скачать книгу бесплатно
У собаки были тряпочные уши и черничный нос, торфяная вода карих глаз, всегда грустных. Не существовало ничего вкуснее запаха собачьей шеи, в которую Надя ночами утыкалась лицом. Полтора года приютский щенок преуспевал в бытовом терроризме, уничтожая все, что только мог. Обглоданные ножки стульев, разбитые наличники и оторванные обои, которые пес со сладострастным упоением распускал на тоненькие завитушные полоски, стали неотъемлемой частью интерьера. Не помогали ни кинологи, ни всевозможные воспитательные ухищрения матерых собаководов. Вся Надина жизнь была посвящена собаке. Куплена машина и получены права – все для того, чтобы возить зверя на дачу. Пес сожрал и машину: содрал обивку с подголовников, расцарапал двери. Шутя, она называла его Шредер. Но внезапно он заболел, оказался под капельницами в лучшей клинике города. Все говорили, что здесь специалисты, которым можно доверить бессловесных. Но собаку замучили лишними процедурами и операциями, ничего не меняющими, а только оттягивающими неизбежный финал. Каждый раз, когда Надя навещала пса, душа трещала от жалости, бессилия и ненависти к ветеринарам: «Это, наверное, врачи, которых из медицинского выперли. Недоучки и двоечники».
Сначала был месяц вялотекущего лечения. Затем потянулись мучительные пять суток после операции, наполненные тревогой, чувством вины, прерывистыми вдохами. Теперь дважды в день Надя ездила в клинику, чтобы попытаться покормить, погулять, если состояние собаки позволяет. Врачи выводили на свидания пса, плоского, словно велосипед. О когда-то блестящей шерсти ничего не напоминало, проплешины подбритых для капельниц лап, дрожащих от напряжения, исчерчены запекшимися порезами. Шредер шатался, и радости от встречи с хозяйкой хватало на несколько махов хвостом. Собака ложилась на кафельный пол и тяжело дышала, высунув трепетный, беззащитный язык. Надя садилась с ним рядом и гладила по голове дрожащими пальцами, боясь задеть зонд, торчащий из носа.
Время шло, превращая жизнь в день сурка. На работе Надя взяла отпуск, если бы не дали, то уволилась бы: «Я работаю, чтобы у моей собаки была лучшая жизнь».
Теперь абсолютно все в Надиной вселенной подчинялось расписанию процедур в ветеринарной клинике. Ничего на фоне собачьей беды ее не интересовало. Кризисы, карантины, войны – все это казалось чем-то беспредельно далеким и ненужным. Настоящие боль и страх – они здесь, под этой любимой, залатанной хирургической ниткой, кожицей, с воткнутым в вену катетером.
Время шло, а улучшений не было. Нужно было принимать решение, но любую мысль о нем голова выбрасывала, как воздушный пузырь из воды. Лишь бы жил, а там придумаем что-нибудь, выкарабкаемся, выходим. Надя, как утопающий, из последних сил хваталась за призрачную возможность нормальной жизни. Следовала дурацкому, наивному убеждению о хорошем конце, которого быть не может: «Верую, ибо абсурдно». Чтобы было как раньше: с прогулками по заливу, с разговорами с собачниками, с покупкой игрушек и вкусняшек, с выездами на природу. И пускай, как раньше, разносит квартиру. Кто в ней бывает?! Всю сознательную жизнь одна. Ладно бы еще работой горела, так нет, утомленно чадила, ни себя, ни других не радуя. Перекладывала бумажки, писала шаблонные письма, раздавала поручения паре коллег, просиживающих штаны на нижней ступени карьерной лестницы. Работа воспринималась как физиологический процесс, который почему-то нельзя отменить. Но можно перенести или пропустить.
Семья… Ни родителей, ни детей, личная жизнь – по случаю. Раньше на что-то надеялась, пыталась вить гнездо. Как в сказке, трижды начинала. Но первая любовь опожарила и сгорела в юности, вторая раскололась из-за обоюдного непонимания, третья сама по себе иссохла. Мужа не было. Так, временные сожители. И слово-то какое мерзкое, протокольное – сожитель.
Нет уж, все правильно. Лучше собака. Безусловная любовь. Абсолютная. Никто и никогда так не любил, как собака. Даже родители. Те всегда любят в ребенке себя, надеются увидеть в нем свою лучшую версию. И потом предъявляют счет за все твои промахи, за то, что не оправдал ожиданий. Бывает, наверное, и по-другому, но в жизни Надя такого не встречала. А собака была воплощением настоящей любви. И сейчас это сокровище истаивало на глазах. Как во сне о дорогом человеке, которого обнимаешь изо всех сил, надеясь удержать, а потом просыпаешься, обминая скомканное и зареванное одеяло. Собака умирала, и Надя не понимала, что можно сделать, чтобы это остановить. И не к кому было обратиться за помощью, некому было даже поплакаться, потому что наперед известны все реплики: «Лучше бы ребенка родила. Глупо так переживать из-за животного». Кто никогда не терял собаку, тот не поймет.
Она уложила в сумку контейнеры с ненужной едой, которую каждый раз возвращали назад нетронутой: «не ест», надела солнцезащитные очки, чтобы не показывать глаз, за очередную ночь нарёванных и уставших от чтения медицинских статей в интернете, и закрыла за собой дверь, как закрывают крышку гроба. Всё. Конец.
В метро час пик. Ухнуло в ушах тоннельным гулом. Люди набивались в вагон, застывая в самых причудливых позах. Она смотрела на свое вывернутое запястье и бамбуковые пальцы, вцепившиеся в поручень. Переживания изглодали ее немногим меньше, чем болезнь собаку. По манжете толстовки ползла божья коровка. Надя кое-как высвободила вторую руку и прислонила трап указательного пальца к насекомышу. Коровка забралась и была поймана в кулак. Надя схватилась за возможность хотя бы кого-то спасти.
«Дура! Как ты сюда попала? Угораздило же оказаться в метро! Что мне с тобой делать, как я тебя довезу до улицы? Оставлять нельзя: либо затопчут, либо с голода сдохнешь». Красивая, картиночная, будто из теплого, летнего детства, из сказки со счастливым концом. Надя шире и увереннее расставила ноги, напряглась каждой мышцей, чтобы не потерять равновесие, и отпустила поручень. Разжала кулак, чтобы проверить, не сдавила ли ненароком насекомое. Нет, насекомыш жив. Ходит по пятачку ладони, перелезает через борозды линий судьбы, сердца, жизни… Кулак снова сомкнулся, став надежной темницей. Впервые отодвинулась страшная мысль о собаке. Хоть кого-то заслонить от смерти. Сердце Нади бешено билось. Не потерять, не раздавить, довезти до улицы, выпустить на волю, дать шанс. Спасти. Надя качнулась в такт остановившемуся поезду, в последний момент поймала равновесие. Чудом не грохнулась. Близко стоящие пассажиры косились на Надю из-за экранов смартфонов, а она, не замечая недоуменных взглядов, в замке ладоней везла живое, казавшееся в этот момент самым важным. Подносила поближе к лицу, приоткрывала темницу, легонько дула внутрь, давала воздуху пробраться к жуку. Он то и дело выбирался наружу, пытался спрятаться в рукав, но каждый раз был изловлен и возвращен обратно. Как сумасшедшая, подносила она сложенные замком ладони к лицу, рассматривала божью коровку, уговаривала ее потерпеть.
Наконец двери распахнулись на нужной станции. Надя, предчувствуя долгожданный финиш, взошла на эскалатор: «Еще чуть-чуть, пара минут, и ты улетишь, сбежишь из этого подземного царства. И настанет будущее, продолжение жизни».
Надя приоткрыла замок, но ничего не увидела внутри. Только что-то мелькнуло из-под руки и скрылось между ступеней эскалатора. Она с ужасом смотрела на свои пустые ладони, напряжено рассматривала руки, переворачивая ладони. Согнувшись пополам, близоруко вглядывалась в ребра ступеней, вот-вот готовых пережевать все живое, что попадет между ними. Взрослая женщина была готова заплакать. Как будто не букашка потерялась, но смысл всей ее бестолковой жизни, в которой не было ничего и никого, кроме собаки. Собаки, которую, надо было признать, единственным разумным вариантом было перестать мучить и усыпить.
Надя смотрела под ноги, на ступени, однообразно, одна за другой бесследно исчезающие. Уже на выходе с эскалатора она подняла глаза и прямо перед собой на широкой мужской спине увидела свою пассажирку. Божья коровка выезжала из тьмы на свет. Надя протянула руку, но вовремя спохватилась, одернула себя и, сбросив с ресниц ядовито-соленое, пошла следом за мужчиной. Нужно было убедиться, что все получилось.
Солнце ударялось о двери метро. На улице разливался июнь.
Надя посмотрела вслед уезжающей божьей коровке, затем зажмурилась, вытягивая из скрипучей пасти памяти старое, пыльное:
Божья коровка,
Улети на небо,
Принеси нам хлеба
Черного и белого,
Но только не горелого.
В этот момент божья коровка взлетела ввысь.
Лавровый венок
Первое место. Ну, вот и все
Сахиб Мамедов
Ну, вот и все.
Мы снова тут вдвоем.
И знаю я,
что мне осталось мало.
Я хорошо знаком
с твоим ружьем
И видел часто,
как оно стреляло.
С тобой не раз
ходили мы сюда,
И проводили время
до заката.
Но почему то раньше
никогда,
Ты никогда
не брал с собой лопату.
Я знаю, что
я сильно постарел,
И ты сейчас
докуришь папиросу…
Никто из нас
дурного не хотел.
Но все равно
с тебя не будет спросу.
А помнишь,
как однажды ты запил,
И на морозе пьяный
отключился?..
А я тебя тащил,
что было сил
И камнем
от усталости валился.
Так не тяни,
хозяин,
заряжай!
Ты просто сделай то,
что сделать должен.
Ты не услышишь
жалобный мой лай
И вой протяжный
не услышишь
тоже.
Не нужен ведь
тебе такой балласт,
Но мой пример
тебе
уроком будет:
Кому ты верен —
тот тебя предаст,
Кого ты любишь —
тот тебя погубит.
Второе место. Хозяин где-то рядом
Татьяна Коваль
Сегодня дождь, а я опять
С утра сижу под лавкой.
Поджал я свой пушистый хвост,
Накрыл я носик лапкой.
Здесь, на перроне, каждый день
Я поезда встречаю.
«Смотрите, вот он я какой!» —
Я пассажирам лаю.
Я очень умный, хоть и мал,
Хоть мне всего полгода.
Дворняжка я, а кто сказал,
Что это не порода?
Умею я вилять хвостом,
Я все команды знаю,
Я буду охранять ваш дом,
Я с вами погуляю.
И кто к себе меня возьмет —
Ничуть не пожалеет.
Уходит поезд, и опять,
Опять перрон пустеет.
Темнеет. Очень грустно мне,
Никем я не любим.
Вдруг вижу, дедушка идет,
И мальчик рядом с ним.
– Смотри, какой смешной щенок! —
Сказал мальчонка деду.
«Ах, будь что будет!» – я решил
И увязался следом.
И вот калитка… Что теперь?
Стою, поджавши хвостик.
Открыла бабушка нам дверь
И ахнула: – К нам гости?
С тех пор напоминает дождь,
Как с ними повстречался,
Как гостем в этот дом вошел
И навсегда остался.
Я стал большим, и всем щенкам
Бездомным, всем дворнягам
Я лаю: – Эй, не вешать нос!
Хозяин где-то рядом.
Второе место. Последние леопарды
Елена Воробьева
Давным-давно, в седых веках, в далекой Азии Восточной,
В суровых облачных горах родились реки, непорочны,
И понесли потоки вниз, в леса, предгорья и долины,
К ущельям, где туман повис прозрачной тонкой паутиной.
Там много-много лет назад, тугой листвой от взглядов скрытый,
Дальневосточный леопард соперничал с амурским тигром —
Издревле Уссурийский край и горы Сихотэ-Алиня,
Восточно-Северный Китай делились равно между ними;
Всегда народы тех земель в священном страхе почитали
Сильнейших изо всех зверей, чьи когти смертоносней стали.
И люди поклонялись тем, кого боялись беззаветно —
Природы дух, святой тотем, чью тень в горах скрывали ветры.
Но время шло… И вот уже идет священная охота,
Добыть надежных сторожей, поставив на охрану рода:
Хранится клык в семье одной, в другой – отрубленная лапа,
И мех искрится золотой в высоких княжеских палатах…
Так продолжалось долгий срок, стал жизнями маньчжурских барсов
Китай с Кореи брать оброк по высочайшему указу;
Охотники со всех сторон везли отделанные шкуры,
Но древний золотой Дракон взирал на подношенья хмуро:
Все больше требовалась дань, и караваны шли с дарами —
Китайских властелинов длань простерлась дальше над горами.
Священный прежде ритуал забыт давно, теперь охоту
Венчает лишь один финал – убийство для величья моды…
Россия
