Девятая квартира в антресолях II

Мы приехали в Мцхету, переночевали в Душети. Это совсем не похоже на Тифлис, Лизонька. Уж тем более не похоже на нашу жизнь в Институте и в нашем городе. Папа стал здесь совсем иным, мама молчаливой и, да, я все не могла подобрать нужного слова – покорной. Моя мама – покорной! Лиза, знаешь, временами это пугает. А когда я спрашиваю об этом вслух, она только смотрит на отца и молчит. Выяснилось, что многого тут нельзя. Например, нельзя, чтобы мои родители сопровождали меня в дом жениха, эту обязанность взял на себя князь Кинулидзе, который и устроил этот брак. По дороге мы с ним встретили группу всадников, они лишь на миг притормозили около нас своих коней, чтобы приветствовать князя. Меня они будто не замечали. Когда мы разъехались, князь Амирани не сдержался и сказал мне, что среди них был мой жених. Лиза! Я даже не рассмотрела его толком! Оказывается, мне с ним видеться до свадьбы тоже нельзя.

Приехав в его дом, я и вовсе растерялась. Нас приняли торжественно, но по всем традициям, которые я плохо знаю и помню, поэтому я все время боялась сделать что-нибудь не так. Меня усадили напротив пожилой женщины и нескольких мужчин. Кто они были, я не поняла, потому что точно знаю, что отца моего жениха нет в живых. Девушки моего возраста, заходя в комнату, даже не присаживались, и лишь одна из них, одетая вся в черное платье, прислуживала старшим. Я тогда приняла ее за служанку, а хозяйке дома стала говорить что-то похожее на заготовленное приветствие, та молча выслушала меня. Я попыталась задавать вопросы, мне не отвечали. Это длилось недолго. Все встали, и я услышала лишь одну фразу, которую мать моего жениха произнесла уходя: «Красивая девочка!»

Я пребывала в очень подавленном состоянии, но это мало кто заметил, даже наоборот, стали смотреть одобрительно. Видимо, я, наконец, выбрала правильную манеру поведения – глаза вниз и молчать. А я все думала, неужели я так плохо говорю на родном языке, что меня здесь не понимают! Когда я шла к выходу, ту девушку в черном послали провожать меня. Князя не было в комнатах, он только привез меня и, поздоровавшись с хозяйкой, исчез. Я так рада, что он не видел моего позора! Так вот, та девушка, пока мы шли одни по дому, вдруг обратилась ко мне по-русски. Она хотела утешить меня и объяснила, что никто из старших не будет со мной разговаривать, пока я не член семьи. Я удивилась, и спросила: «Что, до самой свадьбы я так и не смогу узнать ничего о моей будущей семье? Мне же даже на вопросы не отвечают!» Она улыбнулась и сказала, что я все могу узнать у нее или у других родственников, которые младше меня. А мать мужа заговорит с невесткой не в день свадьбы, а только после рождения первого ребенка. Не найдя в ее словах никакого успокоения, я лишь спросила: «Значит, ты тоже член семьи и моя будущая родственница?» Оказалось, что она родная сестра моего жениха!

Лиза! Я наверно переоценила свои силы, давая согласие папе. У меня еще есть время. Мы вернулись в наше поместье и сидим тут, никуда не выезжаем, ждем. Если князь Амирани привезет серебряные кольца моим родителям и платок мне, то это будет означать, что свадьба состоится. Кольца – я узнала – это знак того, что семьи теперь породнились. «А платок?» – спросила я. Платок – это для того, чтобы до свадьбы никто не видел лица невесты.

Я ужаснулась! Я знаю, что здесь иногда проходит несколько месяцев, а то и лет до того момента, когда все считается готовым к венчанию. Я спросила: «Папа, ты считаешь, правильным было дать мне европейское образование, чтобы потом укрыть платком?» Он несколько раз сжал зубы, я видела, как ходили его желваки, потом ответил: «Я думаю, Нина, это всего лишь дань традиции. Никакого платка не надо. Достаточно, если ты просто не будешь никуда выходить и ни с кем видеться». Я не верила своим ушам: «Ты считаешь, что этого достаточно, папа?» Он помолчал и ответил: «Мы дали слово, Нина!» Я, пересилив себя, спросила: «А нельзя никак отказаться?» Отец отвечал мне: «Нельзя! Иначе – кровная месть» Я усмехнулась: «А может такое быть, папа, что откажутся от меня?» Он опустил взгляд, помолчал, а потом поднял глаза на меня и ответил: «Тогда будет кровная месть с нашей стороны». Я привыкну, Лиза. Я постараюсь.

Лиза! Моя родина, моя Грузия – необыкновенной красоты сторона! Когда мы были в поездке, я ходила по склонам, слушала горные ручьи. Как они шумят своими струями, когда перетекают через камни! Такого звука нет больше нигде в мире, он ни на что не похож. Его не с чем сравнить! Мне нравилось подходить к самому берегу, где брызги долетали до меня, и стоять там долго-долго, пока не намокнут юбки моего платья. И здесь, дома – пока у меня еще есть время, я много гуляю. Я люблю подниматься на гору и смотреть с нее вниз, в ущелье.

Лиза! Я очень люблю тебя, моя Лиза. Прощай и не сердись на свою Нину, если я когда-нибудь тебя чем-то задела. Счастья тебе и твоим близким.

Княжна Нино Чиатурия».

«Боже мой!» – подумала Лиза и отложила письмо. Нина! Пылкая Нина, борец за справедливость и правду, неистовая максималистка – с закрытым лицом, взаперти, молча. Нет, что-то не так во всех этих традициях… Как соскучилась она по подруге, как хочет наговориться с ней всласть, расспросить, посоветоваться. А как там ей, когда вовсе не с кем ни поделиться, ни поплакаться? Подруги… Вот она пишет про Лиду. В тот раз Лида поспела как раз к Нининому письму, а нынче… Какие уж тут поклоны! Как написать об этом Нине? Да… Тяжело без подруг, все одной, да одной.

Нет! Лиза не считала свою нынешнюю жизнь одинокой – она радовалась каждому дню в своих заботах о любимой читальне, в ежедневных трудах, чтобы обустроить все так, как хотелось и виделось ей в мечтах. Радовалась людям, уже приходящим к ней. Радовалась каждой принесенной ими книге! Радовалась, что успела перечитать столько за прошедший год, и за свою жизнь, и что может обсуждать, спорить, помня почти каждую прочитанную книгу, имеет возможность обмениваться своей радостью и знаниями с другими. Книги были ее истинными друзьями.

Но не было рядом ни одного человека, кто был бы близок ей всей душой, всем существом. С кем можно было бы делиться ежедневными событиями, сомнениями, своими решениями и ошибками. Да, была няня. Да, приезжали папа с Натальей Гавриловной. Да, заходил Митя. Но все это было – не то. Вот в Институте у нее были подруги! Подруги – с ними можно было говорить о пустяках. А как же! Пустяки – это такая важная вещь, из них состоит день, они наполняют жизнь, они и есть – эта жизнь, между ее значительными вехами. Сам путь к этим вехам соткан из них. И с кем делить все это теперь Лизе? Эх…

***

Лиза сидела в гостиной Большого дома, вошел лакей. Теперь дом был полон слуг, возвращалась прежняя жизнь. Лиза улыбнулась: «Как странно мы устроены, – подумала она. – Именно тогда, когда дом наполнился людьми, и почти невозможно стало в нем уединиться, я сижу тут и думаю об одиночестве!»

– Что там? – спросила она.

– Спрашивают Вас, барышня.

– Кто?

– Да тоже барышня, – слуга посмотрел зачем-то вверх. – Такая… Рослая! С чемоданом.

– Представилась она? – Лиза не могла припомнить никого из высоких соратниц по делам читальной избы.

– Говорит – дочь заводчика Мимозова. Прикажете пустить?

– Боже мой! – Лиза вскочила. – Да это же Ариша! Как же она тут? Одна? С чемоданом, говоришь? Конечно, проси. Или нет, я сама!

Лиза выбежала в вестибюль к входным дверям. На том месте, где когда-то рыдала Аленка Вересаева, теперь стояла Арина Мимозова собственной персоной – похудевшая, в короткой шубке. У ног ее, действительно, стоял трогательный чемоданчик, он никак не подходил своей хозяйке.

– Арина! Ты? – Лиза подошла к ней и посмотрела в глаза. – Что-то случилось?

Арина протянула ей навстречу руки, и они обнялись.

– Ах, постой! Я вся холодная! – отстранилась Арина. – В общем так. Три дня назад папа был арестован. Все наше имущество и счета тоже. Лев Александрович приютил девочек. Мама в тот же день родила. Я теперь – старшая в семье, мне надо о них заботиться.

Они молча стояли и смотрели друг на друга, потом Арина снова обняла Лизу и все-таки расплакалась. Видимо, место тут было такое. Лиза не утешала ее, зная, как это прибавляет жару огню. Потом сказала мягко: «Пойдем!»

Они сидели в столовой, принесли самовар. Арина отогревалась и рассказывала о московских событиях. Савву Борисовича обвинили в растрате государственных средств и в намеренном нанесении ущерба будущему строительству Амурской железной дороги. В вину ему ставилось многое, основанием для этого следствие подвело тот факт, что он только что в спешке свернул все дела в Нижнем Новгороде.

– Значит, не хотел, чтобы его имя могли связать с оставшимися здесь сообщниками, так говорит следователь, – Арина всхлипнула.

– Какими сообщниками! – новости никак не укладывались у Лизы в голове. – Это же Савва Борисович! У нас его весь город знает!

– Ну, вот ваш город знает, а московскому дознанию это без разницы, – Арина протянула опустевшую чашку. – Можно мне еще? Я так продрогла!

– Господи! Да ты, наверно, голодная! – Лиза позвонила. – Егоровну позовите.

– Я с поезда сразу к вам, – Арина отхлебнула чаю, обожглась. – Ой! Я решила сразу – поеду! Лев Александрович уговаривал его подождать, ну, а кто ж тогда с девочками остался бы?

– А ты сюда для чего? – не понимала пока Лиза.

– Папа же на меня переписал завод, – объясняла Арина. – Я и решила. Надо быть тут. Поговорить с управляющими, узнать перспективы. Банковским счетом я не могу воспользоваться, я еще несовершеннолетняя, как и ты. Наличных в доме было не так, что бы и много. Хватит на первое время, но не так, чтобы надолго. А расходы предстоят, и еще какие! Дело папино, мамино здоровье, обучение девочек. Я, Лиза, честно, пока не знаю – как оно все будет дальше!

– А ты так и не сказала, кто родился?

Тут Лиза оглянулась на открывшуюся дверь, вошла няня.

– Ах, ты ж, милая моя! – Егоровна, увидев Арину Мимозову, всплеснула руками. – С дороги вот-вот, только-только? Ну! Давайте шубку-то заберу. Лизонька! Принести чего?

– Давай, Егоровна, чего-нибудь горячего! До ужина не дотерпим. Арина проголодалась и замерзла.

– Так может ванную сперва? – няня собирала с пола Аринины ботиночки, с козетки – шарф и перчатки. – Как Вы, барышня? Арина Саввишна, проводить Вас?

– Я… Я сейчас… Я с Лизой, – Арина вопросительно смотрела на Лизу.

– Ты иди, няня, мы сами. Вели ту комнату приготовить.

Няня вышла.

– Правда? – Арина посмотрела на Лизу с надеждой. – Можно я у вас переночую? Я в городе ничего пока не знаю, но завтра разберусь. Здешний дом тоже опечатан. Я никак не могу привыкнуть!

– А Егоровну ты тоже не помнишь? Что ты так при ней, она же со всей душой?

– Прости, Лиза. Я обязательно привыкну, – Арина грела ладони о бока чашки. – Я просто не умею откровенничать с прислугой.

– Это няня моя! Не прислуга.

– Лизонька, прости! Вот именно, что твоя. Я не могу пока. Но я буду стараться, – Арина прикусила губу. – Не знаешь, какие гостиницы в городе приличные?

– Даже не думай! – Лиза стала распоряжаться как взрослая. – Жить ты будешь здесь, это решено. Денег не предлагаю, знаю – не возьмешь. Но давай подумаем, что можно сделать помимо денег? Что еще нужно? Говори.

– Нужно. Нужно денег, Лиза. Адвокатов нужно. Хороших! Московских.

– Это ясно. Что еще? Наверно, жилье в Москве?

– Да, хорошо бы. Льва Александровича стеснять долго неудобно. Маме будет нужна отдельная спальня. И детская.

– Детская! – воскликнула Лиза. – Так кто все-таки?

– Девочка, – улыбнулась Арина. – Сестренка.

– Ждали-то братика, наверно? – Лиза представила младенчика и тоже расплылась в улыбке. – Имя-то для девочки хоть придумали?

– Да что тут придумывать, – Арина вздохнула. – После этого лета и думать-то нечего. Ты же знаешь, что у нас приключилось?

– Аннушка? – догадалась Лиза.

– Да. Назвали Анной. Так что хоть небольшую бы квартирку – им с мамой, Шурке да мне, когда наезжать буду. Аглаю к себе тетушка приглашает, та, у которой Анфиса летом гостила. Уже телеграфировала. А Анфисе и Насте учиться нужно, нельзя прерывать. Пансион я им временно нашла, там они сейчас. Но… нехорошо там, Лизонька. Девочки все какие-то… Как курицы. Только танцы, да французский. Мама из Москвы не уедет, раз папа там. А я? Я тут пока обоснуюсь…

– Что, Ариша? – Лиза посмотрела на замолчавшую внезапно подругу.

– Ты помнишь гадалку, Лиза? Ты еще тогда не пошла к ней, а мы…

– Помню, – тихо ответила Лиза. – Ты это к чему?

– Нельзя испытывать судьбу, – задумчиво произнесла Арина, а после усмехнулась. – А хочешь знать, что я тогда у нее спрашивала?

– Если только хочешь ты.

– Я спрашивала, настанет ли то время, когда я сама, женщина, девушка, смогу владеть каким-либо делом или производством. Как папа. Без него.

– И что?

– И гадалка мне ответила, что да. Причем скоро! А я радовалась… Вот уж, поистине: «Бойтесь своих желаний!»

Лиза о своем предсказании промолчала.

***

Приехал из Лугового Полетаев. Занялся Ариниными делами.

– У Вас будут неприятности, Андрей Григорьевич, – горестно улыбалась Арина. – Ваш-то пай папа за собой оставил! Ну, значит, Вы – те сообщники и есть.

– Прекрати, девочка, все прояснится со временем. А за меня не беспокойся – у меня все дела чистые, пусть себе проверяют. Жаль, что прибылью Саввиной воспользоваться нельзя будет до окончания дела. Ты хорошо подумала? Точно денег не возьмешь? А? Взаймы?

– Нет, Андрей Григорьевич, – твердо отвечала Арина. – Спасибо. Не возьму. Да Вы бы и сами не взяли! Я же не знаю, как жизнь теперь сложится, и будет ли чем отдавать? Вы и так много нам помогаете. Я говорила на заводе с управляющим, и с главным инженером – они считают, что можно будет выкроить и взять вперед некую сумму. Это же Вы постарались, да? Хватит на адвокатов, может еще и девочкам на учителей останется.

– Вези их сюда!

– Что? Как это? – Арина поглядела недоуменно на Лизу.

– Куда, папа, к нам? – Лиза готова была принять хоть все семейство.

– В Институт! Тебя, дочь, там еще помнят. Договоримся.

– Но это же дорого! Нет, Андрей Григорьевич, мы не можем, – Арина качала головой, хотя глаза у нее загорелись.

– Я теперь в опекунском совете, – продолжал выкладывать свои доводы Полетаев. – Савву и там все знают и помнят. Хорошо знают! За двоих не ручаюсь, но одной твоей сестре мы точно стипендию выхлопочем. Уж скольким людям ваш батюшка помог! И на вторую где-нибудь наскребем. А это – и пансион, и у тебя руки развязаны, и матери твоей за них спокойствие. Вези!

Все устроилось. Арина теперь жила вместе с Лизой. Вот и подружка появилась! Следствие по делу Мимозова шло, связывая оба города еще и этой горестной нитью – пропавшие деньги действительно, обманным путем кто-то снял именно в отделении Нижнего Новгорода. Савва доказывал, что ни одной копейки впустую не потратил, что, наоборот, искал выгоды для строительства, потому и оплачивал вперед подряды по прошлогодним ценам. Что своих средств он вложил не меньше, чем конфессионных, но ему не верили, считали это за уловку. Большим, чем сам арест, ударом для Саввы стало именно недоверие. Он впадал в тоску, ломался душевно, но, потом, вновь собирал силы, и кидался в борьбу за свое честное имя, еще с большим усердием. Конца и края этому не предвиделось.

Накликанные Ариной неприятности Полетаева не обошли – его вызвали к следователю, но тут, в Нижнем, в Москву пока не требовали. Тот говорил с председателем Товарищества строгим голосом, пока Андрей Григорьевич из несвязанных друг с другом вопросов не понял, что тот ведет к своей какой-то определенной цели. Но какой именно догадаться не мог. Тогда он спросил открыто:

– Господин следователь, не ходите кругами. Хотите узнать нечто конкретное – спрашивайте.

– Хорошо, господин Полетаев, – уставший и сам от попыток подловить допрашиваемого седого, благообразного и, что уж скрывать, приятного ему господина, следователь сменил тон на откровенную доверительность. – Вот ответьте следствию, каким образом Ваше благосостояние так резко изменилось к лучшему буквально в считанные недели? Этого ведь скрыть не получится, господин хороший!

– А я и не скрываю, – Полетаев описал всю ситуацию с Выставкой и ее результатами. – Можете проверить, все это зафиксировано в договорах и иных документах. Учет у меня ведется аккуратно.

– Да уже проверили, не сомневайтесь, – вздохнул следователь. – И какие отношения Вас связывают с подозреваемым господином Мимозовым, кроме паевых? Личные, так сказать?

– У нас хорошие, доверительные отношения, – прямо отвечал Полетаев.

– Можно ли назвать их дружескими? Близкими? – настаивал допросчик.

– Мы между собой этого ни разу не обсуждали, – Полетаев смотрел следователю в глаза, видно было, что он откровенен и не ищет подвохов. – Я не назвал бы их такими уж близкими, но в дом мой он вхож, симпатия у нас, надеюсь, взаимная. А про дружбу – это я думаю, господин следователь, у обеих сторон поинтересоваться бы неплохо? Не так ли? Я, лично за себя могу ответить, что был бы счастлив иметь в числе друзей господина Мимозова.

– Вот так откровенно? – следователь откинулся на спинку стула, снял очки и, прищурившись, всматривался в допрашиваемого. – Не боитесь?

– Чего, простите? – приподнял брови Андрей Григорьевич.

– Мимозов нынче под следствием.

– Но это же когда-то прояснится, милостивый государь, – Полетаев был спокоен. – Что ж мне вилять-то в разные стороны? Не по возрасту уже!

– А вот еще, говорят, Вы недавно вступили в брак? – как бы только сейчас припомнил следователь, услышав про возраст, и одной рукой стал перекладывать какие-то бумаги. – Это так, господин Полетаев?

– Так, так, – Полетаев нахмурился. – К чему это тут?

– К тому, о чем и ведем беседу,– следователь прикусил дужку очков. – Например, ответьте, присутствовал ли Ваш близкий друг Мимозов на вашем венчании? Все-таки такое событие!

– Вы невнимательно меня слушали, милостивый государь, – Полетаев понимал, что его хотят нарочно вывести из состояния равновесия и не позволял себе этого. – Мы хорошие знакомые. О близкой дружбе – это Ваше собственное преувеличение. Нет, не был. Савва Борисович за несколько дней до нашей свадьбы отбыл по своим делам в Москву. Да и венчались мы не в городе, поэтому приглашенных было мало – это не всем, знаете ли, удобно, ехать за город.

– А вот не подскажете ли тогда происхождение этой записки? – следователь достал из одной из многочисленных папок на столе бумажный лист и протянул его Полетаеву.

– «Андрею в подарок при первой оказии», – прочел на нем Андрей Григорьевич. – Что это? Я не понимаю. Рука Саввы, да.

– Нашли при обыске нижегородского особняка подозреваемого. Хранилось с важными бумагами. Было приложено к данному документу, – следователь снова полез в папки. – И да! Раз уж все открылось, то уполномочен предать лично Вам в руки. Дарственные под юрисдикцию следствия не попадают. Да и приобретено еще летом, до поручения господину Мимозову хлопот по железнодорожной конфессии.

Прочитав документ о дарении ему имения: особняка, прилегающей к нему земли и подсобных строений в двух верстах от села Лугового, Полетаев не смог сдержать слез. Следователь отпустил его, так ничего конкретного и не предъявив.

***

Предстояли душевные испытания и Льву Александровичу. Ни о каком строительстве особняка, конечно, речь уже не шла, все активы Мимозова были заморожены на время следствия. Конкурсные работы по проекту городского общественного музея искусств были сданы, Лева страдал в Москве от безделья. От нечего делать вернулся он к разработкам собственного дома, да увлекся. Тут подоспели результаты состязания. Как ни уверен в себе был Борцов, а победа стала для него приятной неожиданностью. Он прямо из Конкурсной комиссии полетел на квартиру к Февронии – делиться радостью.

– Все! Я достиг своих мечтаний. Сбылось! Буду строить музей в самой Москве! Ничего не желаю более!

– Ты, Левушка, заслуживаешь успеха, – сказала она. – Но ты всегда идешь к нему как на битву! И я хочу за тебя радоваться. Но мне иногда кажется, что ты, не совсем то принимаешь за успех… Да и относишься к нему… Как в последний раз! Прошу тебя, послушай женщину. Хотя Савва тебе сказал бы то же самое – не складывай все яйца в одну корзину. Не ставь все, что есть на одну карту! Всегда должно быть что-то, кроме конкретного дела, ставки, цели. То, ради чего и оно, и все вообще. Слушай себя, Левушка. Не гонись ты так оголтело за этой удачей! Относись ко всему спокойней. Как есть, так и есть, не оценивай по высшему разряду.

– Это предостережение? – улыбнулся победитель.

– Это я, чтобы сбить твою эйфорию. Любя, Левушка! Мы тебя сто лет знаем, тебе с высоты падать больнее будет. Подожди. Торжествовать будем, когда первые посетители в залы войдут. Пока поубавь восторги, у тебя впереди еще всего столько – и работы, и радостей, и разочарований! Жизни, Левушка.

Мудрая Феврония оказалась права. Комиссия, присудившая проекту Борцова первую премию, от его услуг в строительстве отказалась полностью, хотя заранее было оговорено совершенно противоположное. Мотивировали это тем, что претендент не имеет академического образования, как будто это не было известно заранее. Лева был почти раздавлен. Феврония поддерживала его, как могла. Успокаивало одно – возглавить стройку назначили Петухова, ему Лева доверял – этот хотя бы не испортит! Начались работы по возведению. Лев Александрович не мог находиться в одном городе с отобранным у него проектом, запрещал себе, но все равно украдкой ездил на площадку, смотрел. Нервное его состояние было на грани болезни.

– Уезжай, Лева! – говорила ему Феврония. – У нас все налажено, мы справимся. Нечего тебе тут делать. Уезжай из Москвы.

– Куда? – качал головой незадачливый архитектор. – У меня и нет никого, кроме вас. Нигде.

– А вот и поезжай, хоть в Нижний. Аришу навестишь. Девочек.

Лева снова качал головой. Тут, как нельзя кстати, пришел запрос на него из Киева. Там были в восторге от проекта музея и желали его адаптации под местные условия. Звали для этих целей автора. Лева идеей этой загорелся, вспыхнул. Снова настала очередь Февронии качать головой.

– Ну, не может же мне все время не везти! – сказал ей перед отъездом Лев Александрович.

– Храни тебя Господь! – вслед ему прошептала Феврония Мимозова.

Из Киева Лев Александрович возвращался под Рождество. Решил поехать прежде в Нижний, а не в Москву. По письмам Февронии он знал, что дело движется медленно, что особых изменений в положении Саввы пока не происходит, что сама она, конечно же, не сможет с младенцем выбраться к старшим дочерям даже на праздник. И он, накупив подарков, прибыл в город, где оставил свои надежды прошлой осенью.

Любовь его к Лизе переросла в некую тянущую тоску. Он все еще помнил о ней, думал часто, но приписывал эту ипохондрию всем своим неудачам последних месяцев, не отдавая себе отчета в том, что все они и начались как раз после того, как он покинул этот город, не добившись ясности в своих чувствах.

Он знал, где теперь проживает Арина, и предвидел встречу. Но не ждал от нее ничего хорошего. Борцов теперь следовал совету Февронии и, сдерживая свой характер, пытался хранить душевное равновесие, не предвкушая ничего заранее, не впадая в восторги и ожидания. При его темпераменте это удавалось ему с трудом, и он часто скатывался в состояние почти что безразличия, что никак его дел не улучшало. В общем и целом говоря, сошел он с поезда в Нижнем Новгороде в настроении далеком от предпраздничных приготовлений.

Старшие Полетаевы должны были прибыть в город под самый праздник, Лиза распоряжалась всем сама. В зале уже нарядили огромную елку, по всему дому пахло хвоей и почему-то еще корицей. Арина расспрашивала Льва Александровича о его поездке, он отвечал кратко. Из его ответов девушки поняли, что и там что-то не задалось, поэтому расспрашивать перестали. Поблагодарили за подарки. Пили чай. Разговор как-то не клеился. Вдруг, что-то вспомнив, Арина встрепенулась, и начала быстро собираться куда-то.

– Простите! Я же совсем забыла, что мне нужно на завод! – она кликнула одеваться, пришла девушка, что служила горничной у них обеих с Лизой.

– Какой завод, Ариша? – Лиза недоумевала. – Ты ничего днем не говорила. Уже смеркается!

– Вот мне и надо успеть дотемна, – суетилась подруга. – Простите, Лев Александрович, что так Вас оставляю! Я уже заранее обещала. Нам надо… Это из-за подарков для детей рабочих. Завтра уж никого не соберешь! Надо непременно сегодня!

– Ну, что Вы, Арина! Раз надо…, – и гость тоже встал из-за стола, явно собираясь уходить.

– Вы же дождетесь меня обратно? – Арина уже убегала. – Я недолго. А то мы еще ни о чем толком не поговорили.

– Ну, хорошо, – нерешительно отвечал Борцов, присаживаясь обратно за стол.