Маршруты счастья

– А что тут, орут? Ведь анестезию делают.

– Орут, еще как орут. А анестезия – закроют тебе рот маской с эфиром. Успеешь, как следует вдохнуть, может этого эфира тебе и хватит, чтобы на несколько минут забыться. Только на меня эфир совсем не действует. Он вообще мало на кого действует. Вот мне однажды какой-то укол в вену делали, вот то была анестезия. Вырубилась, только в палате в себя пришла. Так можно еще было бы чиститься. Но здесь уколы не делают.

– А если попросить? Доплатить?

– Не знаю. Попробуй. Где ты платить-то будешь? Лежа на кресле? Это заранее надо было договариваться с врачом. И потом, чтобы он тебя взял. Здесь же поточный метод. Сразу партию женщин берут – человек шесть. И одновременно всем все делают в одном зале. Еще хорошо, если к женщине-хирургу попадешь. Не люблю, когда мужики во мне ковыряются.

От рассказов тетки-соседки, от страха и неизвестности Марина всю ночь не спала. Она тоже не хотела, чтобы операцию ей делал мужчина. Утром у нее начался озноб: ее колотило то ли от страха, то ли температура поднялась. Тетка заметила Маринин озноб и посоветовала:

– Ты градусник, сейчас принесут, под мышку суй аккуратно, чтоб температура на нем не поднялась, а то сегодня на операцию не возьмут. Хочешь здесь еще сутки валяться, дело твое. Вот, лучше выпей аспиринину, – тетка протянула таблетку аспирина.

Температура оказалась нормальной: то ли Марина аккуратно держала градусник, то ли аспирин уже подействовал. Потом все отправились в процедурную готовиться к операции. Где-то около 11 часов утра в палату вошла медсестра и прочитала шесть первых фамилий. Марины в этом списке не было. А тетка вскочила со своей кровати, перекрестилась и побежала к выходу из палаты. Примерно час или полтора было тихо, ничего не происходило. А потом женщин по одной стали привозить в палату на каталках и перекладывать на кровати. Все они стонали. Кто-то поскуливал. Невозможно было смотреть на них без сострадания. И все-таки у них было некоторое преимущество перед оставшимися в палате: им все уже сделали. Не привезли только тетку-соседку. Марина не знала ее фамилии, поэтому не спросила у медсестры, что случилось. Да, может быть, ее позже привезут.

– Завьялова, Огурцова, Лустова, – прокричала медсестра. – Берите подкладные и на выход, в операционную.

Марина вошла в большой холодный зал. У входа надела белые ситцевые бахилы до колен. Как все, завязала косынкой волосы. Вздернула ночную рубашку под грудь и расположилась на гинекологическом кресле. Было мерзко. Было страшно. Не от ожидания боли. Не от сознания того, что она может умереть. А от того, что она перестала воспринимать себя как живую женщину. С этой минуты она была телом. Мясом. И единственное, чего желало это тело, чтобы из него вытащили другое тело, которое присосалось к Марине изнутри.

На Марину направили яркую лампу. К ее изголовью подошел мужчина в хирургической маске и положил ей на плечи обе свои руки. Марина успокаивала себя. Я не женщина, я мясо, просто мясо. Какая любовь. Ее нет и не может быть больше никогда.

– Я ваш анестезиолог, – мягким спокойным голосом сказал мужчина. – Вам сделать укол или маску?

– А можно и то и другое? – умоляющим голосом попросила Марина.

– Да. Хорошо. Успокойтесь. Расслабьтесь, – анестезиолог вколол Марине в вену какое-то лекарство. Затем поднес к ее носу и рту эфирную маску и монотонным голосом приказал:

– Расслабьтесь. Глубоко вдохните, – и плотно прижал резиновую маску к лицу.

К гинекологическому креслу подошла женщина-врач в марлевой маске и в хирургических перчатках и обратилась к анестезиологу:

– Ну что, начинаем?

Марина, что было сил, вдохнула эфир.

– Да, можно, – согласился анестезиолог, держа руку на Маринином пульсе.

Марина отчетливо чувствовала все манипуляции врача. Было больно, но пока терпимо. Слева и справа раздавались стоны, но никто не кричал. Марина посмотрела в окно операционной, оно было не зашторено. Там за окном было какое-то большое дерево с пышной зеленой кроной. "Оно стоит тут много лет, может быть, несколько десятилетий, и молчаливо наблюдает, как женщины забывают про желание быть привлекательными и становятся телами, изрыгающими ненавистные им куски. Это дерево смирилось со страданиями и никого не жалеет". Марина представила, что она и есть то дерево за окном. Это она со стороны смотрит на этих бедных раскоряченных существ, которые извиваются в креслах, как будто они попали на раскаленные сковородки. Да, эти мученья им предназначены за то, что они хотели быть любимыми.

Деревом становилось быть очень больно. Марине казалось, что из нее что-то вытягивают вместе с ней самой. Тяжесть все усиливалась и усиливалась, как будто корни втягивали ее в землю. Марина пыталась пошевелить руками-ветками и услышала спокойный голос анестезиолога:

– Все в порядке. Все хорошо.

– Я бы еще поработала, вот тут мне не нравится. Осталось, – сказала женщина-гинеколог.

Боль стала невыносимой, листья дерева забились на ветру. Она – дерево. Она там за окнами. Врач, которая оперировала Марину, сунула ей что-то между ног, вытащила из-под Марины металлическую миску и позвала медсестру:

– Увозите Завьялову в палату.

Марина, стараясь не смотреть на миску, перевела взгляд на дерево:

– Спасибо тебе, дерево, – прошептала она.

– Чего? – переспросила врач.

– Спасибо вам, доктор, – стараясь как можно более отчетливо произнести эти слова заплетающимся языком, повторила Марина.

– Не за что, – усмехнулась врач. – Постарайся сюда больше не попадать. Постарайся вообще больше никогда не делать аборт, – пожелала она на прощанье.

– Никогда. Ни за что не буду, – пообещала Марина.

Ее привезли в палату и оставили в покое. Чувства облегчения, что все уже позади, не было. Было по-прежнему мерзко, хотелось улететь куда-нибудь в космос и все забыть. Низ живота сильно ныл, но терпеть было можно, она даже ненадолго заснула. Марину разбудила медсестра, которая копошилась у соседней кровати. Медсестра вытаскивала из тумбочки и из-под подушки вещи толстой тетки. Самой тетки не было.

– А где она? С ней все в порядке? – встревожилась Марина.

– Она в реанимации. Проблемы с сердцем. Не удивительно при таком ожирении. У нас это бывает. Статистика.

– Нас когда выпишут? – спросила Марина.

– Завтра утром. Посмотрят и выпишут. Никому вас тут держать не надо. Обедать будешь?

– Буду, – согласилась Марина.

На следующий день Марина с трудом встала с кровати. Держась за стенку, она доковыляла сначала до туалета, а затем пошла выписываться. За эти дни Марина похудела на несколько килограммов. Слабость была неимоверной. Было непонятно, как она поедет на трамвае и тем более спустится в метро. Но оставаться здесь тоже не слишком радужная перспектива. Хотя никого отсюда не гнали. Две женщины из палаты чувствовали себя так плохо, что все-таки остались. Марина побрела на трамвай. Слава богу, в этот ранний час там были свободные места, чтобы можно было сесть. Было так жалко себя. Она молодая, красивая, умная… Не смогла позволить себе такую роскошь, как родить ребенка от любимого мужчины. "Какого ребенка? – спохватилась Марина. – Никакого ребенка не было. Никогда. Просто что-то вытащили изнутри, и все. Это был не ребенок". Перед глазами всплыла медицинская кювета со сгустками крови. Марина сразу представила себе дерево за окном. "Я – дерево", – вспомнила Марина. Она все-таки доползла до общежития и улеглась на кровать. Марина изредка вставала, чтобы сходить в туалет. Если что-то и ела, то не помнит что. В таком состоянии она провела неделю, а может быть, и больше. Перестала курить. Девочки-соседки вернулись с каникул.

– Маринка, ты что, заболела? – заботливо спрашивали они.

– Да, отравилась, что-то съела.

– Может, тебе врача вызвать?

– Да нет. Я уже была у врача. Сказали просто лежать и пить побольше жидкости.

Даже вид спелого арбуза не вдохновил Марину, чтобы присоединиться к соседкам. Ей вообще было ничего не вкусно и не интересно. Она чувствовала себя дряхлой старухой, которая никому не нужна.

Начались занятия в институте. Марина их прогуливала. Уже вроде и боль прошла. Но не проходила тоска. Она лежала целый день на кровати. Читала какие-то книжки, которые были у соседок. Стала выползать в коридор покурить.

– Слушай, ты столько прогуливаешь, – волновались соседки. – Может, тебе больничный какой-нибудь взять, чтобы не отчислили?

– Да ладно. Обойдется!

Марина сходила на улицу и купила бутылку сухого вина. Она выпила ее одна, почти залпом. Еще до прихода своих соседок с занятий.

Шли недели. Марина изредка, но все же стала появляться в институте. Она сидела на лекциях и рисовала в тетрадках рожицы. Она приходила на семинары, но никак не могла понять смысл того, что от нее требовалось. Единственное, что удалось сделать благодаря доброжелательным одногруппникам, – это сдать несколько лабораторных работ. В декабре Марину пригласили на свадьбу Алла и Артур. Она решила на свадьбу не ходить. Просто поздравила молодых телеграммой.

К сессии отстающую по всем предметам студентку не допустили. Оставалось одно – просить помощи у Руслана. Руслан с энтузиазмом взялся за дело. Он договорился с замдекана по младшим курсам, что Марине подпишут индивидуальный план, и она сможет сдавать экзамены в удобной для нее последовательности и в течение ближайших двух месяцев, а не двух недель, отведенных на сессию. Марина была готова отблагодарить Руслана в любой форме, но он ничего не попросил. Навязываться Марина не стала. Пожалуй, Руслан оказался единственным человеком, кто поддерживал ее в это невыносимо трудное время. Все его старания оказались напрасными. Марина в принципе передумала учиться. Она бросила институт.

Когда все студенты сдали сессию и уехали на каникулы, Марина осталась в общежитии. Она написала родителям, что не уложилась в сессию и вместо каникул сдает экзамены. Ей ведь и в самом деле подписали индивидуальный план. Возвращаться в городок было стыдно. Жить в Ленинграде было негде и не на что. И все-таки Марина осталась в Ленинграде. Она по-прежнему жила в общежитии, спала на своей кровати. По-тихому. Нелегально. Соседки по комнате, когда вернулись с зимних каникул, подкармливали ее. Родители по-прежнему присылали деньги, думая, что их дочь учится. Почти до лета Марина не училась и не работала. И вот, когда уже стало понятно, что дальше так продолжаться не может и надо что-то предпринимать, на помощь опять пришел Руслан. Он договорился на Ленинградском Адмиралтейском объединении с заместителем генерального директора по кадрам, который был давнишним приятелем его отца, что Марину оформят туда маляром. На самом деле она будет только числиться маляром, а работать будет секретарем-машинисткой в профкоме. Секретарям лимитную прописку не давали, а малярам давали. Им также было положено койко-место в заводском общежитии. Кораблестроительный институт и общежитие на проспекте Стачек остались в прошлом. Марина начала новый этап своей жизни, теперь в общежитии на улице Трефолева и в профкоме Ленинградского Адмиралтейского объединения.

Глава 11

Жизнь – театр

В декабре Алла Садовская и Артур Агаджанов сыграли пышную свадьбу. Они зарегистрировали свой брак в лучшем Дворце бракосочетания Ленинграда – на набережной Красного Флота. Свадебный ужин состоялся в ресторане "Метрополь". Гостей было много: из Малого театра, из университета, родители Аллы, их ленинградские друзья и родственники. Разумеется, присутствовала мама Артура Генриетта Эдуардовна. На свадьбе были и Аллины подруги: Ольга и Татьяна. Татьяна специально, ради такого случая, приехала в Ленинград. Не пришла только Марина. И еще не было отца жениха.

Невесте в свадебном салоне сшили белоснежное платье из воздушных кружев и нежного струящегося шелка. Ее густые светлые волосы были уложены в красивые локоны и закреплены на затылке. Прическа была прикрыта короткой фатой, искусно расшитой мелким жемчугом. Алла выглядела роскошно! Жених тоже был великолепен: в безупречно сшитом черном смокинге, в кипенно-белой рубашке с высоким воротником. И у Аллы, и у Артура глаза светились от счастья. И это их счастье почти поминутно было зафиксировано на свадебных фотографиях.

После свадьбы молодые поселились в трехкомнатной квартире на улице Рубинштейна. Зарплаты Артура и Генриетты Эдуардовны были довольно скромными, но они оба получали большое количество подарков: Артур от поклонников и поклонниц, Генриетта Эдуардовна от благодарных родителей своих учеников. В доме было немало антикварных вещей, доставшихся в наследство Генриетте Эдуардовне и ее бывшему мужу-художнику. Родители Аллы пообещали, что к лету купят молодым кооперативную квартиру. Можно было бы остаться жить и с Генриеттой Эдуардовной. Но Алле очень хотелось стать хозяйкой в их собственном с Артуром доме. В квартире со свекровью она постоянно была под ее пристальным наблюдением. Генриетта Эдуардовна часто, когда Артура не было дома, заходила в комнату к молодоженам, чтобы поболтать с Аллой о том о сем. И самое тяжелое было то, что именно со свекровью, а не с Артуром Алле приходилось проводить больше времени. Генриетта Эдуардовна довольно рано возвращалась из Вагановского училища. Обед обычно готовила домработница, но Генриетта Эдуардовна дожидалась, когда придет невестка, чтобы обедать вместе с Аллой. Артур с утра был на репетициях, а потом до позднего вечера был занят в спектаклях. Первое время Алла часто ходила на его выступления, но потом он попросил молодую жену не делать этого. Больше всего Алла Агаджанова любила, когда в театре шли оперы. Ведь это означало, что Артур вернется домой пораньше. Можно будет сходить в кино, в кафе или к друзьям. Репертуарный план Малого театра Алла знала наизусть

Через семь месяцев после свадьбы дочери родители Аллы погибли в автокатастрофе. Они ехали на служебном автомобиле из Нальчика в аэропорт Минводы, чтобы лететь в Ленинград. Водитель служебного автомобиля не справился с управлением на скользкой после дождя дороге, выехал на встречную полосу и угодил под мчащийся навстречу КАМАЗ. Погибли все находящиеся в машине.

Похоронили родителей на кладбище в Нальчике. Алла приехала на похороны вместе с Артуром. Он изо всех сил старался поддерживать свою жену, убитую горем. Алла все время плакала и не в состоянии была решить ни одного организационного вопроса. Все делал Артур. Ему помогали одноклассница Аллы Татьяна и сослуживцы отца. Через неделю после похорон и поминок Алла собрала кое-какие памятные для себя вещи в чемодан, чтобы забрать в Ленинград, остальное раздала соседям и знакомым. Мебель, одежду, посуду. Куда это все везти? Зачем? Ей было досадно видеть сами эти вещи – вот они, вещи, есть, а ее мамы и папы больше нет. Это ужасно несправедливо. Так не должно быть! Пусть не будет и этих вещей! Артур пытался отговорить жену от опрометчивых решений и предлагал хотя бы мебель и ковры отправить контейнером в Ленинград, но Алла не согласилась. На сберкнижках у Садовских остались немалые деньги, Алле объяснили, что получить их она сможет только через полгода. И для этого ей опять нужно будет приехать в городок. Алла написала заявление, что готова вступить в наследство, и оставила его в политотделе части, где служил отец.

Родительских денег с лихвой должно было бы хватить на двухкомнатную кооперативную квартиру в Ленинграде. Но через полгода Алла не смогла поехать в городок, у нее родился сын. Мальчика назвали Александром, в честь Аллиного отца. Малыш родился здоровеньким и весил почти четыре килограмма. Артур, казалось, был на седьмом небе от счастья. Он приходил в роддом на улице Петра Лаврова ближе к полуночи, после спектаклей в театре, с охапками хризантем. Молодая мама понимала, что все эти цветы из театра. Но зачем тратить собственные деньги на букеты, если в вашем доме не переводятся дареные цветы. Днем Аллу навещала Генриетта Эдуардовна. Она приносила молочные продукты. В роддоме кормили неважно. Молодая мама именно ей, а не вечно занятому мужу, передавала записки, в которых писала, что именно надо купить для малыша. Приданое на выписку из роддома было готово заранее. А вот кроватку, ванночку, весы и коляску из суеверных соображений заранее не покупали. К тому же было неизвестно, кто родится – мальчик или девочка. А от этого зависел цвет будущей коляски, распашонок, чепчиков, пеленок. В то время в Ленинграде будущие молодые родители получали специальные талоны для покупок новорожденным. Но выбор детских товаров в фирменном магазине "Аист" был невелик. Генриетта Эдуардовна подключила все свои связи и добилась замечательных результатов. У маленького Александра было все, что только можно приобрести в Советском Союзе для малыша, при этом – все самое лучшее. На выписку из роддома вместе с Артуром прибыли Генриетта Эдуардовна, Ольга и даже Марина. Все встречающие были с цветами и подарками. Из роддома Генриетта Эдуардовна, Ольга и Марина поехали в гости к Агаджановым на такси. А Артур договорился с директором театра и вез жену с сыном на черной директорской "Волге".

В квартире на улице Рубинштейна к приезду хозяев и гостей домработница приготовила праздничный стол, чтобы отметить появление на свет долгожданного и уже всеми любимого малыша.

Начались суровые будни. Александр оглушительно кричал день и ночь, его что-то все время беспокоило, но врачи никак не могли определить, что именно. Генриетта Эдуардовна как-то сразу дистанцировалась от ухода за внуком и прогулок с ним, зато взяла на себя походы в магазины за продуктами. Это было вполне ощутимым подспорьем для Аллы, продуктов в городе становилось все меньше, все самое необходимое было в дефиците, везде надо было стоять огромные очереди, даже за молоком. Генриетта Эдуардовна уже несколько десятилетий жила в этом районе, у нее были знакомые мясники, молочницы и продавцы в кондитерских магазинах. Артур несколько первых недель помогал стирать пеленки и даже гладил их, но потом он вместе с театром уехал на гастроли, и весь уход за ребенком полностью лег на плечи молодой мамы. Через пару месяцев стало очевидным, что Алле придется брать академический отпуск. Даже несмотря на то, что Генриетта Эдуардовна вышла на пенсию и ей больше не надо было каждый день ходить в Вагановское училище. Врачи наконец-то определили, что беспокоит мальчика. Александру сделали несложную операцию, которая избавила его от ежедневных мучений, и скоро он перестал истошно кричать и стал спокойным и жизнерадостным. Алла чувствовала себя прекрасно, хотя в очередной раз очень располнела. Зато у нее было много молока, и она кормила ребенка грудью. Алла подолгу любовалась своим сыночком. Она никак не могла привыкнуть к своему счастью: вот это маленькое розовое создание – частичка ее самой, самое близкое, самое родное, что у нее есть. Он такой маленький, такой беззащитный. Он даже не может сам встать из кроватки и убежать в случае опасности. Она всегда будет рядом с ним и защитит его от любых бед и невзгод.

Деньги на сберкнижках родителей безнадежно зависли. Надо было ехать в Нальчик и разбираться со сберкассой. Только куда Алла поедет с маленьким ребенком. Да и на что она поедет. Алла перестала получать стипендию, потому что ушла в академический отпуск, денег от родителей теперь тоже не было, пособие на ребенка было мизерным. Финансовые возможности Генриетты Эдуардовны сузились до скромной пенсии. Вся семья вынуждена была рассчитывать только на деньги Артура. Их всегда было немного. А теперь денег стало катастрофически не хватать. Даже на еду. И что самое тяжелое – даже на какие-то необходимые вещи для малыша. От услуг домработницы решено было отказаться, это стало непозволительной роскошью. Алла взяла заботы о чистоте в доме на себя. Она слабо представляла себе бывшую балерину Генриетту с тряпкой и шваброй в руках. Скоро Генриетта Эдуардовна самоустранилась и от приготовления обедов и ужинов, кухонная работа также легла на Аллу. Она еле-еле все успевала. Горевавшая прежде по поводу своего веса, Алла начала стремительно худеть и скоро приобрела идеальные формы. Ей вес зафиксировался на отметке в 58 килограммов. Как в седьмом классе. Самое неприятное, что безденежью семьи начала сопутствовать разгульная жизнь Артура. Он все чаще под разными предлогами задерживался с друзьями, несколько раз вообще не приходил ночевать. Алла очень переживала, не спала по ночам. Она понимала, что ее муж артист, очень красивый мужчина, увлекающаяся натура. Но что делать, если у него появится другая женщина? К этому Алла была совершенно не готова. Точнее, это то, единственное, что она никогда не смогла бы ему простить. Что угодно, только не измена и предательство! Алла старалась не донимать Артура подозрениями и тяжелыми разговорами. И уж тем более не устраивать никаких скандалов и не закатывать истерик. "Это его дом, – рассуждала она. – Это место, которое должно его притягивать магнитом. Потому что его здесь любят и ждут. Если он будет чувствовать себя хорошо в своем доме, в своей семье, ему не надо будет никаких приключений на стороне".

Свою теорию о доме, как о тихой гавани, Алла несколько раз обсуждала с Генриеттой Эдуардовной. Свекровь полностью поддержала невестку в бережном отношении к ранимой душе Артура. Главное, чтобы эта гавань была действительно тихой и уютной. Странное дело, вместо того, чтобы злиться на своего непутевого мужа, Алла всю свою нарастающую ненависть переносила на его мать. Мужа она видела редко, а свекровь постоянно. Генриетта Эдуардовна с каждым днем раздражала Аллу все больше и больше. Молодая женщина сдерживала себя, чтобы не нагрубить свекрови, чтобы не выплеснуть на нее всю накопившуюся обиду и злость. Иногда Алла все же теряла контроль над собой, грубо отвечала на казавшиеся дурацкими вопросы свекрови. Потом ей становилось стыдно и она просила прощения. Молодая женщина понимала, что когда-нибудь сама станет свекровью. Вот этот ее Александр, пока такой маленький и беззащитный, потом вырастет и приведет в дом молодую жену. И будет любить жену, заботиться о жене, а не о своей матери, которая столько лет была для него самым близким человеком. Алла представляла себе все это, и Генриетта Эдуардовна уже не казалась такой надоедливой и противной.

Между тем у Артура в театре начались конфликты с руководством, связанные с его пьянством. Директор все время грозился уволить танцора. Генриетта Эдуардовна звонила директору, даже сама ездила на встречу с ним в Малый театр, чтобы как-то объяснить и попытаться оправдать неприглядные истории, спровоцированные сыном. Просила, умоляла, взывала к состраданию, ведь у Артура неработающая жена и маленький ребенок. Директор некоторое время уступал, не увольнял Артура. Но спустя месяц-два все повторялось сначала. Маленькому Александру не исполнилось еще и полгода, когда Артура все-таки уволили из театра.

Вот тогда и началась настоящая нищета. Многие вещи из дома Агаджановых оказались в ломбарде и комиссионках. Генриетта Эдуардовна предлагала вещи друзьям и знакомым, чтобы выручить хоть какие-то деньги. Решено было отправить Аллу на неделю в Нальчик, чтобы она попыталась получить из сберкассы деньги со сберкнижек родителей. Генриетта Эдуардовна и Артур пообещали Алле, что справятся с ребенком. Алла купила билет на поезд, впервые в жизни в плацкартный вагон, на купе не было денег.

Городок встретил ее обилием цветущих роз и терпкими запахами южного лета. Она как будто окунулась в свое безоблачное и легкомысленное детство. Эти знакомые еловые аллеи. Эти каштаны и катальпы. Этот влажный очень теплый воздух. Эти родные лица жителей городка. Здесь все друг друга знают. И знают все про всех. Жаль, что выпускные экзамены уже закончились, и в школе никого нет. Так хотелось повидаться с учителями. Зато Алла вдоволь наговорилась с одноклассницей Татьяной. Татьяна работала в городке на телефонной станции. Она заочно училась в радиотехническом техникуме. Но самое важное событие в ее жизни случилось несколько недель назад – Татьяна вышла замуж за Сашу Пылаева. Они приглашали на свадьбу всех своих одноклассниц, но никто приехать не смог, все ограничились поздравительными телеграммами. Саша почти сразу после свадьбы уехал в командировку в Сибирь. И теперь молодая жена Татьяна скучала по нему и каждый день звонила Саше в гостиницу по междугородному телефону со своей работы. Алла, как на духу, рассказала подружке про все свои мытарства, но похвасталась сынишкой. Для Тани суровые будни подруги были пока абстрактным рассказом. Сама она была очень счастлива, ее Саша был нежным и заботливым. Пил очень редко и понемногу. Да и в отличие от школьных лет не давал ей поводов для ревности. Она чувствовала себя победительницей, которой достался главный приз. Все девочки из класса были влюблены в Сашу Пылаева, все считали его бабником. А он оказался добрым и хорошим, верным и преданным. И это выстраданное счастье досталось Татьяне. Возможно, она заслужила его своим терпением. Алла искренне порадовалась за подругу.

С заведующей сберкассой договориться не получилось. Заявление на наследство, которое Алла год назад оставила в политотделе, когда приезжала на похороны родителей, никто никуда не передал. Оно вообще потерялось, это заявление. Надо было писать новое и отдавать непосредственно в сберкассу в Нальчике, где открывались книжки. Сколько будет решаться вопрос, было неизвестно. Кто говорил, что месяц, кто считал, что полгода. Не исключено, что эти деньги уже отошли государству, и получить их Алла не сможет никогда. Так или иначе, написав заявления во все возможные инстанции, Алла была вынуждена вернуться в Ленинград ни с чем. Она безумно скучала по своему малышу и беспокоилась, как там с ним справляются муж и свекровь.