Смерть Отморозка. Книга Вторая

скачать книгу бесплатно


– Нет, – покачала она головой, улыбаясь сквозь слезы. – Конечно, не мог!

***

Когда ведущий предложил кандидатам задавать вопросы друг другу, «технический» кандидат накинулся на Осинкина. Фамилия этого кандидата была Егорушкин, он был мелким коммерсантом, выдвинутым Пивоваровым по совету губернатора, главным образом из-за созвучия его фамилии с Егоровской, чтобы портить тому кампанию. То что сейчас Егорушкин пытался укусить не Егорова, а Осинкина, служило верным признаком, кого из двоих администрация в данный момент боится больше.

Егорушкин успел задать Осинкину три или четыре каверзных вопроса, прежде чем ведущий его остановил, напомнив, что в студии есть и другие претенденты.

– Вот шавка злобная! – возмутилась Ольга.

Норов лишь отмахнулся. Егорушкин его не волновал вовсе, тем более что Осинкин держался спокойно, иронично, его ответы заставляли других кандидатов улыбаться. Норов ждал, когда вступит Егоров. Наконец, пришел его черед, и Норов подобрался. Егоров сразу пошел в лоб.

– Вы ведь демократ? – строго спросил он Осинкина, будто уличая в постыдном проступке.

– Да, – спокойно подтвердил Осинкин. – Я принципиальный сторонник демократии.

– Значит, вы поддерживаете реформы, в результате которых великая держава рухнула, а народ остался ограбленным?! – голос Егорова прозвучал прокурорски.

– Советский Союз не был великой державой, иначе он не развалился бы так быстро, – возразил Осинкин с грустной улыбкой. Ему уже не раз приходилось отвечать на подобные вопросы, он был к ним готов.– И произошло это не по причине гласности и демократии, а как следствие восьмидесятилетнего коммунистического произвола, волюнтаристского подхода к экономике, пренебрежения социальными законами. Тем не менее, я поддерживал далеко не все реформы.

– Но вы об этом молчали?

– Нет, я выступал открыто.

– И вам это сходило с рук? – в голосе Егорова зазвучал сарказм. – А как же партийная дисциплина? Или у вас ее нет?

Осинкин вновь улыбнулся, на этот раз – сочувственно.

– Это лишь коммунисты привыкли маршировать строем куда им прикажут, а демократы ищут правду, – они не боятся спорить друг с другом.

– Попал! – удовлетворенно пробормотал Норов. – Неплохо.

– Но ведь вы тоже состояли в коммунистической партии? – наседал Егоров.

– Никогда, – покачал головой Осинкин. – Коммунистических идей не разделяю.

Норов хмыкнул, довольный, что Егоров промахнулся.

– Не были? – недоверчиво переспросил Егоров. – Вы работали главным инженером на секретном заводе и не были коммунистом?

– Главным инженером я стал уже в последний год перестройки. До этого моя кандидатура обсуждалась, но меня не назначали именно по причине моей беспартийности. Мне настойчиво советовали вступить в партию… Конечно, мне хотелось попробовать свои силы на высокой должности, – он издал свой виноватый смешок. – Но мы поговорили с женой и решили, что так будет нечестно.

Ольга порозовела от удовольствия при упоминании о ней.

– Что значит, нечестно? – нахмурился Егоров.

– Нечестно – вступать в партию ради карьеры, – пояснил Осинкин.

– Опять попал! – отметил Норов. – Теперь не отпускай его, добивай!

– Паша, сядь ради бога! – взмолилась Ольга, хватая его за рукав. – Я и так вся на нервах!

Норов нехотя опустился на стул. Он и не заметил, как вскочил; ему было трудно оставаться на месте. Видимо, Егоров чувствовал, что проигрывает и пошел ва-банк.

– Как же вы собираетесь управлять городом, если не справляетесь с собственным сыном? – ядовито осведомился он.

Это был запрещенный удар. Он полоснул этим вопросом Осинкина, как ножом из сапога. Осинкин переменился в лице, улыбка сползла с его губ. Другие кандидаты в студии сразу напряглись, испытывая неловкость и ожидая его ответа. Осинкин медлил; камера держала его крупным планом, были видны капельки пота, проступившие на висках, поверх осыпавшегося грима. Ольга ледяными пальцами сжимала руку Норова.

– Мой сын невиновен, – проговорил Осинкин негромко и твердо. – Его арестовали незаконно, с единственной целью: не допустить моего избрания. Впрочем, вам прекрасно это известно, не правда ли? Мне жаль, что вы опустились в дебатах до таких приемов. Прежде я уважал вас… Теперь, наверное, не смогу.

Камера переключилась на Егорова, и стало видно, что он покраснел до самых ушей.

– Готов! – торжествуя объявил Норов, обнимая Ольгу. – Открывай счет!

***

Гаврюшкин начал приходить в себя. Он по-прежнему сидел на полу, прислонясь спиной к деревянной лестнице и осовело уставившись перед собой, но пошевелился и издал длинный хлюпающий звук. Анна, опустившись на колени подле него, взяла его лицо в свои руки.

– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросила она, заглядывая в его глаза. – Ты слышишь меня?

Гаврюшкин нащупал рукой перила за спиной, другой рукой тяжело оперся на ее плечо и попытался подняться.

– Все нормально, – пробормотал он. – Просто он меня подловил… Я с ним после разберусь. Гном, бля…

Он говорил невнятно, еле ворочая языком, как пьяный. Анна смотрела на него с состраданием.

– Ты лучше приляг, – мягко проговорила она.

Она помогла ему добраться до дивана, хотела уложить, но он остался сидеть, запрокинув голову, под которую она бережно подложила подушку. Она принесла ему с кухни холодной воды в стакане, Гаврюшкин приподнялся, сделал несколько глотков и вернул стакан ей.

– Ты не сердись на него, Миша, – попросила она, садясь рядом. – Пожалуйста. Это все из-за меня! Я одна во всем виновата. Он не звал меня, я сама приехала. Мне очень стыдно перед тобой…

Он болезненно поморщился и погладил ее по волосам.

– Поехали? – теперь тон его был почти просительным.

Анна опустила круглые виноватые глаза и печально покачала головой.

– Я не поеду, Миша, – проговорила она тихо. – Прости… или нет, лучше не прощай! Но я не могу…

– Аня, не делай глупостей!… – начал было он, но она перебила.

– Я остаюсь. Я так решила. Я никуда не лечу. Прости, прости!

– Ты понимаешь, что ты творишь? Ты разрушаешь нашу семью. Мы прожили вместе десять лет, а теперь ты все ломаешь. Зачем?

Сейчас он говорил негромко, с горечью. Анна сидела рядом, потупившись, и на ее ресницах дрожали слезы. Норов видел, как его слова болью отзывается в ней.

– Ты же останешься одна, без мужа и без ребенка. Он тебя бросит, он уже бросал…

– Хватит! – вмешался Норов. – Уходи отсюда.

Гаврюшкин взглянул на него, потом перевел взгляд на Анну. Она молча застыла на диване, опустив глаза, по щекам сбегали крупные слезы. Гаврюшкин тяжело поднялся, вновь с ненавистью посмотрел на Норова, плюнул кровью на светлый каменный пол и, не произнося больше ни слова, медленно грузно вышел.

***

Анна в слезах бросилась к Норову.

– Я никуда не поеду от тебя! Никуда! – плача, повторяла она. – Пусть он хоть что делает! Хоть убьет! Я останусь с тобой, моя любовь! Я всегда буду с тобой!

– Да, – бормотал он, обнимая ее и гладя по широкой, вздрагивающей спине. – Ты всегда будешь со мной. Я как-нибудь все устрою. Постараюсь. Будет немного трудно, но мы перетерпим, ведь правда?

Не в силах говорить, она дважды кивнула, не отрываясь от него. Он видел, что она совсем измучена и едва держится на ногах.

– Пойдем.

Он помог ей подняться по лестнице и проводил до спальни.

– Где твои лекарства? – спросил он.

– Где-то здесь, кажется, на тумбочке, – она огляделась, отыскала пилюли, проглотила несколько штук из разных упаковок и запила водой из пластиковой бутылки, на полу в изголовье. Потом присела на край кровати.

– Ты все правильно говоришь. Мы справимся. Ты только не уходи! – она не отпускала его руку. – Побудь со мной.

Она сняла верхнюю одежду, забралась под одеяло и укрылась до подбородка; ее знобило.

– Ложись рядом.

Он прилег возле нее, не раздеваясь.

– Ты весь день ничего не ела. Может быть, принести что-нибудь?

– Нет, я не хочу. Потом. Идем ко мне. Я немного замерзла, хочу согреться. Сними это, пожалуйста, – она принялась неловко расстегивать ему джинсы и стаскивать их. – Дай я тебя обниму, мне легче, когда я тебя чувствую.

Он разделся и тоже залез под одеяло. Повернувшись на бок, она подвинулась к нему, обняла и забросила длинную, полную ногу поверх его ноги.

– Тебе так удобно? Не тяжело? Я немного устала, может быть, посплю. Только ты никуда не уходи, хорошо? А то я проснусь без тебя и буду плакать. Не уйдешь?

– Нет, не уйду.

– Никогда?

– Никогда.

Он гладил под одеялом ее мягкое сливочное бедро. Она чуть повернулась, чтобы он мог доставать повсюду. Он стянул с нее трусики, легонько коснулся пальцами заветной ложбинки, задержался и ощутил, как ее роза теплеет и набухает, становится влажной. Ее бедра начали едва заметно двигаться в такт движениям его пальцев.

– Идем ко мне, – прошептала она.

Но он оставался рядом, целовал ее в шею и в раскрытые горячие губы, не переставая ласкать. Ее дыхание становилось чаще, тело двигалось сильнее нетерпеливее; она ловила бедрами его пальцы, тихо постанывала в томительном ожидании. Он дождался, пока она вся сделалась мокрой и жаркой, а ее стоны громче и отрывистей, и его пальцы мягко скользнули внутрь нее, глубже и тверже. Она вскрикнула, дернулась несколько раз, выпрямилась струной и опала.

Он подождал еще и лишь тогда вошел в нее. Ее оргазм от его прикосновений был лишь первой волной в череде других, которые захлестывали ее с головой, заставляли задыхаться и стонать. Раскрытая, горячая, жадная, она вся отзывалась ему, ловила его губы и руки, обнимала, кричала в голос, замирала, бессильно роняя ноги вниз. И через минуту все повторялось вновь. Он двигался плавно, будто плыл в теплой, ласковой воде, сливаясь с нею; сдерживал себя, медлил с развязкой, чтобы продлить свое счастье, – высшее счастье мужчины – дарить наслаждение любимой женщине.

Он хотел, чтобы это длилось вечно, чтобы она всегда стонала под ним, чтобы он умер, слыша эту особенную жгучую страстно любимую им музыку, но тонкая, сладкая истома будто бритвой прорезала его изнутри, и его наслаждение бурно вырвалось на волю с громким хриплым рычанием.

***

Телефонные опросы после дебатов показывали убедительную победу Осинкина, но трудно было сказать, хватит ли этого преимущества для победы. В ночь голосования штаб был похож на улей. И сотрудники штаба, и активисты, и сочувствующие журналисты, – все были на нервах, переговаривались, перезванивались, перетекали из кабинета в кабинет.

Норов, Осинкин и Ольга вместе с другими сидели в комнате для совещаний, той самой, где проходила пресс-конференция. Когда начался подсчет, со всех сторон зазвучали телефонные звонки: доверенные люди в избирательных комиссиях тайком сообщали первые результаты с отдельных участков. Их записывали и тут же оглашали.

Начало было неутешительным; цифры показывали, что Егоров, идя вторым за Пивоваровым, выигрывал у Осинкина три процента, что для такой напряженной гонки было много. Осинкин посерел и вышел курить в коридор; Ольга выскочила следом. Она переживала вдвойне, и за мужа, и за сына: от того, победит ли Осинкин, зависела судьба Дениса.

Ленька звонил Норову каждые полчаса, чтобы узнать, как дела. Отвечая ему, Норов выходил из общей комнаты и в разговоре не называл его по имени. То, что выборы финансирует Мураховский, было в штабе секретом Полишинеля, но Норов считал необходимым соблюдать декорум.

В густонаселенных пролетарских районах коммунисты исторически были сильны, и там перевес Егорова был существенным. Казалось, что он уверенно закрепился на втором месте; даже самые оптимистичные активисты как-то угасли, на Осинкина было больно смотреть, Ольга едва не плакала, но все еще надеялась.

– Паша, ну скажи же что-нибудь! – воскликнула она.

– Пойдем в уголок, поцелуемся, – предложил Норов.

Он хотел пошутить, немного поднять окружающим настроение, но шутка не удалась, все слишком нервничали. Кто-то натянуто улыбнулся, Осинкин странно покосился на него и ничего не сказал.