скачать книгу бесплатно
Дальше автор писал, что он понял, «когда можно изменить направление времени на обратное, так, чтобы сжатие перешло в расширение, то предположение Пенроуза будет также верно». Вот оно как!
Я попытался прочитать это еще раз и отложил книжку опять. Автор понял. Я – нет. На часах был третий час ночи.
Как все эти ребята могут так легко рассуждать о таких вещах? Бесконечность, нулевой объем, обратный ход времени, эта самая сингулярность – ведь это не укладывается в сознание человека. Или они знают что-то «такое»? Может просто привыкли жонглировать словами и пользуются ими, не пытаясь постичь, что они значат?
Поймал себя на том, что пытаюсь представить себе бесконечность. Вообразить ее. Поначалу это было просто. Ну, бесконечность. Что тут непонятного? Но стоило позволить воображению идти все дальше и дальше, как внутри начинал расти какой-то холодок, парализующий и ужасный. А ведь я испытал его совсем недавно – когда услышал того мальчика в парке.
К счастью ли, нет ли – но мне не удалось уйти мыслями в неведомые глубины. Мозг работал вяло. Скорее он спал, а остальные ресурсы организма еще держались. Вместо того, чтобы воображать черную бесконечность, я представлял приятную, нежную, дарующую отдых темноту. Сон наваливался на меня с неодолимой силой.
«Кстати, что же это такое – "сингулярность"?», – выдало мне сознание напоследок, и я погрузился в сон.
Глава 3
Сон состоял из голосов. Из нарастающего гула, как перед спектаклем. Пока зрители рассаживаются по местам, шелестят программками и принимают удобное положение на длительное время, этот шум нарастает. Потом, как по команде зал замирает. И выходит артист…
Здесь артистов не было. Я сидел в центре огромной сцены, готовый начать действие, в руках у меня был деревянный молоточек аукциониста и медная буддийская тарелка, испещренная надписями и знаками. Я точно знал, в какой момент надо ударить в нее, чтобы зал замер. И ждал.
Слева и справа стояло по большому прозрачному креслу-полуяйцу какого-то немыслимого дизайнера. Между креслами стоял небольшой, как для игры в шахматы, стол. В каждом из кресел, друг напротив друга, сидели два человека. Один, худой и высокий, опутанный проводами, держал одну руку на черной книге, судя по полосе, именно ее я и читал. Было похоже, что он нервничает перед своим оппонентом. Второй сидел спокойно, ничто не выдавало его волнения, он смотрел на первого, слегка улыбаясь, и было видно, что именно он здесь главный. Одет он был на какой-то восточный манер – в широкие штаны и легкую свободную накидку. Голова была обернута, как у индийцев, в тонкую ткань, но в два оборота, не более. Из-под ткани были видны волнистые длинные волосы. На лице прекрасно подстриженная аккуратная борода, черная, как смола. Первый же был в строгой английской тройке, только без галстука, что не мешало торжественности и его явному нетерпению. Я точно знал, что это Хокинг. Личность второго оставалась загадкой. Мысленно я дал ему прозвище «Знаток». Они внимательно смотрели только друг другу в глаза. Изучали. Я знал, что сейчас начнутся дебаты, от которых зависит судьба каждого из них и, что самое неожиданное, моя тоже.
Зал достиг максимального звука, который уже был физически неприятен, и я ударил по тарелке. Хрустальный мелодичный звон, как казалось, выбросил все остальные звуки из помещения. Зал замолчал в ожидании действия. Людей не было видно, только общая серо-коричневая масса с редкими яркими пятнами. Лица отсутствовали. Стояла звонкая тишина.
И они заговорили. Абсолютно неподвижный телом Хокинг говорил неестественным, механическим голосом, его речь будто была пропущена через некое невидимое устройство. Речь другого текла плавно и важно, как будто голос был продолжением его личности, так тембр соответствовал его виду. Можно сказать, что чуждое мне ранее выражение «бархатный голос», приобрело воплощение, настолько приятным и теплым он был.
– Стивен Уильям Хокинг, так назвали меня родители. Я счастлив видеть тебя. И ждал этого с самой первой книги, где прочитал о тебе, – механический голос проскрипел в абсолютной тишине, звон которой только усилился. Глаза говорившего увлажнились.
– Дельфийская Пифия дала мне имя, которым нарекли родители и меня, – обволакивая зал, проговорил «Знаток». И продолжил: – Нам всегда видна нужда таких, как ты. И иду к тем, кому необходим, кому доступны ключи от дверей, закрытых для прочих. И я знаю тебя. И напротив тебя сейчас.
– Мне сложно понять то, что ты пытаешься объяснить, но есть много вопросов, на которые мне нужны ответы, ведь я могу не успеть! – резкие неживые ноты врезались в пространство, как иглы.
– Не сложнее того, что объясняешь ты. Ведь сам задаешь вопросы, а сумеешь ответить на них? – словно выровняв голосом израненное поле звуков, проговорил бородач. – Ты действительно считаешь, что у Вселенной было начало во времени?
– Эксперименты, наблюдения настоятельно подводили меня и моих коллег к мысли о том, что так должно быть. И нам с Роджером удалось это доказать, – в искусственном голосе стали появляться человеческие нотки. – Как нам узнать теперь – при возникновении Вселенной была ли особая точка сингулярности? В свое время я посвятил немало усилий тому, чтобы убедить в этом ученых. Возражения слышал всегда. Теперь следовало, что Эйнштейн и теория относительности неполна, а, что еще невозможнее, она может быть неверна совсем. Его теория красива и практически идеальна. У нее много поклонников. Но не я. Я и в растерянности, но и в поиске сразу.
– Такие, как ты, всегда считают, что словами могут ответить на этот вопрос. Мне знакомы твои чувства. Я не раз переживал восторг, когда в очередной раз мне открывалась гармония мысли, и страдал от разочарования, когда в ней обнаруживался изъян, неполнота. Как путник, идущий в гору, я видел перед собой кромку земли и ясное небо над ней, думая, что это конец моего пути. Но я подходил ближе, и граница земли и неба оказывалась очередным плато, за которым следовал новый подъем.
– Красивое сравнение. Это как раз то, что случилось с нашей теорией. Спустя какое-то время я понял, что при учете всех эффектов эта точка может исчезнуть. Меня натолкнули на эту мысль выводы квантовой механики. Одна теория показала не то, чтобы неполноту, но некую ограниченность средств другой. Впрочем, это не противоречит основной идее – идее существования начальной точки, – механический голос практически растворился в нормальном человеческом. Только мелкие пощелкивания и хрипы электроники вмешивались в звук.
– Видишь ли сам ты, что нарушаешь главный постулат о бесконечности Вселенной в пространстве и во времени. Твоя идея противоречит этому простому понятию, все ученики знают это с момента входа в мой дом в Кротоне.
Эти двое говорили между собой, как старые знакомые. Из первоначального зрителя, который сидел в первом ряду и ничего не понимал поначалу, я с каждой звучащей фразой осознавал одновременную простоту и сложность происходящего. Я мог дотянутся до каждого из них, но их беседа завораживала. Тишину в паузах ничто не нарушало.
– Может быть, поэтому идея эта и пробивала себе дорогу с таким трудом. Идея бесконечности так удобна. Она позволяет не задумываться о каких-то вопросах. Точнее, о главном – о происхождении Вселенной, – тут с Хокингом стали происходить совсем уж странные метаморфозы. Спина его выпрямилась, голова, немного скошенная вправо, поднялась, щеки выровнялись. На них появился румянец. Рука, вначале безвольно лежавшая на его книге; сжала корешок, и я видел, как надуваются вены на руках от волнения. Он продолжил: – Вселенная бесконечна и существовала всегда – это принимается как данность. Если допустить, что Вселенная все-таки «произошла», возникает множество других загадок. В том числе первая – что было до этого. А если ничего не было – то чем является это ничто? Наше сознание протестует, когда ему требуется осмыслить что-то, чего не было в предшествующем опыте.
– Опыт, какое красивое слово. Ничем не хуже бесконечности. Но в мире совсем нет никаких представлений. О бесконечности тоже нет и не было. Представления рождаются людьми. Теми, кто ищет ответы. Они рождаются один раз, остаются с людьми, укореняются в сознании, медленно, как рост горы или пустыни, пока не станет чем-то простым и обыденным. За время пути по очередному плато легко позабыть о том, что сюда когда-то привел подъем, – говоривший это «Знаток» ни разу не изменил ни громкости, ни скорости речи. Он сидел, расслабленный и довольный всем происходящим. Он был счастлив, и ничто не могло изменить его состояние. Я понимал, что этого человека знаю по множеству рассказов и ссылкам в книгах. Но пока еще не мог выговорить его имя.
– К счастью, у нас есть математика. Она позволяет нам понять то, что невозможно себе представить. Не знаю, поймешь ли ты меня, но я, как мальчишка, всё еще позволяю себе мечтать о том, чтобы вывести формулу, которая описывала бы все мироздание, – Стивен явно волновался, раскачивался в своем кресле и начал жестикулировать свободной рукой.
– Ты хочешь сказать, что мечтаешь получить абсолютное знание? – тут светлая чалма немного подалась вперед, и я понял, что он ждал этих слов.
Хокинг вскочил и по залу пронесся вздох восхищения. Он протянул руку собеседнику и жарко произнес абсолютно человеческим приятным баритоном:
– Мечтаю – да. Но, когда я пытаюсь представить себе, как это может быть, меня начинают одолевать сомнения. Я не могу представить себе абсолютного знания. Что значит – знать всё? Если можно знать всё – значит, знание конечно. Следовательно, существует что-то, что находится за границами знания. Что это может быть? Ничто? А чем является это ничт? Это что-то вроде точки сингулярности сознания. Такая же загадка, как точка Большого Взрыва. И, что важно – этого не написать математическими формулами, – Стивен Хокинг всем своим видом показывал удивление и растерянность. Он приподнял руки в жесте, которым обычно просят помощи. – Я прошу твоей поддержки, Учитель!
– Написать нельзя, но постичь можно, – улыбнулся сквозь бороду древний, как я понял, оппонент современного ученого. Он тоже привстал, взял двумя руками протянутую руку ученого и посмотрел на его пальцы. После чего произнес: – Ты протягиваешь руку не упавшему. Я протягиваю тебе еще большее. Врата распахнуты.
И сел на свое место. А я повторял про себя: «Кто это? Кто это?»
Во всем зале, а, может, и всей бесконечной Вселенной повисла тяжелая и длинная пауза, первая за все время. Казалось, что помолодевший и здоровый человек борется с собой перед каким-то важным признанием. А я от осознания того, КТО сидит по правую руку от меня, замер и не мог сдвинуться с места. Тем временем неизвестный Мудрец повернул свое светлое лицо ко мне. Я увидел необыкновенные глубокие серо-зеленые глаза, в которых просто штормила мудрость всего человечества, и он спросил меня: "А ты сам готов идти дальше? Хочешь увидеть мир через облака представлений, таким, каков он есть?" Вопрос был задан прямо в мою голову, сам он не произнес ни слова. Только смотрел мне в глаза. Эти слова стали пульсировать в моей голове, как биение сердца. Он вновь повернулся к бывшему инвалиду.
– Значит, чувства меня не обманывают, и я уже был в этой точке. Я совершенно уверен, что во мне уже есть это знание, но я не могу его выразить. – Хокинг проговорил это с тем же жаром в голосе, что и раньше.
– Никто не может, и ты не можешь. В твоем распоряжении только те средства, которыми человечество располагает сейчас, а выразить нужно нечто существенно большее. Необъяснимое объяснить надо начинать, – проводя рукой перед собой, успокаивая разгорячившегося ученого, ответил «Знаток».
Хокинг снова стал поднимать руки в импульсивном порыве, прерывая «Знатока», и пытаясь что-то сказать, но…
Очертания зала и все фигуры вокруг стали расплываться, замещаясь какими-то другими, вроде бы привычными… VIP-зал аэропорта… Удобная и комфортная бежевая мебель вокруг… Пульс в голове все еще бился, медленно превращаясь в осязаемый стук в перегородку очередной служащей зала:
– Мистер Кочетоф, сэр, через полтора часа ваш рейс. Что предпочитаете на завтрак? Меню на вашем столике. Заказывайте, – бодро проговорила она.
Я не видел ее. И хорошо. Значит, и она не видела, как меня трясет в лихорадке от всего только что увиденного. И услышанного. Я сел и, успокаивая себя словами: «Вот выбрал же себе чтиво на ночь. Это сон. Сон», – медленно поднялся со своего ложа, которое немедленно стало изгибаться, превращаясь обратно в кресло.
Вдруг поняв, что сжимаю книгу Хокинга в правой руке точно так же, как он сжимал ее в моем сне, в сердцах я бросил ее в сумку, решив не возвращать на полку, где она будет пылиться под «Флешем». Думаю, никто не обидится, а Юнайтед даже не заметит потерю килограмма бумаги.
Через полчаса, когда в меня поместился последний кусок огромного омлета и две чашки крепчайшего кофе, я немного стал приходить в себя. Странным образом ощущая себя тем, кто видел что-то неординарное, мне хотелось рассказать о своем экстрастранном сне всем окружающим, и в то же время внутренний голос, который ранее меня никогда не беспокоил, мне тихонько шептал: «Не смей». Отчего я опять холодел, вспоминая мелкого пакостника из парка.
Глава 4
В 9:15 была объявлена посадка, и по специальному коридору для первого класса я прошел внутрь невообразимо огромного самолета. Боинг 787, Дримлайнер, по-другому его и не назвать. В салоне на втором этаже нас было всего пять человек: два араба в характерных одеждах и обручах, два бизнесмена, точнее, бизнесмен и бизнесвумен, которые явно были не вместе, но были настолько одинаково экипированы в дорогу, что это бросалось в глаза. Как близнецы – похожие синие классические костюмы, сшитые, как минимум, на заказ у Лейсминца в самом центре Лондона, одинаковый наклон головы, взгляд, которой погружен в одинаковые планшеты «яблочного» производства. Даже сумки через плечо были чем-то похожи. Так и разошлись мы по салону первого класса, как камни в японском саду. Ради интереса я вставал пару раз, чтобы увидеть соседей, но салон самолета был устроен так, что дорогая конфиденциальность была незыблема и защищена даже от взглядов. Подошедший стюард прикатил двухэтажный столик со всеми напитками мира и удалился. Так начинался мой новый перелет.
Почти весь перелет меня не отпускало чувство того самого «недосмотренного фильма», когда ты по каким-то причинам пропускаешь концовку. А фильм был настолько интересным, что начинаешь искать людей, которые досмотрели его, а не найдя, смотришь заново или покупаешь книгу. Но тут мне обратиться было не к кому. Все попытки вызвать то же самое сновидение ни к чему не привели. Ни чтение Хокинга, ни постоянное воспоминание об увиденном и услышанном не помогали. Так и прошли первые пять с половиной часов перелета. Я постоянно проваливался в полудрему, но, кроме невыспавшегося и помятого лица вместе с недовольством собой, я ничего не получил. Несколько раз я ходил размяться по салонам самолета. Благо внутри этого шестидесяти пяти метрового огурца было очень много места. При желании можно было бы кататься на роликах.
Спустившись в бизнес-класс и подойдя к стоявшему там бару, я вновь увидел огненно-рыжую шевелюру. Человек сидел ко мне спиной, а перед ним высился высокий бокал с соломинкой и несколькими дольками лимона по краю. Он был на треть наполнен мутноватой белесой жидкостью. Вспомнилось почему-то греческое узо, которое греки любят тянуть горячими летними вечерами за своими пинакасами. Хотя и зимними тоже. Подойдя ближе, я явно почувствовал запах аниса и, обойдя нового рыжеволосого, сел на ближайший к нему табурет.
– Калимера! – обратился я к нему. Но он никак не отреагировал. Совсем никак. Даже головы не повернул. Так и сидел, рассматривая барную коллекцию пристегнутых пузатых бутылок. Я сделал еще одну попытку.
– Йасу!
– Йасу, – наконец улыбнулся он. – Сто Лос- Анджелесое ти термотита?
Таких познаний в греческом у меня не было, но я понял, что вопрос про
погоду.
– Если ты про погоду в Америке, то я не знаю, но нам должны сообщить перед посадкой, – по-английски ответил я.
Он снова уставился на бутылки. Через пару минут, как только я начал уставать ждать его реакций и стал ерзать на сидении, чтобы уйти, он снова очнулся, повернулся ко мне.
– Кто Вы, сэр? И куда вы идете?», – спросил он меня. Я словно оцепенел. Точно такие слова мне сказал рыжий распорядитель в Сиднее. Но тут морок исчез, он «снова» повернул ко мне голову и я понял, что первые слова мне привиделись от перепадов давления, недосыпа и нервного возбуждения – лицо попутчика было совсем другим.
– Тоже пьете от безделья? – и, не дождавшись ответа, продолжил: – Ищете себе место, когда не можете спать? А выйти наружу не хотите?
Он засмеялся пьяным смехом и сделал еще один небольшой глоток из своего стакана, поставил его на стойку и стал смотреть мне в глаза. Его пронзительно темно-карие, почти черные глаза смотрели настойчиво и требовательно. Как мне показалось, он даже не моргал. Мне вновь стало неуютно. Я, как всегда в такой ситуации, решил сослаться на женщин. Сказать полуправду.
– Лечу в Лос- Анджелес, у меня там подруга, – я думал, что использовал беспроигрышный вариант, но он поверг меня в очередной ступор новым вопросом, не дав договорить.
– А она сама знает, что у нее есть такой друг? – сверкнув глазами, спросил он. После чего снова вернулся к своему обычному созерцанию.
Я пару минут пытался правильно сформулировать свой ответ, но он снова опередил меня.
– Не люблю дождь, – проговорил, перестав улыбаться, рыжий. Я понял, что ответы ему не нужны – человек явно находился внутри себя. Он взял стакан, вытащил из него соломинку и одним глотком закончил. После чего встал и ушел внутрь салона так далеко, что я потерял его из виду. Единственное, что осталось в памяти, это цвет его волос и блеск необычного вытянутого перстня на указательном пальце правой руки. Он был, похоже, из серебра. Необычайно массивный, с искусно и глубоко вырезанным в серебряной пластине рисунком в виде дерева. Мне почему-то снова показалось, что я видел такой же у сиднейского таможенника в окошке. Хотя подсознание могло меня обмануть в свете последних событий. Я попросил двойной шот ледяной водки и стакан воды. Надеюсь, это мне все же поможет уснуть до конца полета.
Лос- Анджелес встретил меня мерзко моросящим дождем. Прав был рыжий пассажир. Я выискал свою фамилию на табличке встречающих. Сегодня меня ожидала шофер-женщина в красивой строгой черной форме и очень высокая. При моих ста восьмидесяти сантиметрах, я был ей только до уровня уха.
– Я Кочетоф, мисс. Дэн.
– Прекрасно, сэр, – улыбнулась мне свысока она. – Мне оплачен ваш проезд в любую точку, что назовете. Я – Дейзи. И, миссис, если можно.
Она небрежно забрала у меня оба рюкзака одной рукой и понесла их к багажнику не нового, но сверкающего «понтиака», а я с восхищением посмотрел в кожаное нутро этого монстра. Думаю, что такая машина ей действительно по росту. Вдруг что-то кольнуло меня сзади. Обернувшись, я увидел недавнего рыжего любителя узо, который пристально смотрел, как я сажусь в лимузин. Теперь на нем было легкое пальто и короткополая шляпа, скрывавшая его истинный цвет волос.
– Подвезти? – крикнул я ему. Он отрицательно мотнул головой, повернулся и снова исчез в толпе, как в самолете несколько часов назад.
Я влез на кожаный бордовый диван за спиной Дейзи, поставил сумку рядом с собой и стал доставать телефон.
– Куда вас отвезти? – спросила она. Голос был глубоким, и если б не явно слышимые женские нотки, то я бы подумал, что именно он звучал в моем сне.
– Миссис Дейзи, я предпочту Марриотт, Резиденс Инн, – решил не ехать к Джессике я. Надо привести мысли в порядок, а это мне удается обычно в одиночестве. – И, если можно, не очень быстро, хочу посмотреть город, что изменилось за два последних года.
– ОК, – стандартную фразу американцев она произнесла особенно глубоко и протяжно. – За пять минут поездки вы точно успеете все увидеть.
И снова заулыбалась.
– Баскетбол? – почему-то спросил я.
– Нет, сэр, волейбол и травма ноги. Вы позволите мне снять фуражку?
– ОК, – также нараспев ответил я и улыбнулся ей в зеркало. Сняв головной убор и показав мне густую короткую стрижку на затылке, она переключила рулевую рейку на драйв, и четырехколесный корабль, качнувшись, повез меня дальше. В отель, где я останавливался всю сознательную жизнь, если оказывался в Лос- Анджелесе.
Мелькнули в окне огромные буквы LAX, и мы покинули одни из крупнейших ворот на территории США. Через четыре минуты мы въехали на площадь отеля, ведь до него было не более двух километров от зоны прилета.
– Спасибо, Дейзи. Поездка была потрясающей. Сегодня дальнейший маршрут будет без меня, – я протянул ей пятьдесят долларов и наткнулся на очередную улыбку.
– Спасибо, сэр, но мне уже выплатил и щедрые чаевые, – и она протянула мне визитку, ослепительно улыбаясь. – Звоните, всегда нужен хороший авто под рукой.
Деньги она не взяла. Подбежавший беллбой схватил рюкзаки из багажника и покорно ждал, пока я выйду из машины. На визитке красовалась верхушка пирамиды однодолларовой банкноты с масонским глазом, которая стояла на двух колесах. С другой стороны был номер телефона и никаких слов. Я вспомнил, что Дейзи означает «глаз дня» и понял всю прелесть такого тонкого хода рекламщиков. Я уважительно кивнул моей кратковременной знакомой и вышел.
В сопровождении боя я дошел до регистрационного холла, где, к своему удивлению, увидел старого индуса, Седого Санти, портье по выдаче ключей. Его курчавые волосы стали абсолютно белыми, и он, если бы не природный темно-коричневый цвет кожи, стал похож на добряка Сайту. Только без бороды. Он тоже расплылся в улыбке, увидев меня.
– Мистер Кочетоф, какая удачная мысль привела вас в Марриотт в октябре? – он сразу потянул руку к ячейке постоянно занимаемого мной "45D". – Ваш любимый номер свободен. Вчера он проводил своего гостя, наверно, ждал вас.
– Спасибо, Санти. Рад видеть тебя, – мне почему-то действительно стало легче на душе, когда я увидел старого знакомого. – Интересно, а мой любимый столик в «Высоте 33» тоже меня ждет? Обязательно проверю.
Взяв у старика карточку и выслушав его уверения, что регистрацию сделают без меня, я поднялся в свой проверенный, очень удобный, а, главное, тихий номер. Сунул бою 5 баксов и закрыл за ним дверь.
Я вспомнил, что так и не позвонил Джессике, хотя был уверен, что она и так уже знает, где я нахожусь. Набрав ее номер, я выслушал около дюжины гудков, но она так и не ответила. Впервые за десять лет нашего знакомства.
Проведя весь день в ожидании звонка, я успел полноценно нагуляться по побережью, проехаться по магазинам для туристов и путешественников в Санта-Монике. Закупить все необходимое, что требовало замены – три пары белья – две обычных и одну с термозащитой, дюжину носков всех длин и плотности, новый жилет-разгрузку – старый уже латался несколько раз и мог стать причиной ненужных потерь, и прочую дорожную мелочь, которую каждый, кто часто переезжает, так высоко ценит. И, конечно, новый рюкзак.
Два раза проехал мимо дома Джесс, но зайти желания не возникло. Еще два звонка на ее номер к результатам не привели. Телефон благородно сообщал, что абонент не может ответить на звонок.
Под октябрьским теплым дождем посидел на «Венецианском пляже» – шикарной местной достопримечательности, которую так часто показывают в фильмах. Дожди – крайняя редкость в этой полосе, а тут мне второй день на голову сыпался мелкий мокрый порошок. Заехал в музей «Гремми», который значительно пополнился с последнего моего посещения и вернулся в отель. Съел отличный двухдюймовый стейк в ресторане и безо всяких приключений уснул за программой новостей. Впервые за последние дни – без снов, голосов, беспокойства и раздумий.
Даже проснулся я сам, что в последние годы было совсем уж редко. Никто не звонил, не шумел, не бегал, не кричал, не звал. Мягкая тишина, уютный свет и невообразимо удобная кровать. И тут я понял, что безделье мне нравится и начинает меня затягивать. Я почему-то вспомнил Илью Ильича Обломова и твердо сказал себе вслух: «Всё, пора что-то делать, хорош валяться!». И выдернул себя из полудремы.
Твердо решив доехать до Джессики и понять, почему она так упорно игнорирует мои звонки, я быстро оделся. На выходе из ванной, на столике у входной двери лежало несколько конвертов. Верхний был точно адресован мне. Сомнений быть не могло, ведь на нем крупно написано «Дэн». И вчера его здесь не было. Я проверил входную дверь. Она была закрыта изнутри, собачка замка поднята, а, значит, открыть ее никто не мог. Я взял конверты, и еще раз осмотрел обе комнаты номера, ванную и даже заглянул в шкафы. Естественно, никого не было. – «Значит, он здесь и вчера лежал», – попытался вслух убедить себя я. Конвертов было пять штук. Три не представляли никакой полезной информации, поскольку кроме рекламной шелухи ничего не содержали. Два других были довольно припухшими, заклеенными, абсолютно одинаковые, явно вынуты из одной пачки. На одном мое имя. Почерк напоминал руку Джесс, но и не был похож, хотя по трем буквам такой вывод делать бессмысленно. «Ну что, открывай», – в очередной раз сказал я вслух, и понял, что постоянно говорю вслух сам собой. Раньше, если я и подгонял сам себя, то делал это про себя, беззвучно. «Отметим эту новую странность на будущее», – подумал я и вскрыл конверт с надписью.
Внутри лежала толстая пачка листов, сложенных втрое, авиабилет и еще один, более узкий, конверт. С него я и начал. Вскрывать, так вскрывать, как говорил один из исследователей пирамид в Перу. Из узкого конверта я достал чек на свое имя. С проставленной суммой и подписью оплатившего. Хоть сразу беги в банк. Подпись была мне неизвестна, а вот орнамент оттиска непонятной печати на чеке определенно был мне знаком. Сумма была внушительная, сто тридцать семь тысяч долларов. Ноль центов. Еще раз покрутив чек и посмотрев его на свет, я отложил его и взял бумаги. Надо понять, за что такая щедрость. Начал с билета. На тоненькой обложке знакомый логотип и буквы Юнайтед Эйрланс. Перелет Лос- Анджелес – Салоники с открытой датой. Это немного успокоило – значит, Джессика точно приложила к этому руки, если не напрямую, то всё равно не без ее участия.
Юнайтед была единственной компанией, которой она делала трансконтинентальные перелеты. На все вопросы «почему?», пожимала плечами и ничего не говорила. Значит, Салоники.
Один из листов был испещрен красивыми буквами, вот это точно Джесс, но было видно, что писала она не на столе, а «на ходу», в каких-то неудобных условиях, возможно, в автомобиле.
Я каким-то образом сразу понял, что здесь написано, но решил убедиться:
«Привет, Дэн! Я нашла для тебя два направления для работы. Первый – Аляска. Там снова нашли непонятно что, а ты участвовал в прошлой экспедиции от Колорадского университета с Роуэном Кейсоном[4 - Роуэн Кейсон – Cason Rowen – канадский ученый, историк, археолог, исследователь северных народов.]. Помню тот переполох, который наделала ваша находка. Оуэн написал мне письмо, что готовит вскрытие еще одного древнеэскимосского жилища. Это первое из предложений».
Мне стало намного проще читать. Значит, все-таки Джесс. А просто сказать не могла? Да уж, найдя тогда в полуметровой осадочной породе прекрасно сохранившуюся бронзовую пряжку, которая по всем признакам была выкована почти 2000 лет назад в Маньчжурии, современной Монголии, для лошадиной упряжи. Впоследствии анализы подтвердили нашу догадку, но тайна появления ее на Аляске так и осталась закрытой. Ну что же, рад буду снова померзнуть с Мейсоном. Жаль только, что он специализируется на северных странах, да выбирает работы в зимний период. Так, по его мнению, намного суше и чище работать. Возможно, он прав. Я стал читать дальше.
«Второе предложение пришло от твоего старого приятеля, Панкратайоса Тилманидиса, он опять что-то ищет на родине, никак не успокоится. Самым удивительным образом мне, чуть позже Панкратоса, прислал контракт для тебя неизвестный меценат из Лондона. Он подписался только буквами S.I.N…4to меня очень развеселило. Но он прислал два чека, мне за посредничество и тебе – почти сто сорок тысяч в американских долларах».
Ну, вот и случилось! Я впервые принес кому-то прибыль! Хотя, может, и раньше Джесс брала комиссионные за привлечение меня к раскопкам, но рассказала об этом впервые. Хотя непонятно за что платить такие деньги. Мое имя всегда только на фоне руководителей. Открытия я не публикую, публичной личностью от археологии не являюсь. Таких «копальщиков», как я, в каждой экспедиции наберется с десяток. Что же это за С.И.Н.? Кому могут принадлежать такие инициалы? Я сел в кресло и стал думать. В памяти возникли только воспоминания о синусе из курса по тригонометрии и сэр Исаак Ньютон. Я улыбнулся – точно, после видения с Хокингом и странным Мудрецом, это как раз тот человек, который должен выписать мне чек, да еще и британец. С глупой улыбкой на лице я вновь поднял послание Джессики.
«Я сравнила оба контракта и оказалось, что они абсолютно идентичны, составлены одним адвокатом команды «НаутаДутильх[5 - NautaDutilh – независимая юридическая фирма, является одной из крупнейших юридических фирм в Европе, история фирмы восходит к 1724 году.]» из Голландии, что еще раз подтверждает высокий статус именно этого предложения. Именно его я и выбрала для тебя. Мейсону я написала отказ с извинениями. Прости, но буду недоступна несколько недель, есть неотложные дела. Как смогу, сообщу. В прочих бумагах ты найдешь все оставшиеся необходимые документы. ХО, Дж.»
Чуть ниже было дописано: «Осторожно со вторым конвертом, там нечто хрупкое, только для тебя, Путник». И стоял небольшой смайлик.
Я разобрал сложенные листы и увидел там безукоризненно составленный контракт на работу в рамках экспедиции на территории Греции, страховой полис, квитанцию на оплаченную аренду маленького джипа от «Хертц». Впервые я столкнулся с такой масштабной и в деталях продуманной организацией археологических раскопок. Обычно выделялся некий грант по заявке ученых, собиралась группа и закупалось оборудование. Большинство из возникающих проблем решалось непосредственно в процессе работ. Археологи – несколько обособленная группа человечества, которые могут годами обкапывать одно и то же место, а потом, ничего не найдя, гордиться тем, что детально исследовали эту местность, и теперь там нет никаких артефактов и неизученных мест. А тут только мне подписанных денег хватило на то, чтобы еще раз обнаружить Трою. Да и прописано все настолько детально, что есть пункты о питании, отдыхе, передвижении по стране и прочее. Это было странно. Я же сам относился к своей работе довольно легкомысленно, всегда считая ее больше увлечением, что помогало избегать ненужных моральных терзаний о смысле жизни и следа в истории. «Хочу – копаю, не хочу – не копаю», так когда-то выразился один из моих соратников в раскопках на территории современной Турции. Его имя я не помнил, а вот фраза осталась. Хоть и частично, но я разделял такой подход. Я всю жизнь искал, копал, вынимал и сохранял, но что именно и каким способом найду, пока так и не понял. Да и не стремился понять. В данном случае кто-то неизвестный, с какими-то неприличными для современной археологии деньгами, решил организовать грандиозное исследование в Греции. Ну что ж, жаль, не увижу пока добряка Кейсона, но и Панкратосу буду рад. Уверен, и он мне тоже. Ведь он почти двадцать лет перекапывает в прямом и переносном смысле свою небольшую и гордую страну. В прямом – это бесконечные экспедиции и раскопки, в переносном – тоже раскопки, только уже документальные. Столько материалов, сколько собрал он, рано или поздно должны «выстрелить». Как ружье в известной фразе Чехова.
Когда-то я увлекался теорией неопознанности открытий. И один автор пытался объяснить всю нелепость факта, что открытия разных механизмов, формул, аксиом и прочего научного движения происходило параллельно у некоторых ученых сразу. Я напряг память, но имени вспомнить не смог. Он это называл «зрелость парадигмы», и тогда я пытался понять, почему такие события в жизни человечества, как открытие фонографа и телефона, телевидения и планеты Нептун, радио или паровоза были запатентованы в разных странах разными людьми с разностью в дни, недели и месяцы. Я вспомнил, что так же было с открытием функций кислорода и теорией естественного отбора, неевклидову геометрию и антисептики. Об этом я как раз и прослушал курс в Беркли. Профессор Монтесе с такой горячностью рассказывал нам, что Лейбниц и Ньютон независимо друг от друга, решая одну задачу дифференцирования вычислений, пришли к подобным друг другу результатам. Практически одновременно. Даже стали врагами из-за этого. Какова здесь доля случайности или того самого «доброго рока», на который часто уповают? О сговоре невозможно было подумать, учитывая, что не было никаких коммуникаций – для обмена данными и опытами потребовались бы месяцы и годы. Как поверить, что такое возможно? А понятие «случайность»? Какое имеет место это иррациональное действие в развитии и жизни всего человечества? Ведь часто слышим, что многие глобальные открытия, повлиявшие на все человечество, оказались «случайностью». Что это? Возможно, это объясняется, что называется, «общей парадигмой», а не случайностью. И это она, новая парадигма зреет и скоро раскроется очередным сенсационным или не очень открытием. Но так и оставалось непонятным, какое значение я имею в этом процессе? В археологии – открытия это настолько усердный труд, что даже сравнения неуместны. Чаще изыскания не заканчиваются ничем. Но и доля случайности, как я понимаю, выше. Может, от понимания этого я и стал ездить по миру? Учитывая, что почти все эти воспоминания и размышления я опять начал проговаривать вслух и поймав себя на этом, я почувствовал устойчивый след психиатрии. Что происходит?
Я снова вернулся к своим конвертам. Уж очень заманчивым и невообразимо высоко оплаченным было предложение поехать в Грецию. И так сильно хотелось насолить Джесс, ведь она, по сути, приняла решение за меня. Да еще так, что отказаться практически невозможно. Может, всё-таки на Аляску? Я просмотрел контракт еще раз. Никаких штрафных санкций не было. Только возврат чека или его уничтожение при отказе. Комиссионные Джессике возвращать бы не приходилось. Никто не в проигрыше. Я представил себе огромного улыбающегося Оуэна, больше похожего на здоровяка-лесоруба из сказки, чем на ученого, который полгода роется в земле, песке и камнях, а следующие полгода сидит за компьютером, рассказывая об этом. Особенно смешно в его огромных руках смотрелись современные телефоны, ведь самый большой из них он, как правило, держал двумя пальцами, а уж как набирал номера, мне так и неизвестно.
Взяв в руки второй конверт, я почувствовал, что он намного плотнее и чуть тяжелее первого, хоть в первом и было огромное количество бумаг. Я внимательно осмотрел его. Только на задней стороне была еле заметная надпись, больше похожая на брак типографии. Я пригляделся. Удалось рассмотреть, скорее, угадать слова: In Hoc Signo Vinces. Латынь. Что-то знакомое, но откуда – ассоциаций не вызывало. Содержимое было жестким и плоским. Я решил его не открывать, а положил в жесткий несессер, который стал собирать. До самолета оставалось около пяти часов. Как ни старался я шутливо бороться и противостоять, но выбранное Джесс решение я безусловно, принял, «капитулировал ввиду полного преимущества противника». Хотя кто уж, а Джесс никогда мне противником не была.
Начав собираться, я проверил целостность рюкзаков и был рад, что интуиция меня не подвела, и я совершенно вовремя купил новый, с четырьмя отделениями «четкий и прочный», как написали на бирке, рюкзак. Он оказался довольно вместительным, и в него убралась большая часть моих вещей. Старый, хоть и живой, но для путешествия не годился, лямки были на грани отрыва, а рисковать смысла не было. Он занял почетное место в шкафу. Так его сочтут забытым и поместят на три года в специальную камеру, а потом продадут, если его никто не востребует. Удобный способ оставить вещь на хранение, да еще бесплатно.
Глава 5
Собравшись, я спустился вниз, чтобы рассчитаться и сдать карту от номера. Снова на страже ключей стоял Санти. Он провел все процедуры для выезда в считаные минуты, а когда я протянул ему руку, прощаясь, он взял ее на восточный манер – двумя своими, и посмотрел мне в глаза:
