Девятая квартира в антресолях II

Тут он заметил, что санный след затерся, затоптанный копытами лошадей, а после продолжился снова, но рядом с ним образовалась цепочка маленьких следков – видимо, кто-то сошел. След от саней уходил вперед по основной дороге, а маленькие следки свернули туда, куда надо было сворачивать и Климу. Ему стало любопытно, что это за пеший гость рискнул тут гулять в одиночестве, потому всматривался внимательно. След становился нечетким, потом и вовсе сливался в одну линию, как будто кто-то перестал поднимать ноги и волочил их через силу.

Тут снова пошел снег, и видно стало плохо из-за пурги и ветра. Потом следы исчезли вовсе, и дорожка вновь стала чистой и ровной, запорошенной падающими с небес хлопьями. Клим тормознул лошадку и огляделся. Он слез с санок, и пошел обратно. Если бы он так внимательно не вглядывался, то и не заметил бы того места, где слабый след свернул с тропинки. Клим направился к чернеющим невдалеке кустам и деревьям, высоко задирая ноги, пробираясь через сугробы, и тут увидел его. Уже прилично занесенный снегом, прямо на холодном снегу лежал упавший человек.

***

– О! Клим Валерианович пожаловали! – двери отворила хозяйка. – Куда ты! Что ты! Куда ты ее припер, окаянный! А ну, как беглая?

– Обождите Вы, Матрена Антиповна, – Клим сгибался под тяжестью обмягшего на его руках тела, но ноши своей не бросал. – Она вообще еле живая! После все! После!

Он как был, в сапогах и по пояс в снегу, поволок добычу себе в комнатенку, почти до пола свисали с ее головы темные пряди промокших, кудрявых некогда волос, оставляя на половицах влажные дорожки. Он положил замерзшую женщину на свою кровать и в бессилии опустился рядом на пол. Хозяйка была тут как тут.

– Ах, ты ж бедная! – она обошла Клима и стала рассупонивать промокшую одежонку потерпевшей. – Одета прилично. И на уличную вроде не похожа.

– Не гоните, – еле слышно просипел тоже насквозь уже промерзший Клим. – Пусть хоть отойдет немного.

– Да, ладно! – Матрена сверкнула на него глазами. – И не такие тут бывали! Нешто мы не христиане. Это я так, от неожиданности. Но, мил друг! Ежели, за ней кто явится, то уж, не обессудь – твой ответ.

– Вы имеете в виду полицию? – оторопел Клим. – Да видно же, что женщина из благородных!

– Твоей полиции я сама, как хошь, голову задурю. Что мне полиция! – хозяйка достала из сундука одеяло и прикрыла страдалицу, так и не раздев. – Видали мы таких «благородных». Как бы кто посурьезней ее не стал искать. С чего бы это иначе ей с саней в лес выскакивать? Где нашел-то?

Клим отдал хозяину привезенные деньги, и вопросов по беглянке стало еще меньше. Теперь он сделался тут человеком с правом голоса. Найденную им молодую женщину оставили и выхаживали сами, доктора звать не стали от греха. Хозяйка варила бульоны, Клим поил беглянку с ложки. Когда она отоспалась и пообсохла, он стал внимательнее вглядываться в ее лицо, явно понимая, что уже когда-то видел его. Но на память все никак не шло – где, и при каких обстоятельствах. У Варвары? Нет, точно не там. Может, это, кто-то из его клиенток? Может, помогал, когда что подносить? Или чья-то спутница? Нет, не помнил он и такого. Еще раньше – студентка, поэтесса?

Когда больная первый раз заговорила с ним, тихо спросив: «Где я?», он моментально вспомнил этот глубокий грудной голос. Вспомнил яркий летний день, пикник заводчика Мимозова, концерт в сумерках. И как он подыгрывал на гитарке, а этот голос пел необычайной красоты романсы.

– Танечка, Вы? – ужаснулся Неволин. – Татьяна Осиповна?

Таня не признала его, он это понял, но в ее глазах заметался такой испуг, что она попыталась отмахнуться от него, потом прикрыла лицо ладонью и тут же провалилась обратно, в бессознательное состояние.

– А документиков-то при ней не оказалось, – рассуждал за ужином хозяин. – Как бы вызнать, кто такая? Может родственники объявились бы, а? Не век же ее тут держать?

– Придет в себя – сама скажет, – Клим не поднимал глаз от тарелки.

– Ну и добре, – согласно кивнул хозяин. – Подождем.

***

Лев Александрович прибыл в Москву окрыленный, но и, одновременно с тем определяя в себе некое новое для него состояние – спокойную уверенность в том, что теперь все будет хорошо, совершенно лишенную прежних восторгов и привычных неистовств. Он даже подумал про себя: «Не возраст ли дает о себе знать подобным успокоением?» Хотя, возможно, это были последствия Февроньиных наущений и его киевских экспериментов над усмирением собственных душевных порывов. Но нет! Лев Александрович вовсе не чувствовал апатии или упадка сил, приходящих с жизненной усталостью. Нет, наоборот! Он готов был взяться за строительство своего дома, трезво оценивал возможности, понимая, что без постоянного источника дохода он это дело не вытянет – надо же было еще и на что-то жить. Но и откладывать уже не хотелось, пришел здоровый азарт нового начинания, придавало уверенности в успехе такое полное к нему доверие Лизы и ее отца, благословление Февроньи.

Приняв решение, Борцов заметил, что как будто ему все вокруг стало сопутствовать и помогать в его деле, так складывались обстоятельства. Например, однажды в собрании он встретил помощника Мамонтова, который прошлым летом демонстрировал Нине и Лизе «вечную невесту».

– Ну, здравствуй, Лева! – приветствовал тот давнишнего знакомца. – Смотрю, теперь многие наши в Москве собираться стали, не тебя первого вижу. В гостях или надолго?

– Хотелось бы думать, что надолго, Володя, – улыбнулся Лев Александрович. – У меня планы, связанные с этим городом нынче.

– Если не секрет, какие? Ты же вроде не суеверен? Тьфу-тьфу-тьфу.

Приятели рассмеялись.

– Да вот собственный доходный дом затеял. Уж и проект закончил. Приступаю к закладке на днях.

– Ну, это дело, так дело! Молодца! Мы, знаешь ли, тоже не лыком шиты! Тоже затеваем тут… Тебе скажу, ты не глазливый, – прищурился Владимир. – Тем более, что, можно сказать, ты-то и дал отправного нашему нынешнему начинанию.

– Я? – удивился Лева. – Да я и в Москве-то сколь лет уже не был. Ты ничего не путаешь, друг мой?

– Нет, Лева, не путаю! С памятью у меня, слава Богу, пока… – Владимир погрозил кому-то, махнув в воздухе пальцем. – Ты вот помнишь? На всероссийской выставке? А? Принцесса Греза, на фасаде здания… Ну-ну-ну, вспоминай!

– И что? Неужто, пришлось?

– Пришлось, Лева! Пришлось! Керамический заводик у Бутырской заставы организуем. Приходи, будешь первым клиентом! Изразцы, мозаика – что угодно. Только наладим производство, с красителями поиграем, яркости цветов добьемся – и приходи!

– А ведь и приду, Володя, – задумался Лев Иванович. – При моем новом видении особняка, где серый грубый гранит будет оттягивать на себя знатную долю внимания, как раз не покраска стен! Не штукатурка! Керамическая плитка в самый раз будет.

– Ну, так милости просим! Есть уже задумка по оттенку? Или с сюжетом видится?

– Нет-нет. Мелкая плитка, так, чтобы даже не сразу понятно было что это, чтобы ровный тон глазу давала. Но, Володя! Московские закаты, разница освещения зимой и в другие сезоны, солнце и хмурость… Мне надо, чтобы при любой погоде она давала общее теплое впечатление, так что давай так – основная часть песочного и золотистого, но сделай еще и партии потемней тоном, можно вплоть до лиловых. Я тебе набросаю, завезу вместе с просчетами. Ах, как это мы удачно свиделись!

Неделей позже Лева навестил Антона. Тот с другом встречался часто после воцарения того в городе, поэтому даже немного удивился этому визиту. Лева нашел его на фабрике.

– Что-то срочное, друг? – озабоченно спросил он.

– Да как сказать… Сведи меня с батюшкой, будь добр.

– А! Значит по делу? Ну, тогда я спокоен. Но, Лева, можешь ли и мне рассказать? Я ведь многое теперь сам решаю. Особенно, если ты про нижегородский филиал узнать желаешь.

– Да, как раз, про московский, дружище. Я, Антуан, пришел к вам на работу наниматься. Найдете ли для меня дельце?

– Дельце, для тебя? – Шульц был озадачен. – Да мы вроде не строимся, Лева. Ты бы знал первым.

– Ты не понял меня. Я ищу постоянную службу, Антон. Вот, например, у вас с отцом на фабрике. Я, насколько ты помнишь, не только архитектор, но еще и рисовальщик неплохой, и краснодеревщик, и декоратор. Вот и спрашиваю, есть ли что?

– Лева! Лева! – Антон всплеснул руками. – С твоих-то высот! Да как же это?

– Вот так, друг, – улыбался открытой улыбкой Лев Александрович. – Можно сказать, смиряю гордыню.

– Ты? Смиряешь? Хочешь убить этакого дракона в своей груди? – Антон с хитрым прищуром чуток помолчал, а потом спросил друга: – Ну, и кто она?

– Что сей вопрос означает? – по своей всегдашней привычке хотел было взбрыкнуть Лева.

– А то и значит, что только женщина может сподвигнуть мужчину на подобные перемены. Угадал?

– Угадал, угадал, – Лева не рассердился. – Время придет, шафером позову. Так дашь что-нибудь?

– Дам, дам! Как не дать. Новые эскизы нам завсегда нужны. Это даже интересно, господина архитектора на фабрику определить. Мы, друг мой, на тебя заманивать станем, как на жерлицу. Ха-ха!

– Ну, вот и славно. Желаю тебе отловить на меня щуку пожирнее! Надеюсь, этот вид деятельности не потребует моего постоянного присутствия?

– А что, ты еще какое место нашел? На двух стульях… Ха-ха! На двух мебелях усидеть желаешь?

– Смейся, смейся!

И Борцов поведал другу о своих прожектах.

***

Таня со временем пришла в себя, все проходит, все когда-то заканчивается. Сильный молодой организм вытащил ее из болезни скоро и с полным восстановлением. Надо было начинать выходить. Она еще немного отсиделась в Климовой комнате – он все эти дни ухаживал за ней, устроил ей тут всяческие удобства, приносил умываться, тут же и кормил ее. Спал сам здесь же, на сундуке у окошка. Еще, как только он появился здесь, на выселках, хозяева, видимо письмом оповещенные станционным смотрителем о Климовых пьяненьких подвигах, выделяя ему эту комнатенку, одним из ее достоинств как раз преподносили наличие данного предмета.

– Этот-то сундучок, повместительней братова станется! – хихикал хозяин. – Вашего-то сложения тело и во весь рост вытянуться в нем сможет. Прячьтесь на здоровье, господин хороший!

– Перинку-то на донышко постелить? Ха-ха-ха! – вторила ему с задором жена.

Клим краснел ушами, но обижаться не умел. Теперь сундук пригодился. Клим стал выходить из комнаты на время, пока Таня приводила себя в порядок и занималась своим туалетом, как только она смогла делать это самостоятельно. Первые сутки он вовсе не отходил от нее, тогда было не до приличий, главным было – дышит или не дышит. Потом как-то так само собой вышло, что никто из женщин своих услуг по уходу за найденкой особо не предлагал. Потом Таня очнулась. Клим сильно смущался, но подпустить теперь кого-либо из домашних к Тане боялся еще больше – вдруг в бреду она проговорится о себе. И вот она пошла на поправку.

Между собой они тоже до сих пор не разговаривали, обменивались только самыми необходимыми репликами. Пациентка окрепла совсем, оставаться с ней ночевать было больше невозможно. Клим заговорил первым.

– Танечка… – он запнулся, заметив прикушенную губу. – Милая барышня… Как прикажете Вас называть? Кто Вы? Откуда в этих краях? Есть ли родственники у Вас? Близкие?

– Вы же все знаете, – зло просипела Таня.

– Танечка… Простите. Я же вижу, вам… Вам неугодно…

– Угодно, не угодно, все одно! – смотрела в пол Татьяна.

– Я, знаете, никому тут пока… Но, они спросят! Уже спрашивают. Надо будет что-то говорить. Что велите, любезная Татьяна Осиповна?

Таня подняла на него глаза и лихорадочно соображала теперь. Видно, ничего путевого на ум ей не пришло, потому что глаза налились слезами, а губа оставалась прикушенной.

– Ну, потом, потом, – успокоительно бормотал Клим. – Но имя! Хотя бы имя, Танечка?

Как-то незаметно для себя, по чуть-чуть, по капельке, Таня за пару дней рассказала Климу о себе все. И про мужа, и про тетку, которая теперь власти перед тем мужем вовсе не имеет, про свои мытарства, про то, что недавно кончились деньги и из пресс-папье, про то, что идти ей некуда, а к мужу он не поедет в твердом разуме ни за что!

Клим пытался аккуратно вызнать, что же произошло между двумя только что обвенчавшимися молодыми, равными, наверно и любящими друг друга людьми за такой короткий срок, но натыкался на мрачную стену молчания. Каким-то образом он догадался, что Танечке об этом говорить, не столько больно, сколько стыдно. Он отстал. Они вдвоем придумали ей историйку – певичка, бежала от антрепренера, который был несправедлив и жаден. Нет, она ему ничего не должна, нет, не преследует. Это он отбирал у нее все гонорары, с того дня, когда помер ее батюшка – разорившийся дворянин. Так про батюшку накликивать? Нет, Таня не боится. Нет. К настоящему отцу тоже не поедет. Нет, не защитит. Нет! Клим снова отстал. Стали сочинять дальше. Вид на жительство? Так все бумаги остались у поверенных батюшки, доехать до них – пока нету средств. Но все в порядке. Имя? Да хотя бы Зинаида.

– А на самом деле, Танечка, у Вас все в порядке? Простите! Зинаида…?

– Зинаида Зиновьевна. А уж, что бы совсем, как зеленая осенняя муха зудела – еще и Зеленина!

– Ну, уж Вы, Танечка… Уж, Вы, Зиночка, что-то совсем себя не любите! Зачем уж так-то? – сокрушался Клим.

– Не люблю? – Таня ехидничала после трудного для нее разговора. – А кто меня, когда любил то? Вон муженек мой законный в розыск на меня подал. Так что – не все ладно у меня, Клим Валерианович. Ищут меня.

– Вон оно как, – протянул Клим, но не испугался. – Как хозяйка-то наша сразу приметила! Хитрая, бестия, враз догадалась. Вы бы уж при ней поаккуратней, Зинаида Зиновьевна.

И началась у них странная жизнь. Придуманное ремесло очень пришлось тут впору, хозяйка нарадоваться не могла на Танины выступления. За них прощала ей многое, характерами они в повседневной жизни не сошлись. Таня на попытки расспросов не отвечала, гордо шествовала мимо домашних и слуг, ни с кем в приятельские отношения не вступала, доверяла только Климу. Танька с Манькой за глаза стали звать ее «графиней», не простив гордо поднятой головы.

Жила Таня, то есть Зинаида, теперь недалеко от комнаты Клима, в том же крыле дома. На стол и постой ей хватало с лихвой, еще и оставалось – слава о новой певице Зине Зелениной очень быстро разнеслась по тому контингенту, что наезжал сюда на пирушки и гулянки. Танины романсы пришлись ко двору, народу стало ездить больше, хозяин потирал руки и приступил к долгожданному расширению.

– Вот тебе и упущенная Выставка! Если боженька захочет, найдет, как наградить. Так-то, Клим Валерианович! Молодец! Хорошую в лесу добычу сыскал.

Таня пела в большом общем зале, где ужинали гости. Иногда, по личной просьбе – в каминной комнате для избранных лиц. Клим, как в прежние времена, подыгрывал ей на гитарке. Иногда кто-либо из гостей садился и за старый раздолбанный инструмент, что стоял в буфетной. Из постоянных жильцов, кроме самой Тани никто на нем не играл. Со временем она приоделась, завела и наряды для концертов, можно сказать что роскошные. Внимание публики ей нравилось, а тратить тут больше все равно было не на что.

Пела по настроению, то всего пару песен, а то могла и за полночь расстараться. После выступления она вставала, раскланивалась и уходила в свою комнату. То, что, бахвалясь друг перед другом, успели насовать ей от восторгов толстосумы во время пения, уносила с собой. Что и сколько с гостей брал хозяин, она даже не интересовалась. Но, видимо, тот был доволен, относился к ней уважительно, потчевал разносолами, предлагал и вина, а также наливок и чего душа пожелает. Не скупился.

Таня иногда выпивала пару бокалов легкого вина, но вина хлебного велела ей даже не предлагать. Она поставила себя так, что поползновений на ее честь пока не случалось, она была нужна тут для радостей душевных. Для иного рода увеселений существовали Манька и Танька. Получалось так, что в придорожном кабаке ей жилось безопаснее в этом отношении, чем в доме собственного супруга. Но все бывает до поры, до времени.

***

Однажды наехали гурьбой купцы. Обмывали крупное приобретение, сорили деньгами, требовали невозможного. В разгар гулянья, хозяин послал Клима в город за свежей клубникой. Вернулся тот уже в ночь, гости по-прежнему гуляли, Таня как раз приближалась к концу своего самого обширного репертуара. Ее потребовали за стол, отказать было трудно. Наливали шампанского, предлагали искупать в нем, угощали той самой клубникой, осетровой икрой и любимыми Таниными пирожными. После нескольких тостов вежливости, поняв, что нетрезвые мужчины распаляются все пуще, она захотела удалиться к себе. Те велели нести ликеры и коньяк. Таня испуганно смотрела на хозяина, который сам сегодня прислуживал за столом, но тот только зыркал на нее глазищами, поднимал многозначительно брови, а, при оказии, шепнул на ухо:

– Не кобенься, Зинаида, пей! С тебя не убудет. Потом выведу незаметно, как угомонятся. Надо только выбрать момент!

Таня пила крепкие напитки всего второй раз в жизни, но эффект оказался прежним. Буквально через четверть часа после первой рюмки, Танюшу как подменили. Снова в ней проснулась та тигрица, что таилась, пока разум мог уследить за ней. Таня с замашками царицы требовала еще напитков и комплиментов. Пошла плясать, чего никогда не делала тут прежде. Все мужское восхищение в зале принадлежало ей в эту ночь безраздельно. Кокетничала она напропалую со всеми, сидящими за столом, распоряжалась половыми, отмахнулась от Клима. Тот, понимая, что такие ее вольности до добра не доведут, хотел образумить певицу, да получил по сусалам. Через час кто-то из купцов кинул клич: «Кататься!»

Шумная толпа подвыпивших гостей, щедро осыпав чаевыми обслугу и не обидев хозяина, схлынула в ночную темень с криками и бубенцами, смыв вместе с собой и Таню, как была – в туфлях и платье в пол. Благо, что зима уж миновала! Понурый Клим побрел в свою комнатушку, прислонил к стене гитарку и сидел теперь на краешке кровати, дверь в коридор не закрыв, а все прислушиваясь. Мимо проходила хозяйка. Увидев его ожидающий взгляд, она остановилась в проеме двери и, покачав головой, спросила:

– Ну, что? Умыкнули?

Клим молчал.

– А оно и к лучшему! – вдруг, на что-то разозлившись, рубанула Матрена. – Совсем бы тебе душу изъела. Куда уж нам до таких! И не заглядывайся, касатик… Ложись-ка лучше на боковую – утро вечера мудренее.

Утро оказалось не только мудрым, но и добрым. Не выспавшегося Клима растолкала все та же Матрена. Он, спросонья, глянул в окно – уже рассвело, но видно было, что рань еще несусветная.

– Что? – непонимающе спросил он хозяйку.

– Вставай! – она ехидно ухмыльнулась и поджала губы. – Явилась твоя раскрасавица! Тебя требует.

Клим наскоро оделся и метнулся в комнату Зинаиды. Та сидела, вытянув вперед ноги и опустив лицо.

– Что, Та…, – Клим вовремя спохватился и обернулся, Матрена с усмешкой наблюдала за ними из коридора. – Что такое, Зинаида Зиновьевна? Вы звали меня?

Таня подняла голову и только простонала через силу:

– Ноги больно.

Клим припал на колени. Тоненькие подошвы домашних туфель были протерты до дыр, чулочки он аккуратно снял, стараясь не задирать высоко юбки – все стопы Тани были сбиты и изранены о камни. Отерев кровь, Клим принес тазик с теплой водой и снова окунулся в такие милые его сердцу хлопоты и заботы. Потом Таня ему рассказывала, как под утро уже, когда она велела везти себя обратно, один особо настойчивый кавалер все зазывал ее то «Во дворец, королева!», то, путаясь, «В нумера!», а поняв, что барышня вовсе с ним никуда следовать не желает, выдал тираду: «Раз ты такая цаца, так и иди пешком!» Таня гордо спрыгнула с коляски, ей это было не впервой. Как добиралась и сколько верст прошла, ответить она не могла.

Прошло еще какое-то время без происшествий, Таня снова поправилась довольно быстро. От упоминаний о крепком спиртном или о любых прогулках ее теперь кидало в панический страх. При одном только намеке на интерес к ней, не связанный с пением, или на любые предложения гостей с попытками выманить ее за пределы здешних владений, Таня даже не пыталась свести все к шутке или хитрости, а уходила в комнату Клима вместе с ним. Как правило, все вопросы к ней у мужчин тут же отпадали. Клим радовался такому сложившемуся порядку, подыгрывал ей с удовольствием, ему это даже льстило – надо же, они думают, что такое возможно! Не удивляются!

Когда гости разъезжались, Татьяна-Зинаида возвращалась в свои апартаменты. Но те минуты, а иногда и часы, что укрывалась она у Клима, полностью принадлежали ему – они беседовали обо всем на свете! Клим обожал эти редкие вечера.

***

В другой раз все было серьезней. От того серьезней, что гуляла не толпа разношерстных кавалеров, хоть и значительных своими кошельками да положением, что так застили глаза хозяину заведения, но все ж не знакомых с грубой силой, а прибыл к ним гость странный, редкий. Он-то и положил глаз на Татьяну. Не сразу. Сначала много пил и хорошо ел, двое сопровождавших его мужиков не хмелели, не болтали, не улыбались даже. По всему выходило, что люди это лихие, а он меж ними самый что ни на есть главный. По виду он был смуглым, жилистым, с копной чернявых волос, ножниц цирюльни сто лет не ведавших, но на цыгана не похож, так как волос у него не вился, а скорее стоял торчком, как проволока или солома. Глазищами из-под бровей водил так, что даже все повидавшие Танька с Манькою затихали на коленях у его молчаливых товарищей. Сам он, сидя за трапезой, к девкам не лез, лишь глядел, а как решили заночевать, так сгреб в охапку Маньку и ночь провел с нею.

Как делили Таньку оставшиеся двое, не ясно, но только под утро она освободилась, спросила у хозяина морсу клюквенного и ушла к себе отсыпаться. В обед гости снова ели и снова много пили, в сумерки стали собираться со двора. Зинаида вообще к гостям в этот раз не выходила, песен они не желали, гуляли тихо. Но в доме, конечно, мелькала. И вот, уже пред самым выездом, который кудлатый главарь все почему-то оттягивал, он дождался, пока вновь не заметил ее в коридоре, и вышел навстречу, перегородив путь.

– Собирайся, красавица, со мной поедешь, – велел он ей тем спокойным тоном, привычным к повиновению, которому отказать никак нельзя.

– Я Вас не знаю. И никуда с Вами не поеду, – Зинаида тоже умела зыркать глазами.

– Ух, ты, какая! – восхитился гость. – Смелая. Значит, не ошибся. Собирайся, милая. Едем.

Таня молчала и судорожно соображала что-то про себя. В руках у нее был кувшин с водой, за которым она, собственно, и выходила. Но каким-то чутьем она понимала, что плеснуть ею в гостя никак нельзя. Надо было придумать что-то иное. Но что?

Гость, заметив прикушенную губу и приняв поиск решения за капитуляцию, ухмыльнулся, и убрал руку, которой до этого опирался на стену, перегораживая проход. Зинаида проскользнула мимо него вдоль стены, но ринулась не к себе, а как уже привыкла в подобных случаях – в комнатушку к Климу. Тот по ее испуганным глазам понял, что что-то происходит и высунулся в коридор.

– Ах, ты ж, неладная! – покачал головой лохмач, увидев нового персонажа. – Ну, и зачем? Не хотел же я крови.

Услышав про кровь, Клим оглянулся, Зинаида тряслась, прижав кувшин к груди, и мотала головой.

– Уйдите, сударь, – Клим сам не понял, как посмел произнести что-либо, старался только, чтобы его голос не сильно дрожал. – Она с Вами не пойдет.

– Пойдет, милый. Пойдет. Сам же знаешь, что пойдет. Ну, зачем? – мужик никаких действий не предпринимал, а спокойно ждал в коридоре.

– Не пойдет! – голос Клима все-таки дрогнул. – Я не позволю.

– Ты? – с какой-то даже печальной усмешкой спросил гость. – Ну, я не хотел.

И он, как будто получив что-то желаемое, дождался, когда Климу пришлось перехватить его на пути к Зинаиде, и легким размахом впечатал того в противоположную стенку. Клим сполз по ней, из рассеченной головы и носа у него, действительно, показалась кровища. Гость перешагнул лежащее у стены тело и возник в проеме двери.

– Собирайся, милая. Ну, чего мы ждем?

– Вы не смеете! – теперь Зинаида захотела выйти в коридор, из этой западни, но снова наткнулась на железную руку, перегородившую ей выход, они с гостем оказались теперь совсем близко и смотрели друг другу глаза в глаза. – Пустите! Меня защитят, все равно не поеду!

– Кто? – насмешливо спросил гость, даже не пытаясь трогать Зину руками. Он стоял, не шевелясь, как скала. – Кто тебя защитит? Этот? Да тебя вообще хоть раз кто защищал? Вот поедешь со мной – узнаешь, что такое защита.

– Защищал! – отчаянно сопротивлялась Зинаидино упрямство.

– Кто? – снова ухмылялся гость. – Если б то было так, я б увидел. Не ври. Никогда не ври мне!

– Мне незачем Вам врать, – Зинаида попыталась успокоиться, но получалось плохо. – Пустите!