Наши лучшие дни

– Успокойся. Ради Господа Бога, – сказала Мэрилин.

В доме ее отца горела единственная лампочка над кухонной раковиной. Мэрилин внезапно дернулась, оперлась на левый локоть, извлекла из-под бока и предъявила Дэвиду засохшую головку расторопши.

– Дикарка моя, – прошептал Дэвид, хотя на самом деле его напрягала склонность Мэрилин к выходкам вроде ночевок под открытым небом. Что это, если не скрытый эксгибиционизм?

– Отец из дому не выйдет, не думай, – заверила Мэрилин.

– Отрицание последствий делает их более вероятными.

– А кто это у нас так крепко с логикой дружит? – (Волоски на груди зашевелились от ее дыхания.) – Нет, правда. Если бы ты и впрямь опасался, ты бы рубашку не снял.

– Вообще-то рубашку с меня ты сняла.

– Великомученик мой. – И тише, мягче, беря его за руку, ложась навзничь: – Иди ко мне. Согрей меня.

Отношения с Мэрилин застигли Дэвида, будто летний ливень в чистом поле. А с ливнями ведь как? Если дома нахлобучка не грозит – где умудрился так вымокнуть, стервец? – значит, потоки небесные – сплошное блаженство. Дэвиду хотелось раствориться в голосе Мэрилин. Он начинал догадываться: у него не просто появилась женщина, о нет; он заключил пакетное соглашение. В комплекте – целый товарняк, вагоны, полные ее любви, ее же надменности, ее ожиданий. В полной мере масштабов происходящего он так и не осознал, намеки на просветление возникли только через год. А пока, лежа рядом с Мэрилин на голой земле, под деревом гинкго, Дэвид чувствовал: ничего ему больше не надо.

Дэвид неуклюже навис над ней. Она приподнялась, поцеловала его в губы:

– Не бойся – не раздавишь.

На языке у Дэвида вертелось: «Откуда такая уверенность?» Он даже рот раскрыл, но тут вспомнил, что знает откуда. Спросить об этом – будто носом ткнуть Мэрилин в ее опытность, а заодно и в свою неопытность. Дэвиду это не нужно, тем более сейчас, когда Мэрилин склоняет его к физической близости. Он все еще не решался полностью перенести вес на ее хрупкое тело.

– Так не тяжело?

– Нет, очень хорошо. – Мэрилин повторила поцелуй, обвила его бедра ногами. – А тебе как? Нравится?

Чего она ждет? Следует ли Дэвиду продолжить раздеваться? Или надо сначала ее раздеть? У них что – так и случится, прямо на земле, под деревом? Впрочем, Мэрилин, кажется, не думает о каких-то там дальнейших Дэвидовых шагах. Мэрилин поглощена настоящим, которое – этого нельзя не признать – прекрасно. Жар ее груди, по-кошачьи узкий шершавый язычок, почти распутное скрещенье ног, толчки подвздошных косточек… Мэрилин не отпускала руку Дэвида, вела уверенно – все ниже, ниже. Юбка задрана, колготки спущены до лодыжек, трусики влажные, под тканью – неожиданная гладкость.

– Мне… как мне теперь?..

Нелепо, что нельзя остановиться, спросить. Такой ситуации Дэвид и боялся. Был почти уверен: когда ЭТО начнется, инстинкт его подведет. Он смутится, отпрянет, выдаст себя, разбудит в женщине материнскую жалость, вынудит устроить экскурсию, словно по музею. («Нащупал? Это и есть клитор».) Дэвида бросило в жар. Что, вот что ему с собственной жизнью делать, если он потеряет Мэрилин?

– Очнись! – Мэрилин прижала его ладонь к своему лобку, усилила хватку пальцев и вдруг отпустила: дескать, дальше сам. Так ребенка в детском саду оставляют. – У тебя отлично получается. Моя судьба в твоих руках. – Она потерлась о его ладонь. – Чуть побыстрее, если не возражаешь.

Дэвид ускорился, дыхание Мэрилин – тоже. Он снова открыл рот – хотел вслух поинтересоваться насчет прогресса. Передумал. Доверился чутью. По всем признакам, Мэрилин получает удовольствие. Более того – близка к экстазу. Голову склонила набок, видна ее напряженная гортань. Глаза прикрыты, улыбка легкая, как бабочка. Дэвид потянулся губами к ее рту, она стиснула его ягодицы и начала постанывать.

– Вот так. Так. Я уже почти… Давай-ка снимем с тебя… – Ее пальцы произвели мгновенную манипуляцию с его ширинкой. – На спину ложись. Я буду сверху.

Позднее он понял: Мэрилин избавила его от дальнейшей нловкости, выбрала позу, в которой мужчина практически не рискует обнаружить свою неопытность. Она его оседлала – и улыбнулась. На миг щелки ее глаз сверкнули совершенно по-волчьи.

– Так нормально? – спросила Мэрилин.

Он кивнул, и она почти легла на него, и ее вес уже не казался птичьим – Дэвид ощущал, сколь мускулисты внутренние стороны ее бедер, повиновался ее уверенным рывкам. Мэрилин приникла губами к его груди, затем к кадыку.

Не только Мэрилин, но даже Дэвид, с его недавней нервозной бдительностью, совершенно проигнорировал характерный скрип задней двери, не обратил внимания на тяжелые шаги по стертым деревянным ступеням, на хруст инея под подошвами.

– Вот дерьмо! Какого дьявола?!

Мэрилин вскрикнула и плотнее прижалась к Дэвиду, нечаянно надавив на мошонку.

– Папа… Это не то, что тебе показа…

– Слышу – копошатся. Подумал: зверюга во дворе, черт бы ее побрал! Видела бы тебя твоя мать! Что это за тип?

– Здравствуйте, сэр! – Дэвид завозился с ширинкой, краем глаза успев отметить, до чего жалко выглядит Мэрилин, натягивающая колготки. – Меня зовут Дэвид, сэр. – Он не без труда поднялся. – Дэвид Соренсон, сэр.

– Он не военнослужащий. Не обязательно так с ним говорить, – вмешалась Мэрилин.

– В моем же собственном доме, – бормотал отец Мэрилин, приближаясь. (Дэвид понял: он пьян. Мэрилин обмолвилась как-то, что после маминой смерти отец стал пить больше и чаще, но Дэвид почему-то все равно оказался не подготовлен.) – На моем же собственном растреклятом газоне вздумал мою же родную дочь поиметь, точно какой-нибудь…

– Папа! – Мэрилин отчаялась справиться с колготками, перехватила отцовскую руку. – Папа, мне уже двадцать. Все в порядке. Давай утром поговорим, ладно?

К удивлению Дэвида, мистер Коннолли не пытался продолжить разборку. Мэрилин уже поднималась с ним на крыльцо. Правда, он ворчал насчет «паршивца макаронника», но в дом себя ввести позволил.

– Утром поговорим, – повторила Мэрилин, на сей раз громче, определенно для Дэвида. Поймала его взгляд, мотнула головой – дескать, вон тропа, она дом огибает, по ней и сваливай.

Всю обратную дорогу в Олбени-Парк, где Дэвид жил с отцом, его одолевали мысли. Нет, он думал не о первом в своей жизни сексе и не о том факте, что влюбленность в женщину, которой досталась его девственность, к половому акту никакого отношения не имеет. Даже то обстоятельство, что отец возлюбленной ошибочно принял Дэвида за итальянца, забылось почти сразу. Перед его мысленным взором стояло лицо Мэрилин, уводящей мистера Коннолли. Дэвид все еще слышал странные нотки в ее голосе, этот налет фальши – тонкий, однако не позволяющий судить об отношениях отца и дочери так, как Дэвид судил еще накануне. Разве такой у Мэрилин голос, когда она с ним, с Дэвидом? Где дерзость, где фирменная бесшабашность? Только теперь он понял: зря обольщался, будто понимает Мэрилин, будто вообще можно до конца понять другого человека. Да он представления не имеет (никогда не имел) о жизни Мэрилин, о том, через что она проходит – день за днем, день за днем.

* * *

О том, что Дэвид принят, стало известно в пятницу. Коннолли-старший выходные проводил за городом, и Дэвид, явившись к Мэрилин на Фэйр-Окс отметить свою первую должность, остался ночевать. Выслушав новость – Дэвида берут работать в госпиталь при Айовском университете, он будет жить в Айова-Сити, – Мэрилин задвинула черные мысли о расставании и стащила из отцовской заначки «Вдову Клико» – не охлажденную, ну да ладно.

Дэвид уезжает. Не на край света, но достаточно далеко. У Мэрилин в пределах досягаемости теперь ни единой родной души не будет. Они уже на первом свидании разоткровенничались, поведали друг другу о своем полусиротстве: Дэвид потерял маму в пять лет (причина – лимфома); мама Мэрилин умерла, когда ей было пятнадцать, – от острой печеночной недостаточности.

– Мне все время казалось, что я несу ответственность за счастье родителей, – произнесла Мэрилин и сама удивилась, как это она в одну фразу вложила все противоречия собственного происхождения.

Дэвид слушал очень внимательно.

– Не в смысле, что я причина их счастья, а наоборот – будто оно от меня зависит. И знаешь, я до последнего времени не понимала, что это ненормально.

Дэвид пожал плечами:

– А кто вообще их устанавливает, эти границы нормальности?

– Не удивительно ли, что мы двое… – (И она, и Дэвид так и засветились от этого «мы двое».) – Тащим одинаковый эмоциональный багаж? – Она поцеловала его впервые за вечер и добавила: – Сегодня – самое печальное в моей жизни свидание.

Мальчик и девочка, потерявшие матерей; юноша и девушка, каким-то чудом сумевшие найти друг друга. Пока Дэвид не сообщил о переезде в Айову, Мэрилин думала, ей в жизни спокойнее не было. Дэвид – он же для нее создан, чтобы ее дополнить, уравновесить. В гостиную она вернулась чуть не плача.

– Я тобой горжусь, – сказала Мэрилин – и разрыдалась.

Он привлек ее к себе, стал гладить по головке, шептать: «Ну тише, ну не надо».

– Я так счастлива, – всхлипнула Мэрилин, и они оба рассмеялись.

– Я хотел спросить – может, ты согласишься поехать со мной?

Мэрилин отстранилась, оглядела его недоверчиво.

Он поднялся с дивана и шагнул к креслу-качалке, на спинке которого оставил пиджак. Извлек из кармана коробочку и снова сел рядом с Мэрилин. Признался:

– Ужасно волнуюсь.

Не в силах говорить, она погладила его руку.

– Я тебя люблю. Надеюсь, тебе это известно. Не умею я говорить… Так что не суди строго. Мне кажется, мы друг другу подходим. Счастливыми друг друга делаем. Не всегда в равной степени, не всегда одновременно…

– Так и есть.

– Я же говорю! – На его лице появился проблеск улыбки. – Я же чувствую. Поэтому я принес тебе… короче, вот. – Дэвид вручил ей коробочку. – Возьмешь?

Мэрилин взяла. Открыла осторожно, подняла глаза на Дэвида.

– Ты выйдешь за меня, малыш?

Вместо ответа она стала его целовать – в губы, в щеки (левую, с этой трогательно скульптурной скулой, и в правую, со скулой асимметричной). Затем отдала ему коробочку обратно и протянула левую руку.

Часть вторая

Лето

Глава пятая

Багаж у него был убогий. Одежда напихана в мешок для мусора, за спиной рюкзачишко бренда «JanSport», да еще цветастая дорожная сумка – не иначе Ханна выделила. Когда Венди эту сумку несла в спальню, в ней подозрительно погромыхивало. Венди даже позволила себе поиграть предположением, будто племянник таскает с собой дюжину стволов. Фыркнула: какие стволы, парню пятнадцать, в сумке у него ноутбук, комиксы да порнушка. Во внешности же не сохранилось ничего от младенца, которого в далекий и мрачный день баюкала Венди. И слава богу, что не сохранилось. Тот младенец выглядел как помесь Дика Чейни с Горлумом. И неважно, что Венди сама же нахваливала его – это она чисто с целью успокоить сестру, да и выражения были – банальщина. Теперь Джона – вылитая Вайолет. Сходство бьет в глаза, потому что оба они мнутся в апартаментах у Венди, в холле, под дверью.

– Мы еще увидимся. – Вайолет протянула ему руку.

Целый день Джона был как шелковый. В ресторане, куда Венди его привезла для встречи с Вайолет, держался прилично, говорил в меру и только на общие темы – о школе и боевых искусствах. От фразы «Мы еще увидимся» у Венди волосы зашевелились. «Я была первой, кто тебя укачивал. Ты на моих глазах родился, я тебе «Shoop»[25] напевала на мотив колыбельной и пальчики пересчитывала, потому что мать твоя этого делать не могла». Джона никогда не узнает, какую кашу заварил, что наделал, как повлиял на сестер одним только фактом своего существования.

Он пожал протянутую руку – крепко, по-мужски.

Венди такие юнцы нравятся. Потому что смешные и потому что на них давить можно. Со взрослыми особо не развернешься, а с этими – пожалуйста. Джона – красивый, ершистый, зажатый. Когда Венди его увидела, у нее сердце защемило. Здорово похож на кого-то давнего – это во-первых. А во-вторых, Венди при нем вспомнила, каково в пятнадцать лет на свете живется.

– Нам необходима передышка. Чтобы каждый мог свыкнуться с ситуацией, – выдала Вайолет. Эффект получился как от опрокидывания изысканной цветочной композиции. – Если только… словом, Джона, если тебе что-нибудь нужно…

В его взгляде читалось: «Откуда, блин, я знаю, что мне нужно?» О, этот дивный микротриумф – биологической матери и вечной сопернице, Вайолет, Джона предпочитает ее, Венди!

– Гостевая комната полностью готова. – Венди обращалась не столько к Джоне, сколько к Вайолет. – У тебя будет собственная ванная. Вроде я ничего не забыла. По крайней мере, предметы первой необходимости там есть. – Венди купила для племянника фигурное мыло на козьем молоке – несколько мини-якорьков. Едва ли их можно назвать предметами первой необходимости (а также второй, да, пожалуй, и третьей), учитывая недавние Джонины обстоятельства места.

– Спасибо, – сказал он.

– Ну, мне пора. – Вайолет уже скрестила на груди руки, уже стреляла глазами – то на Джону, то на Венди. Ишь как нервничает. Просто приятно посмотреть. – Раз тебе, Джона, больше ничего не нужно, поеду-ка я домой. Увидимся как-нибудь.

Джона молчал, только моргнул пару раз.

– Может, пообедаем вместе?

Венди это предложение буквально выплюнула. Ее уже тошнило. Конечно, она сама вызвалась взять к себе Джону. Конечно, она ему рада. Но кто же знал, что Вайолет вот так вот запросто сорвется с крючка, умоет руки, умалит свою материнскую роль до случайных, мимолетных свиданий? Чего уж проще – под настроение налететь, как летняя гроза, и столь же быстро испариться? Снова она напортачила, а Венди должна в одиночку разруливать?

Вайолет уже глядела волком: в глазах огонь, зубы стиснуты, вон, желваки даже появились.

– Не думаю, что мы…

– Вообще-то я сейчас в подвешенном состоянии, – зачастила Венди. – Намечается одна встреча… Словом, я тебе сообщение отправлю, Вайолет, когда сама буду точно знать. Пусть Джона переночует у тебя. – Она повернулась к племяннику. – Ты ведь не хочешь торчать один целый вечер в малознакомом доме? С непривычки тебе будет некомфортно…

– Ты не называешь конкретную дату – разве я могу гарантировать, что в заявленный вечер буду свободна? – Вайолет попыталась отменить еще даже не выстроенные планы, очень на нее похоже.

– Вайолет, это не прихоть. Один старый друг Майлза будет в Чикаго проездом. Всего на один вечер.

Ложь, конечно. Просто Вайолет всегда уступает, если разыграть перед ней козырную карту – покойного мужа.

Вайолет медленно выдохнула:

– Хорошо. Я постараюсь. Договорились.

– Супер. – Венди чуть подтолкнула Джону локтем. – Вот увидишь, какой у них древесный дом – просто мечта.

– Короче, я поехала. – Вайолет взмахнула сразу обеими руками, словно малявка, угодившая на дурацкое детское шоу.

Венди все ждала: когда же она скажет спасибо? Так и не дождалась.

– До свидания, – бросил Джона и пошел в гостиную. Ну правильно – надо же было точку поставить.

– Счастливого пути, – процедила Венди.

Но, когда Вайолет, развернувшись, направилась к двери, Венди почувствовала удушье. Броситься вдогонку, вернуть. Венди сдержалась. Щелкнула за сестрой замком и обернулась. Джона сидел на диване – прямо, будто палку проглотил.

– Будь как дома, – сказала Венди с минимумом радушия.

Джона пару раз моргнул и расположил локоть на подлокотнике.

– Молодец, – похвалила Венди. – Ощущение, что ты здесь с пеленок живешь.

Джона оценил – чуть улыбнулся, вызвав у тетки головокружение.

– А вы богатая, – констатировал Джона, пощупав диванную обивку.

Венди села напротив:

– С чего ты взял?

Впрочем, отрицать было бы глупо. Продав их с Майлзом дом, Венди выбрала для жизни апартаменты в пентхаусе. Шаблонная хайтековская роскошь – панорамные окна, ослепительный лаконизм белых поверхностей со стальными вкраплениями. Стерильно и холодно, как в операционной. И до известной степени утешает.

– Ну вон же на полке «Властелин колец», первое издание.

– Похвальная наблюдательность Ты, как я погляжу, у нас книгочей. «Властелин колец» принадлежал моему мужу.

– Значит, ваш муж богатый.

– Есть мнение, что давать подобные характеристики бестактно.

– Но это же правда.

– Мой муж был богат. – В горле вдруг пересохло. – Сейчас он мертв.

Перед следующей фразой Джона выдержал паузу не более секунды:

– Вот и выходит, что вы богатая.

– Я материально обеспеченная.

– Вайолет тоже богатая.

– Ну да. Она приняла правильное решение, когда выбрала себе в мужья адепта сухих овсяных завтраков.

Джона вытаращил глаза.

– У Вайолет богатый муж, – пояснила Венди.

– А родители ваши богатые?

– Вот заладил. Других слов не знаешь?

– Они добрые?

Венди чуть подумала:

– Ничего. Со своими заморочками. – Не успела произнести – устыдилась. Встала, прошла к подставке для винных бутылок. – В смысле, да. Добрые. Очень хорошие. Они тебя полюбят. – Взяла одну бутылку, скользнула взглядом по этикетке. Снова повернулась к Джоне. Оказывается, он все это время глаз с нее не спускал. – Что смотришь?

– Откуда вы знаете?

Венди стала шарить в ящике стола – куда штопор запропастился?

– Про что?

Жаль, никто не предупредил Венди, насколько порой утомляют беседы с подростками.

– Про полюбят.

– Они всех любят.

– Не бывает таких людей, чтоб прямо всех любили.

– Ты, Джона, чертовски, катастрофически прав.

Пробка, извлекаемая Венди, вышла с характерным «оп». Парень смутился, и Венди по дороге к буфету за бокалом скроила улыбку.

– Шучу. Они тебя полюбят, потому что ты их внук, а они, родители мои, – коллекционеры детей с садистскими наклонностями. Высшее счастье для моих отца и матери – наблюдать, как на податливом, я бы даже сказала, плавком челе очередного отпрыска проступают их собственные генетические изъяны.

– Чего-чего?

Венди предприняла третью попытку:

– Мои родители жаждут с тобой познакомиться.

– Вы прямо сейчас вино пить будете?

Она взглянула на часы. Конечно, четырех еще нет, но день-то длинный выдался.

– Мои родители слишком рано нас на свет произвели, да и с количеством переборщили. Но в целом они славные люди. Милые. Отзывчивые. Слушай, а тебе разве не хочется обо мне узнать? Или о доме вот об этом? Да мало ли о чем!

– От чего умер ваш муж?

Венди неудачно глотнула, вино попало не в то горло, вызвало приступ кашля.

– Все нормально, – прохрипела Венди, заметив, как испуганно смотрит на нее Джона. Поморгала мокрыми глазами. – У него был рак почек. Что, изгадила я тебе настроение?

Джона побледнел, и Венди поспешила добавить:

– Это я так шучу.

– Простите.

– Не извиняйся. Жизнь порой жуткое дерьмо. Кому и знать, как не тебе?

– Мне?

– Опять шучу, – спохватилась Венди. – Ты как насчет еды заказать? В твоем возрасте у ребят аппетит зверский.

Оставшиеся силы понадобились на то, чтобы удержаться – по пути в кухню пулей из квартиры не вылететь.

Вайолет случалось ощущать острую потребность в приходящей няне. Женщина должна периодически выходить в свет со своим мужем – и чтобы оба предварительно приняли ванну, чтобы оделись изысканно и строго, чтобы без страха разбудить малышей могли вдоволь наговориться, причем в таком месте, где им гарантированно не помешает вообще никто. В «Тенистых Дубах» каждая мать поняла бы Вайолет, прониклась бы ее ситуацией (если бы, конечно, Вайолет хватило духу эту ситуацию раскрыть). Но ей не хватило.

Ибо речь шла не о демонстрировании собственного благополучия (дети наконец-то перестали просыпаться по ночам, Мэтт – партнер в престижнейшей фирме, Вайолет сбросила последние фунты жира, что накопился за беременность и грудное вскармливание Эли). До сих пор, если Вайолет с Мэттом приглашали няню и отправлялись на ужин, цель была – именно покрасоваться, а не брак спасти. А сейчас в их жизнь вторгся Джона, и вряд ли во всем Чикаго есть ресторан, крайней степенью фешенебельности способный сгладить эффект этого вторжения. Мэтт, конечно, про мальчика знал – Вайолет рассказала еще на первых стадиях отношений, однако известие о том, что ее старший сын объявился, смутило Мэтта не меньше, чем саму Вайолет, хотя он и санкционировал переселение Джоны к Венди.

Тем утром на парковке в «Тенистых Дубах» Вайолет бодро лгала – объясняла мамочкам, почему за Уоттом заедет няня. Вайолет требовалось, чтобы муж ее поддержал, утешил после содеянного – а именно после того, как она сплавила своего сына-отказника к скорбящей, морально неустойчивой сестре в пафосный ее пентхаус. Но, разумеется, открыть правду было немыслимо. И Вайолет выдала, что сегодня, пятого мая, у них с Мэттом годовщина знакомства. Да, четырнадцать лет, подумать только. Все произошло в «Логан-Сентер», на лекции – это, по крайней мере, правда. Вайолет сама настаивала (наверно, даже слащавость демонстрировала), чтобы они отмечали эту дату – хотя бы шампанским и объятиями, пока дети требовали постоянного их внимания. Да, еще совсем недавно Вайолет не смущалась. «Отметим», – говорила она – уверенная, спокойная. Нынче шампанским на диване не обойдешься. Вайолет заказала столик в Стритвилле, в заведении с заоблачными ценами, специализация – морепродукты. Машину она оставила на стоянке, максимально удаленной от дома Венди, и к офису Мэтта, что располагался на Норт-Диборн-стрит, пошла пешком.

Прикидывая, чем сейчас могут заниматься Джона и Венди, Вайолет отгоняла пугающие картинки: вот они по очереди затягиваются косячком; вот пригубливают элитное «Бароло». В тот день Джона был молчалив, замкнут – но только с ней, с Вайолет. Ханну-то он обнял, прямо-таки облапил, прощаясь. Пожитки свои сам тащил, хотя Вайолет предлагала помощь. А когда она уходила – ну, от Венди, – Джона к ней не шагнул, рук не простер в ее сторону. Вайолет плотнее запахнула курточку – ее потряхивало, и погода тут была ни при чем.

Вообще-то Вайолет не переживала, что карьера ее застопорилась. Ностальгировала она, только когда приходила к мужу на работу, – эти его коллеги, слишком серьезные, слишком занятые для коридорного трепа, заставляли Вайолет сожалеть, что она больше не вращается в их среде. Она подмигнула Кэрол, секретарше Мэтта. Палец к губам приложила, сделала страшные глаза на дверь кабинета – дескать, тише, готовится грандиозный сюрприз, однако у самой двери застряла, не решаясь войти. В щель ей был виден муж: он что-то писал от руки, не сознавая, что сильно горбится – вон, плечи выше ушей. Подумать, насколько в работу погрузился! О, эта его способность к полной концентрации, это упорство, благодаря которому он распутывает сложнейшие случаи! И все ради семьи, ради устойчивого, такого комфортного достатка в доме. В начале отношений именно эти качества ее и привлекли. Мэтт, думала тогда Вайолет, словно шоры надел добровольно – не желает отвлекаться на пустяки, уверенно движется к главной цели. Сам себе уровень определил, планку поставил – не остановишь его, не затормозишь даже.

– Мэтти, – позвала Вайолет.

Он вздрогнул, ручку уронил.

– Привет, незнакомец. – Эта фраза предназначалась главным образом для ушей Кэрол.

– Вайол, откуда ты взялась? Я думал, ты… – Мэтт осекся.

– Я для нас столик зарезервировала, – с нажимом сказала Вайолет.

– На сегодня? Детка, сегодня же Синко де Майо![26] Во всех барах будут толпы народу!

Вайолет ждала, пока он вспомнит.

– Ой. Я… словом, поздравляю с нашей годовщиной.

Вайолет лопатками ощутила, как напряглась Кэрол. Если позабытая годовщина может дать ей столько пищи для размышлений, значит, от скандальной новости о внебрачном отказном ребенке эта сплетница испытает поистине неземное блаженство.

– Речь не о годовщине свадьбы, – поспешил пояснить Мэтт. – Моя жена говорит о годовщине знакомства.

– У меня на редкость романтичный муж, – пропела Вайолет – снова исключительно для Кэрол. На самом деле Мэттова забывчивость сильно ее покоробила.

Насчет перегруженности баров Мэтт не ошибся. Как всегда на Синко де Майо, за барными стойками были широко представлены поддатые студенты из Университета Лойолы и отчаявшиеся женщины категории «30+» в сверкающих колье, взятых напрокат. Впрочем, Вайолет выбрала эксклюзивный ресторан, уровень цен в котором страховал рафинированных гостей от столкновений с пьяным сбродом.

– Ну как? – сухо спросил Мэтт.

Вайолет замялась. Она-то рассчитывала (с необоснованным оптимизмом), что разговор по настрою будет вроде тех, какие имели место между ней и Мэттом еще несколько месяцев назад. Что они станут болтать о детях, сплетничать о коллегах Мэтта, обменяются мнениями о последних мировых событиях. Легко, непринужденно – как родные люди. Но Мэтт сразу задал иной тон. Теперь он пристально смотрел на Вайолет. Он чуть расслабился (впрочем, сохранив разумный скептицизм), услышав, что Джона поселится у Венди и впредь будет в худшем случае иногда возникать на заднем плане идеального пейзажа, который представляет собой жизнь, выстроенная им, Мэттом.