Нарвегия

Судя по всему, оборудование с лесопилки вывезли ещё в девяностых. Охранять здесь точно было нечего. Но кирпичи и старые рельсы со сгнившими и предательски проваливающимися под ногами деревянными шпалами попадались и здесь. Ох, видать, и давно всё заброшено…

Потом они миновали ещё какие-то лабазы и пустыри. На это ушло не меньше получаса.

Наконец, перед ними снова оказалась махалля. Здесь Леонид бывал редко – это уже противоположная его району окраина Города. А после продажи квартиры бабки, и переезда родителей к брату, он в своём старом районе и не бывал. Его спутница быстро шла вперёд, теперь придерживая руку другой рукой, и пошатываясь. Рука явно давала о себе знать – особенно теперь, когда прошёл шок.

Остановилась Лена внезапно – словно упёрлась в невидимую преграду.

– Слышишь?! – она подалась назад. – Что это?!

Леонид прислушался. Странно… А, вот в чём дело!..

– А, ерунда! Это где-то делают утренний плов! Это – чёртовы карнаи и дойры.

– Тьфу ты!.. Значит, уже рассветает. – Лена сплюнула, – Чёрт, так болит, даже не слышу ничего!.. Ладно, почти пришли. Давай-ка… Э-э… Ну, баксов двадцать – мы же на пару дней!..

Леонид, порывшись в потайном отделении трусов, вынул плотно свёрнутую скатку, отделил просимое, и вручил Лене.

Та, ещё раз оглядевшись, определённым образом позвонила кнопкой звонка, утопленного с обратной стороны косяка самых обычных с виду ворот. Может, это была азбука Морзе?..

Не прошло и минуты, как калитка бесшумно отворилась. Лена сунула замотанной в халат и платок объёмистой коренастой фигуре вожделенную бумажку, пояснив:

– Это я. – и, тише, – С клиентом!

Калитка открылась шире, они проскользнули внутрь. Калитка так же бесшумно и закрылась. А вот то, что её закрыли не меньше, чем на три засова, от ушей Леонида не укрылось… Ничего, ему и самому так кажется надёжней!

Они выждали, пока открывшая им молчаливая женщина кончила возиться с запорами, и повела их за собой, из тёмного пространства под балханой – жилой надстройкой над воротами – через двор, в его дальний конец.

Здесь, в переднем торце флигеля, занимавшего всю его ширину, имелось несколько дверей, ведущих, судя по-всему, в небольшие комнатки. Одну из них женщина и отперла, объяснив по-нарвежски Лене:

– Вы за эту неделю – первые. Видать, народу не до развлечений… Так что – без соседей.

Лена по нарвежски же и поблагодарила, забрав ключи.

Леонид чуял на себе изучающий взгляд. Ничего, он-то переживёт… Лишь бы его не узнали и не сдали!

Об этом он поторопился спросить у Лены, очутившись внутри комнаты.

– А… Не бери в голову! – отозвалась та, – у Гуландом даже телевизора нет. Она – женщина старой закалки! Говорит, что от наших Госновостей её тошнит. – Леонид хмыкнул: а кого из здравомыслящих от них не тошнит?! – Поэтому она и радио-то держит на канале, который передаёт только музыку восьмидесятых. А там про тебя – уж точно не…

Лена щелкнула выключателем – загорелась тусклая, не больше, чем двадцатипятиваттная, лампочка без абажура.

Леонид огляделся. Н-да-а, прямо-таки спартанская простота…

Они стояли как бы в приямке. В метре от двери начинался ровный, и во всю ширину комнаты, невысокий – по колено – деревянный помост. В дальнем его углу лежали сложенные одна на другую шесть курпачей-матрацев, подушки, и постельное бельё.

И больше в комнате, если не считать пары пластиковых баклашек с водой и нескольких пиал на подоконнике, ничего не было.

– Ладно. Давай-ка посмотрим твою руку, – выдавил Леонид, глядя на плюхнувшуюся на помост с перекошенным лицом Лену. – Если – перелом, я знаю, что надо делать.

Лена только кивнула.

Леонид опустился на колени перед ней, и аккуратно закатал рукав кофты.

Проклятье… Рука действительно была сломана. Примерно на середине предплечья буквально на глазах росла шишкообразная опухоль, и красовался огромный разноцветный синяк. Там, где рукав не защищал руку, шла живописная кровавая ссадина – словно по руке прошлись граблями.

Леонид закатал и свои рукава. Его подташнивало от волнения и страха, но что делать, он действительно знал.

И чем быстрее они всё сделают, тем больше шансов, что всё срастётся…

Вот: подходящее место, где одна из досок помоста словно нависает над соседней. Но нужно вначале…

Он забрался на помост, и принёс простыню. Скатал её край и всунул между зубов Лены, приказав:

– Прикуси! Будет очень больно, но деваться некуда! Мне надо вправить смещение, если оно есть! А оно, похоже, есть…

Лена , ни словом не возразив, закусила. Леонид осторожно, а затем и сильно надавливая тонкими пальцами, прощупал обе лучевые кости. Так, малая лучевая точно сломана – шевелится. Лена замычала, затем зарычала, на глазах выступили слёзы, на лбу – пот. Она побледнела – почти позеленела.

– Терпи! Сейчас будет хуже всего! – уперевшись локтем в плечо горе-вратарши, он правой рукой оттянул кисть, а левой, перебирая сильными пальцами, вставил, как мог аккуратно, на место отошедший от прямой линии кусок малой лучевой. Лена глухо заорала, застонала, но простыни изо рта не выпустила. Удивительно, как она вообще не потеряла сознания – Леонид по себе знал, что боль поистине адская!..

Осторожно ослабив нажим, он убедился, что кость никуда, к счастью, не смещается. Повезло им! Нет, правда: им реально повезло!

Если бы излом шёл по косой, Лене пришлось бы лечь на растяжку… То есть – в больницу. И – всё!..

– Порядок! – Леонид, придерживая место перелома кистями, чтоб не допустить нового смещения, постарался голосом передать свою бодрость и уверенность в благополучном исходе своих действий. – Перелом простой, видать, просто кость хрупкая – переломилась, как спичка. Но излом прямой, и теперь надо просто его зафиксировать… Положи пока сюда, – он уложил руку Лены прямо в намеченное подходящее место помоста, – Держи второй рукой вот здесь! Потерпишь? Я тут во дворе видел подходящие ящики… – он чуть поправил многострадальную руку, чтоб ровней лежала, и показал Лене, как её придерживать другой рукой – до его прихода. Та только кивнула. Простыня во рту придавала ей странный вид…

Крупные капли пота, смешиваясь со слезами, текли у женщины по всему лицу, и даже капали с кончика носа. Что-то кольнуло Леонида прямо в сердце.

Что это?! Жалость? Сострадание? Давненько же он ни к кому их не испытывал…

Здесь, в Нарвегии, культивируют Силу. И – клановость, то есть – сотрудничество по родственному, или деловому, или ещё какому признаку. Но даже среди членов одного такого «сообщества партнёров» культивировали самодостаточность, изворотливость, и ту же силу! Как в мультфильме о Маугли… Выживает сильнейший.

И – «каждый – сам за себя!» А вместе – только «бизнес»! То есть – честный, или не совсем, отъём денег. У Государства, или обычных «физических лиц». Торговля. Риэлторство. Адвокатура. Частные клиники. Да мало ли!..

Засопев от неловкости за неуместные проявления, Леонид вышел. Под навесом, где хранился всякий хлам, в том числе и дрова в виде сучьев и брёвен для растопки тандыра, который стоял чуть не посередине двора, он в рассветной полумгле достал и быстро разломал с помощью рук и подошв подходящий полураздолбанный ящик из-под каких-то фруктов. Отобрал пару-тройку тоненьких дощечек. Жаль, конечно, что неоструганные…

Ничего – сгодятся на первое время.

Первую дощечку он всё равно был вынужден подогнать – она оказалась длинновата. Зато разорвать на полосы простыню, извлечённую из зубов стонавшей и подкатывавшей глаза Лены, оказалось просто – от частой стирки та совсем потеряла прочность.

– Так что, здесь у твоей подруги – дом свиданий? – пытаясь отвлечь Лену от неприятной и снова болезненной процедуры, Леонид глянул ей в глаза. Это было легко – он опять стоял перед ней на коленях, и по мере возможности быстро и плотно прибинтовывал передвинутую распухшую руку к дощечкам, сложенным в подобие лоточка. Главное – лишить кость возможности смещаться!

– Ну… да. – выдавила та, пытаясь перестать плакать. Ей это плохо удавалось, и слёзы всё ещё текли по грязным щекам, оставляя две явственно видимые светлые дорожки.

– А мы, значит… Предаёмся преступному разгулу плотской страсти? – он попытался пошутить, зная, что получилось неудачно, и что Лене сейчас не до его плоского юмора. Но всё равно – пусть говорит. Ей сейчас лучше не молчать.

– Да… Вот уж не думала, что мужчина сможет опять довести меня до слёз! – в голосе Лены была и ирония, и облегчение. Леонид успел убедиться, что кость, пока он ходил, не сдвинулась, и прибинтовывал уже от души, – Я прям горю от… Вожделения. И похоти. Блин. Вот уж – некстати! – она кивнула на руку. – Как теперь будем выбираться?

– А – ничего… Так же, как наметили. План у нас не изменился. Если ты… м-м… уверена в своей старушке, можем пару дней, пока всё не успокоится, переждать здесь – видишь, никого нет! Мы – первые!.. Да если кто и придёт – они же не будут к нам лезть…

– Вот уж точно. – Лена уже криво, но усмехнулась. – А мы к ним – и тем более!

И, после очередной неловкой паузы добавила:

– Спасибо. Ты ловко обращаешься с переломами… И, главное, не боишься. Ни крови, ни боли. Учился?

– Ну… Можно и так сказать. Чужой боли я научился не бояться. – он вздохнул, – В другой «период бурной молодости» ходил с отрядом альпинистов – хотел подработать… А у них как раз случилось… Хм. Падение.

Вот тогда, когда мы, ну, те, кто не лез в связке, втроём вправляли всё, что можно вправить, и прибинтовывали всем, чем можно прибинтовать, к палкам да сучьям, пятерым здоровенным переломанным балбесам, а потом и тащили их на себе до Базового Лагеря, я и постиг, так сказать, кое-что из…

– А… как получилось, что эти пятеро?..

– Да очень просто. Они тренировали групповое восхождение. И работали связавшись. Верхний чего-то недоглядел. – Леонид, подогнав длину жгута, и повесив руку Лены на петле к шее, привстал, и сел рядом с ней на помост. – Верхний чего-то напортачил, говорю, и сорвался.

А костыль, который он вбил, да и все прочие – были, оказывается, жайтайские. Но не заводские, а – кустарные… Кооперативные.

И вот, все попадали, словно гроздья винограда… Хорошо хоть, внизу была осыпь! Иначе – в лепёшку бы! Ну а так – только переломы, гематомы, ссадины, уязвлённое самолюбие… А для альпинистов – хуже этого ничего нету!

В-общем, они потом, как поправились – пытались в суд подать. На фирму, которая оборудование-то закупала. Ага, два раза!.. Босс, как узнал, что случилось – сразу с семьёй чухнул в Чурессию, а оттуда – в БША… А здесь остались стрелочники. Ну, всё – как всегда.

– Да, знакомая история… – Лена вздохнула, глядя в пол, – Это – Нарвегия, мать её…

Вдруг Лена подняла взгляд на Леонида. Снаружи уже было светло, да и лампочка у них ещё горела. Леонид внезапно осознал, что Лена вовсе не так стара и озлоблена на жизнь, как ему показалось там, в детском садике, словно бы годы и километры назад… И сейчас она несмело улыбалась:

– Спасибо. Теперь мне куда лучше. – она рукавом свободной руки попыталась стереть с лица пот, – И чёрт меня дёрнул «нырять» в эту проклятую дыру!.. Прости… Хотела порисоваться! На тренировке я видела, как наши это проделывают. Но… Я же не могла знать – что коробки украли!

Леонид фыркнул, осторожно пытаясь помочь ей, вытирая бледное чумазое лицо остатками неиспользованных полос:

– Да нет… Было здорово! Ты так классно летела! Я сразу подумал о футболе! Ох, и вратарь бы из тебя получился!.. – и уже серьёзней, – Ничего – даст Бог – заживёт. Тебе сколько лет?

– Ф-ф-у-у!.. Что за вопрос к даме?! – вот она уже и (Может, бессознательно – чисто автоматически!) – кокетничает?!..

– Балда ты, а не дама. Спрашиваю, как доктор: сколько лет, столько и дней должен лежать гипс! – Леонид старался выглядеть серьёзным.

– А-а… Ну, тогда пусть месяц с небольшим лежит… А «гипс» – этот? – она с сомнением повела рукой на перевязи, глянув вниз, на неуклюжую конструкцию.

– Нет, конечно… Этот – на пару дней, не больше. Надо зафиксировать, чтобы кости не сдвигались и не тёрлись при твоих движениях, да и во сне, и опухоль не увеличивалась. Потом можно будет наложить нормальный.

Но – его-то уж лучше – в больнице.

– Если – в больнице, так только не в любимой Нарвегии! Здесь меня – ну, то есть, нас! – уже наверняка слишком хорошо знают! – В голосе снова слышались нотки злости.

– Ну… Посмотрим, – выдавил Леонид. – А сейчас нужно подстраховаться. Разрывы тканей обширные. И кровь шла. А заражение нам совсем ни к чему. Поэтому, – он перечислил, что нужно из лекарств, и спросил, – Твоя… Гуландом ничего не подумает, если я дам ей денег, и отправлю в аптеку?

– Н-нет. Но… Всё-таки будет лучше, если с ней на эту тему буду общаться я. Меня она знает давно, а тебя… – вдруг она хихикнула, как бы смущённо. – Нет, не подумай ничего такого! Я здесь была… Только с моими! Э-э… Соратниками!

Леонид… Рассмеялся. Весело и свободно. Потом посерьёзнел. Плохо. Ему совсем ни к чему, чтоб эта… женщина в него влюблялась. А к этому, похоже, идёт – вон, уже стесняется, что он может заподозрить её в… Романах на стороне. И неразборчивых связях.

Нет, это пока – лишнее. Здоровье и… Бегство – важнее.

– Надеюсь, старушка простит нас за простыню? – попытался он сменить тему.

– Само-собой! Ну, в-смысле, включит в счёт!

– Понял. Ладно, чем раньше ты выпьешь антибиотики, тем мне будет спокойней.

Он накинул Лене на плечи свою лёгкую ветровку, чтобы не так было заметно лубок, и снабдил соответствующим количеством валюты – как местной, для аптеки, так и иностранной – для компенсации «материального ущерба».

Вскоре Леонид уже слушал разговор, проходивший на кухне – ну, вернее, не сам разговор, так как слов было не разобрать – а гул голосов, раздающийся с кухни. Он почему-то был спокоен за «свои тылы» – по тону Лены чувствовалось, что она доверяет женщине «старой закалки».

Лена вернулась, принеся в здоровой руке новую простыню.

«Порядок!» – она кивнула, и Леонид отошёл от двери, хмыкнув.

Они скинули обувь и носки – да, у Лены они тоже ещё не просохли. Развесили всё на краю помоста. Затем Леонид расстелил им по три курпачи, и они прилегли, вздыхая и переговариваясь. Леонида интересовало, далеко ли до круглосуточной аптеки, и не вызовет ли их заказ подозрения…

Через десять минут зашумели запоры, и хозяйка отчалила, заперев их на три ключа.

Лена объяснила, почему за хозяйку не волнуется: её сын служил в армии в Чурессии, и не так, как сейчас служат – когда дал деньги, и не выходи из дома хоть «целый» положенный месяц «службы» – а по-настоящему, два года. Вернулся – попал под исторический «разгул демократии». Работы не стало – пошёл в челноки. Ездил и в Жайтай, и в Фурцию… А потом его на границе таможенники и убили.

Ну, как убили – видать, затребовали слишком большую мзду, он и стал «выступать». Слово за слово – сцепились. А у тех – само-собой, ленты под боком – сдали в КПЗ. А там строптивого решили «обработать». А тот – стал отмахиваться. Даром, что Дисбат… Ну вот и доотмахивался – со злости забили до смерти. Так что когда Гуландом выдали труп, его было и не узнать: вместо лица – сплошное синее месиво. А внутри – ни одного целого рёбра!

Само-собой, ни суды, ни Дисциплинарные Комиссии никого не признали виновным. Так как причину смерти судебные медики записали – «воспаление лёгких».

Про такие случаи Леонид слышал. А сейчас и столкнулся, получается, лично.

Он согласился, что особой любви к Властям Гуландом испытывать не может… Но готова ли она рискнуть ради них двоих – еще и личной свободой?..

– Я всё же думаю, до этого не дойдёт. – Лена покачала головой, – Говорю же – она телевизор принципиально не смотрит, а по радио – только музыку. Она про нас если и узнает – только когда с соседями будет трепаться. Ну, или на «гяп-е»…

Это «мероприятие» Леонид знал не понаслышке, ещё когда жил в доме с родителями.

Пожилые женщины махалли традиционно собирались пару раз в месяц на «девишник» – так называемый «гяп», на котором перемывали кости снохам, соседям, родственникам, и отдыхали от «домашних обязанностей»… Собственно, он и сам был примерно на таком же мероприятии всего несколько дней назад: корпоратив – это современный «гяп». Призванный, по-идее, сплачивать. А на самом деле – поливать грязью тех, кому завидуешь, сплетничать, доносить, сколачивать группировки – «за» и «против», словом, вносить в скучную и однообразную жизнь родного предприятия чуточку «перчика» и очень нужной суеты, и неуверенности друг в друге…

Но Леонид за все эти годы привык. Приспособился. Хоть лицемерие и не стало его второй натурой, как у большинства нарвежцев. Он даже мог послушать сплетни. Но сам никогда их дальше не передавал. Брезговал.

– Ладно. Раз так, думаю, нам действительно можно пожить здесь пару дней… Где тут туалет? – Леонид решил справить «дела», да и готовиться ко сну.

Лена, приоткрыв дверь, показала будку с «удобствами».

Надо же. Леонид и забыл, что у простых махаллинцев «удобства» представляют дырку в досках над ямой… И – никакого «мягонького папира» – туалетной бумаги! А – газеты на гвозде… Или вон, как здесь – остатки старой книги. Ага – это учебник физики за шестой класс… Ладно – хорошо хоть, сейчас не зима!

Леонид помыл руки из торчащего в центре двора у тандыра крана с водой. А когда же он мыл их в последний раз? Дайте вспомнить… Вроде, ещё дома – как только пришёл. Перед тем, как…

Невольно он проверил – на месте ли флэшка… На месте.

Неужели вся эта суета – только ради этого крохотного кусочка пластмассы и кремния?!.. И в ней – жизни тысяч людей, или его смерть?..

Он не обольщался: если поймают – точно живым не выпустят. Допрашивать будут, чтобы выяснить, кому он ещё успел… А он – никому. Только, получается, брату кое-что, через интернет – ну, это несерьезно! Любой судья докажет, что «подделка» и гнусная клевета! – и Лене – на словах. И если он погибнет, не добравшись до брата с остальными… Доказательствами, тот вряд ли запустит «раскрутку» этого дела. На международном уровне.

Хотя, с другой стороны – можно подумать, будто он сам представляет, как взяться за эту самую «раскрутку»… Для официальных властей Чурессии его страна НЕ СУЩЕСТВУЕТ. И не существовала. Во-всяком случае, до тех пор, Пока с…ная Явропа не ввела санкции…

По слухам, когда Президент Нарвегии ездил на встречу с их Президентом, оба подписали секретный Меморандум: в СМИ Чурессии слова «Нарвегия» и «нарвежцы» не употребляются вообще, а Нарвегия за это предоставляет рекламным фирмам Чурессии неограниченный доступ к своему «информационному пространству» и Гаспрому – к… Нефти. Взамен получая фрукты и овощи. Ну а природный газ-то продали ещё двадцать лет назад…

Леонид осмотрел двор уже подробней. В свете утреннего солнца всё отлично видно. Вон – их флигель с тремя дверьми комнатушек для… Хм! А это – хозяйский одноэтажный и давно не штукатуренный дом в традиционном нарвежском стиле: из саманного кирпича, и «толщиной» в одну комнату.

Глина проглядывала прямо из больших дыр, от которых обвалилась тонкая цементная корочка штукатурки с побелкой. Шифер на крыше от времени потрескался и покрылся зелёным мхом.

Пристройка кухни. Маленькая какая – как Гуландом там помещается?!

Он подошёл поближе. Приоткрыл дверь. Так, плита на две конфорки, с духовкой. Труба. Газовая. Интересно, работает? Он знал, что большую часть газа из регионов продавали в тот же Жайтай, и там, в областях, готовили еду, и топили зимой дровами и кизяком – высушенным коровьим навозом, мирясь с жуткой вонью и копотью… В городе же ещё был небольшой напор в трубопроводах.

Покачав головой, он прикрыл дверь. Вернулся в их комнату.

Лена сидела на помосте, скрестив ноги. Руку обхватила здоровой рукой. При этом раскачивалась, словно руку убаюкивая. Лицо серое, уставшее. Прорезались наметки морщин. Да, ей должно быть очень плохо…

– Опять болит? – Леонид знал, что болеть будет ещё долго, – Потерпи, там, в списке, есть и обезболивающее.

Лена кивнула. Вяло, отрешённо. Похоже, готова – организм вымотан до предела.

Донёсся еле слышный звук проворачиваемых ключей. Блеснула сквозь открытую дверь улица. Затем дверь закрылась, загремели задвигаемые засовы.

Гуландом прошаркала к их двери и постучала. Лена с кряхтением, словно это она – семидесятилетняя старуха, подошла к двери. Забрала объёмистый полиэтиленовый пакет, поблагодарив по-нарвежски.

Гуландом ушла, что-то буркнув так тихо, что Леонид не разобрал слов.

Когда Лена закрыла дверь, Леонид подошёл, мягко отобрал пакет, и попросту вывалил его содержимое на одну из курпачей. Ага, есть. Он вскрыл две пачки таблеток. В одной из упаковок таблеток оказалось всего две. Таких упаковок было две – стало быть, четыре таблетки. Все верно. Ногтем вспоров фольгу, он достал первую.

– Вот. Это – мощнейший антибиотик. Съешь-ка… – он налил воды из баклашки в пиалу, аккуратно придерживая, пока Лена с трудом запрокинула голову и проглотила, невольно поморщившись: «какая здоровая!».

– Отлично. А теперь – эту. – он «впихнул» в неё и обезболивающее. Лена уже только кивала, говорить, похоже, сил не осталось.

– Ну а теперь давай займёмся ссадинами – они мне не очень понравились…

Леонид осторожно разбинтовал руку в импровизированном лотке в той части, где была рана, и покачал головой: синяк уже занимал полпредплечья… Опухоль, правда, пока оставалась на старом месте.

Вырвав тампон из упаковки ваты, он обильно намочил его из флакона со спиртом, и протёр все царапины и синяк:

– Терпи. Сейчас протру с той стороны.

Лена кивнула, отвернувшись. Да уж – зрелище не для слабонервных. Впрочем, его напарница такой и не была. Леонид намочил ещё тампон, обработал всё повторно – ещё тщательней, смывая струпья и потёки. После чего уже капитально и плотно примотал руку к дощечкам, позаботившись всё же обеспечить кровообращение.

– Ну, хорошо… Теперь по-крайней мере, за столбняк вы, девушка, можете не беспокоиться. Да и антибиотики не дадут воспалиться… Не туго? – Лена покачала головой. Он хмыкнул:

– А теперь – посети-ка, пациентка частного доктора Леонида, тоже, на всякий случай, «домик неизвестного архитектора», и спи. От этих таблеток будет жуткая слабость, головокружение, и сонливость. Да и заживает лучше, когда не двигаешься. И спишь.

– А… кто сторожить будет?

– Я.

– А-а… Ну ладно.

Хоть Леонид не видел смысла в «сторожении», вызвался приглядеть за двором в-основном для того, чтоб успокоить Лену хоть как-то. Впрочем, он не обольщался – если их «сдали», спецназ и группа Захвата теперь-то уж придут по крышам, и через соседские заборы – из окружающих дворов…

Они не повторяют ошибок.

Лена проспала часа четыре – Леонид знал, что это просто один из побочных эффектов универсального и мощного антибиотика: сонливость. Правда, вначале девушка упиралась, хоть и не слишком сильно, и боролась – похоже, рефлекторно – с закрывающимися сами собой глазами. Леонид укрыл её одной из «своих» курпачей, а сам пристроился на двух других, для приличия иногда поглядывая в единственное небольшое окошко в передней стене флигеля.

Подумать ему было о чём. Но почему-то не думалось.

Он невольно попристальней рассматривал лицо своей «бомбистки», удивляясь, до чего оно изменилось во время сна… Черты из заострённых, как бы чётких и резких, непонятным образом стали мягче, плавней. Рот приоткрылся, показывая остренькие зубки. Но они вовсе не казались оружием – скорее, украшением небольшого рта. Наверное, у неё приятная улыбка – почему-то подумалось Леониду. Да и волосы – если помыть, да покрасить…

Эк, куда его повело!.. Леонид заставил себя отвернуться, и даже встал. Постоял в приямке, изучая всё тот же пустой двор. У Гуландом на кухне явно что-то готовилось – вдруг зашипело брошенное в раскалённое масло, нечто. Возможно, мясо. Или лук.

Леонид вспомнил, что не ел нормально часов пятнадцать, и в животе почему-то засосало… Да, покушать бы надо. Только вот как? Попросить у хозяйки?.. Неудобно. С другой стороны – им сейчас есть надо! Чтобы появились силы взамен растраченных организмом «неприкосновенных запасов», и можно было нормально двигаться и соображать. А Лене – надо ещё и кости сращивать. Хорошо бы достать ей мумиё… Но это уже – когда они окажутся за рубежом.

Леонид, вздохнув, снова сел. Нет, с едой придётся подождать до того, как Лена проснётся.

Он потерпит. А ей сейчас сон – важней!

Лена проснулась внезапно. Леонид услышал, как она дёрнулась и вскрикнула.

– Что?! Больно?!

– Нет-нет… – она чуть отмахнулась здоровой кистью, – Просто – кошмар приснился… Ну, как тут?..

– Всё тихо. Есть будешь? Я уже сходил к Гуландом, она сказала – обед готов. – Леонид действительно всё же сходил на кухню. Но особо с бабушкой не разговаривал – только договорился о стоимости обеда и ужина. Деньги, само-собой, уже отдал.