скачать книгу бесплатно
– Ну че ты там надумал? – весело поинтересовался Моряк.
Похоже, он уже успел вколоть дозу.
– Давай отложим, – прикрывая телефон и глядя в широкую неподвижную спину охранника в черном пиджаке на пассажирском сиденье, негромко проговорил Норов.
– Че так? – удивился Моряк.
– Не хочу.
Моряк помолчал, подумал и хмыкнул.
– Ладно, – насмешливо проговорил он. – Базару нет, дело твое. Гляди, потом не пожалей.
В Энгельс Норов не приезжал месяца два, а когда появился, то ни Пацанчик, ни Моряк к прежнему разговору уже не возвращались. Ему показалось, что их обращение с ним немного переменилось; то ли потому что он уже не был во власти, то ли оттого, что оба сочли отказ от мести слабостью.
После ухода из Кремля Ельцина, Пацанчик в разгар построения «вертикали власти» благоразумно вступил в «Единую Россию», но особого доверия в партии не стяжал, – был слишком самостоятелен и личную преданность выражал недостаточно рьяно. Его мягко вынудили уйти в отставку в 2009-м. Моряк умер еще раньше; в последние годы он сильно пристрастился к наркотикам и загнулся от передозировки. Норов был на его похоронах, хотя понимал, что об этом напишут в прессе. Илья не приехал; в ту пору он еще оставался мэром, и публичное появление на похоронах вора в законе могло обернуться для него серьезными неприятностями.
***
Темнота постепенно рассеивалась, сменялась ровным серым сумраком; впереди на холме смутно проглядывали очертания дома. Последние два километра дорога поднималась круто вверх. Норов хотел прибавить шагу, но ноги уже не слушались, он и так отмахал километров девять.
Правый глаз почти совсем заплыл, он на ходу прикладывал к нему холодную поверхность телефона, чтобы уменьшить опухоль. Стареешь, Кит, раньше ты успел бы закрыться.
Между прочим, смешная история получается, Кит, а? Ты когда-то простил всю серперовскую шайку, этих гадких пиявок, которые тебя обворовывали и в благодарность едва не посадили. Ты из-за них провел месяц на нарах, нахлебался помоев, лишился работы, но простил. А любящую женщину ты простить не хочешь. Молодец, Кит! Вот это – по-нашему, по-норовски! Выгони ее к черту! И еще скажи что-нибудь обидное напоследок, чтоб лучше тебя запомнила! Только поторопись, а то вдруг она уже уехала.
Куда она уехала?! Как куда? Домой, Кит. К мужу и сыну, ты ведь сам велел ей убраться до твоего возвращения! Эй, Кит, постой! Куда это ты так припустил? Я за тобой не поспеваю. Куда ты мчишься, старый конь? Не «старый», а «гордый», умник. «Куда ты скачешь, гордый конь?». Да погоди же! Гордые кони так не летают, Кит. Вот как раз гордые и летают!
Глава третья
Анна и Гаврюшкин сидели за большим кухонным столом, не глядя друг на друга, и молчали. На тяжелом лице Гаврюшкина читалась не проходившая обида, уголок его рта болезненно подергивался; Анна была бледна и измучена. Видимо, все три часа, что Норов отсутствовал, прошли в упреках и ссорах, от которых оба устали. Перед Гаврюшкиным стоял нетронутый йогурт, который достала ему Ляля, и лежал нарезанный в тарелке сыр, – он ни к чему не прикоснулся.
На каменной кухне, продуваемой ветром из разбитого окна гостиной, было холодно и неуютно, включенный электрический радиатор не спасал от сквозняка. Анна зябко куталась в плед; толстый большой Гаврюшкин, сидя на высоком табурете, горбился. Он был в обтягивающем джемпере с низким вырезом, такого же фасона, что и у Брыкина, только черном. На открытой шее, заросшей черной щетиной, нервно катался кадык. Забытый впопыхах Норовым пистолет лежал на столе, ближе к Анне. Она прикрыла его бумажной салфеткой, – должно быть, он ее пугал.
Норов, запыхавшись, влетел на кухню, морщась от боли. Анна поспешно поднялась со стула, нервно сжимая пальцы и затравленно глядя на него, будто в ожидании приговора. Гаврюшкин вскинул черные, ненавидящие глаза. Норов, не снимая куртки, бросился к Анне.
– Прости меня! – выпалил он. – Прости, ради бога, старого, злого дурака!
Он схватил ее руки и принялся их целовать. Она сразу обмякла, тихонько всхлипнула и в следующую секунду, плача, уже обвила его длинными слабыми руками. Норов бережно усадил ее обратно на высокий стул и остался стоять рядом, чтобы она могла, не пригибаясь, прятать лицо на его плече. Она гладила его по затылку в шапке и по спине, прижималась щекой к его щеке и вздрагивала всем своим полным мягким телом. Его щека и шея были мокрыми от ее слез, он и сам ощущал комок в горле.
– Прости! – бормотал он ей на ухо. – Мне стыдно. Угораздило же тебя такого дурака выбрать!
– Ты не сердишься? – спрашивала она, отирая глаза тыльной стороной маленькой ладошки. – Ты больше не сердишься на меня? Я не переживу этого!
Оба на миг забыли о Гаврюшкине; но он был тут и напомнил о себе.
– Нор! – возмущенно взревел Гаврюшкин. – Ты че творишь?
Норов повернул к нему свое опухшее, лицо с мокрыми глазами, один из которых был закрыт красно-лиловой шишкой.
– Ты тоже меня прости! – с чувством произнес он. – Я кругом не прав перед тобой.
Гаврюшкин оторопело замолчал, но лишь на секунду.
– Ну и сука! – взорвался он. – Я так и знал, что ты какую-нибудь подлянку придумаешь! Да пошел ты на х.. со своим прощением! Аня, не верь ему! Это ж – змей! Он это спецом!
Он не мог ясно выразить обуревавшие его чувства. Анна, затихнув на плече Норова, не ответила.
– Сука, Нор! – бесился Гаврюшкин. – Я все равно тебя, гада, прикончу!
Норов, стараясь не потревожить Анну, протянул руку, нащупал выглядывавший из-под салфетки пистолет, и, не глядя, толкнул его по поверхности стола к Гаврюшкину.
– Прикончи, только отстань!
Гаврюшкин схватил пистолет, вскочил и через стол прицелился в Норова. Анна подняла голову с плеча Норова.
– Положи пистолет! – скомандовала Анна мужу спокойно и твердо.
– Ты едешь домой?
– Положи пистолет!
– Да или нет?!
Она не ответила.
– В последний раз спрашиваю?! – он угрожающе возвысил голос.
– Да перестань же! – воскликнула Анна.
– Тогда я убью его!
– Никого ты не убьешь! – сердито возразила Анна и снова опустила голову на плечо Норова. – Хочешь убить, обоих убей! Взрослый человек, а такую чушь несешь, слушать стыдно!
Гаврюшкин подумал и нехотя положил оружие на стол.
– За бабой спрятался, – мрачно заключил он. – Ну и кто ты, Нор, после этого? Сука, самая натуральная.
***
Из Кривого Рога Сережа Дорошенко прибыл в Саратов зимой, с одним старым чемоданом, в высокой потертой ондатровой шапке-ушанке. Эта шапка сильно потешала охрану Норова, – в России таких не носили с советских времен. Когда-то они были признаком принадлежности к номенклатуре; позже их можно было увидеть лишь на пенсионерах. Кроме чемодана и облезлого символа коммунистической эпохи Сережа привез с собой жену и двухлетнего сына.
Норов помог ему снять квартиру и дал денег на обустройство. Ежемесячный оклад Сереже он назначил в 5 тысяч долларов, плюс проценты с прибыли. Это было гораздо меньше, чем получал Володя Коробейников, но по саратовским меркам, очень прилично, а по украинским и вовсе – целое состояние. Сережа был безмерно счастлив.
В дела он въезжал медленно и туго, со скрипом и пробуксовкой. В своих письмах к Норову он рассказывал о том, что занимался бизнесом, но бизнес его, очевидно, был каким-то случайным, мелким. Несмотря на все объяснения Норова, сути того, что делалось в фирме и чем ему предстояло руководить, он никак не схватывал. К тому же у него массу времени отнимали семейные заботы.
Жена его оказалась привередливой, прижимистой и неумной, ей не нравились снимаемые ими квартиры, а плата казалась слишком высокой; они часто переезжали с места на место. Ребенок, не привычный к суровой русской зиме, простывал и болел, Дорошенко искал ему хороших врачей и обзванивал всех знакомых подряд, спрашивая рекомендации. Он собирался вызвать с Украины в помощь свою мать, только что вышедшую на пенсию, но та не хотела ехать без мужа, Сережиного отца, тоже пенсионера. И Дорошенко, и его жена, не успев еще толком обжиться, уже строили планы по покупке собственного жилья и считали, сколько денег нужно для этого накопить.
Вся эта суета раздражала Норова и, видя его реакцию, Сережа в общении с ним бытовых тем избегал. Но с охраной и сотрудниками он постоянно советовался относительно своих проблем. До Норова это конечно же доходило, и он испытывал досаду, понимая, что житейская тина занимает Сережу больше, чем работа, и что с таким отношением к делу хорошим руководителем тот никогда не станет. По его мнению, Сереже вообще не стоило тащить с собой в Саратов жену и малолетнего ребенка; следовало сначала войти в курс дел, найти подходящее жилье, должным образом все подготовить, а уж потом вызывать семью.
Авторитетом у подчиненных Дорошенко не пользовался; в отличие от Володи Коробейникова, с которым они его постоянно сравнивали, он был некомпетентен и нерешителен, по каждому вопросу бегал за советом к Норову. Вскоре сотрудники тоже повадились ходить к Норову, – напрямую, минуя Дорошенко, – так получалось быстрее. Норова это лишь дополнительно сердило.
Дорошенко прозвали в фирме Пыжиком, – то ли из-за нелепой шапки, то ли потому что он безуспешно старался изобразить из себя дельного начальника.
***
Гаврюшкин, никого не спрашивая, хмуро сделал себе большую чашку кофе и, морщась, выпил ее до половины, как горькое лекарство.
– Блин, даже сахара в доме нет! – проворчал он. – А туда же, строит из себя неизвестно кого!..
– Возьми шоколад! – еще раз предложил Норов.
Не отвечая, Гаврюшкин поднял на Анну черные трагические глаза.
– А как же сын? – с надрывом произнес он. – Значит, тебе уже на него наплевать?
– Как ты можешь так говорить?!
– Ты летишь со мной домой?
– Я прилечу сама…позже!..
– На чем? Самолеты в Россию уже не летают!
– Я найду способ.
– А что я скажу Леве? Что мама бросила его ради любовника?
– Это ложь! Ты этого не сделаешь! – гневно воскликнула Анна, вскакивая.
Гаврюшкин понял, что зацепил.
– Сделаю, не сомневайся! Пусть знает правду!
– Ты не способен на такую низость!
– Плохо же ты меня знаешь!
– Ты еще в пианино наложи, – посоветовал Норов. – Оно в гостиной стоит. Уж гадить так гадить!
– Заткнись, Нор! – огрызнулся Гаврюшкин.
Их перепалку прервал звенящий голос Анны:
– Если ты посмеешь сказать Левушке что-нибудь плохое обо мне, я заберу его и уйду от тебя навсегда!
– Не заберешь!
– Заберу.
Она стояла прямая, решительная, ее круглые глаза были сейчас светло-зелеными, прозрачными, как холодная талая вода.
– И я расскажу ему, наконец…
– Стой! – вскрикнул Гаврюшкин, не дав ей договорить. – Молчи! Не вздумай!
Похоже, он испугался.
***
Первый большой провал случился у Дорошенко через месяц после начала работы. Крупные московские компании, имевшие рекламные договоры с газетой Норова, особенно те, в которых был иностранный капитал, отказывались сбрасывать деньги на «однодневки». Они настаивали на официальной оплате безналом напрямую. Эти средства Володя Коробейников обналичивал через фирмы своего приятеля, имевшего в Поволжье большую сеть магазинов по продаже электроники. Зачитывался он с приятелем рекламой, получалось взаимовыгодно.
Эту практику Володя как человек добросовестный, подробно объяснил Дорошенко, для чего даже специально прилетал на выходные в Саратов; он передал ему все координаты и проконтролировал из Москвы первую «обналичку». По завершении процесса Дорошенко заверил, что все понял и дальше справится сам.
Однако, когда он приступил к самостоятельным действиям, то допустил нелепую ошибку в формулировке платежного поручения. В результате сто шестьдесят восемь тысяч долларов ушли не под «обнал», а прямиком на закупку партии широкоформатных телевизоров и прочей техники.
Норов был в ярости от такой глупости. Он крыл Дорошенко последними словами, обещал засунуть ему в зад его облезлую ондатровую ушанку, а его самого отправить назад по почте на Украину в том самом обшарпанном чемодане, с которым Дорошенко сюда притащился. Перепуганный Дорошенко хлопал длинными ресницами, моргал голубыми глазами и умоляюще лепетал:
– Пал Саныч, ну что вы сердитесь, мы эти телики, в крайнем случае, реализуем… Я лично на себя это возьму… Вещь-то нужная…
Сотрудники, набившиеся в приемную, чтобы насладиться разносом Пыжика, прислушиваясь к долетавшим из кабинета угрозам Норова и оправданиям Дорошенко, покатывались со смеху.
Деньги Норову, в конце концов, удалось спасти. Правда, владелец магазинов как истинный торгаш, потребовал за это семь процентов, но все же так было гораздо лучше, чем потерять все. Половину этой суммы Норов вычел из зарплаты Дорошенко. Он считал, что в случившемся виноваты в равной степени они оба: напортачивший Дорошенко и сам Норов, поставивший такого идиота руководить своей фирмой.
Норов уже понял, что, пригласив Дорошенко, совершил большую ошибку, как говорят в бизнесе, «сработал в минус». Однако выгонять его Норову было жалко. Все-таки это был Сережа, старый друг, сочувствовавший ему и во время драмы с Лизой, и когда он расходился с Ланой. С кем еще во всем Саратове Норов мог поговорить о Платоне и Аквинате, Гомере, Лейбнице, Бахе, Дюрере? Да что там в Саратове, кого они теперь интересовали во всей России? Сережа был интеллигентом, как и сам Норов; сколько их еще оставалось?
Но на самом деле разгадка его привязанности к Дорошенко крылась не в Сережиной интеллигентности, а в том, что у сильных людей есть инстинктивная потребность заботиться о слабых, – в этом заключается их собственная слабость.
***
– Неужели ты готова разрушить семью из-за этого старого козла? – предпринял еще один заход Гаврюшкин.
– Нюша, можно я стукну чем-нибудь по этому громкоговорителю? – спросил Норов. – Мне кажется, там что-то заело.
– Я те стукну! – тут же вскинулся Гаврюшкин. – Мало я тебе вломил? Еще захотел? Я тебя, хорька, в унитаз засуну и смою!
Норов выдвинул ящик стола и, порывшись, достал тяжелый металлический молоток с рифленой поверхностью для отбивки мяса.
– Я все-таки попробую, – решил он. – Хуже не будет.
– Да перестаньте же! – воскликнула Анна.
На кухню осторожно заглянула Ляля.
– Я кушать хочу! – проговорила она жалобно. – Я, конечно, извиняюсь, что прерываю, но вы ж мне утром так и не дали покушать! Можно я из холодильника че-нибудь возьму и исчезну? А вы тут дальше ссорьтесь…
– Ладно, – сказал Норов. – Пойду-ка я душ приму. Тоже полезно. Заодно той дрянью от синяков намажусь, которую ты вчера купила.
Он взял пистолет со стола, посмотрел в ненавидящие черные глаза Гаврюшкина, сделал над собой усилие и произнес:
