Восхождение к власти: Падение «ангелов»

– Согласен, – ответил Данте, смотря на памятник искусства и величия страны, в которую он приехал.

Они находятся на брусчатой площади, которая поделена на большие квадраты, а перед ними возвышается радующее великолепием и блеском неувядаемой славы здание. Облачённое в краски нефрита и салата, аккуратно окантованное тонкими еле видными медными пластинками здание возвышается тремя этажами прекрасного архитектурного ансамбля. Венчает его же развивающийся флаг – чёрно-жёлто-белое полотнище с двуглавым смольным орлом.

Данте прикован взгляду к этому месту. Помимо естественного изумительного образа новая власть овила его ореолом имперской власти – свисающие хоругви, городские гвардейцы в роскошных и помпезных одеждах, охраняющих здание.

– Даже не верится, что тут раньше когда-то был музей, – сказала Сериль. – Сколько же времени прошло.

– Да, был когда-то. Теперь тут ставка генерал-губернатора Санкт-Петербурга, – слово взял Данте. – Теперь это грозный оплот императорской власти в городе.

Двое ещё пару минут смотрели на здание Эрмитажа, как сзади их окликнул сдержанный сухой голос:

– Уважаемые подданные! – громко сказал среднего роста темноволосый мужчина, в длинном пальто, шляпе и сапогах по бокам которого два солдата с ружьями.

– Да, – в разговор вступил Данте. – Вы что-то хотели?

– Ах, вы не из России, – мужчина прицепил к уху какое-то устройство, какое Данте распознал, как переводчик речи и продолжил говорить, а автоматическое устройство переводило его речь на новоимперский. – Я инспектор жандармского петербургского городского управления, Сергей Соколов, – сухо, но в тоже время с лёгким оттенком угрозы, льётся речь. – Почему вы не в надлежащего вида одежде?

– Мы не местные, – Данте протянул две пластиковые карточки. – У нас есть политическое разрешение от вашего Министерства приёма иностранцев.

– Разве, – инспектор посмотрел на разрешение и слегка приподнял бровь. – У вашего разрешения истекла сила как полчаса, вот посмотрите, – палец уткнулся в дату, где указан и час истечения разрешения.

– Действительно, – Данте повинно склонил голову. – Уже пол шестого.

«Как же я мог так проколоться?» – спросил себя Данте, чувствуя неловкость, и продолжая грызть себя мыслями о том, что приятная вечерняя прогулка может свестись к ночи за решёткой. – «Ох, как бы не хотелось подводить мою Сериль».

– Необходимо пройти с нами в отдел жандармерии, чтобы составить протокол и задержать вас до выяснения обстоятельств.

– Простите, но мы прикреплены к дипломатическому корпусу посольства Флорентина Антинори.

– Тогда я попросил бы вас предоставить документ? – всё так же не возмутительно и сухо вопросил инспектор. – Не можете? Вот для установления правдивости того, что вы говорите, необходимо и пройти с нами. Так что вы задержаны по статье сто пятнадцать точка двадцать шесть кодекса административной ответственности – за посещение мест иностранными лицами без надлежащего документа.

– Данте, что происходит? – взволнованно спросила Сериль.

– Похоже, нас сейчас арестуют.

Валерону совершенно не хочется, чтобы их взяли, а мысль, что жена проведёт ночь в отделении, пугает и напрягает. Но он понимает, что ему нет смысла тягаться с бравыми жандармами и только они приблизились к ним, чтобы взять под стражу, как граммофоны «заговорили». Десяток устройств, на высоких металлических ногах, «заговорили» в один момент, и оттуда полился гимн державы, полностью приковавший умы людей к себе.

Жандармы и инспектор на мгновение отвлеклись от задержанных, обращая всё сознание в праздничные песнопения, которые должны напомнить петербуржцам то, под какой властью они живут и кому обязаны столь нетрудной жизнью. Данте читал, что когда в городе начинает исполняться гимн, все подданные и приезжие, если не заняты какими-либо важными делами, обязаны повернуться в сторону ближайшего имперского флага, склонить в почтении голову и, возложив правую руку на сердце, заслушать песнопения. Вот уже зазвучали первые инструменты, и возвышенная музыка затопила весь город:

Боже, Царя храни

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам,

Царствуй на страх врагам,

Царь православный.

Боже, Царя храни!

После этих, торжественно пропетых строк, Сериль потянула Данте за руку и, цепляясь пальцами за его тёплую ладонь, увлекла за собой мужа.

– Пошли, это наш шанс не встретиться с российским правосудием, – говорит она полушёпотом, пока заворожённый люд прикован к композиции гимна и даже инспектор почтенно отстранился от дела.

Данте с женой отошли назад, сделав пару шагов от конвоя, и юркнули в толпу людей. Никто на них не отвлёкся, лишь гневно подумав – «кто это такие, раз нарушают священный порядок?». Но Данте и Сериль не до этого и аккуратно, и тихо, практически бегом, ступая среди роскошно одетых людей, они под звуки гимна уходят от инспектора.

Боже, Царя храни!

Славному долги дни

Дай на земли!

Гордых смирителю:

Слабых хранителю,

Всех утешителю -

Всё ниспошли!

Перводержавную

Русь Православную

Боже, храни!

Царство ей стройное,

В силе спокойное, -

Все ж недостойное,

Прочь отжени!

О, провидение,

Благословение

Нам ниспошли!

К благу стремление,

В счастье смирение,

В скорби терпение

Дай на земли!

Боже, Царя храни

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам,

Царствуй на страх врагам,

Царь православный.

Боже, Царя храни!

На последних словах гимна инспектор всё же смог очнуться и понять, что задержанные быстро покидают площадь. Сергей мечет взглядом, пытаясь среди большой толпы людей выцепить хотя бы краем глаза их, но всё тщетно. Он сам рванул с места в сторону набережной, но ему вряд ли удастся их нагнать и во весь голос он кричит куда-то в сторону:

– Именем Российской Империи и российского закона, остановитесь! Стойте же!

Но тут же сам прекратил погоню и тяжело выдохнув, махнул в их сторону рукой, направившись с воинами куда-то прочь от набережной, смотря за тем, как фонари начинают зажигаться.

– Нам объявить преследование, господин жандарм? – спросил один из конвоиров. – Они вроде как приметные.

– Нет. Мы ничего не видели, никого не задерживали. Домой охота пораньше или будете бумажки заполнять?

Тем временем пара, обежав Эрмитаж с северной части, вышла на Дворцовую набережную. Там перед ними предстала чудесная картина величественного града, медленно надевающего саван вечера. Фонари уличного освещения стали зажигаться и уподобились бесчисленным количеством свечей, изливая на улицы волны света.

– Как же красиво, – ощутив ошеломление в душе, восхитилась Сериль, направив взгляд светлых очей вдаль и смотря на то, как у множественных зданий загорается подсветка, и они облекаются в «мантию» света.

– Может, пойдём?

Данте с Сериль, держась за руки, двинулись по набережной, практически слившись с обществом Петербурга. Только более скромная и официальная одежда могла их выделить среди множества народа.

«Как же хорошо», – сказал себе Данте и оттянул руку из ладони Сериль, чтобы возложить её на женское плечо и прижать к себе жену.

– Эх, как же прекрасен этот город… с тобой, мой дорогой, – на этот раз слова Сериль скрасила теплота и умиление. Девушка смотрит на некоторые пары русских мужчин и девушек, так же гуляющих в приобнимку и её сердце наполняет мир, покой и радость. Она видит таких же влюблённых, чьи чувства скреплены узами брака и чувствует, что любовь снова возвращается в этот мир. Она помнит те времена в далёкой Иберии, когда там балом правили мракобесье и жестокость, когда люди жили посреди мусора и питались отбросами, развлекая себя наркотическим варевом и жестокими гладиаторскими боями. В памяти девушки всё ещё сильно эхо прошедших десятилетий, вещающих из глубины времён о разрухе и жестокости былого мира, о самодурах-правителях, которые топили сотни людей в крови по прихоти, о сумасбродных культах, сводящим людей с ума и о торговцах, обирающих людей, как липку. Она всё это помнит на примере своей родины – северной Иберии, где не было спасения от смерти, глада, болезней и бесконечной войны. Но теперь всё изменилось и время буйного лихолетья, восседающего на троне из руин и пьющего из чаши с человеческими слезами, прошло, а на его место пришла стабильность.

Девушка, вспомнив былое и ощутив холодное прикосновение прошлого, ещё сильнее прижалась к Данте, оттого тот удивился:

– Сериль…

– Дай прижаться к тебе. Это ты спас меня в дни безбожья, дни смуты и кровавого безумия, в те дни плача. Чтобы я без тебя делала?

Данте на мгновение погрузился в водоворот воспоминаний. Тогда, когда его выписали из полевого лазарета, молодой парень зажил двойной жизнью. С одной стороны, служба трону и народу Империи, а с другой – любовь и пламенные чувства. Жестокие битвы за осколки былой Испании перемежались свиданиями и тёплыми вечерами.

– Ты помнишь, как сделал мне предложение? Помнишь тот городок и церквушку вблизи Лиссабона?

– Да, – с улыбкой ответил Данте, вспоминая праздник, посвящённый торжественному моменту присоединения Иберии к Рейху.

Тогда Данте и решился сделать Сериль предложение и решил, что славный момент будет поодаль от города, где разместились их части. Взяв с собой пару человек в помощь, во время прогулки у старой заброшенной церкви, Валерон решился открыть девушке своё сердце крайне удивительным образом. Он привёл её к небольшой полянке, где был накрыт стол, а по периметру его сослуживцы развесили тёмную материю и нацепили на неё диоды, выводя их линии в буквы и нужные слова. Всё прошло под приятную музыку, под залпы салюта и закончилось утвердительным согласием.

Данте просто хотел сделать Сериль незабываемой момент, хотел устроить праздник той, которая была с ним в трудные дни и готова разделить грядущую жизнь.

– Ты помнишь, как мы заселялись в свою первую квартиру? – вопросила девушка, заставив Данте вспомнит другой момент из жизни.

На этот раз в памяти всплыл момент, как они получили ключи от квартиры из рук генерала. Данте не мог забыть улыбки и радости на лице жены, когда она вола в свою, отдельную квартиру, и теперь ей не придётся больше жить в общежитии, комната которого была в сотню раз лучше бараков Пиренейской Теократии. Теперь у неё было своё семейное гнёздышко в пригороде только что отвоёванной Тираны. Тут они могли с Данте начать новую жизнь.

– Как мы переехали на Балканы? Знаешь, мне было жалко расставаться с нашей квартиркой. Сколько там всего было?

– Да, Сериль…

На этот раз уже с ребёнком они заселяли новое жилище, и как раз тогда Канцлер повёл несметные чёрно-серые легионы на захват всего балканского полуострова. Данте всё реже и реже стал видеть свою семью, но память о ней, знание того, что его ждут, придавало сил в ожесточённой брани против огромных вражеских ратей. Данте и Сериль прошли вместе многое и, начав от полевых казарм ордена, они до самых Балкан пронесли свет искренней любви. Девушка, поправляя чёрные волосы, смотрит на девиц и парней, идущих рядом с ними и рада тому, что им не придётся пережить то, что прожила она.

– Знаешь, Данте, мы столько с тобой вместе прошли, – тихо и чувственно говорит Сериль, смотря глазами, полными пламенной любви. – Столько вместе прожили. И этот город… почему он мне напомнил об этом?

– Я с тобой буду всегда, – сильнее обнял Данте свою жену. – Навсегда.

Пара продолжает прогулку, углубляясь в воспоминания прожитых светлых моментов и ощущая дуновение тепла, обволакивающего душу приятным покровом. Но всё чаще их стали привлекать небольшие суда, проплывавшие по реке, и гнездящиеся на верфях возле Петропавловской крепости.

– Как они могут вообще плавать? – удивилась Сериль.

На водах, медленно плывут суда, обитые листами светлого металла, с деревянными палубами и вертлявыми башнями, выставившими грозные орудия. Из их труб в небо вздымаются клубы чёрного удушливого дыма, а пару мачт связаны между собой крепкими тросами.

– Вот так вот. Большие и неповоротливые, – чуть усмехнулся муж. – Это охранные дредноуты с энергетическими пушкам. Видать, есть что защищать в крепости.

По левую руку от гуляющих, за рекой, виднеются исполинские стены Петропавловской крепости, обитые медью и смотрящие вглубь города ощетинившимся строем латунных пушечных стволов. Раньше тут был ряд светлых низких стен, за которыми приятного вида постройки служили для развлечения туристов, в годы кризиса становясь базой для преступников, а ныне укрепления стали в два раза выше и угрюмее, скрывая за собой вычурные здания, в которых арсеналы и гарнизоны Петербуржской императорской гвардии.

Глаза поражённой девушки обратили взгляд к небу и смогли разглядеть то, что стало причиной огромной тени, отбрасываемой на крепость. Окутанный паром и грузностью, удерживаемый в небесах большим вытянутым овальным шаром, держится цеппелин. Сияющий латунью и медью он запер небо над крепостью, став и её неусыпным оком, взирающим с небес за тем, что творится подле фортификационных систем.

– Дорогой, а почему такой город…

– Скорее всего, бежит от своего прошлого. В составе Российской Конфедерации это был самый настоящий бандитский Санкт-Петербург, сборище притонов и банд. По-видимому, нынешний император стремится перекроить град таким образом, чтобы его лихое и не слишком приятное прошлое сменилось на тяжёлое и величественное сейчас.

И действительно – град святого апостола Петра превратился в памятник имперской помпезности. Тут на его улочках можно встретить и людей в старинных костюмах и пехотинцев в камзолах из жёсткой ткани и с убойными ружьями, смахивающих на солдат давно ушедшей эпохи.

Так, медленно и верно, пара вышла на местность перед Троицким мостом. Глазам предстала высокая статуя. Бронзой и золотом тут отлиты два изваяния и под первым мужчиной, на котором одежда старинного образца, есть чёткая надпись – «Посвящается великому герою российскому – полководцу Суворову».

– Данте, а что это за второй человек?

Рядом с образом Суворова возвышается бронзовая статуя чуть сгорбленного человека. На нём тяжёлые мешковатые одежды, голова скрыта куколем, на окончаниях которого виднеются два начищенных блистающих серафима; мужчина же опирается на жезл.

– Бывший патриарх, – сухо ответил Данте, смотря на то, как мимо проходящие людям чуть склоняли головы, ступая мимо статуи. – Говорят, он много сделал для России в деле её возрождения, поэтому ему решили так выразить благодарность.

Дальше, за изваяниями стелятся изумрудная зелень, на которой целые композиции растительности. Ограды и пара аллей, лавки и один небольшой фонтан, а возле них множество небольших произведений садового искусства из кустов. Данте и Сериль обошли это место и юркнули за железную плетённую арку, ставшую в центре пикового забора, ведущую в Летний сад. Там, оказавшись под сводами множества крон деревьев, поливаемых лунным светом тусклых фонарей, слыша журчание маленьких фонтанчиков и искусственных ручейков, паре показалось, будто они оказались в другом мире. Слух пленит не только плеск фонтанов, но и искусственные трели птиц и музыкальное пение свирелей, пленяет заворожение сладкими ароматами и благоуханиями цветов, взгляд же прикован к бело-мраморно-златым изваяниям и узким тропинкам, вдоль которых стоят аккуратные искусно сделанные лавочки.

Данте и Сериль, наслаждаясь чудесным видом и прохладой этого сказочного места сели на одну из лавок.

– Как же тут прекрасно, – заговорила Сериль и в её дрожащем голосе всё ещё можно услышать удивление. – Мы как будто в небесном саду. Только в чём смысл всего этого?

– Они бегут от прошлого, стараются построить новый мир, похоронив осколки старого.

– Что ж, думаю ты прав. Знаешь, я считаю, что смысл существования в любви, а политики строят новые институты власти, чтобы восполнить в себе недостаток её. Посмотри на нашего друга Андронника. Без чувств он стал… машиной, бездушным винтиком.

Данте прижал к себе Сериль и ощутив её тепло, его сердце затрепетало. Они столько лет уже вместе, но всё же Валерон всё ещё питает к своей жене пламя страстной любви, разжигающей его чувства ещё сильнее. Он посмотрел на жену и взгляд его изумрудных глаз встретился с глубиной светло-синих очей Сериль. Спустя секунду они коснулись друг друга губами, утонув во взаимной любви.

Глава 8. Партийное собрание

Этим же днём. Утро. Великий Коринф.

– Вот представь себе, эта дря…, – рыжеволосая девушка едва притихла, чутко понимая, что этих слов не заслужила мать одноклассницы сына. – Она уехала куда-то в путешествие!

Наверное, все находящиеся на улице прохожие – мужчины и женщины обратили внимание на ругань. В узком проходе, которые образовался между двумя линиями высотных построек, по холодному асфальту стучат каблуки не менее двадцати человек и каждый стал свидетелем выплеска эмоций.

– Вот удача, что тут нет надзирающих за уличной этичностью, – с облегчением сказал рядом идущий мужчина.

– Да плевать! Пока мы пашем, пока мы тут вязнем в работе, она позволяет себе гульванить, и куда смотрит Рейх, когда он так нужен? Мне завтра до девяти на работе сидеть, а сегодня единственный выходной за две недели.

– То ты ей звонишь, чтобы домашнее спросить, то люто ненавидишь, – чуть усмехнулся парень.

– Да я тогда не смогла ни до кого другого дозвониться, – отмахнулась девушка. – Что с неё взять?

– Ладно-ладно, идём уже. Тут совсем немного осталось, Элизабет.

– Так ты куда меня ведёшь, Филон?

– Секрет.

Девушка в длинном пальто, джинсах и кроссовках идёт вместе с парнем, на котором лёгкий пиджак, брюки и туфли. Фривольной походкой они минуют переулок и выходят на одну из маленьких площадей, которая образовалась между входами в различные здания. Тут небольшое собрание – человек десять с одним большим плакатом митингуют напротив одного из управлений коммунальным хозяйством, требуя снизить цены или передать народу управление сферой ЖКХ. И снова повторяется одна и та же картина – подоспели сотрудники полиции и без предупреждения открыли огонь из дробовиков по ногам протестующих. Проходящий мимо народ, под визг и крики стал разбегаться или щуриться к стенам зданий.

– Ой скоты, – сдавленно произнесла Элизабет, чтобы не вызвать подозрений; её взгляд, полный отвращения и ненависти уставлен на то, как пятеро полицейских вяжут манифестантов, которые не в силах подняться от боли в ногах, доставленной резиновыми пулями.

– Да, печальная картина, – соглашается Филон.

– Да они давят нашу свободу, – голос Элизабет становится всё сильнее. – Что они такого криминального просили? Империя совсем уже озверела. Слышал новость?

– Какую?

– Вчера приговорили к десяти годам лишения двух жрецов Эроса за то, что те устроили подпольный клуб знакомств.

– Только ли знакомств? – переспросил парень.

– А вот это вообще не важно. Главное, что их осудили по статье триста какой-то – «Организация языческого культа». Они всего лишь помогали людям найти свою пару…

– Тебя больше волнует, что люди теперь не смогут пары создавать или арест за религиозную принадлежность?

– Филон! – вспылила девушка.

– Ладно-ладно, прости, я просто так взболтнул, – мужчина ускорил шаг. – Лучше промолчать мне, а то вдруг нарвусь на твою ярость.

– Вот и правильно, – Элизабет поспешила за парнем и в лёгкой радости была забыта ситуация с митингующими. – Я ещё помню несколько приёмов из арсенала гвардейцев Ареса, когда наша славная гвардия существовала.

– Скажи, а как ты там оказалась? – выйдя из площади и оказавшись на просторной улице, спросил Филон.

– Да отец, он меня после школы зачислил в гвардейскую полицию, одно из подразделений аресовсцев, которые занимались патрулированием.

– Вот так? Без всяких вопросов? – удивился Филон.

– Знаешь, я и сама была не против. Отец всё детство меня натаскивал с тренировками, спортом, оружием и драками. Говорил – неважно, девочка или парень, но постоять за себя должен каждый. А ещё ругался каждый раз, когда я говорила, что могу пойти учиться в храм Афродиты.

– И что дальше?

– В восемнадцать лет меня зачислили в прихрамовую военную академию, где я и встретилась со своими бывшими. И за три года до прихода Рейха забеременела.

– Понятно, – проскрипел парень. – А что вы там делали? Просто нам гвардию представляли, как героев.

– Это сильно преувеличили. Охрана жрецов и стычки с бандитами, пару раз была на вялотекущей войне со спартанцами и македонянами, – Элизабет горестно выдохнула, – печально вспоминать эту страницу жизни. Столько воспоминаний…

– О, – Филон резко повернул и дёрнул за ручку деревянной двери, – вот мы и пришли.

Внутри раскинулся небольшой магазинчик сладостей частного характера. На территории Рейха только Балканы могут ещё похвастаться обилием свободного негосударственного предпринимательства, но и это кажется ненадолго. У Филона раньше была своя отдельная частная маленькая конторка, где он зарабатывал отдельно от основной работы. Но её прикрыла Империя, причём ссылаясь на новое законодательство, указывая, что гражданин может либо работать на кого-то, либо на себя. Совмещение, согласно новому Трудовому кодексу, запрещено, ибо это может родить в человеке хищнически-материалистические потуги в душе, а это против учения Империал Экклесиас.

– И что мы тут делаем? – спросила девушка, разглядывая множественные деревянные витрины, небитые шоколадками, мармеладом и леденцами, шурша подошвой кроссовок о паркет. – Ты же пришёл не пирожных купить? А хотя… помнишь те, белые с шоколадом? Которыми ты меня накормил на первом свидании? Ох, как бы я хотела их сейчас снова попробовать.

– Понимаю, милая, но они не сравнятся с твоими заварными пирожными, которые ты приготовила как-то на одну из наших посиделок. А теперь прости, – мужчина сделал шаг ближе к кассе. – Какое прекрасное сегодня восходит солнце над свободными Балканами, – сказал Филон обращаясь к продавцу.

– Вы думайте, его сокроют тучи с запада? – спросил среднего роста молодой светловолосый парень, в чёрной рубахе и тёмных широких штанах, из-под которых слабо виднеются туфли.

– Нет, – вольно улыбнулся Филон. – Думаю, мы с этим справимся.

Назвав заветные слова, продавец нажал пару кнопок и один из стеллажей с конфетами слабо отступил назад, являя проход вглубь здания и благо в магазине никого нет. Филон и Элизабет моментально туда юркнули, чтобы парень смог сокрыть их сошествие вниз.

Спустя полминуты следования по тёмному сырому коридору они вышли в небольшую залу, где из мебели только небольшая самодельная трибуна, возле которой стоит один человек в старом сером тканевом пальто. В помещении человек двадцать, не меньше, и все стоят, галдят и переговариваются.

– Вот мы и на месте, – с восхищением сказал Филон. – Там, где можно свободно поговорить.

– Ты куда меня привёл? – с некоторым отторжением спросила Элизабет.

– Ты же против Рейха и Канцлера, не так ли? Так вот, это место, где мы единым фронтом и единым порывом выступаем против его диктатуры, – восхищение обшарпанными стенами, ароматам сырости и плесени, тусклым освещением и непонятно кем росло в каждом слове Филона.

– Так тут сопротивление… Великого Коринфа? – с недоумением того, что повстанцы прячутся по норам как крысы, вопросила Элизабет; сама девушка никогда не встречалась с бунтарской деятельностью и в её сознании мятеж это нечто романтичное и вдохновляющее, а его сторонники предпочитают конспиративные квартиры, уличные встречи и широкие апартаменты покровителей.

– Да, оно самое. А ты чего от нас ждала? Мы не можем себе позволить широкой деятельности, иначе нас накроет Рейх.

Элизабет даже предположить не могла, что её знакомый, и влюблённый в неё парень может оказаться участником ячейки сопротивления. Она смотрит на него, на его растрёпанную вольную причёску, на зажжённый взгляд.

– Элизабет, это наш единственный шанс быть вместе, – сказал Филон, взяв девушку за руку, и дама ощутила некое тепло в руках, почувствовала приятное несравненное чувство у сердца. – Давай послушаем, что скажут эти мудрые люди.

– Элизабет! Элизабет! – раздалось громкое воззвание, и через толпу к молодым людям протиснулся мужчина, с седыми кудрями, в длинном зелёном камзоле; он заключил девушку в крепкие тёплые объятия. – Дочь моя!

– Папа, – тепло ответила Элизабет. – Что ты тут делаешь?

– Я тоже тут выступаю за свободу, – гордо заявил мужчина лицо, которого покрыли морщины. – Глава этой ячейки, Сирияк, мой старый знакомый, пригласил меня поучаствовать в движении за независимость. – Тут же старик ударил себя в грудь и бахвально заявил. – Нас, последователей Ареса так просто не запугать. Пускай Рейх отбирает у нас нашу религию, культуру, свободу, но мы всё заберём обратно, причём с лихвой.