скачать книгу бесплатно
В холодном шепоте ветров вернется их былая слава…
Третье место. Зверинец
Антон Тюкин
1.
Смердящий край. Железные коробки
С решетками. – Спешите ж! Поскорей
Войти туда, где львы, как кошки, кротки!
Не пропустите действо: «Рай зверей!» —
Гласит цветасто-лживая реклама
Болтливая. Вот ты уже в «хвосте»
Толчешься. Еще миг, и панорама
Раскроется объятиями в версте
Глумливой грязи. Полумертво-кротки
Медведи сонные. Обкусаны решетки…
Бессильным тиграм не живать в лесу.
Вот зебра-зэк… Здесь ослик под попсу
Одну и ту же чертит полосу,
Таская на тележке ребятишек.
Военнопленный лев.
А вот барак мартышек —
Разборки, драки, толчея и смрад.
Бедняга-бегемот уснул в навозе…
– Безвольных хищников хозяин на наркозе,
Наверно, держит? – Бегемот проснулся! – Рад
Бездумной радостью зевак дурной отряд.
Плеснул из чаши, а в ответ – ругательств град…
2.
Звериный мат несется грозным рыком
Бессилья. Что им делать, безъязыким,
Пропавшим ангелам, упавшим в грешный край?
Для их клыков и глоток – только б дай
Нас – угнетателей! Кидается на прутья
В безумной ярости облезлый тигр. А суть-то?
Рычи, но жри подачку!.. Так кусок
Суется – под похабный голосок
Смотрителя. Вот – птица без полета.
Здесь все не так… – Спешите ж сделать фото!
Все граждане – под масками зверей!
За пару сотен! Проходите, поскорей!
Грелка для души. Рассказы
Я была…
Ирина Арсентьева
Я была… Я жила…
Я хорошо это помню – я жила.
В тот день все было как всегда – утро, солнце в окно, молоко в блюдце. И рисовая каша опять подгорела. Маша, моя Маша, задумалась у окна. О чем она думает все время? Кашу нужно мешать, а она все думает.
Теперь все о чем-то думают. Теперь стало тихо. Стало очень тихо…
…Сначала громко играла музыка в радиоприемнике, и Маша была такая красивая! Шелковое платье холодило ноги, струилось, собиралось в складки – Маша танцевала у зеркала. Белые туфельки на каблучках крутились волчком. Теперь Маша все больше стоит у окна и думает…
…Потом радио завыло, и завыли все, кто слышал, как воет радио… Вокруг выло, и все говорили шепотом. Среди всеобщего шепота громким было только одно слово – «ВОЙНА».
…Рисовая каша опять подгорела. А Маша все стоит у окна. А за окном опять что-то воет.
Этот громкий звук, что это? Невозможно открыть глаза и в ушах нестерпимый гул… Я умерла?
Кажется, я живу…
А Маша? Моя Маша лежит под обломками и не двигается. А я зову ее, зову, кажется, так громко зову… А она все молчит. И не смотрит в окно, которого теперь почему-то нет.
И молока в блюдце нет уже много дней. Кажется, я уже не живу…
Кто-то берет меня на руки. Это не Маша… Не ее руки. Крепкие. Мужские. Пахнут металлом. А у Маши пахли молоком.
Десятки глаз смотрят на меня, улыбаются. Кажется, я живу…
Молоко в блюдце. Тысяча ног в сапогах… Они не танцуют у зеркала. Они не крутятся волчком на каблучках.
Теперь говорят громко, очень громко. И чаще других слов слышится одно – «ВОЙНА».
Крепкие руки… Руки меняются тысячу раз. Куда они деваются, эти руки? От них по-прежнему пахнет металлом… И молоком.
Крепкие руки надевают на шею что-то тяжелое. Пахнет металлом.
Я живу…
Я бегу…
Нужно бежать очень быстро, потому что вокруг опять что-то воет. И много обломков вокруг.
Крепкие руки освобождают шею и гладят, гладят бесконечно. Молоко в блюдце.
Я снова бегу… Я живу.
Я буду бежать. Снова и снова. Сколько понадобится.
Сквозь вой и обломки.
Чтобы никогда не слышать единственного слова – «ВОЙНА».
Я жила. Я была. Помните обо мне.
Связная кошка Мурка.
Кошка Мурка была единственной кошкой, которая выполняла функцию связного в Великой Отечественной войне. Она переносила записки с информацией на ошейнике, перебегая улицу. Тогда Советская Армия вела бои за каждую улицу и каждый дом.
Калеки
Сергей Ахметов
В областном городе Верный, неподалеку от каменного храма в память святых мучениц Веры, Надежды, Любви и Софии, было по-субботнему оживленно. К церкви вели все улочки Большой Алматинской станицы, а дальше, в западном направлении, был разбит сквер для гуляний. Раньше церковь окружала еловая роща, но теперь этот сквер с широкой улицей в середине вел к дому военного губернатора и городской управы в район нового города, выстроенного жженым кирпичом.
Праздные верненцы по-прежнему избирали для гуляний Казенный сад, разбитый в южном направлении, с оранжереями, кустарниками, цветниками и плодовыми деревьями. В той же стороне, по направлению к горам, дороги вели к предместьям и дачам купцов, чиновников и промышленников. Здесь же, у церкви, сновал больше деловой люд.
Возле храма христарадничали несколько нищих, а напротив в тени осиновых ветвей прямо на земле расположился старичок. Он сидел по-киргизски, скрестив ноги, а под зад подложил свою сумку. Рядом с ним не то сидела, не то лежала крупная собака с шерстью непонятного окраса и отвисшей кожей. Казалось, они облокачиваются друг на друга, будто стенки двускатной крыши, и тем держатся.
Непонятно было и занятие старичка с редкими седыми волосами. Один глаз его был закрыт, а другой пристально глядел на прохожих, белесый и остекленевший. Он не шевелился вовсе, и зевакам могло показаться, будто он спит. Но трубка торчала из его беззубого рта твердо, как хвост боевитого пса. Иногда он жамкал тонкими губами, видно, пытаясь раскурить погасший табачок, чем выдавал свое бодрствование.
Жара давила нещадно. Пахло спелыми плодами, ведь помимо площадной рощи и городских аллей почти каждый дом в центре станицы был заключен в плотные кольца частных садов. Отовсюду веяло свежеструганной древесиной. Слышался хруст пил по бревнам и равномерное тюканье топоров. Неугомонный город расширялся во все стороны, и стройки не прекращались никогда.
Вот мимо старика с собакой прошла колонна арб и телег, груженных кирпичом и досками. От поднятой пыли старик закашлялся, а его старая собака чихнула, едва не выплюнув последние зубы.
Легкий порыв ветра усилил журчание арыков, этих кровеносных сосудов, оплетавших своей паутиной все четыре части города: Большую и Малую станицы, Новый городок и Татарскую слободу, и повеяло хоть какой-то прохладой. От этого порыва старичок в белой холщовой косоворотке и истертых кожаных чембарах все-таки всхрапнул. Трубка осталась неподвижной, но вот фуражку сдуло. Она упала неподалеку.
Мимо уснувшего старичка проходили разные люди. Старая собака не спала, из последних сил охраняла покой своего хозяина. Вокруг прыгали казачата с палками и играли в сабельную рубку.
Рядом проехал какой-то важный киргиз на аргамаке в сопровождении грозного алабая. Мырза посмотрел на старика бессмысленным взором, а его мощный пес даже не удостоил взглядом полумертвую псину старика.
Какой-то хмурый лавочник, выгуливавший мускулистую борзую, презрительно сплюнул, едва не попав слюной на высокие сапоги старичка и помянув его плохим словом. Пес его безжалостно облаял обвисшую суку.
Молодой офицерик, истекая потом, опаздывал в штаб и в спешке наступил на фуражку старичка, вдавил в землю, но даже не обернулся. Следом за ним шла полная купчиха, укрываясь зонтиком от жары. Она не сделала разницы между нищими у церкви и старичком, и с возвышенной горделивостью кинула в измятую фуражку пять копеек. Померанский шпиц, которого она несла на руках, так зарычал на старую дворнягу, как если бы увидел дохлую крысу.
Нищие отозвались на благородство дамы волчьими взглядами, устремленными на старичка.
Мещане и лавочники спешили по своим делам, приезжие комиссионеры и степные торговцы дышали свежим горным воздухом, старожилы крестьяне и кочевники-скотоводы поглаживали сытые животы, а дамы, обмахиваясь веерами, чинно следовали по благотворительным делам в Семиреченское православное братство. Все они были счастливы под мирным небом города Верный, и принимали это счастье за естественный ход событий, за безусловное следствие своей славной жизнедеятельности.
Старая собака наконец не выдержала и склонила голову на ногу старичка. Увечную, перебитую лапу она положила на пустой сапог хозяина. Уши ее, давным-давно оглохшие, повисли, и следом за своим хозяином она отправилась в волшебный мир снов и чудесных воспоминаний.
А снился им братский быт в солдатских бивуаках и веселые песни походных колонн. Им снились лихие вылазки и строгая дисциплина строя. Отважные стремительные атаки и глухая непробиваемая оборона.
Приснилось старику, как пятнадцать лет назад, году в 1868 от Рождества Христова, в обгорелой, высушенной донельзя степи, к первому туркестанскому линейному батальону пристала стая бродячих псов. На третью неделю безводного похода от колодца к колодцу истомились солдатики от солнечного марева и приласкали этих степных бродяг – таких же, как они сами. Поделились с безродными четвероногими скудными запасами воды и последними кусками засоленного мяса. Вскоре несколько сук ощенились, и солдатики повзводно разобрали песьих дитяток.
Старику тогда было за сорок, и как ветеран туркестанских походов, герой сражения при Узун-Агаче, награжденный медалью «За храбрость» после штурма Ташкента, участник битвы под Ирджаром он получил щенка на свое попечение.
Приснилось старой собаке, как была она несмышленым щенком, как черноусый солдат посадил ее подле себя, назвал Дианкой и велел служить Богу, Царю и Отчизне так же, как служил и он сам: храбро, безропотно и лихо. Солдат зачислил ее в рядовые, а после стал воспитывать в ней русский дух, неумолимую твердость и решимость. Днем он натаскивал ее на врагов России, дрессировал дисциплину, а вечерами отдавал долю ласки и тепла, столь необходимую простым воинам в дальних походах.
Снилось им, как делился солдат с собакой водой и как Дианка привносила дополнение в однообразие солдатского пайка, принося с охоты бобров и сусликов.
Как взводные псы лаем предупредили роту о приближении коварного врага в темной ночи горного ущелья Агалык.
Как Дианка загрызла притаившегося лазутчика и тем спасла уснувшего часового от удара кинжалом по горлу близ реки Зеравшан.
Как под неприступным Ургутом конница неприятеля окружила оштыкованную роту. Всадники забрасывали русских пехотинцев стрелами, оскорбляли и бранились, джигитовали вокруг и подстрекали солдат нарушить строй и атаковать. И тогда измученные вынужденным бездействием солдаты натравили на врага своих косматых однополчан, не меньше их стремившихся в ближний бой. И псы покарали зазнавшегося неприятеля, погрызли ноги коням, а тех, кто не выдержал и рухнул с седла, ждала страшная погибель в зубах четвероногих бойцов линейного батальона.
Как погибали товарищи и однополчане, и как хоронили их вместе, людей и собак, в братских могилах под Самаркандом.
Как взорвалась граната и порвала ушные перепонки Дианы, и как батальонный врач отпилил израненную ногу солдата.
Так воевали храбрые туркестанцы и их верные товарищи, почитавшиеся солдатами наравне с собою. Так, в бесчисленных походах по горам и степям, в городах и аулах, в сражениях и преследованиях, в осадах и штурмах, на переправах и в разведках, завоевывалось право на мирное небо над областным городом Верный.
– Дедко! Дедко! Просыпайтесь. Вы уснули! – пропищал голосок.
Мальчишка протянул старичку кружку с водой, набранной в арыке, а перед Дианкой поставил полный котелок. Он поднял фуражку, на которой уже не было военных нашивок, отряхнул ее и протянул старичку. На пять копеек он уставился недоуменно.
– Это что? Это кто вам… Милостыню подал?! Ух, я его так-растак! – разозлился мальчишка, внук героя туркестанских походов, имевшего знаки отличия и прибавку к пенсии за безупречную службу.
