
Полная версия:
Ночь тебя найдет
Я усиливаю фокусировку. Шары взмывают в облака, толпа расходится. Мужчина протискивается между сгорбленной пожилой женщиной в платье в розовый цветочек и репортером, который тычет микрофоном ей в лицо.
Язык его тела прост: «Убери это немедленно».
Возможно, заботливый сын. Или угодливый мэр, который цепляется за все еще числящуюся пропавшей Лиззи ради политических амбиций. Мужчина поворачивает голову. Его глаза, словно пули, пронзают меня навылет, хотя я знаю, что на таком расстоянии видеть меня он не может. Я опускаю бинокль.
Не сын. И не мэр. Джесс Шарп – коп, который не верит в чувства. Я бы заметила его еще раньше, но он сменил образ бравого ковбоя на образ биржевого брокера, который удивительным образом ему к лицу. Бежевые брюки, голубая рубашка с воротничком, стильный галстук в зелено-голубую полоску. Только ботинки остались прежними.
Я медленно поднимаю бинокль. Он придерживает пожилую женщину за талию, провожая ее к «бьюику» конфетно-розового оттенка. Помогает ей забраться на водительское сиденье, прежде чем исчезнуть за деревьями, где, вероятно, припарковался.
Я не сразу решаюсь пересечь кладбище, но за двадцать минут ожидания единственными человеческими существами в поле моего зрения оказываются два землекопа, которые возятся в дальнем углу.
На удивление, надгробие Элизабет Рэй Соломон поражает простотой.
Ни выгравированного ангела, ни слов из Библии.
Никаких дат, даже даты рождения.
Только имя.
И четыре слова.
Не здесь, но везде.
Я опускаюсь на колени, рюкзак соскальзывает с плеча и грохается о землю. Я шарю внутри в поисках подходящего инструмента для копания, пусть будет отвертка.
Приподнимаю небольшой кусок дерна у основания могильного камня, прежде чем расстегнуть серебряную заколку, которая собирает мои волосы в длинный тугой хвост. На заколке в форме полумесяца изящная гравировка: «Вивви». Это подарок мамы. Она решила, что полумесяц – мой символ, после того как я схватила полосатого гремучника, нацелившегося на Бридж, которая беззаботно грелась на солнышке в бикини в розово-голубую полосу, и швырнула его через двор. Змея оставила у меня на руке глубокий укус в форме полумесяца. Мне было четырнадцать, но шрам так и не сошел.
Горячий ветер заставляет травы трепетать. Заставляет трепетать меня. Мама здесь. Ее могила, еще в форме холмика красной земли, в тысяче ярдов отсюда. Осознав, что Лиззи похоронена на том же кладбище, где чуть больше недели назад я стояла рядом с сестрой, а черный костюм Майка выделялся на фоне голубого неба, я чуть было не отказалась от дела.
Я опускаю полумесяц в ямку. В заколке застряли волосы. В волосах огромная сила, поэтому я их оставляю. Когда-то женщины хоронили прядь волос вместе с умершими возлюбленными. Мать любила говорить, что она видит будущее в пряди волос задолго до того, как ДНК найдет убийцу в пчелином улье сайта родословных.
Я утрамбовываю дерн, чтобы выглядел нетронутым.
Это скорее обмен, чем подарок. Своего рода признание Лиззи, что в участке я вытащила ее заколку из пакета с доказательствами и сунула в карман. Я аккуратно отцепила заколку от розовой ткани и убрала бант обратно в пакет, надеясь, что Майк не заметит. Решила, что ДНК, которое можно выделить из пятен крови, все еще там.
Я использовала заколку Лиззи, чтобы причинять себе боль, как другие накручивают на запястья резинки. Чтобы сосредоточиться. Разогнать демонов. Заколка сменила наконечник стрелы, заменивший медный крестик, заменивший сережку-гвоздик, заменившую бесчисленное количество предметов с острыми краями, которые я носила в кармане с десяти лет, пока либо не теряла их, либо они не утрачивали надо мной свою власть.
Я украла заколку потому, что она была остренькая и маленькая, а не потому, что услышала, как Лиззи сказала: «Жива». Так я объясняю это себе.
«С днем рождения, Лиззи, – шепчу я. – Повеселись там хорошенько».
Уходя, я каждой клеткой тела чувствую, что за мной наблюдают.
Может быть, Джесс Шарп.
Может быть, крохотная частичка Лиззи, которая еще помнит, где ей следует быть.
Дневник Вивви, десять лет
Сегодня я прочла, что при кремации тело отдают не целиком, как я думала раньше.
Это просто кости, которые специальный механизм измельчает в порошок. А ткани испаряются в печи. Бридж заявила, что не желает слышать мои научные выкладки за столом.
Они с мамой снова сильно поссорились. Бридж хочет знать, кто наш отец, а мама говорит, что отцы у нас разные. Она велела Бридж перестать жаловаться на все подряд, особенно на запах в моей комнате.
Бридж хлопнула дверью спальни.
Мама сказала мне оставить ее в покое.
Велела не стучать сегодня вечером.
Я все равно стучала, только очень тихо.
Глава 4
Судя по количеству пустых стопок на барной стойке, Майк не стал меня дожидаться. Странно, не в его характере звать меня пропустить по стаканчику в полуночный час, час ведьмовства, когда солнце с луной меняются местами, а жены и мужья задаются вопросом, почему их благоверные до сих пор не дома.
Из загадочного сообщения Майка я заключаю, что он хочет расспросить меня про утро с Шарпом и решил, что выпивка сгладит углы. Майк стоит спиной к немногочисленной толпе, фигуры затаились в тенях, как в одной из наших заброшенных шахматных партий из детства.
Я осматриваю бар, как учил меня Майк, когда входишь в незнакомое помещение. На танцполе король встретил королеву, единственную, кроме меня, женщину в баре. Две ладьи в бейсболках глазеют на ее формы, надеясь, что еще могут ее съесть. Четыре пешки, помельче и не такие мужественные, теснятся в кабинке, их сила – в количестве.
Майк – рыцарь без страха и упрека, бесстрашная фигура с лошадиным крупом, нападает внезапно и может взять любую фигуру при помощи простой стратегии и ограниченной тактики.
Я подхожу и машу телефоном у него перед носом вместо того, чтобы поздороваться.
– Ты назначил встречу по этому адресу. В заведении «У Ти Джея». На вывеске написано: «Тобогган Стива».
– Извини. Сила привычки. С год назад владелец решил поменять название. Среди завсегдатаев оно не прижилось.
Я машу рукой мужчине с татуировкой-трилистником на плече, который расставляет на стойке бурбон.
– Стив?
Он поднимает голову:
– Вроде так все кличут. Чем могу помочь?
– «Топо Чико» со льдом и лаймом. «Тито» с вишенкой и сахаром на ободке. И чего-нибудь пожирнее, и чтобы много халапеньо.
Я разворачиваю табурет к Майку:
– Краткая версия такова. Свести меня с Джессом Шарпом не получится.
– Я не прошу тебя с ним целоваться.
– Он мне не верит, – говорю я решительно. – Я не могу так работать. И давай смотреть на вещи прямо – я годами не пользовалась своими… способностями. Начну ошибаться, а ему только того и надо. К тому же я не могу быть объективной. Я прочла половину дела.
То, что я больше не полагаюсь на свои способности, – маленькая ложь во спасение. Я всегда говорю так Майку, с тех самых пор, как вытащила его из-под колес. Мои способности при мне двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, как у проститутки, которая трудится на не знающего жалости сутенера.
Майк понятия не имеет, что попал в точку, давая мне папки с самыми глухими нераскрытыми делами полицейского департамента. Больше всего меня любят убитые и пропавшие без вести. Обычно я могу от них отмахнуться. Но мне случалось анонимно отправлять по почте подсказки. Звонить матерям с разового номера. Я как врач неотложки, который готов зашить рану, сделать искусственное дыхание или констатировать медленное умирание, а после отпустить пациента восвояси и больше никогда его не встретить. Так я объясняю это себе. Что сама позволяю им уйти.
– …Шарпа нужно понять. Он никогда не отступается. Он еще чванливее, чем кажется, но под этим самодовольством скрывается дьявольский ум. Готов залезть в душу осужденному серийному убийце и под пиццу и разговоры о бейсболе на скамейке для пикников вытянуть место, где зарыта еще дюжина чьих-то дочерей. Если бы ты просто присела рядом, то ни за что не догадалась бы, кто из них убийца. Он так глубоко влезает в их ДНК, что ты начинаешь сомневаться: а выберется ли он обратно? Каким бы он ни был, все это ради дела. И если немного актерской игры и пицца не сработают, он прибегнет к другому способу.
– Похоже, со мной он использует кувалду.
Майк решительно ставит стопку, давая понять, что закончил разбор внутреннего мира Джесса Шарпа.
– Сьюзен Джейкобсон, четырнадцать, Стейтон-Айленд. Эшли Хоули, двадцать, Колумбус, Огайо. Холли Уэллс и Джессика Чэпмен, десять, Соухэм, Англия…
Я поднимаю руку:
– Да поняла я, поняла. Дела о пропавших без вести, раскрытые экстрасенсами.
– Ричард Келли, семнадцать, Лимерик, Ирландия, – продолжает он. – Мелани Урибе, тридцать один, Пакойма, Калифорния. Мэри Кузетт, двадцать семь, Элтон, Иллинойс. Эдит Кикориус, четыре года, Бруклин…
– Это часть твоей стратегии по убеждению Шарпа? Не волнуйся, он отыщет, где концы не сходятся. Лазейки всегда найдутся.
– Технически Этта Смит даже не считала себя экстрасенсом, когда привела полицию к телу Мелани Урибе в каньоне, – не унимается Майк. – Работала экспедитором, про исчезновение услышала по радио. У нее было видение – тело Мелани, и она поехала с семьей в долину Сан-Фернандо, чтобы его найти. Прямо на место преступления.
– Однако копы не поверили в экстрасенсорные способности Этты Смит, – возражаю я. – А взяли и предъявили ей обвинение в убийстве. И четыре дня она провела в заключении.
– Пока мужчины, которые изнасиловали и убили Мелани, не признались. Почему ты артачишься? Экстрасенсы – это же твое племя.
Мое племя.
– Ты знаешь, что я об этом думаю, Майк. На одного настоящего экстрасенса приходится тысяча мошенников, которые разрывают людям сердца. Как насчет экстрасенса, который заявил матери Аманды Берри по национальному телевидению, что ее дочь мертва, хотя на самом деле девушка была жива и еще десять лет ее держали в подвале в Кливленде вместе с двумя другими женщинами? Год спустя мать умерла от сердечной недостаточности, думая, что ее дочь погибла. А как насчет той анонимной женщины-экстрасенса, по звонку которой все силы правопорядка округа Либерти были брошены на тщетные поиски массового захоронения в Восточном Техасе?
– А там, оказалось, воняло гнилым мясом из сломанного холодильника? – Майк пожимает плечами. – И что с того? Все ошибаются. Покажи мне копа, который ни разу не облажался.
Мы молчим, пока Стив расставляет передо мной ужин: бутылку «Топо», стакан с сахаром на ободке, четырьмя вишенками и водкой на два пальца во льду, а еще бумажный контейнер с желтым сыром, растекшимся по логотипу: «Ти Джей бар и гриль. Мы не меняемся».
– Одна взрослая «Ширли Темпл» и одна большая порция начос для леди, – объявляет Стив. – Бонусный перчик и вишенки от заведения девушке этого вечера. После того как вы зашли, мои чаевые выросли втрое.
Майк подается вперед, расправляя плечи лайнмена. Стив понимает намек.
Я жду, пока Стив вернется разливать бурбон, его тугие мышцы играют под белой футболкой. Тюремный срок сочится из каждой поры.
– Ты видел трилистник Арийского братства у Стива на предплечье? – выдыхаю я. – И буквы на костяшках?
– Видел. И кстати, он не Стив. Вышел из тюрьмы, но еще не свел лазером татуировки на случай, если придется возвращаться в Хантсвилл. Мы с ним немного поболтали.
– ACAB[9]. Это по-прежнему означает: «Все копы – козлы»?
– Я думал, там написано: «Все копы – красавчики».
Майк начинает расставлять пустые рюмки, избегая моего взгляда.
– Как ты? Ну, после ухода мамы.
– Серьезно? Тебе интересно, как я скорблю?
– Я все понимаю. Не самое лучшее время, чтобы привлекать тебя к расследованию громкого нераскрытого дела.
– Но технически оно ведь закрыто? Мать девочки осудили, и она в тюрьме.
– Люди не могут забыть Лиззи. Слишком много вопросов, Вивви, и ни одного ответа. И эти вопросы не дают покоя тем, кто разворачивает пока скромную, но перспективную кампанию в поддержку ее матери.
– А мэр?
– Этот решил, что лозунг «Я нашел девочку, которую Форт-Уэрт не забыл» ему подойдет. Хочет въехать на плечах Лиззи в кампанию по выборам губернатора.
– Есть и другая причина, почему ты решил втянуть меня в это дело. – Внезапно я понимаю, что угадала. – И бант тут ни при чем.
Напряженный взгляд Майка подтверждает мои догадки.
– Скажи, в детстве к вам домой часто заглядывали копы?
– Я ведь жила с матерью, чему удивляться. Спектр ее отношений с копами простирался от ненависти до любви. Копы ее арестовывали. Копы с ней спали. Один был выдающимся козлом.
– А ты не помнишь, беседовал ли с ней кто-нибудь о деле Лиззи Соломон?
– Что? Нет. В любом случае мне она не сообщала. Я была в колледже, когда это случилось. – Шрам на ноге ноет, что-то не так. По причине, которую я не могу объяснить, я не хочу признаваться, что мать по крайней мере один раз упоминала в телефонном разговоре о похищенной девочке. – Ты же знаешь, она у нас была настоящая жрица. А к чему ты клонишь? Думаешь, моя мать связана с делом Лиззи Соломон?
– Мать Лиззи, Николетт Соломон, подает в суд на городские власти. Она сделала запрос и по закону о праве граждан на доступ к информации получила материалы дела, все две тысячи триста одну страницу.
Майк опрокидывает стакан и делает последний водянистый глоток.
– Я по-прежнему не понимаю, Майк.
– Миссис Соломон обнаружила в материалах дела короткое заявление твоей матери, сделанное примерно год назад. Оно очень расплывчатое. Она пришла в полицию, но в последний момент струсила. Упомянула автомобиль, который соседка Соломонов видела в день исчезновения Лиззи. Твоя мать утверждала, что автомобиль совершенно точно был серым, а не голубым, и это не «шевроле», а «бьюик». Копы не проявили должного почтения, когда она заявила о своих экстрасенсорных способностях, так что разговор не заладился. Но Николетт хочет знать больше.
– С этим проблема, – говорю я сухо, – ибо мама ныне витает в иных духовных измерениях. А ты, ты же знал это, когда всучал мне свой розовый бант.
Это утверждение, а вовсе не вопрос.
– Возможно, это было счастливое совпадение. – Майк слизывает с пальца желтую каплю. – А ты знаешь, что состав сырного соуса для начос не подлежит регулированию Управлением по контролю за продуктами и лекарствами? Мне не по душе, когда ты так на меня смотришь. Напоминает о том дне, когда мы впервые встретились, и о том, каким малолетним говнюком я когда-то был.
– Мама любила присочинить, чтобы привлечь к себе внимание. Уж мне-то можешь поверить.
– Николетт Соломон так не считает. Она думает, что в отсутствие матери отдуваться придется тебе. Ты – ключ к ее свободе.
– Наверняка так же думает детектив Шарп?
– Ты не ошиблась. Только он считает, что ты не ключ, а граната.
Полчаса назад, после того как «Стив» придвинул мне дегустационный бокал, я переключилась с «Тито» на водку со вкусом грейпфрута «Кэти Трейл Оро Бланко». А Стив разбирается в далласских винокурнях.
Он поочередно зовет меня то Пеппи, то Люси, и я думаю, в тюрьме у него было достаточно времени на чтение детских книжек и прослушивание записей смеха.
Я рассмотрела, что пятнышко под его левым глазом – не опасная родинка, а татуировка, слезинка, которую после нужно будет закрасить. Она означает, что он намерен кого-то убить, но еще не убил.
Я не хочу в это ввязываться. Приторно-сладкий аромат ванили накатывает на меня, когда он проходит на расстоянии фута. Так, домашним сахарным печеньем, для меня всегда пахнет страх. Но это не мой страх и не Стива, это страх человека, которого Стив намерен убить и который сейчас пытается влезть мне в голову.
Примерно на втором бокале я сказала Майку, что мне нужна передышка. Я злилась. На него. На маму. Зато теперь все приятно онемело, особенно нос.
Майкл начал игру, в которую мы играли в больнице, пока моя нога торчала вверх, как подъемный кран. Иногда я думаю, что это были лучшие шестнадцать дней в моей жизни. Майк приходил каждый день после футбольной тренировки и всегда что-нибудь приносил. Батончики «Баттерфляй», книжки-викторины, мамино шоколадное печенье, комиксы о Суперженщине, шахматную доску.
И эту игру. Нашу игру. Которую он придумал специально для нас. Он называл ее «Правда или вымысел». Мы могли часами в нее играть, отвлекаясь от физической боли, непрошенных юношеских чувств, моей одержимости стукнуть в стену за кроватью пятьдесят раз, что выводило из себя женщину с гангреной в соседней палате.
– Правда или вымысел, – говорит Майк. – Блютус назвали в честь короля Харальда Синезубого, жившего в десятом веке.
– Вымысел, – отвечаю я, не задумываясь. – Слишком нелепо.
– Правда. Харальд Синезубый Гормссон совершил чудо: в средние века он соединил Данию и Норвегию, как сейчас их соединяют беспроводные сети. Изобретатели подумывали назвать сеть «флиртом» – ну, ты понимаешь, соединение без прикосновений. изначально «блютус» был просто словом-заменителем, но прижилось именно оно.
Я представляю Харальда. На голове золотая корона, во рту – мертвый синий зуб. Пальцем я прокладываю сырную реку на дне пустого контейнера.
– Правда или вымысел, – говорю я. – Тиромантия – это способ гадания по сыру. Женщины пишут имена потенциальных возлюбленных на кусочках сыра. Первый кусочек, который начнет плесневеть, и есть их судьба.
– Произнеси по слогам.
– Ти-ро-ман-ти-я.
– По крайней мере, слово «роман» я там слышу. Ты ешь сырную материю. Пожалуй, скажу, что вымысел.
– Правда. «Тирос» по-гречески означает сыр, а «мантия» – гадание.
– Это то, чему вас учили в вашем модном колледже, доктор Буше?
– Я узнала об этом из сказки, которую мама рассказывала мне на ночь. Ладно, последний. Правда или вымысел. По состоянию на тысяча девятьсот девяносто восьмой год половина населения Исландии верила в эльфов.
– Почему по состоянию на девяносто восьмой?
– Думаю, такие опросы проводят нечасто.
– Что ж, надеюсь, это правда.
Внезапно он берет меня за подбородок и притягивает к себе. Он не прикасался ко мне так с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. Дрожь пробегает там, где не следует. Сам же сказал, одно прикосновение – и это перестанет быть флиртом. От прикосновения тянется громоздкий опасный провод.
– Я скучал по тебе, Вивви, – говорит он тихо.
Я неохотно отдергиваю подбородок:
– Она же не знает, что мы здесь?
Бармен в десяти футах реагирует на истерические нотки в моем голосе, непринужденным движением бывшего зэка поворачивая голову.
– Твоя жена ничего об этом не знает, – шиплю я. – Ни о том, что ты вечно просишь меня помочь с расследованием, когда я сюда возвращаюсь. Ни о том, что у нас были отношения.
– Постой, Вив. Пожалуйста. Мне жаль. Похоже, я перебрал.
– Найди кого-нибудь другого, Майк.
Я не собираюсь ему рассказывать, что ношу в кармане заколку Лиззи и что земля с ее могилы все еще у меня под ногтями. Что не отпущу Лиззи, даже если мне придется искать ее в одиночку. А если она так же настойчива, как другие призраки, она мне и не позволит.
Позади нас, на крошечном квадрате танцпола, ладья в бейсболке делает опасное движение в сторону королевы.
Майк разрывается между нами, когда я хлопаю дверью.
Я уверена: выберет он не меня.
Дневник Вивви, десять лет
Сегодня вечером мама была такой, какой я особенно ее люблю. Рассказала одну из своих историй на ночь. Я скучала по ним, но она была очень занята в подвале.
Ее истории всегда об интересном. О том, как египетские пирамиды выстраиваются в одну линию с Поясом Ориона, или об эффекте Манделы, когда множество людей уверенно помнит историческое событие, которого на самом деле не было. Например, арахисового масла «Джиффи» никогда не существовало – оно всегда носило название «Джиф», медвежата в книжке всегда были Беренстайновскими, а никак не Беренстейновскими, а колдунья в диснеевской «Белоснежке» не говорила: «Свет мой, зеркальце, скажи», хотя все убеждены, что говорила. Мама утверждает, это не проблема с памятью, а еще одно доказательство существования альтернативных вселенных и наших в них отражений. Она говорит, когда я вырасту и, как я задумала, стану ученым, я сумею это доказать.
Сегодня вечером она рассказала сказку о прекрасной принцессе Марии с волосами цвета золота и кожей, словно взбитые сливки, которая стала возлюбленной короля и принца. Самое удивительное, что они были братьями. Вскоре принцесса стала неудобна, потому что узнала их тайны и угрожала рассказать их всему королевству. Король и принц замыслили недоброе. Принц тайно пробрался в ее покои и опоил принцессу ядовитым зельем. Фрейлина обнаружила принцессу мертвой в ее постели.
Принц бежал к ближайшему морю, и громадная птица приземлилась на берег и унесла его далеко-далеко, чтобы никто и никогда не прознал, что он был в покоях принцессы.
Вот только песок на берегу оказался волшебным, и, когда птица взлетала, она разметала песок по воздуху, и песок разнес все тайны, и их услышал каждый.
И песок, и тайны кружились выше и выше, до самой Венеры, богини любви. И разгневалась богиня любви.
И обратила руки свои огнем и слепила из песка медный меч.
И швырнула его на Землю и убила короля, когда тот ехал в карете со своей прекрасной королевой, а волосы у нее были цвета воронова крыла, и украшала их корона из розовых бриллиантов.
Когда Венера увидела, как опечалилась королева, она подавила гнев. И каждый день в наказание собирала королевины слезы. Но когда принц решил, что тоже хочет стать королем, гнев богини вернулся. И, обратив свои руки льдом, скатала богиня из слез хрустальный шар. И подняла шар к Солнцу, чтобы световой меч сквозь лед поразил принца в самое сердце.
Потом Венера закинула шар на небо и назвала его Луной.
Моя сестра слушала сказку, принюхиваясь к вентиляционному отверстию. Ей казалось, что вонь сочится из стены между нашими спальнями. А мамина сказка – просто еще одна теория заговора про кинозвезду старого кино по имени Мэрилин Монро. Бридж сказала, что нам нужно держаться вместе и не отступать от фактов. Сказала, что любит меня, а такое бывает нечасто.
Глава 5
Прошло три часа с тех пор, как я оставила Майка в баре. В ярости я поклялась, что вечером не приду. Но вот я здесь, на коленках, через дорогу от его дома, тень, бегунья, преследовательница, присела завязать шнурок.
Я была здесь прошлым вечером, и позапрошлым, и еще раньше.
Надо мной – чистая, незагрязненная вселенная, как будто из моих снов.
Луна, подстриженный желтый ноготь на ноге.
Марс и Венера, крошечные бриллианты, ровно там, где должны быть.
Такое летнее небо, как сегодня, – единственная карта, которая была мне дана, чтобы вычислить время его смерти, кроме числа двенадцать и неумолчного стука копыт Синей лошади. Я хотела сказать Майку сразу после аварии – когда мне перестали давать морфий, – что Синяя лошадь все еще на свободе и скоро придет за ним. Синий «мустанг» не более чем вмятина на крыле.
За все прошедшие годы сны порой прерывались на несколько месяцев, но снова возобновлялись. С тех пор как я вернулась в город, они стали яростнее и неистовее, словно время, отпущенное Майку, истекало.
Как будто моя мать подгадала умереть, чтобы я вернулась и раз и навсегда спасла Майка – иррациональная мысль, которую проще выбросить из головы, когда его пальцы не сжимают твой подбородок.
У Майка современный дом, длинный, с большими панорамными окнами – прямоугольниками теплого света. Штор нет. Дизайнеры интерьеров называют такое окно «неодетым», чистым и сексуальным. Майк, которого я знала, не стал бы так жить. Чувствуешь себя, словно мишень.
Даже с расстояния в сотню футов его жизнь видна в высоком разрешении. Хрусталь мерцает в столовом буфете. Сине-белая абстракция над оранжевым диваном парит, словно парус в море или облако над головой. Синяя лошадь на ветру.
Кобура утыкается мне в бедро. Я поправляю ее. В ней мамин пистолет, который она регулярно чистила в подвале. Я нашла его на розовой пластиковой вешалке в ее плательном шкафу. Кобура с ремнями. Пистолет холодит руку и удобно ложится в ладонь. Мама научила нас с Бридж стрелять на заднем дворе дома на Голубом хребте, и каждый день эхо выстрелов разносилось вверх и вниз по дороге, петлявшей между холмами.
Свет фар из-за угла. Я пригибаюсь за раскидистой веткой. Майк загоняет свой старый «бимер» на подъездную дорожку, дверь в гараж поднимается, как скрипучий подъемный мост. Каждый день одна и та же рутина. Он пересекает дорожку между гаражом и домом, проверяет замок на боковой двери, какой-то навороченный «Шлаге». Выходит на середину двора.