небольшая встреча в квартире одно из участников. Дальше больше. Теперь уже в вялотекущем литературном процессе, началось бурление.

– Ты еще не родился, когда старшеклассники в моей школе торчали на крокодиле. Надо принимать во внимание, что сейчас в основном одна моросящая дичь и престарелое поколение опиумных торчков. Я пишу сейчас об этом – сказал Батька или же Андрей Никитич.

Андрея Никитича звали батькой, потому что в свои тридцать с копейками он был уже высохшим старпёром. На впалых щеках росла блёклая щетина как лесные мхи, глаза тоже были бесплодными, выжженными полями. Сам он весил мало для своего роста и явно недобирал около двадцати кило. Шировым назвать его было нельзя, потому что последние сессии употреблений были около парочки лет назад. Теперь он крепко пьёт синьку. По его рассказам он самолично выдирал зубы руками в некоторых припадках, при жевании дырок было не видно. Видит он плохо, как крот.