Случайная свадьба. Одна зима до любви

Я осторожно кивнула: поняла. Трудный выбор лучше принимать за чаркой крепкой настойки. Наверняка там, где горят оранжевые кристаллы фонарей, полно подобных заведений… Сейчас в них не пробиться: все мерзнущие путники, кого избрание Триксет застало врасплох, зашли погреть тело и душу.

– Пойдем, Лара. Найдем тебе свободную спальню.

Заметив, что мои ватные ноги разъезжаются на снегу, настоятельница заботливо подставила локоть.

Мы вернулись в главную башню. Я с трудом вползла по лестнице на второй этаж, вошла в пустую спальню и уселась на кровать.

Забота неллы Монтилье была тихой, учтивой и ненавязчивой. С уважением к моей увядающей плоти она молча положила на кушетку свернутое одеяло, взбила подушку. Принесла чистую сорочку до пят – такую же, как у пятнадцатилетних послушниц, с кружевными рюшами на плечах. И где-то раздобыла теплую зимнюю мантию – красивую, белую как снег. С капюшоном, опушенным пухом и пером.

Вполне гармонично. Я и сама была бледнее смерти, белее зимы. Едва понимала, что происходит, и все ловила, ловила суетливых мошек перед глазами. Черными пятнами они прыгали, затмевая зрение, но пока не оборачивались полной темнотой. У меня оставалось время.

– Мне неловко принимать от вас мантию. Я ведь…

– Ты пока жива, Лара. И мантия твоя, – проронила Минар. – Еще до наступления холодов герцог Грейнский привез нам со складов теплые одежды. Мужское для армии забрал, а женское, все, что было, в приют отдал.

– Как заботлив наш генерал, – с тоской улыбнулась я.

Мантия была хороша. Как чудесно прогуляться в ней по утреннему Вандарфу, любуясь сверкающими сосульками и ледяными скульптурами, что за ночь наваяет Триксет…

– Благодарен, – поправила настоятельница. – Мои старшие девочки уж который год заряжают для армии портальные камни. Отдыхайте, тэйра Хоулденвей. Дадут богини, утро будет светлым. А если нет… то пусть Триксет будет милостива и заберет вас без боли.

Настоятельница ушла. Я слушала ее шаркающие шаги, пока те совсем не исчезли. Потом послушно переоделась в сорочку, свернула новую мантию у изголовья кровати и уложила голову на тонкую подушку.

Обстановка в приюте поражала беднотой и простотой, однако тут было тепло. На запотевших окнах мерцали обогревающие чары, а на подоконнике пыхтел молодняк черных хельмов.

За крошечным стеклом виднелись далекие рыжие огни. Где-то там мой папенька, смачивая горло горячительным, смиряется с грядущей потерей. Последняя надежда, что держала его хлипким стержнем над стылой землей, иссякла. Осталось лишь покорно принять узелок, заплетенный Сато Судьбоносицей.

Когда-то отец был статен и красив. Его волосы были темны, густы и вились, пенились по плечам, как сандерская смола. В Хоулден-Холле властвовали любовь и весна. Батюшка имел много ценных связей – с Владыкой, с советниками, был вхож в венценосный дом Грейнов, позволял молодой супруге блистать в театрах и на балах, мечтал представить ко Двору прелестную дочь…

Как резко все переменилось. Мама заболела, и Хоулденвеи стали затворниками.

Я едва осознавала себя в последние несколько лет. Почти не помнила лиц, что меня окружали. Но папино… Любое – морщинистое, серое, обрюзгшее – было родным. Именно его я хотела бы увидеть перед тем, как…

А он сбежал в замшелую харчевню, не в силах разделить со мной последние часы!

От валяния на подушке мне легче не станет. Сон помогает тем, кто устал… Я же несколько лет только и делала, что отдыхала.

Решив, что в свой последний миг не хочу сидеть, как птичка в келье, я сунула ноги в сапожки, накинула на плечи белую мантию и тайком вышла из приюта.

Как добрела до города – и сама не знаю. Ноги переставлялись медленно, но упорно, и чудом донесли меня до первого рыжего фонаря. За ним был второй, третий… На промерзлых улицах народу почти не встречалось: вандарфцы попрятались в домах, забились в таверны.

Я твердо решила обыскать все харчевни одну за другой: где-то должен найтись отец. Едва толкнула массивную скрипучую дверь, как на меня обрушился нетрезвый гомон тысячи ртов. Звенели бокалы, лязгали вилки, билась глиняная утварь. И шум стоят такой, словно каждый пытался перекричать всех.

У меня заложило уши, закружилась голова. Замерзший нос ошалел от смеси терпко-горьких ароматов, едких, щиплющих ноздри.

Пошатнувшись, я привалилась к деревянной колонне у входа и плывущим взором прошерстила толпу. Тэры сидели за длинными столами, валялись под лавками, стояли у стен, брали штурмом кухню…

Папина сгорбленная фигура, с седыми кудрями на затылке, нашлась в темном углу. Отец склонился над незнакомцем и что-то ему втолковывал. Пошатывался и сам, что намекало о худшем. Надо забрать его из этого злачного заведения, да поскорее.

– Пап… – прохрипела я сипло и тонко. Сама себя не услышала за криками.

Медленно поползла сквозь толчею. Меня толкали, пинали, почти роняли грубые тэры. В хмельном запале они махали руками и не замечали рядом хрупкой тени, что еле волочет мантию за собой.

Папин собеседник был укрыт черным плащом с глубоким капюшоном – что и цвета волос не разглядеть. Со спины он казался мощным, высоким, крепким. Ткань натягивалась на широких плечах до скрипа.

Чем ближе я подходила, тем отчетливее слышала его сердитый хрип. Он махнул рукой, потребовал у служки обновить пустой кувшин и поскорее найти свежую харпию.

И я вдруг поняла, что очень хочу его разглядеть. Увидеть лицо незнакомца. Зачем-то.

– Дороги замело, мой тэр! – пискнул рябой мальчишка с подносом.

– Плевать. Я должен вернуться в Пьяналавру к рассвету. На мне большая ответственность, демоны задери ледяную стерву, – хрипел мужчина. Не так громко, как прочие, но слышно. – Меня давно не должно здесь быть!

– Но ты здесь. Застрял, как и прочие, – подал робкий голос мой папенька. – Не иначе благими нитями Сато…

– Благими? – чуть не взревел мужчина. Он был раздражен обстоятельствами и глушил внутреннюю горячку не первым графином зелья. – Чтобы я еще хоть раз откликнулся на просьбу герцога Грейнского и помог ему с установкой зимних заслонов…

– Ты был на Рубежах?

Отец плеснул себе из кувшина и, с трудом держась на ногах, оперся кулаком о стену.

Свободных стульев в харчевне не было. Как и номеров, как и экипажей, если верить сетованиям соседнего стола.

Я бесшумно позвала отца снова. Я ведь рядом – руку протяни! Нас разделяла компания молодых боевых магов, наполнявших стаканы стоя, на весу, и не замечавших неудобств. Но папа меня не услышал.

– Вырвался на день и застрял навечно. Если верить пакости за окном, – тихо проворчал тэр, кивая чашке.

Мужчина был укрыт сочащимся с плаща черным мраком. Наверное, в хвори я стала видеть людей иначе. А может, эта чернота была моей собственной.

Словом, вместо тэра в капюшоне я теперь наблюдала расплывающийся сгусток темноты. Тень за его широкой спиной шевелилась, хлопала рваными, потрепанными крыльями, точно птица.

Ох уж эти игры болезного подсознания!

Я уткнула взгляд в его сапоги: высокие, походные, недешевые, из выделанной кожи сатарских кворгов, с заклепками из заговоренного серебра. В таких удобно скакать верхом на свежей харпии, и никакой снегопад не страшен.

– Сама Судьбоносица послала мне тебя! В первой же харчевне, куда я вошел, убитый горем! – заведенно шептал отец и фамильярно тыкал пальцем в плечо незнакомца. – Ты должен помочь. Ты ведь не забыл?..

– Рогатые демоны, Хоулденвей, да я помню ее ребенком! – прошипел маг и с грохотом поставил чашку. – Как она вертихвосткой-россохой скакала по саду и ловила непуганых лоури, что вечно залетали в ваши сады…

– Давно уж не залетают. И ты давно не был, – угрюмо выдал папа.

– Горе не любит гостей.

– А ты и не рвался, – напомнил отец.

Видно, они с мужчиной являлись давними приятелями, но я, видят богини, не могла припомнить никого с такой аурой и такими плечами. Да и за лоури когда скакала, не помнила тоже. Не в прошлой ли жизни?

– Прими соболезнования. Твоя жена была чудесным созданием…

– Она была давно. А дочь моя еще есть! – перебил отец, внезапно обнаружив в себе суровый тон. – Ты дашь ей умереть? Моей малышке?

Стоять рядом стало невыносимо. Стыдно. Мои извечно бледные щеки разгорелись от смущения.

Да я лучше прямо тут на пыль изойдусь, чем буду слушать, как папенька умоляет кого-то взять меня в жены. Будто облезлую, хворую кобылку продает. И сам понимает, что товар негодный.

– Ты один из немногих в Сатаре знаешь, насколько я непригоден для супружеских уз, – проворчал незнакомец.

Я невольно прислушивалась к его пробирающему хрипу. Так очень старый, расстроенный инструмент выводит забытую мелодию. Неровно, шершаво, но все равно красиво.

– О, будь у меня выбор! Будь у меня выбор, я бы и помыслить не мог о таком союзе! – взревел отец, но его вопль потонул в гомоне. – Но я нынче непереборчив: дочка не доживет до рассвета. Я не прошу опекать ее, не прошу любить, не прошу содержать. Просто дай ей кусок своей магии, которой у тебя в избытке. Аж с пальцев сочится. Погляди на меня. Подними лицо!

– Ну? – мужчина задрал голову, и отец покривился. Неужто маг некрасив и страшен? – Хорош жених?

– Снова обострилось? – в дрогнувшем папином голосе почудилось участие.

– Пройдет. Рассосется. Много отдал на Рубежах, – отрывисто пояснил маг.

– Но в тебе еще есть…

– Осталось на дне. А дно ненадежно, Хоулденвей, – туманно добавил мужчина. – Оттуда черпается самая отборная…

– Неважно. Хоть что. Я согласен, – нервно кивнул отец, от волнения расплескав настойку.

– А она? Тэйра твоя малолетняя? Согласна?

– Да ей уж достаточно годков для брака. Выглядит младше, но то болезнь, – прошептал отец, сосредоточенно хмурясь. – Согласится, когда в храме встанет пред алтарем. Она девочка славная… Не посмеет противиться отцовской воле.

– Так ты не сказал ей, что нашел «жениха»? И где! В шумной харчевне, в безлунную ночь смены сезонов! – рассмеялся маг густо, пробирающе. – И что она подумает о случайном брачном решении, принятом за чаркой горячего гинна?

Ох, я бы сказала, что подумает… Если бы способна была соображать.

В голове мелькали обрывки слов. Обглоданные куски ощущений. Возмущение, ужас, тревога, тошнота.

Замуж. Замуж за него. Да он на ногах не держится! Как до храма-то дойдет? И запах от мужика такой, «сногсшибательный»… Но, может, это вся харчевня пропахла горьким хмелем.

– Она бредит. Шатается, в обморок норовит упасть. К чему ей лишние думы? Если обряд поможет, то и будем решать, как щекотливый вопрос уладить… – помявшись, выдавил отец. – Так ты согласен?

– Ищи жреца. Если найдешь в такую дикую ночь…

– Вон он, у кухни сидит, с пирогом обнимается. Ох, богини милостивые, ты спасение наше, ты дар ниспосланный, – вдохновенно разорялся папа.

А я с недоверием смотрела на кулак «ниспосланного», сжимающий керамический бокал. Тот заметно подрагивал.

Судьбоносная… Вспомнит ли маг наутро о церемонии и случайной жене?

Я слышала, что он оставил много сил на Рубежах и, видно, сейчас страдал от магического отката, но это не оправдание!

– Ошибаешься, Хоулденвей. «Дар» из меня никудышный. Моя сила убьет твою дочь прежде, чем ты найдешь лекарство от хвори.

– А хворь убьет ее через час, – прибил отец и, вздрогнув, приговорил бокал. Вытер рукавом мокрую бородку, запахнул плащ.

Я стала спиной пробираться к выходу. Стыдно подслушивать, еще кошмарнее – признать, что слышала все низости и грубости, что тут звучали.

– Мой дар принизит твою дочь, – долетело хриплое, когда я отошла на приличное расстояние. – Знаешь ведь, как высокие тэйры боятся сильной магии. Пищат, будто в грязь окунулись…

– Пусть пищит, но живет, – прошептал отец. – Я найду ее, заплачу жрецу… и мы будем ждать тебя в разрушенном храме на горе. Ты придешь?

– Приду.

***

– Он придет, – в который раз пообещал отец.

Я послушно кивнула: ждем. Хоть и сомневалась, что незнакомец в высоких сапогах с заклепками сможет заползти сюда по ледяной тропе. Папе путь дался нелегко, а он был куда трезвее «жениха».

Жрец зажигал храмовые свечи, наполнял искрами кристаллы. Укреплял огонь чарами: часть окон была разбита, и ветер то и дело влетал в зал. Шевелил пламя, угрожая загасить, трепал плащи, сшибал с онемевших ног…

Дурнота накатывала волнами, и просвет между черными мошками исчезал. Вот-вот одна темнота и останется. Тогда все – оборвется последняя жизненная ниточка, как обещала насмешливая Ворожка.

Ветер трепал белые перышки на моем капюшоне и, заглядывая внутрь, испуганно отшатывался. Напоминал: не красавица. Лежалый товар.

Я была как та фреска с тремя богинями, что не видят, не слышат и сказать не могут. В ушах стоял гул, перед глазами морок, а на пересохших устах – соль запекшихся слез.

Он все не шел, и я смиренно поднялась со ступени, обнялась, простилась с отцом. Мой час пробил, об этом отчетливо звонило сердце, совершая последние удары.

– Это не страшно, папенька. Я почти не боюсь, – попыталась ободряюще улыбнуться.

– Быстрее, тэры! – прогудело сзади. Хриплое, знакомое. – Я должен успеть… к рассвету…

В храм влетел мужчина в черном плаще, облепленном снегом. Его окружал непроницаемый серый вихрь, какой бывает при воздушной телепортации, и я засомневалась, что на гору он взбирался пешком.

За пленкой, помутившей зрение, я едва могла разобрать высокий силуэт. Сощурилась, напрягла глаза… А потом поспешно опустила лицо, сгорая в ужасе и стыде. Глупая лаврушка! У мага-то со зрением явно порядок.

Есть все-таки смысл в традиции выдавать невесту под плотным слоем фаты. Я бы сейчас и в саван замоталась, лишь бы он не увидел, какое чудище собрался взять в жены.

Жрец читал вводное слово брачного ритуала, а папенька его поторапливал – жестами, сдавленными охами. Незнакомец цепко держал меня за запястье. Его ледяная перчатка приморозилась к коже, но он не удосужился обнажить руку.

Не было ни сил, ни смелости поднять голову и рассмотреть лицо незнакомца сквозь мрачный танец теней…

Ноги подломились от слабости, и я прижалась виском к его плечу. От холодной ткани плаща тянуло морозом, крепкой магией и едким ароматом настойки, что подают в харчевнях.

Маг сплел наши пальцы и крепко сжал. Вдруг стало спокойно. Паника отпрянула испуганной каффой: он пришел, чтобы не дать мне умереть. В счет долга или из милосердия – не так уж важно.

Я почти не слышала, что бормочет жрец, заливаясь в ритуальном речетативе. Но когда он провыл «принимаешь ли ты, тэйра Хоулденвей, ниспосланного тебе богинями тэра», я дернулась, выплыла из тумана и кивнула.

– П-принимаю…

Тэр принял тоже – сухо, хрипловато. И тоже пошатнулся – не от слабости, а от излишка крепких жидкостей в организме.

Жрец воззвал к богине, что пришла в разрушенный храм на огонек ритуала. Попросил благословения, милости, участия в судьбе двух подданных… И все свечи разом потухли. То не ветер был, а воля божества.

Нас закружило метелью. Видимо, отозвалась Триксет. Она скрепляла союз, как умела: радостно гоняя по полу снежинки и обжигая ледяными языками кожу.

Ноги подкосились, и я рухнула… Собиралась на пол, но оказалась в руках мужчины. Незнакомец быстро сориентировался, вцепился в дрожащие локти и осторожно прижал меня к себе – к груди, в которой гулко колотилось сердце.

Я замерла испуганно, ощутив его выдох на подбородке. Капюшон предательски сполз с макушки, оставив меня без спасительной «вуали». Но богиня была милосердна, свечи не зажигались. Уж лучше темнота, чем мои бледно-зеленые щеки и обветренные, обкусанные губы.

– Брак благословлен на золотых облаках. Вы можете скрепить союз единением искр, – величаво сообщил жрец и направился разжигать световые кристаллы.

Поцелуй был сладок. Наверное… Я не очень в них разбираюсь. Этот был первым.

Рот мужчины пах терпким хмелем, а на вкус был, как обжигающий гром со специями. Губы были холодными, с мороза. Казалось, коснувшись моих, разгоряченных лихорадкой, они растают весенними сосульками.

Сердце в груди бешено заколотилось, стоило ощутить внутри чужой язык. Не знала, что оно так умеет. В последние часы еле тренькало обессиленно.

С чужим вкусом на губах я почти отключилась. Сознание еще булькало, но зрение ушло с концами. Чернота, чернота, чернота… И редкие проблески мягкого света от заново вспыхнувших кристаллов вдалеке.

И черные всполохи над головой тэра – то ли тень, то ли крылья ворона… То ли сама магия укрыла нас плащом. То ли ночь забрела на огонек и расправила плечи.

Было в этих тенях что-то мрачное, демоническое, но для меня не опасное. Они ведь укрывали, ласкали, пока чужие губы впивались в мои.

Внутренности обжигало, поток силы хлестал в рот, обмурашивая плечи и подколенные впадины. Видимо, так ощущается переливание магии, смешанное с неловкостью первого поцелуя. Горло рождало неприличные стоны, тело стремилось прижаться к мужчине, вживиться ему под плащ и под кожу.

Я зажмурилась, не пытаясь разглядеть то, что сокрыто. Отдалась единению без сопротивления. Принимала все, что маг мне вручал – и сладкое, и горчащее, и крутящее жилы, и щекотно ласкающее…

– Найди меня, если выживешь, – сипло прошептал муж, отрываясь от дрожащих губ. И свет мира окончательно погас.

Глава 3

Пробуждение вышло стремительным. Я вынырнула из дымки сна, как рыба, выскочившая из воды. Резко села, взбив в пену теплое одеяло, и осмотрелась. Где я, Судьбоносная?

Комната не походила ни на одно из мест мне знакомых. Это не девичья спальня в Хоулден-Холле, там на окнах голубые занавески с золотым кантом… И не келья в приюте Монтилье, там стекло в мир размером с три ладони.

И не лачуга Ворожки: здесь было намного чище и просторнее, а рядом с кроватью имелся диван и письменный стол, заваленный бумагами. И уж точно не номера в вандарфской таверне. Пахло в спальне не в пример лучше – сухими травами, мятными мазями, медовым бальзамом…

Я испуганно соскочила с кровати и только теперь отметила, что голова не кружится. Тошнота не распирает горло, ноги слушаются, а зрение – чисто, как осеннее небо.

Где я, демоны меня прибери?

Растерев щеки до красноты, я наморщила лоб и попыталась вспомнить последние мгновения из «вчера». Битые окна разрушенного храма, настырный ветер, треплющий мантию, потухшие свечи, брачный обряд, поцелуй…

Богини милостивые! Я вчера стала чьей-то случайной женой!

Выходит, это дом моего мужа? Нет, вряд ли… Отбросив с подоконника белую штору, я увидела знакомый пейзаж. Усыпальницы с золотыми символами, острую крышу питомника, городские фонари, с утра потушенные. Вандарф.

Мантия моя лежала, аккуратно свернутая, на кресле. Подоконник был заставлен флаконами с зельями и огарками свечей, а на диване валялся отцовский блокнот в ветхом бордовом переплете.

Снаружи искрил снежок, зимнее солнце бережно ласкало щеки. Вандарфцы, за ночь смирившиеся с избранием Триксет, успели укутаться в шубы, шали и теплые плащи. Ребятня вдалеке катила на священную гору огромные деревянные сани…

Гора. Та самая, куда я взбиралась из последних сил, чтобы заключить спасительный союз.

Ох, священные нити Сато… Я ничего не понимала. Ничего. Коме двух вещей: я определенно жива и замужем за незнакомцем.

Или это был просто сон? Тогда и болезнь моя – кошмар.

Я порывисто подлетела к зеркалу и принялась ощупывать кожу. Осунувшееся лицо разгладилось, щеки слегка порозовели. Вены больше не просвечивали. В прозрачных глазах завелись золотые всполохи – хоть какой-то намек на цвет.

Тусклые серые волосы, пробитые серебристыми прядями, заблестели. Их оттенок остался тем же, что был подарен хворью, но за ночь они будто стали и гуще, и здоровее… Вились по плечам, а не свисали путанной паклей.

Вытянувшееся узкое личико все еще хранило бледный тон, и потому губы на нем выделялись ярким розовым пятном. Я осторожно провела пальцем по нижней… Возможно ли, что за одну ночь все ранки затянулись, кожа перестала шелушиться и стала бархатной, как лепесток вергинии?

Глаза казались неправдоподобно крупными из-за узких скул и провалившихся щек. Меня не мешало бы откормить, но в остальном…

Я бы сама себя не признала, если бы раз пять не ущипнула за запястье!

Я зажмурилась, припоминая детали вчерашней ночи. Свадьба прошла как в тумане. Не фигурально – буквально. Я мало что видела, почти не слышала и едва понимала.

Белый капюшон, взвесь снежинок, темнота и морок, накрывший сознание… Фрагменты вспыхивали и гасли.

Высокие сапоги из лоснящейся кожи с заговоренными заклепками. Надсадный хрип мужчины. Голос подсевший, словно маг много кричал (или много выпил). Крепкий аромат, сбивающий с ног. Тэр стоял, покачиваясь, и неохотно, но твердо выталкивал клятвы сквозь зубы…

…Потом я упала в его руки, он успел подхватить у самой земли. Пробормотал гневно, что даже болезных девиц кормить надо, чтобы они не весили, как россоший хвостик, и не были белее своей ночнушки. Затем он скрепил союз глубоким поцелуем, от которого меня всю обмурашило.

А дальше – обрыв.

Нет-нет, надо вспомнить. Сосредоточиться и вспомнить. Кажется, лишенную силы в каждой из мышц, меня уложили на храмовую лавку и укрыли мантией… А сами тэры завели разговор, дождавшись, когда жрец отойдет подальше.

Фразы нехотя выплывали из памяти.

– Если она выживет, дай знать непременно, – хриплое, требовательное. – Моя магия специфическая, она не подходит для чистеньких девиц. Это нужно контролировать. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – вздох отца.

– У нее мало шансов. Не обнадеживай себя, Хоулденвей, – мужчина будто замялся, выталкивал слова с трудом. – Если хворь не добьет, то дар поспособствует.

– Знаю.

– Если не получу от тебя известий, через пять полных лун я буду считать себя вдовцом, – бубнил «муж» под нос, проводя пальцами по белой опушке моего капюшона. Пересчитывал перья, свалившиеся на нос и укрывшие лицо, но чувствительной кожи не касался. – В последний день правления Триксет я приду просить у богини свободы от брачных оков. Ты знаешь… мне нельзя быть связанным с Сатаром столь крепко.

– Я помню твои условия, – вздохнул отец.

– И еще…

– Мм?

– Если обряд поможет, пускай она сама меня найдет. Я помогу освоить подарок. Магия не так проста, временами она наказание, а не спасение.

– Ты оказываешь нам большую услугу…

– В оплату той, что ты когда-то оказал мне, – хмуро подтвердил владелец мрачной тени и леденящего хрипа.

Прилив воспоминаний оборвался: в дверь пробарабанили.

– Вы проснулись? Славная новость, богини милостивы! – ласково улыбнулась настоятельница Монтилье, входя в спальню после короткого стука.

Я уже догадалась, что нас с отцом поселили отдельно от послушниц, в одном из домиков за загонами для харпий.

– Вашими молитвами, – кивнула я благодарно.

– Я вызову целителя, чтобы он вас осмотрел, тэйра Хоулденвей, – мягко предложила Минар.

– Я хорошо себя чувствую. Впервые за несколько лет, – призналась ей, в который раз мысленно отмечая: действительно хорошо!

Непривычно. Бодро. Прилив сил щекотал пятки. Мышцы, всласть отдохнувшие, жаждали действия.

Я могла надеть мантию и скатиться с горы на тех деревянных санях! А потом прогуляться по утреннему Вандарфу! И выпить горячего травяного взвара в харчевне! Обморозить нос об искрящую сосульку, слепить снежок, промочить сапожки! Улыбнуться прохожему тэру, не опасаясь, что он скривится от отвращения…

– Осмотр не повредит, – настоятельница строго покачала головой. – Три недели беспамятства – это не шутки…

– Как три недели?

Я пошатнулась и плюхнулась на кровать. Я проспала три недели? Три?!

Глава 4

Влад

Тремя неделями ранее

Жаркий слепящий луч гонял испарину по наморщенному лбу, но Владар Вольган не обольщался. Избрание богинь завершено, и удушливому лету вот-вот придет конец. Межсезонье выдалось пыльным, но скоро все будут скучать по сухости, теплу и запаху вергиний.

Промочив горло опаляющим пряным громом – подобное выжигает подобное, – он навис над голосовым кристаллом и продолжил:

«Победу в божественной битве одержала Триксет! Готовьтесь! Аккуратнее на спусках! Смена сезонов… Смена!»

От магического усиления голоса он совсем охрип. Зато его хмурый шепот прогремел по всем углам академии, напомнив нерасторопным адептам об осторожности.

«Смена… Триксет… Запаситесь теплой одеждой, не ходите в город и в горы без необходимости!»

К каждой фразе хотелось прибавить «малолетние идиоты», но он держался. Из последних сил. Эта зима будет долгой.

Затея орать в кристалл о смене сезона из года в год подтверждала свою бессмысленность. Юные тэры и тэйры, впервые выпавшие из родительского гнезда, не способны о себе позаботиться.