скачать книгу бесплатно
Вскоре мы переехали в провинцию Базиликата, и знак города Метапон-то подсказал, что до него всего два километра. Мы проехались до ближайшей гостиницы, а я увидел по дороге надпись на одном из заборов: «Место археологических раскопок». Было странно, что там была вооруженная охрана, колючая проволока и ни одного археолога. Но нам надо было попасть именно туда.
Гостиница называлась «Вилла Европа», и в ней всего было семь номеров. Довольно комфортабельных. Мы не стали швыряться деньгами и сняли один на двоих, тем более, что во всей Европе два мужика в номере с одной кроватью уже никого не удивляли. Меня удивляли, а Европу нет…
Мы заселились и пошли смотреть местные достопримечательности, а, точнее, лучше осмотреть территорию раскопок, где и был нужный нам объект. Снова на машине мы проехали обратно, вдоль бесконечных виноградников справа и опустевших, отдавших свой урожай, полей слева, побережье оставалось далеко позади нас. Мы почти подъехали к развалинам, и дорога сворачивала направо, а нам было надо налево. Но там стояла охрана. Я слегка притормозил, обдумывая ситуацию, но Алекс вдруг сказал:
– Денис, давай-ка к ним, только ты сиди в машине, а я поговорю.
– Надеюсь, обойдемся без арестов? – решил пошутить я.
– Зато узнаем, какой из меня ирландец, – ответил, улыбаясь, Алексей и достал небольшой бумажный пакет с заднего сидения.
Из пакета он вынул небольшую бутылку «Джемесона» и, открыв крышку, выплеснул немного в открытое окно. Потом прополоскал рот и смачно сглотнул, точно напоминая привычку Дуана. Я остановился прямо у входа в охраняемую зону. Он вышел и вразвалочку пошел к чуть привставшим солдатам. Его вид – шорты, футболка, виски и рыжая голова – точно никого не испугали. Я слышал громкие итальянские слова, но ветер был с моей стороны, поэтому весь разговор я не услышал. В какой-то момент он показал на меня и все четверо дружно заржали в голос. Опять надо мной смеялись четверо, и как минимум один снова был рыжим. Я показал ему кулак, чем вызвал новый взрыв хохота. Еще через пять минут он вернулся, правда, уже без бутылки.
– Успел выпить? – спросил я.
– Нет, сменял на золото, как Кортес у индейцев, – парировал Алекс и снова рассмеялся.
Я развернулся, и мы поехали обратно. Я решил доехать до моря. До сумерек еще более пяти часов, а археологический музей почему-то не привлекал.
По дороге к пляжам Алекс рассказал мне всё, что узнал от солдат. По ночам они не дежурят, только до девяти вечера. И с шести утра. Всего три смены в день. Маленький гарнизон стоял прямо перед нашей гостиницей, в казармах местной жандармерии. Верх забора под напряжением, но внизу полно прорех – крестьянские козы не знают правил и запрыгивают изредка на территорию. Это и есть местное развлечение – ловить козу вокруг развалин древнего кладбища. На вопрос, что их так насмешило, он рассказал, что запомнил один из анекдотов Брогана, который им и рассказал.
– Так расскажи мне, – попросил я.
– Ну, как желаешь, – Алекс немного смутился, но продолжил: – Жили два брата, оба были жуткими козлами. Один любил женщин, а другой ничего не смог с собой сделать и любил только коз.
Я рассмеялся и дал ему подзатыльник. Хотя, надо было признаться, такой толковый «рыжий брат» меня вполне устраивал.
Проведя остаток дня на теплом солнце, но уже у прохладного моря и плотно там же перекусив, мы вернулись в наш маленький отель. Необходимо было тщательно подготовиться.
Мы разложили наши дорожные вещи и смотрели, что сможет нам пригодиться в не очень законной вылазке. Каждый подобрал по комплекту максимально темной одежды, фонари, все веревки, что были, а также маленькую камеру, пишущую видеосигнал прямо в интернет, в специально созданный файл. Я еще засунул комплект герметичных мешков, в которые археологи раскладывают найденные артефакты.
Около 11 вечера мы выехали в сторону охраняемых раскопок. Остановившись в трехстах метрах от входа, в месте, которое было скрыто деревьями и кустарниками, мы вышли из машины и пошли к забору через чистое поле слева от дороги. Нам повезло, и проход мы нашли сразу. Еще раз оглядев местность, мы влезли под проволокой на территорию раскопок. Благодаря тому, что я решился показать маршрут Алексею еще на пляже, двигались мы довольно быстро. Он отлично ориентировался в темноте. Метров через сорок он остановился и развел руки в растерянности. Я включил фонарь. На обозначенном Киной месте ничего не было, ни склепов, ни каменных саркофагов, ни даже камней. Абсолютно ровная площадка, покрытая грунтом и не очень густой травой, по которой часто ходили. Я устало сел на землю, и стал снова разглядывать чертежи еще раз. Чем больше я смотрел, тем больше убеждался, что все раскопанные останки зданий, гробниц и прочие элементы каменного зодчества прошлого располагались здесь по периметру зоны, огражденной забором. На фотографиях их было много и в основном по центру. Здесь, в центре было ровное поле, подходящее больше для футбола, чем для раскопок. Потом мы обошли весь периметр, в надежде, что плита с вырезанным деревом на поверхности обнаружится, но тщетно.
Мы опять вернулись в центр этой площадки и стояли, бессильно озираясь по сторонам.
– Скажи, Денис, а почему там именно дерево должно быть? – спросил шепотом Алекс, хотя кроме круглогодичных цикад нас все равно никто бы не услышал. Даже свет вдоль дороги погасили в двенадцать часов.
– Потому что вот! – очень по-русски ответил я и достал в вырезе футболки недавно подаренный медальон. – Смотри. Это древний сирийский амулет, он же «Древо знаний», считай, что нам надо найти такой же. Но может он не сирийский, это Панкратос так сказал.
– Мелковат для ночных поисков, – положив медальон на ладонь и разглядывая его в свете фонаря, прошептал мой подельник. – Ты знаешь Денис, у меня появилась мысль.
Он помолчал, потом прошел по десять шагов в разных направлениях и подошел ко мне.
– Как только мы влезли сюда, я понял, что здесь все неправильно. Смотри: всё стоит по периметру забора, что странно, правда? При этом понятно, что всё, что здесь стоит, выкопано, так?
– Всё так, и что? – я не уловил его мысли.
– А то, что это фальшивка. Где ямы от раскопок? Почему раскопанные саркофаги стоят выше уровня земли? А?
– То есть ты хочешь сказать, что их сюда поставили?
– Конечно, подняли с нижнего уровня и поставили вокруг, можно брать по евро с туриста за демонстрацию раскопок. Смешно придумано. Надо искать вход вниз.
Как он это понял, для меня осталось тайной, но он был прав. В месте, которое называлось «Археологические раскопки» не было ни намека на сами раскопки. Совсем.
Я показал Алексу большой палец, и мы дружно разошлись в стороны в поисках спуска, ступеней, любого намека на нижний уровень. Приблизительно через час повезло и мне. На одном из надгробий легко приоткрылась крышка, она была очень легкой, видимо, из пластика «под камень». В темноту уходили ступени. Я свистнул, и через пару минут со мной рядом был мой рыжий друг. Он посветил в темноту, но ступени сворачивали вправо, и конца лестницы не было видно. Мы находились в нескольких шагах от ворот, где днем стояли охранники. Только с другой стороны. Я еще раз достал план Кины и Панкратоса, отметил наше положение на нем и пошел вниз. За мной шел со своим более мощным фонарем Алексей. Снизу дуло стандартным подземным воздухом, чувствовалось, что пространство под землей довольно внушительное. Он закрыл за нами пластиковую панель – ветер снизу стих. Я считал ступени. 15 до первого поворота направо, 9 до второго поворота направо, 12 до ровной поверхности. Ступени не были очень высокими, но на глубину восьми метров мы спустились точно. Я осветил пространство вокруг. Везде стояли саркофаги и маленькие крипты, их греческое происхождения даже не обсуждалось. На многих были характерные записи. Их навскидку было не менее ста, а крыша над нами была бетонной. Алексей снова оказался прав, кто-то спрятал реальный вид этого места. Я прошел до точки начала, отмеченной Киной, и двинулся по стрелкам. Алексей стоял на входе, создавая оттуда «общее» освещение.
Через несколько минут я был там, где на плане был нарисован кружок, а, значит, я пришел. Сердце стало часто биться. Я осветил плиту саркофага, который был передо мной. Он был покрыт толстым слоем пыли. Я махнул рукой Алексею, чтобы подходил, а сам достал толстую сметку и стал счищать слои пыли с крышки. Подошедший Алексей поместил свой фонарь на соседнем, более высоком каменном блоке так, чтобы свет шел на плиту и у нас освободились руки. Так вдвоем мы быстро стерли пласты пыли, песка и грязи, сантиметра четыре. Под пылью оказалась абсолютно черная плита, немного бархатная и очень холодная на ощупь. Но никакого рисунка не было видно. Я в легкой панике провел пальцами по всей поверхности. Ни выемки, ни царапины, ничего не ощутил. Отойдя на два шага назад, я снова стал рассматривать саркофаг. Он был намного крупнее многих, но только в ширину и длину. Высота его была не более метра. Крышка лежала сверху, а не была пригнана в пазы, как у всех вокруг.
– Есть молоток? – спросил я. – Или похожее что?
Алекс отрицательно покрутил головой.
– Подожди, я вспомнил, – вскрикнул он и убежал наверх.
Через две-три минуты он прибежал, держа в руках небольшую монтировку.
– Видел ее на воротах, висела, никому не нужная. В России обязательно бы сперли, – гордо заявил он, протягивая мне инструмент.
– Так ты ее и спер, – нервно хохотнул я.
Я надеялся, что моя догадка подтвердится. Размахнулся и ударил в центр плиты. Она пошла мелкими и крупными трещинами.
– Обычный вулканический черный туф, – пояснил я Алексу.
Мы быстро стали расчищать настоящую крышку от фальшивой. Под пористой породой проявлялась гладкая черная плита. Теперь я был уверен – мы нашли то, что искали. Никто не стал бы так прятать пустышку. Теперь перед нашими глазами была настоящая плита с хитрым орнаментом. Дерево, круг, квадрат и треугольник были на месте. Алекс стоял, раскрыв рот, и что-то невнятно шептал. Было похоже на «Отче наш», но я был слишком занят стремлением открыть саркофаг. Я стал ощупывать периметр крышки, никаких явных зазоров не было. Тогда я провел по шву острым краем монтировки и, на мое удивление, легко в него углубился. Поднажал, но моих сил явно не хватало. Алекс присоединился ко мне. Потихоньку, как с машиной – враскачку, мы стали качать монтировку в образовавшемся пазу. Через всего минуту плита стала подаваться и выходить вверх. Еще чуть, и она легко вышла из саркофага. Алекс еще раз нажал изо всех его сил, и она открылась сантиметров на пятнадцать. Он подхватил ее за край и, подсунув монтировку в другое место, рванул вверх и от себя. Крышка съехала до середины саркофага и легла одним краем на соседнее погребение. Он не остановился и медленно сдвинул крышку на максимально возможное место, открывая внутренности захоронения. Я наконец увидел испарину на его лбу. Но самое важное было внутри. Панкратос был прав. Там не было костей – в центре саркофага стоял черный куб, похоже, из такого же мрамора, что и плита. Сверху на кубе лежал настоящий древний фолиант. Зеленые застежки по всему периметру, потускневшая от времени овальная вставка по центру. Поверхность была жутковато черного цвета, точнее сказать, она пожирала свет, ничего не отражалось от ее поверхности. Я не удержался и, нарушив все писаные и не писаные законы археологии, положил на нее руки…
… Я теперь точно не могу описать то, что тогда со мной произошло. Было похоже на удар током, первый поцелуй, восторг от увиденного фокуса, оргазм, первый пропущенный удар в солнечное сплетение, вдох любимого аромата, боль от перелома ног в автокатастрофе, адский жар и холод жидкого азота, объятия матери и отца, ощущение четкого ясного зрения и полной слепоты… Всё одновременно. И всё это и на миллионную долю не опишет моего ощущения от этого прикосновения. Я не мог думать ни о чем. Поскольку знал всё в этот момент: все языки, тайны, звуки и гармонии звуков, как они появляются и куда уходят, как на самом деле устроено всё. Всё. Я отдернул руки.
Алексей все также смотрел на книгу и меня.
– Я долго так просидел? – спросил я.
– Целых пару секунд! Положил руки и убрал. Ты издеваешься? Лучше скажи, что теперь мы будем делать с этим? С этой книгой, то есть находкой… то есть книгой… – он явно был на грани паники.
Ко мне же, наоборот, пришло полное спокойствие.
– Мы ее забираем. Себе забираем.
Я достал из кармана набор пакетов, выбрал самый большой, с надписью «30 на 30 дюймов» и аккуратно примерил к книге. Подойдет. Я открыл клапан пакета и протянул его Алексу. Он уверенным движением приготовил пакет к загрузке в него найденного фолианта, книгой я такую находку назвать не смогу. Я слегка тронул пальцем один из замков. Ничего не произошло. Я надел специальные хлопковые перчатки и поднял этот том за боковые стороны. Потом, стараясь не задеть рук Алексея, погрузил ее в пакет и быстро закрыл клапан. Достав такой же пакет, мы повторили процедуру еще раз. И так, держа пакет с драгоценным содержимым в руках, я двинулся к выходу. Алекс быстро забрал наши фонари и монтировку и, обогнав меня, пошел вперед, освещать путь и открывать вход сюда.
До отеля мы доехал и через десять минут. Зашли в номер. Я положил нашу находку в центр кровати и сел рядом. Успокоившийся Алекс ушел в душ. А я сидел и гладил пальцами этот странный и страшноватый предмет. Я знал теперь, что там внутри, но не владел такими знаниями, чтобы объяснить это другим. Это мне напомнило снова недавние видения. Там ведь только об этом и шла речь. Но я не знал, что будет, если книгу открыть. Я решился на это сейчас, хотя знал, что с книгами, которым неизвестно сколько тысяч лет так не поступают. Снова натянув перчатки, я аккуратно освободил мой фолиант от пакетов и положил его на бумажный пакет Алекса, в котором он возил виски в машине. Теперь я просто не мог остановиться. Я огладил ее по периметру несколько раз. Казалось, что она отзывается на ласку и тянет к себе. Было трудно оторвать руки. Жутковатая чернота поверхности заставляла меня всматриваться в нее во все глаза, вдруг там есть что-то, что мне надо увидеть. Не знаю, сколько я так просидел, но я понял, что главное – только внутри. Осторожно открыв все восемь замков, по два с каждой стороны, я медленно стал поднимать тяжелую толстую черную обложку. При первом движении показалось, что книга вздохнула с облегчением, такой богатый груз тяготил ее многие века. Мне виделись уже самые необыкновенные тайны человечества, я понимал, что вот это и есть «Вещь в себе» и оно же и «Сингулярность» в физическом воплощении. Повернув обложку до конца, я всмотрелся в невиданные символы внутри, они требовали прочтения, почти кричали мне об этом. Страницы из аккуратно обрезанного папируса были полностью заполнены рисунками и текстами. Я прикоснулся к первой же странице и меня, как и в некрополе, пробило судорогой. Но теперь не было боли. Так страница хотела меня, а я хотел ее. Но я не мог прочесть. Меня трясло от вожделения знания на этих страницах. В мозгу лихорадочно билась мысль: «Срочно, срочно, сейчас. Ты должен сделать это сейчас…» И тут я понял. Я точно понял, что надо делать. Все прочитанное когда-то через подсознание решило дать мне совет. Ответить на мои поиски знаний в прочитанных ранее книгах. Огонь! Я даже закричал от восторга: «Огонь!». Вот, что сейчас нужно. Ритуал огня. Огонь открывает все тайны! Я встал, быстро подошел к минибару, достал оттуда все крепкие напитки, открыл их и медленно, очень медленно, стал выливать их вокруг найденного сокровища, вокруг этого внезапного дара человечеству. Но этого было явно мало. За минуту сбегав к машине и обратно, я захватил небольшую канистру, которую возил «на всякий случай». И вот он настал. Я вылил содержимое канистры также вокруг книги. Потом взял с маленького столика мягкие спички и поджог весь коробок. Я точно сейчас знал, что все рождается от огня, и знал, что именно это учение было первым у пифагорейцев. И бросил пылающий коробок на покрывало кровати. Пропитанный спиртами и бензином круг быстро вспыхнул. Вокруг книги заплясали разноцветные языки пламени. С покрывала ровно вверх потянулись изумительные вихри желтоватого и черного дыма. Как завороженный я смотрел на него и ждал новых открытий. Книга, казалось, пыталась вобрать всё в себя, но она не успевала. Пламя, должно было проявить для меня все знания этого фолианта, как проявляет оно строки, написанные молоком на бумаге. Только для меня. Для меня! Я уже не видел ничего вокруг, сосредоточившись на книге. Только она была важна и ее содержимое.
Я чувствовал, что восторг от происходящего распирает меня изнутри, желание узнать содержимое и понять его жгло меня, вливаясь в легкие из жуткого дыма вокруг. Я стоял и ждал. И вдыхал полной грудью то, что поднималось вокруг книги. Там было ее содержание. Надо было ею надышаться. Я вдыхал, как мог глубоко, пока не потерял сознание и не упал лицом вниз. Прямо на раскрытую книгу. В круг пламени. Еще через десять секунд я перестал дышать совсем. Отравленные легкие перестали сжиматься. Кислород в мозг больше не поступал. Я умер.
Передо мной было крупное лицо. Мужчина с родинкой на носу держал меня перед собой. Я был совсем маленьким, и не мог сказать ему, что не надо меня разглядывать так внимательно, а лучше приложить и прижать к себе, чтобы я мог им надышаться на всю жизнь. Впитать его тепло. Ведь я его никогда уже не увижу. Он смотрел на меня слегка прищуренными серыми глазами, внимательно изучая или запоминая надолго, как я выгляжу в этом возрасте. Из-за правого плеча выглядывала моя молодая мама. Она улыбалась и что-то говорила ему в ухо, тихо-тихо, чтобы меня не отвлекать от отца. Он же держал меня первый раз в жизни. И в его, и в моей жизни. Потом он меня поднес к губам, нежно поцеловал и стал класть в кроватку. Но вместо кровати я почувствовал, что меня кладут в воду. Да, правильно, все из огня, все. Из огня и воды, огня и воды… Я, вместо того, чтобы задержать дыхание, сделал глубокий вдох. И умер снова.
Я стал водой. Той самой каплей, которая попав в океан, стала всем океаном сразу. Надо мной было небо, одновременно всех цветов: нежный розовый рассвет, яркий полдень и грозовой фиолетовый закат. Все эти небеса были передо мной. Весь мир смотрел на меня. Знания всего человечества, тот самый призрачный эфир стал моим домом. Опять пронеслись те же чувства, что при прикосновении к загадочной книге, только усиленные многократно, до физической боли. Что-то сильно давило ритмично на мою грудь и било меня так, что голова дергалась в стороны от ударов. Вдруг, внутрь меня ворвался теплый воздух. Я судорожно вздохнул и открыл глаза.
В жутких клубах пара и дыма, со слезами на глазах, надо мной стоял Алексей и хлестал меня по щекам ладонями. Он кричал, но я пока не слышал. Вода! Откуда здесь вода??? Что за вода? Легкие жгло огнем. Алекс выбежал из комнаты и вернулся с лейкой душа в руке и вновь кричал, но я не слышал слов. Из лейки сильный напор холодной воды лился на меня, на кровать, на горящее покрывало. На все. Вдруг прорезался его крик: «Ты хочешь нас сжечь? Что ты творишь?», и еще одна порция холодной воды ударила мне в лицо. Я повернулся в сторону кровати, которую поливал Алекс и меня мучительно вырвало. Я смотрел, как гаснут последние всполохи пламени и как от воды, света, тепла и воздуха лежащий на кровати фолиант медленно тает, превращаясь в простое грязное месиво. Совсем без сил, на коленях, я подполз и приподнялся перед грязным комком в центре кровати, засунул в него руки в бывших белых перчатках и перебирал пальцами, пытаясь найти хоть какой-нибудь сохранившийся кусочек. Напрасно. Кроме мелкого мокрого праха и обгорелого покрывала, мои руки ничего не находили.
Ко мне подбежал Алекс, замотанный в полотенце, очень легко поднял меня с пола и посадил на маленький диван. И это несмотря на то, что я в полтора раза больше. Как минимум. Открыл все окна номера и выпустил коптящее зловоние наружу. Поток прохладного воздуха подействовал на меня отрезвляюще, и я подумал: «Как я мог всё это сотворить?» Алекс подошел на стук в дверь, открыл, сказал пару фраз и закрыл снова. Потом он вернулся к своей сумке, достал новую бутылку виски, вскрыл, сделал большой глоток из горлышка, налил по половине стакана, один всунул мне, сняв с меня грязные перчатки, и произнес:
– Мама говорит так: первое – «как пришло, так и ушло», второе – «на тучу и погоды придут» и третье – «не воруй!» – он залпом выпил свою порцию и заставил меня сделать тоже самое. – Очень надеюсь, что ты сможешь мне это объяснить. Но с тебя причитается. Ты ведь уже не дышал, когда я стащил тебя на пол. Хорошо, что у итальянцев в ванной есть ведра. Двух ведер с водой хватило, чтобы сбить с тебя огонь… Но почему ты… цел?
И он замолчал, разглядывая меня.
Я сидел, как парализованный, на диване и тупо смотрел на кровать, где уже совсем осела и растеклась темная горка, оставшаяся от такой трудной попытки получить неведомое знание. Найденная мной «Книга Гермеса Трисмегиста», а я абсолютно точно знал, что это именно она, безнадежно утеряна и таким бытовым способом. Но как я взялся все поджигать? Что толкнуло меня на такое безумие? На эти вопросы я ответов найти не мог. Да и мозг мой, пресыщенный эмоциями и чувствами отказывался уже воспринимать окружающее. Я медленно проваливался в забытье. Последнее, что я почувствовал – кто-то снимал с меня ботинки.
Глава 12
Я проснулся абсолютно разбитым, действительно, как после тяжелой и длительной пьянки, медленно поднялся с дивана, на котором провел остатки ночи и утро. Алекс мирно дремал на сухой части кровати, покрывало он снял и, свернув его в кулек, бросил на пол в ванной. Меня он заботливо накрыл найденным сухим одеялом. Кроме назойливого запаха гари и пятен подтеков на полу и кровати, ничто внешне не напоминало о ночном бедствии. На часах уже было двенадцать часов дня. Я вошел в ванную комнату, тщательно отмыл руки от оставшихся следов ночного фиаско, сполоснул голову, сменил футболку и вышел на улицу. Пока я шел, ко мне возвращалось обычное самочувствие. Тело еще ныло и саднило в груди. На удивление, все мои ощущения стали простым воспоминанием. Да и в зеркале я не увидел ни ожогов, ни красных пятен от огня. Руки тоже были целы. Спустя несколько минут всё стало меняться: голова стала более легкой, тело не болело совсем, мышцы чувствовали, что в них полно силы. Неплохо для человека, которому несколько часов назад делали искусственное дыхание. Вместо мучительного раскаяния и тяжести ответственности я видел мир в более ярких красках, чем еще вчера. За раздумьями обо всем произошедшем я шел вперед. Торопиться теперь было некуда. Я медленно побрел по одной из улиц в неизвестном направлении. За пятнадцать минут я ушел куда-то так далеко, что обернувшись, не нашел глазами знакомых очертаний. Впереди возвышался старый, как всё в этих местах, католический собор стандартного песчаного цвета с довольно высокой колокольней. Я направился туда. На входе стояло несколько табличек, на одной из них было указано, что это собор Святого Леона, на соседних были расписания времени и дней службы и рекламки концертов, проходящих здесь. Я решительно толкнул дверь и вошел внутрь.
Я прошел прямо через вторые двери в основной зал, в сторону нефа, между рядами скамеек для молящихся. Как странно бы это ни звучало, мне становилось все легче на душе, но совсем не трепет перед Всевышним приводил меня в чувство, а то, что я смотрел вокруг, на высокий свод храма и понимал все пропорции и правила, по которым он был построен. Даже на глаз я точно мог сказать, что высота свода в пике 17 метров, ширина между колоннами капители ровно 12. Всегда далекий от архитектуры и подобных точных конструкций, я не мог этого знать до вчерашнего вечера, а сейчас знал.
Прямо передо мной стоял довольно молодой священник в сероватой сутане и держал в руках большой современный электронный планшет вместо псалтыря.
– Ищете Отца своего в Храме Божьем? – по-английски спросил он.
– Нет, Отец, я только посмотрю и уйду.
– Прошу меня простить, но я буду здесь, на первом ряду, и с удовольствием отвечу на вопросы, – нараспев, как на службе, проговорил он и очень хорошо улыбнулся.
Я кивнул и стал рассматривать витражи позади нефа, красивые и простые, вставленные в высокие готические окна, они подсвечивались сейчас солнцем и ярко светились. Я ходил и проговаривал слова священника: «Ищете Отца в храме?». Как можно найти того, кого забрал случай? Кто уже не вернется и не выслушает, не даст совета? Нет сомнений, что многое в жизни моей сложилось бы по-другому, да и сам я, скорее всего, тоже был бы другим. Воспоминание об увиденном ночью больно резануло внутри. Не знаю, какие органы болят от таких мыслей, но боль физическая и ощутимая. Я всегда чувствовал себя брошенным и преданным. Родители оставили меня одного, без родственников. Мы переехали в страну, где всё было чуждо. Потом я попал в руки не совсем чистых на руку людей, потом снова череда переездов. И полная потеря доверия к людям вокруг. Спасибо Малокешин, они стали первыми людьми, которые дали мне семью. Такую семью, как я мог запомнить, такую, какой я бы мог гордиться, но не смог. Слишком велик был страх потерь. Ведь все, кто протягивал мне руку до этого, оставляли меня. Они дали мне свою любовь, дом, возможности образования и свободу, наконец. Почувствовав, что я должен им позвонить, я сунул руку в карман. Телефон остался в номере отеля.
Я прошел круг по периметру зала, отмечая все геометрические решения создателя этого храма. Так я оказался за спиной сидящего на краю первого ряда молодого священника. Я сел за ним и, подглядев, чем он занимается, слегка удивился – святой отец в данный момент рассматривал котировки Нью-Йоркской биржи. По экрану бежали строки котировок разного цвета, а над ними открытый текст с заголовком «Коэффициенты Фибоначчи и временные ориентиры» со многими графиками и цифрами. Откинувшись на спинку лавки, я стал вспоминать: «Фибоначчи… Фибоначчи… Фибо…».
Это было просторное помещение с несколькими высокими решетчатыми окнами. Слепящее средиземноморское солнце чертило ритмичный узор на полу зала, но даже оно было бессильно против мастерства искусных ваятелей. Здесь сохранялась приятная прохлада, а стена напротив окна оставалась в полумраке. На границе света и тени в креслах с высокими спинками сидели двое. Тени от решетки на их фигурах и лицах приобретали фантастические очертания, мешая разглядеть их черты. Один был, несомненно, тем же мудрецом, которого я видел во сне. Я тогда назвал его Знаток, а Хокинг – Мудрецом. Но возраст придал ему дополнительной глубины и силы. Теперь я бы назвал его Мыслитель. Он был в той же одежде, что и прежде, только старше лет на сорок – лицо с множеством благородных морщин, поседевшие волосы и борода. Другого же человека я не знал. Знаток несколько раз назвал его Леонардо – но, конечно, это был не «тот» Леонардо. Уж того бы я смог отличить, слишком много автопортретов он оставил. С другой стороны, наверняка история науки знает не одного Леонардо. И даже не двух. Но то – история науки, я был в ней только гостем. Приятное округлое лицо этого Леонардо было гладко выбрито, платье, простое с виду, сшито явно из дорогой ткани, и держался он с достоинством. Он мог бы быть царедворцем или придворным ученым. Я для себя так его и стал называть.
Беседа, по-видимому, только началась. Придворный ярко рассказывал Мудрецу о какой-то книге.
– Поразительно, какие глубины мудрости постигли люди; жившие за много веков до нас. А ведь это, по большей части, изложение и развитие мудрости, пришедшей из еще большей древности. Мне не знаком язык Древней Индии, который называют санскритом, но в нем были знаки для обозначения цифр от 1 до 9. Они записывали числа не так, как мы, а по порядку, по декадам. В «Книге об индийском счете» Аль- Хорезми об этом пишет.
– Истина была открыта Аль- Хорезми, – произнес этот Мыслитель. – Он смог постичь знание предков. Человеку его рода, служившему Заратустре, многое дано. Он достойно служил знанию. Через него это должно было прийти к тебе. И пришло.
Я пытался понять язык, на котором говорили эти двое, но он был мне не известен. Однако я понимал и чувствовал каждое слово.
– Готов преклонить колени перед величием этой книги, – воскликнул Царедворец. – Теперь я все время думаю, как приложить знание, что оно несет, к нашей бренной жизни. Эти новые числа… Именно новые. Это странно. Смысл чисел тот же, но в таких видах, какими изображает их Хорезми, мне видится неведомая, нераскрытая до сих пор сила.
– Сила чисел безгранична – но она скрыта. Ты думаешь так, но смысл чисел глубже. Много глубже и древнее.
– Числа обозначают количество. Что еще? – придворный ученый явно задумался.
И тут снова произошло невозможное. Таинственный Мыслитель запел. Точнее, не запел, а начал растянутый речитатив, практически без пауз, но сила его голоса и всепроникающий тембр вкладывали слова сразу в сознание, даже не надо было думать, правда это или нет. Без вариантов. Я снова превратился в слух.
– Я расскажу тебе всё про числа сейчас. Единица – монада. Бог, который есть начало и конец всего, и сам по себе не есть ни начало, ни конец. Монада четна и нечетна, потому что, будучи добавлена к четному числу, дает нечетное, а, добавленная к нечетному, дает четное. Великая сила сосредоточена в центре Вселенной и контролирует она движение планет вокруг себя, поэтому монада есть Трон Юпитера. Будучи между большим и меньшим, монада равна самой себе; между намерением и свершенным она посредине; во множественности она среднее и во времени она настоящее, потому что вечность не знает ни прошлого, ни будущего.
Монада есть отец. Что же тогда мать? Это Дуада – двойка. Она всегда разделена и представляет двух, а не одного, и они противоположны друг другу: демон, зло, мрак, неравенство, нестабильность. Монада является символом мудрости, дуада – символ невежества, потому что в ней существует смысл разделенное, которое есть начало невежества.
Я в восхищении слушал его обволакивающий необыкновенный голос, который снова проникал во всё вокруг, и не оставалось ничего, что не услышало бы его. Вспомнил песни Кины и понял, о чем она говорила, когда спрашивала меня на утесе о моих поисках. Теперь я знал. Ассоциация была настолько яркой, что я так же, как и тогда, чувствовал, что растворяюсь в звуках, наполненных множеством смыслов.
– Ты так говоришь о числах, будто они порождают какие-то движения твоей души, – проговорил ошеломленно Придворный.
– О, да. Числа волнуют душу. Они вызывают любовь, презрение. Мы чтим монадуи нам претит дуада. Подумай сам: силой дуады в противоположность небесам создается бездна. Бездна отражает небеса и становится символом иллюзии, потому что низ является просто отражением верха. Низ называется майей, иллюзией, морем. От дуады идут споры и соперничество.
Но послушай дальше. Триада – тройка – это первое число, которое по-настоящему нечетно. Триада – это дружба, мир, справедливость, благоразумие, умеренность, добродетель. Триада есть число познания музыки, геометрии, астрономии и науки о небесных и земных телах. В древних учениях – куб этого числа имеет силу лунного цикла. И вот – символ триады. Это священный треугольник.
Тетрада – четверка – это изначальное, всему предшествующее число, корень всех вещей, источник природы и наиболее совершенное из чисел. Все тетрады интеллектуальны; из них возникает порядок, они опоясывают мир. Бог – это тетрада, потому что число 4 является символом Бога, потому что оно – символ первых четырех чисел. Больше того, тетрада есть середина недели, будучи промежуточным между днем первым и последним, седьмым. Я только мудрость высшего знания излагаю и утверждаю, что душа человека состоит из тетрады, при этом четыре силы души – это ум, наука, мнение и чувство. Это Причина и Делатель всех вещей, постижимый Бог, Творец небесного и чувственного добра. Тетрада связывает все вещи, числа, элементы и сезоны.
Мне показалось, что в воздухе, прямо перед глазами говоривших появились числа. Я точно их видел? А они? Мыслитель ничего не писал, он даже не двигал руками, а я будто бы видел запись воочию. Видел ли ее этот Леонардо? Во всяком случае, глаза его заблестели, и на лице выразился крайний интерес. О чем была та книга об индийском счете, с которой начался разговор, я не знал, но сейчас ученый явно видел необычное употребление чисел.
Числа висели в воздухе несколько минут, и я смог хорошо запомнить их порядок, потом стали светлеть, растворяться и, как туман, исчезли.
Мудрец немного оправил бороду и продолжал. Голос его, звучный и глубокий, наполнял своды высокого зала. И я не знал, что бы стало с миром вокруг, если бы окна не были закрыты изящной вязью витражей. Рассказ его всё больше казался пением священного гимна, потрясающего и бесконечного.
– Пентода – пятерка – есть союз первого четного и первого нечетного чисел. Пентаграмма – пятиконечная звезда – священный символ света, здоровья и жизненности. Она также символизирует пятый элемент – эфир, потому что он свободен от влияния четырех нижних элементов. Она называется равновесием, потому что разделяет совершенное число «10» на две равные части. Пентода есть символ природы, потому что, будучи умножена сама на себя, она возвращается к себе, точно так же, как зерна пшеницы, рождающиеся в форме семени, проходят через природный процесс и воспроизводят семена пшеницы в виде окончательной формы своего собственного роста. Другие числа, будучи умножены сами на себя, дают другие числа, но только 5 и 6 возвращают при этом свое исходное число как последнюю цифру в произведении. Пентода представляет все высшие и низшие существа. Пентода – основа жизни и жизнеспособности. Тетрада плюс монада равны пентоде: элементы земли, огня, воздуха и воды проницаемы и для субстанции, называемой эфиром.
Гексода – шестерка – это сотворение мира согласно пророкам и древним мистериям. Она – совершенство всех частей. Это форма форм, сочленение Вселенной и делатель души. Гексода – неутомимость, потому что она содержит элементы бессмертия.
Гептада – семерка – число религии, потому что человек управляется семью небесными духами. Гептада – мистическая природа человека, состоящая из тройного духовного тела и четырехсоставной материальной формы. Они символизированы в фигуре куба, который имеет шесть граней и таинственную седьмую точку внутри – человека.
Огдоада – восьмерка – священна, потому что является четно-четным числом. Огдоада делится на две тетрады, каждая тетрада делится на дуады, и каждая двойка делится на монаду; восстанавливая ее. Это малое священное число. Она заимствует свою форму от двух переплетенных змей на Кадуцее Гермеса и частично от извилистого движения небесных тел, возможно, и от движения луны.
Я машинально попытался вспомнить, как выглядит этот самый загадочный «кадуцей». В голову лезли крылатые сандалии лукавого покровителя торговли на тех его изображениях, которые беззастенчиво присваивали себе многочисленные коммерческие организации. Странно – я попытался просто представить себе восьмерку – и не смог. В моем воображении она настойчиво вырисовывалась лежащей на боку. «Это же символ бесконечности!» Почему я сейчас снова вспомнил об этом? И кольнуло память слово «сингулярность».
Так он и продолжал свое распевное, еще больше похожее на мощное музыкальное произведение уже гремящее, как апофеоз задумки композитора, а местами переходившее в мелодичное камлание шамана, которое я слышал в горах Перу, но речь была ясной и слова гулко звучали в зале:
– Эннеада – девятка – первый квадрат нечетного числа. Эннеада – это ошибки и недостатки, потому что эннеаде недостает до совершенного числа «10» одной единицы, одной монады. Она называется числом человека из-за девяти месяцев вынашивания ребенка. Эннеада есть безграничное число, потому что ничего нет за ней, кроме бесконечного числа «10». Она называется границей и ограничением, потому что она собирает все числа внутри себя. Она называется сферой воздуха, потому что она окружает числа так, как воздух окружает землю.
Декада – десятка – согласно великим познаниям, есть величайшее число – она объемлет все арифметические и гармонические пропорции. Десять – есть природа числа, потому что все народы приходят к ней. И когда они приходят к ней, они возвращаются к монаде, к единице. Декада называлась и небом, и миром, потому что первое включает второе. Небесные тела делятся на десять порядков. Декада совершенствует все числа и объемлет в своей природе четные и нечетные, подвижные и неподвижные, добрые и злые.
Мудрец резко оборвал свое пение, но звуки еще отражались от высоких сводов и стен, возвращались эхом друг к другу. Зал медленно погрузился в тишину.
Поначалу рассказ о цифрах, вызывающих эмоции и несущих в себе тайный смысл, казался мне просто пересказом архаичных представлений. Но где-то в середине речи Знатока я начал вспоминать, что в детстве мы часто играли в «великих нумерологов». Читали друг другу странные гороскопы по числам, каждому числу обязательно соответствовало какое-нибудь значение или характер. Девочки подбирали себе подруг и бой-френдов, мальчики смеялись над ними, но каждый тоже подсчитывал свое число и точно его знал. Но такая трактовка мне была непривычна. Хотя я уже тогда удивлялся, почему все заканчивалось на девятке. А девятки вычеркивали при подсчете. Теперь я начинал что-то понимать.
Между тем средневековый царедворец – собеседник – молчал. Он слушал долго и очень внимательно всю песнь Мыслителя, но явно испытывал какие-то сомнения по поводу слов мудреца. Этот человек был явным прагматиком.
От всезнающего Мудреца и это тоже не могло укрыться.
– Я вижу, Леонардо, ты сомневаешься. Я понимаю тебя. Ты сын таможенного чиновника и привык искать практического применения числам. Ищи же, и думай о том, что я сказал тебе.
* * *
– И что ты найти успел, сын мой? Я готов выслушать тебя, – прозвучал реальный голос, и я поднял глаза.
Передо мной снова стоял молодой священник, всё с той же неизменной и дружелюбной улыбкой. В руках он всё так же держал свой планшет.
– Спасибо, Отец, но я ищу, и я в пути, но я стал видеть больше, чем раньше.
