Русский излом. Роман в трех частях

Угадав в прорези маски гусара Мишины зелёные глаза с коричневыми крапинками, она переметнулась к нему.

Он уехал на следующее утро, сначала в Петербург, а оттуда через Москву на Алтай. Вскоре с дороги пришла телеграмма:

«Еду профессором Майковым Алтай проехали Урал здоров скучаю Миша».

К началу сентября ученые предполагали завершить экспедицию, и Маруся рассчитывала на то, что Миша навестит родителей перед новым учебным годом. Хорошо, если бы им удалось провести вместе несколько дней!

Отлетел жаркий июль, приближался последний летний месяц. Сообщение об убийстве в далёком Сараево эрцгерцога Франца-Фердинанда прошло почти незамеченным. Только один Петр Андреевич прочёл в губернских новостях и высказал мнение:

– Как бы это не повредило России!

Домашние посмотрели на него с изумлением: где Сараево, а где мы! Какое нам дело до бед и забот европейских? У нас урожай на подходе – ягоды поспели, яблочный дух стоит над садами, а после Спаса можно будет полакомиться ароматной антоновкой или белым наливом. Не за горами щедрая золотая осень, а там и зима, заполненная праздниками и весельем.

И вообще, Россия – выше свар в мелких европейских княжествах и минигосударствах. Пусть они ссорятся, мирятся, колыхаются и шевелятся под носом спящего медведя. У России свой путь…

Обыватели недолго обсуждали перипетии внешней политики, перейдя к привычным темам – о засолке огурцов и новом грибном сезоне.

Первое августа наступило, как и положено по календарю, раскрасив рассвет нежно-золотым цветом. И никто не догадывался, что война уже стоит на пороге, готовая переломать судьбы многих.

Глава 35

После развода Ольга Монакова поселилась в доме отца, а вскоре сменила его в земской больнице. Грустно принять неизбежность старости и видеть увядание дорогого человека, но ничего не поделаешь: Карл Иванович постарел и, накопив букет всевозможных болезней, вышел на пенсию.

Появление Ольги было как нельзя кстати: земство уже собиралось искать нового врача. Правда, Ольга имела всего лишь фельдшерский диплом, но в конце концов выход был найден: Карла Ивановича оставили на полставки для сложных случаев, а основная нагрузка по приему больных легла на плечи дочери.

Новая фельдшерица, старательная и красивая, быстро расположила к себе окружающих: и сослуживцы, и пациенты не уставали восхищаться ею. Аккуратно причесанная, одетая в белоснежный, хрустящий от крахмала халат, она царила в амбулатории. Ольга навела идеальный порядок и в приемной, и в смотровой, и запущенное помещение деревянного дома стало напоминать светлую операционную уважаемой клиники.

Работы Ольга не боялась, и не было случая, чтобы она отказала кому-либо в помощи из-за усталости или по причине окончания приемных часов. Местное население поголовно полюбило ее, даже больше, чем самого Карла Ивановича, прожившего в волости безвыездно почти тридцать лет.

Лишь одно обстоятельство мешало Ольге наслаждаться жизнью и чувствовать себя счастливой – разрыв с Евгением.

– Бурбон, монстр, солдафон, – клеймила она бывшего мужа, правда, не вслух, а про себя.

– Вспомнить его хамские выходки и рассказать о них, так никто и не поверит! Подумают, я наговариваю на милого воспитанного молодого человека. И как он посмел ставить мне ультиматумы? Я его жена, верно, но не бездушное приложение к «господину"и «повелителю».

Так размышляла Ольга и удивлялась сама себе: стоило ей оставить Евгения, как прекрасная любовь, ради которой она рассталась с Митей Астафьевым, исчезла без следа. Как это получилось? И не совершила ли она непоправимую ошибку, сделав выбор в пользу Евгения?

– Так всегда получается: сердце говорит – мозги молчат.

Ольга вздохнула и решила наплевать на личную жизнь, чтобы забыться в работе. В этом она была неоригинальна, но жаловаться на судьбу не спешила: слава Богу, сама зарабатывает и ни от кого не зависит. Брак принес ей чудесную дочку, а личное счастье отыщет ее когда-нибудь…

Дни летели за днями, лето уже прошло – разъехались дачники. Потянулись тоскливые осенние дни. Проселочные дороги были размыты бесконечными дождями, и лишь утренники подмораживали дорожную грязь и позволяли передвигаться по округе.

На Михайлов день Карл Иванович занемог и остался дома.

Вздрагивая от утреннего холода, Ольга села в двуколку и поехала в больницу. Рабочий день ее начинался приемом амбулаторных больных, затем осмотр в больнице и напоследок домашние вызовы. Она не нарушит расписания, которого ее отец придерживался изо дня в день в течение тридцати лет. Пусть все дела идут так, как в его присутствии.

Однако распорядок пришлось нарушить: не успела Ольга привязать кобылу, как ее позвали в приемный покой.

– Скорее, Ольга Карловна, там человек умирает! – со слезой в голосе крикнула санитарка Маша.

Фельдшерица на ходу предупредила амбулаторных больных, сидящих в коридоре, что задерживается. Лошадь осталась на попечение сторожа, а Ольга поспешила за санитаркой.

Земская больница Бельский волости располагалась в одноэтажном деревянном доме. Он был построен в живописном месте – посреди сосновой рощицы на краю села. Из больничных окон виднелись поля, луга, речка, на другом берегу которой рос лиственный лес. В весеннюю пору цвела черемуха, и ее терпкий аромат проникал в помещение.

А сейчас, в конце холодного промозглого ноября пахло сыростью и подгнившей листвой. Больничный сторож, он же истопник, жарко натопил печи. Угли уже прогорели, и обшитые жестью, раскаленные стояки излучали тепло.

Ольга сбросила пальто на руки санитарке Маше и приняла от нее белоснежный свежий халат. Она направилась в приёмное отделение, попутно выслушивая доклад.

– Нашли его у Бельского разъезда возле рельсов, без сознания. Лисьегорские мужики ехали в Глебово и наткнулись на него, – торопливо рассказывала Маша, – Наверное, под поезд попал, несчастный.

Она завела фельдшерицу за занавеску в отдельный бокс, куда поместили раненого.

Худенький молодой человек, укрытый тонким одеялом, дрожал всем телом, хватая ртом воздух.

– Помоги мне осмотреть его, – попросила Ольга, – Первернем на бок.

Маша стянула одеяло и с усилием повернула раненого, приподнимая рубашку. На его спине виднелись ссадины и кровоподтёки. Правая скула была разбита, из угла рта текла сукровица. Ольга достала стетоскоп, приложила трубку к спине и прислушалась..Дыхательные шумы не прослушивались справа, раненый продолжал задыхаться, кожа его сделалась серой с синеватым отливом. Он умирал прямо на глазах.

– Пневмоторакс, -осенило Ольгу, но сразу же ею овладело беспокойство

– Боже мой, мне никогда не приходилось самой делать прокол – всегда кто-то был рядом. И папа, как назло, заболел…

– Маша, укладку для пункции, быстро! – скомандовала она, и в ее голосе уже не чувствовалось ни страха, ни беспокойства, ни растерянности, а лишь озабоченность предстоящей процедурой.

Через несколько минут все благополучно завершилось. Соблюдая правила асептики, фельдшерица сделала прокол в межреберье с пострадавшей стороны, присоединила резиновую трубку, конец которой опустила в приготовленную ёмкость с водой. Напряжение отпустило ее, как только первый воздушный пузырь вырвался на свободу из трубки.

– Спасибо тебе, папа, – мысленно произнесла она -за то, что позволял наблюдать за твоими манипуляциями, иначе мне сегодня пришлось бы туго. Хотя, нет, туго пришлось бы раненому, а теперь у него появилась надежда.

Ольга устало улыбнулась и прижала ладони к пылающим от возбуждения щекам.

– Ну что, Ольга Карловна? Что с ним такое? Он будет жить? – спросила Маша, стоявшая у Ольги за спиной во время прокола, но ничего не понявшая из манипуляций..

Ольга снова достала стетоскоп и выслушала лёгкие. Пока не чувствовалось значительной разницы при аускультации, но раненый задышал свободно и слегка порозовел.

– Ну, кажется, проскочили, – воскликнула Ольга и разъяснила санитарке, – Он не попал под поезд, а спрыгнул с него на полном ходу: характер травм указывает на это. Упал, ударился, сломал ребра, повредил легочную ткань. Воздух из поврежденного лёгкого стал скапливаться под плеврой, привел к сдавлению и затруднению дыхания, а прокол дал выход скопившемуся воздуху.

– Вы гений, Ольга Карловна! – воскликнула санитарка, – Я чуть с ума не сошла, пока Вы не приехали. Он задыхается, а я одна и не знаю, как помочь. Хоть руки подложи…

– Пусть полежит пока в приемном, а я в амбулаторию, – распорядилась Ольга. Вздохгув глубоко, добавила:

– Посетители уже не только в коридоре, но и на крыльце сидят. Когда я все это разгребу?

– И-и, Ольга Карловна, – отмахнулась Маша, – Наш народ привычный – подождут, ничего с ними не сдеется! Чайку попейте из самовара, а потом и принимайте.

– Как же так, Маша? А если кто тяжелый… Нет, я пойду, а ты смотри за этим молодым человеком. Вот его можешь напоить чаем, когда он придет в себя.

Фельдшерица ушла, а Маша вернулась к раненому. Он дремал, вытянув руки вдоль одеяла. Во сне лицо его казалось спокойным и одухотворенным. Санитарка вглядывалась в него и шептала про себя:

– Не признала, вроде бы не местный. Ольга говорит, с поезда спрыгнул? А, может быть, сбросили? Увидели, костюм хороший, значит, деньги имеются… Ограбили и выкинули из вагона, мало ли разбойников… Может, околоточному сообщить? Нет уж, пускай сама Ольга Карловна решает… А мы что! Чаем напоить – пожалуйста, а остальное – увольте!

Глава 36

После полудня Ольга освободилась от приема и заглянула к раненому. Он по-прежнему лежал в боксе, но выглядел гораздо лучше, чем утром. В его выразительных карих глазах появились живые искорки. Он взглянул на подошедшую Ольгу с интересом.

– Простите, Вы доктор? – спросил он, поздоровавшись.

– Фельдшер, – уточнила Ольга.

Под пристальным взглядом незнакомца она немного смутилась, а, смутившись, испугалась, что краска выступит на щеках и сделает ее похожей на расписную матрёшку. Она откашлялась, пряча взгляд, и, собрав волю в кулак, напустила на себя суровый вид – в самом деле, почему она так испугалась?

Незнакомец был симпатичным, и лицо у него приятное, и тренированное тело угадывается под больничными тряпками, но Ольга здесь не за тем, чтобы любоваться на молодых красавчиков. Она, как говорится, при исполнении. Пусть уж лучше он смущается…

– ,Вас нашли у железнодорожных путей. Помните, как Вы там оказались? – строго спросила она.

«Похоже на допрос», -подумал он, не сводя с нее глаз, -«А она хороша, просто красавица! Сколько волос! Если распустить эту высокую прическу, ей на плечи прольется золотой дождь».

Он представил себе, что его руки тонут в золотом дожде, что он перебирает каждую прядь, каждый локон, и… улыбнулся.

– Как Вы оказались у железной дороги? Вы помните что-нибудь?, -переспросила Ольга, обескураженная его молчанием и непонятными улыбочками.

– Как Вас зовут? – прошептал он одними губами.

Предательская краска все же выступила на ее щеках, и она, досадуя на себя, резко ответила:

– ,Ольга… Ольга Карловна Монакова. Теперь Ваша очередь представиться.

Молодой человек неожиданно смутился. Он засуетился и закашлялся, а затем, так же, как она, залился краской.

– Антон Иванович Оболенский, -ответил он, понизив голос, – Поверьте, Ольга Карловна, я ничего не помню. Я даже не знаю, где нахожусь.

– Бельская земская больница.

– А где это?

Ольга расценила его вопрос, как дурачество, но всё же, не скрывая недовольства, проговорила:

– Песчанская губерния, Бельская волость.

При упоминании о Песчанске раненый оживился, но, опережая интерес Ольги, заявил, что с Песчанском его ничего не связывает.

– «Врет» – подумала она, – «Он либо из Песчанска, либо ехал туда по какому-то делу. Похоже, и имя ненастоящее. Что ж, пока подыграю в его враньё.»

– Скажите, что со мной случилось? Санитарка сказала, что Вы спасли мне жизнь.

Ольга коротко поведала о событиях утра, и он горячо поблагодарил ее.

– Не стоит!, -возразила она, – Вот, если бы Вы вспомнили, что привело Вас на рельсы, то это несомненно избавило бы меня от необходимости доложить полиции о случившемся.

– Зачем? Я же ничего не помню!, -произнес он, четко выделяя каждое слово.

– Куда Вы ехали? Может быть, у Вас билет сохранился?

– А в моих карманах не было билета?

– ,Судя по описи вещей, нет.

– Зачем Вы расследует это происшествие?, – спросил он печально, – Вас же это не коснулось!

– Как зачем? – не успокаивалась Ольга, – Если Вас избили и ограбили в поезде, то не лучше ли обратиться в полицию?

– ,Не нужно полиции…

Он попробовал подняться на локтях, но от резких движений усилилась боль, и он рухнул обратно в кровать.

– Вам плохо?, – Ольга подошла ближе и положила руку ему на лоб, Внезапно раненый схватил ее руку в свои ладони и горячо зашептал:

– Доктор, миленькая! Не надо полиции! Вообще ничего не надо. Я уйду сейчас, только не выдавайте!

Он повторял эти слова несколько раз, будто заклинание, пока изумленная Ольга не пообещала оставить его в покое.

– Я вернусь, Антон Иванович, и тогда Вы расскажете мне, отчего Вы избегаете полиции? Заодно, уж будьте добры, сообщите мне Ваше настоящее имя, господин Оболенский. Поверьте, с моей стороны Вам не грозит опасность.

Он сделал вид, что задремал, и она вышла из бокса.

– «И как мне прикажете себя вести с этим типом? Его враньё даже не забавляет! – размышляла она, идя по коридору, – Этот красавчик, несомненно, южных кровей – еврейских или кавказских. А я не люблю, когда меня используют втёмную.»

Ночью ее вызвали к нему из дома: раненый снова стал задыхаться на фоне внезапного скачка температуры. Карл Иванович, не вполне оправившийся от недомогания, настаивал на сопровождении дочери.

Накануне он выслушал ее рассказ о том, как она сделала плевральную пункцию, и теперь хотел лично убедиться, что дочь сделала все правильно.

Ольга ничего не сказала отцу о своих подозрениях относительно личности потерпевшего, и старый доктор был убежден, что ему предстоит встреча с господином Оболенским, и никем другим! Впрочем, по прибытии в больницу они обнаружили пациента в таком состоянии, что, право, выяснять его настоящее имя было делом десятым.

Осмотрев место пункции, Карл Иванович похвалил Ольгу, затем с помощью того же старенького стетоскопа выслушал лёгочные шумы и печально покачал головой и незамедлительно вынес заключение.

– Я опасаюсь абсцесса, – сказал он, хмурясь, – Все признаки говорят об этом.

– Как же?, – растерянно дочь, – Ты сам сказал, что пункция удалась?

– Удалась, – подтвердила доктор, – Но, милая моя девочка, неужели ты забыла о том, что спавшаяся лёгочная ткань может воспалиться?

– Что делать? Ты же сам не слишком уверен, что…

– Оленька, готовь камфору, – распорядился доктор, – Он очень слаб, я боюсь за его сердце.

Трое суток пациент находился между жизнью и смертью – трое суток Ольга не выходила из больницы. Она даже спала на двух стульях в боксе, чутко улавливая каждое движение пациента. И, как только у него при кашле стала отходить полным ртом гнойная мокрота, сразу же исчезла лихорадка, и состояние раненого перестало вызывать опасения, она впервые за последнее время заснула спокойно.

Глава 37

Через несколько дней господин Оболенский почувствовал себя намного лучше и попросился на выписку. Карл Иванович попробовал возражать, однако натолкнулся на твердую решимость пациента вернуться к обычной жизни. Он сдался под напором и разрешил Оболенскому покинуть больницу сразу после обхода.

Ольга закрылась в амбулатории, чтобы ненароком не столкнуться с ним: во время осмотра он даже не взглянул в ее сторону, и она была раздосадована его невниманием.

– Хоть бы «спасибо"сказал, ведь есть за что, – раздумывала она, машинально выполняя манипуляции, – Если бы не я, по нему уже давно справили бы панихиду. Я, конечно, переживу его неблагодарность, просто одним разочарованием больше…

Ей было видно в окно, как он вышел на крыльцо, глубоко вдохнул холодный воздух и оглянулся по сторонам. Возможно, он все же хотел ее видеть перед уходом – в какой-то момент ей показалось, что он заметил ее через оконное стекло, однако Оболенский, не спеша, отвернулся и медленно, словно в глубоком раздумье, двинулся по дорожке, устланной подгнившей листвой. Он вышел за калитку и направился в сторону станции, а Ольга, прильнула к окну и долго смотрела ему вслед. Как только он скрылся за поворотом, она глубоко вздохнула и- делать нечего! – вернулась к работе.

А Оболенский, который был вовсе не Оболенский, и не Антон Иванович, размышлял о том, что предпринять в дальнейшем. Обстоятельства вынудили его спешно уехать из Петербурга – он даже не успел забежать домой, в квартиру на Миллионной улице. Он остался без денег, без документов, с пятью рублями в кармане, и первое, что он предпринял, узнав о грозящем аресте, купил билет на ближайший поезд, идущий в Белоруссию.

Он был охвачен порывом – бежать из этого мрачного города, построенного на болоте согласно капризу тирана. Бежать от так называемых друзей, затянувшихся его, Левушку Баренбойма, в организацию бомбистов-эсеров.

Прав был отец, прав: ему не место рядом с этими людишками! И чего ему, дураку, не хватало? Папа никогда не отказывал ему в субсидиях, оплатил образование в Европе, а он, Левушка, вместо благодарности, разрушил свою жизнь.

А ведь он годом раньше приехал в Санкт Петербург, надеясь получить место на кафедре – он грезил наукой! Европейские профессора высоко оценивали его способности и прочили славное будущее. Его дипломная работа по органической химии удостоилась золотой медали на конкурсе студенческих работ, после чего сразу три университета предложили Левушке место для подготовки доктората – Карлов университет в Праге, университет Гумбольдта в Берлине и родной, санкт-петербургский. Он сделал выбор в пользу последнего, и главным аргументом послужило то, что ему захотелось утереть нос Российской империи.

Это она, империя, всячески унижала народ, к которому принадлежал Баренбойм, это она ограничила права и свободы его народа, введя унизительную «черту оседлости». Это она пальцем не пошевелила, чтобы остановить погромы, прокатившиеся на юге. Это она лет десять тому назад засудила несчастного Бейлиса за преступление, которое он не совершал.

Левушке повезло родиться в семье миллионера, а деньги в нашей жизни решают все. Много лет назад Баренбойм-старший сумел разбогатеть и вырваться из душной атмосферы местечка. Это произошло не сразу, и первые годы детства Левушка провел в том же местечке.

Он прекрасно помнил почерневшие от времени бревна дома, доставшегося им в наследство от деда: старый штакетник палисадника, в котором буйным цветом цвели золотые шары, весной благоухали сирень и черемуха, а осенью пламенели гроздья рябины. Он помнил, как ходил с матерью на базар по пятницам, где она громко торговалась, радуясь каждой сэкономленной копейке.

Он помнил невкусные каши по утрам, невкусную похлёбку днём и скудные ужины, за которыми семья доедала остатки от обеда. Славп Б-гу, отцу выпала удача: он нащупал золотую жилу, занявшись торговлей сахаром. Но только через три года после вступления Льва Абрамовича в первую купеческую гильдию неповоротливая российская бюрократия разрешила семье Баренбоймов выехать из местечка и поселиться в Песчанске. Отец выбрал этот тихий губернский город из-за близости к столице, Прибалтике и Белоруссии; удобному железнодорожному сообщению и дешевизне проживания.

Это событие совпало с поступлением Левушки в гимназию, о которой он не любил вспоминать. Здесь ему явно дали понять, что он не такой, как все. Сколько он натерпелся от однокашников, сколько наслушался оскорблений – не хватит места в книге, если описать все! Были и педагоги, норовившие при каждом удобном случае поставить на место еврейского мальчишку. Видите ли, этот наглец умудрялся учиться лучше всех!

А обиднее всего ему казалось то, что ему не разрешали посещать уроки закона божьего, посчитав эти занятия излишними для иудея. Записные хулиганы и двоечники, искренне ненавидевшие сей предмет, гордо следовали в класс мимо него, одиноко стоявшего в рекреации. Левушка не знал, куда деваться от их пренебрежительным взглядов.

И вот все изменилось: он вернётся в Санкт Петербург и завоюет сначала столицу, а потом и империю в целом! Он напишет такие труды – весь мир узнает Льва Баренбойма-младшего.

Хочешь насмешить Б-га – расскажи ему о своих планах!

Если бы знать заранее, что виновником крушения станет не кто иной, как Илья Астафьев, один из немногих его приятелей по Песчанску.

Они случайно встретились на Невском возле Пассажа и сразу же бросились друг другу в объятия, несмотря на то, что особо доверительных отношений между ними не было никогда. Илья был старше двумя годами и всегда посматривал на младших снисходительно, а Левушка, занятый в гимназии борьбой за самоутверждение, чувствовал к Астафьеву нечто вроде благодарности за то, что тот никогда не задирал его.

Гимназические годы остались далеко позади: у обоих в кармане лежали университетские дипломы. Илья присвистнул, узнав, что Левушку приняли на кафедру химии, а тот одобрительно заулыбался, когда Астафьев поведал о своих успехах на адвокатском поприще.

Приятели решили обмыть встречу, и Илья пригласил Левушку на вечеринку, куда он спешил и даже купил спиртное. Вечеринка происходила нынче на квартире Илюшиной подруги, Муры Трапезниковой.

Мура в зелёном обтягивающем платье, похожем на змеиную кожу, встретила их у двери. Она нисколько не удивилась новому гостю, очевидно, в ее доме перебывало много всякого народа. Хозяйка проводила Левушку в комнату, где веселая компания уже откупоривала бутылки, и сразу же представила огненно-рыжей девице, одетой в бесформенную серую хламиду.

При виде Левушки девица замурлыкала, словно почуявшая сметану кошка. Она усадила его рядом и весь вечер подливала вино в бокал нового гостя. Левушка быстро наклюкался, понес какую-то ахинею, полез целоваться к соседке, а затем дал себя увести в дальнюю комнату.

Наутро он проснулся в объятьях рыжей ведьмы. Ее серая хламида валялась на полу рядом с его пиджаком, а сама она похрапывала, уютно положив голову ему на плечо.

Левушка чувствовал себя препогано: голова гудела, словно набатный колокол; во рту было сухо, а перед глазами все плыло. И самое главное – он никак не мог вспомнить имя девицы.

– Чертовщина какая-то! – пробормотал он, высвобождая руку.

Девица что-то промычала, но не проснулась. Полуодетый Левушка, пошатываясь, выполз в коридор в поисках уборной. Он открывал все двери подряд, попадавшиеся на его пути, но оказывался в комнатах, в которых уединились парочки. В гостиной спали остальные участники вечеринки, расположившись впокатку на полу, канапе, диванах и сдвинутых стульях. Между спящими валялись окурки и пустые бутылки, а остатки пищи с неубранного стола распространяли такой неприятный запах, что Левушка, с трудом сдерживая тошноту, пулей вылетел в коридор.

– «О поле, поле, кто тебя

Усыпал мертвыми телами?» -не к месту подумал он и позвал слабым голосом:

– Эй, здесь есть кто-нибудь?

Ответом ему была тишина.

– Илюха! -снова позвал он и осекся, вспомнив, что имел удовольствие лицезреть спящего Илью в объятиях хозяйки квартиры.

Внезапно его ухо уловило какой-то монотонный звук, доносившийся из кухни. Он немедленно пошел туда, спотыкаясь по пути о разбросанные по полу калоши, очевидно, кто-то из пьяных гостей в пылу веселья опрокинул калошницу.

В кухне находился высокий парень – Левушка видел его мельком – и наполнял водой старый потёртый чайник. Вода из крана лилась тонкой струйкой и противно жужжала, соприкасаясь со дном посудины. Левушкина головная боль усилилась в ответ на этот звук, и он невольно застонал.

Парень обернулся. Он равнодушно посмотрел на полусонного Леву и спросил:

– Чай будешь?

Левушка машинально провел языком по сухому нёбу и с трудом выдавил:

– Буду.

И тут его мочевой пузырь усилил подачу тревожных сигналов, и Левушка, пойдя у него на поводу, смущённо поинтересовался, где уборная.

– Дверь от кухни слева, -отмахнулся парень.

Через несколько минут, когда Лева привел себя в порядок и даже умылся любимым мылом хозяйки квартиры, он вернулся на кухню. Парень разжёг примус и поставил на него чайник.

Увидев чистенького, благоухающего розовым ароматом Левушку, парень заулыбался :

– Ого, что делает с человеком гигиена! Пять минут назад ты был похож на пропойцу, выкинутого из кабака. А сейчас ты в полном порядке. Сядь, подожди, пока я завариваю чай.

– Голова раскалывается.– пожаловался Лева.

– Тогда тебе нужно это лекарство.