Кари Мора

– В «Пабликсе» продают неплохие чулеты. В «Пабликсе» продают неплохие чулеты. В «Пабликсе» продают неплохие чулеты.

Он вытер пальцы мокрым кухонным полотенцем.

– Еду тут развозят, – произнес он голосом Кари. – Лично мне больше по вкусу «Комидас Дистингидас».

И опять попугай:

– Какого хера, Кармен?

Подхватив свой жутковатый свисток, он все дул и дул в него в окружении кафельных стен и покато сбегающего к сливному отверстию пола. Кремационная машина размеренно почавкивала в углу, словно какой-то неспешный метроном.

Глава 28

Мистер Имран прибыл к обиталищу Ганса-Петера вскоре после одиннадцати вечера. Ехал он на третьем ряду сидений микроавтобуса. На месте снятого среднего ряда кресел на полу возвышалась какая-то выпуклость, накрытая одеялом. Когда микроавтобус затормозил, выпуклость слегка пошевелилась.

Мистер Имран ездил за покупками для своего чрезвычайно богатого работодателя, мистера Гниса из Мавритании, которого Ганс-Петер никогда и в глаза не видел.

Водитель выбрался из-за руля и открыл боковую сдвижную дверь, из-за которой показался мистер Имран. Водила оказался здоровенным бесстрастным типом со сплющенными ушами. Ганс-Петер заметил, что под обоими рукавами у него поддеты длинные защитные напульсники, какими пользуются стрелки из лука. Подходить к микроавтобусу Шнайдер не стал. И от мистера Имрана старался держаться на расстоянии – знал, что тот просто обожает кусаться и не всегда способен удержать себя в руках.

Перед тем как принять гостя, Ганс-Петер на всякий случай сунул в карман «Тейзер»[94].

Оба устроились на табуретах в душевой.

– Не возражаете, если я закурю электронную сигарету? – спросил мистер Имран.

– Нет, валяйте.

По душевой поплыл парфюмерный аромат.

Машина для жидкой кремации жила своей жизнью, тихонько покачивалась, побулькивая и омывая тело Карлы щелочным раствором.

Ганс-Петер нацепил ее серьги и медальон с фотографией ее отца. Представлял себе, будто это его собственный отец и что медальон заполнен угарным газом.

Некоторое время мистер Имран с Гансом-Петером молча таращились в стекло кремационной машины, словно это был телевизор, по которому передавали футбол. Ганс-Петер добавил в раствор немного флуоресцентного красителя, и когда в смотровом окне появлялось тело Карлы, ее череп и то, что осталось от лица, ярко сияли из-за стекла.

– Замечательно, просто настоящий призрак, – заметил мистер Имран.

Они встретились взглядами, и обоим пришло в голову одно и то же: до чего же было бы классно сейчас растворить таким вот образом собеседника, причем живьем.

– Вы ее живую туда засунули? – поинтересовался мистер Имран доверительным тоном.

– Увы! Она получила несовместимое с жизнью ранение, когда попыталась удрать отсюда посреди ночи. Но они даже мертвые просто обворожительно двигаются, когда подаешь горячий раствор.

– Сможете ли вы установить подобный аппарат в кабинете мистера Гниса и продемонстрировать его работу в действии – на объекте, находящемся в полном сознании, как думаете?

– Смогу.

– Вы вроде собирались мне сегодня что-то показать?

Ганс-Петер вручил мистеру Имрану большую папку в кожаном переплете, с цветочным узором на обложке. В папке лежали фотографии Кари, снятые при помощи телеобъектива – когда она работала возле дома Эскобара и в саду, – к которым прилагались сделанные Гансом-Петером карандашные наброски.

– Гм! – с чувством произнес мистер Имран. – Да, у мистера Гниса все это наверняка вызовет неподдельный интерес. Весьма… Весьма. А как она получила эти шрамы?

– Не в курсе. Впрочем, наверняка она и сама вам обо всем расскажет, когда мы продолжим работу с заказом – я полагаю, заказ все-таки будет?

– О да, – отозвался мистер Имран. – И очень надеюсь, что мне будет оказана честь при этом присутствовать – такие беседы вообще наилучшая часть всего процесса.

Он улыбнулся. Передние зубы у мистера Имрана торчали назад, как у крысы, хотя своим ржаво-оранжевым оттенком больше напоминали зубы бобра с их высокой концентрацией железа в дентине. Уголки рта у него усеивали темные пятнышки.

– Основная работа должна быть проделана на другой стороне, мистер Имран, поскольку после этого она станет практически нетранспортабельной. Не слишком-то просто изымать почки прямо в аэропорту.

– Да, мистера Гниса вряд ли устроит роль стороннего наблюдателя, – отозвался мистер Имран. – Он хочет активно участвовать во всех предусмотренных фазах. Не стоит ли ему немного подтянуть свой испанский?

– Это не повредит. Вообще-то она свободно говорит на двух языках, но в экстремальной обстановке наверняка перейдет на родной испанский – они часто так делают.

– И еще мистер Гнис хочет привлечь к работе известную вам Карен Киф, чтобы та в свойственной ей профессиональной манере вытатуировала портреты его матери, Матушки Гнис. Ему хотелось бы, чтобы они были нанесены на объект еще до начала основной работы – дабы все было закончено и зажило.

– Увы, Карен в настоящий момент отбывает тюремный срок и выйдет на волю не ранее чем через год.

– В намеченные планы это вполне вписывается, время терпит. День рождения Матушки Гнис по-любому каждый год празднуется. А Карен сможет выехать за границу сразу после освобождения?

– Да; судимость не означает, что у вас отбирают загранпаспорт. Главное, чтобы не было неуплаченных штрафов.

– Мистер Гнис специально подчеркивает, что портрет должен быть выполнен с растушевкой и в полутонах.

– Карен – это нечто, – заверил его Ганс-Петер.

– Как думаете, есть смысл пока что передать ей портретные фото Матушки Гнис, чтобы она как следует изучила их в ходе оставшегося тюремного срока?

– Я у нее спрошу.

– Так когда вы можете осуществить поставку этой мисс…

– Мора, – подсказал Ганс-Петер, – Кари Мора. Если мистер Гнис сможет прислать сюда свою яхту, мы всё скоординируем. И есть еще кое-что, что я хотел бы отправить вместе с ней. Не очень большое, но тяжелое.

– Ее наверняка придется кормить принудительно, – сказал мистер Имран. – Можно будет начать прямо на яхте.

Он сделал несколько пометок в своем ежедневнике с переплетом из кожи угря.

В такт покачиванию кремационной машины в ней вдруг стало что-то позвякивать.

– Бикини из тонкой кольчуги, – пояснил Ганс-Петер. – Начинает биться о кости, когда мясо отваливается.

– Такое тоже возьмем, – сказал мистер Имран. – Нужно точно в размер покупать?

– Совсем необязательно, – ответил Ганс-Петер. – В комплекте идут дополнительные регулировочные звенья – совершенно бесплатно.

– Можно взглянуть на почки?

Ганс-Петер достал из холодильника почки Карлы.

Мистер Имран отогнул полиэтилен, прикрывающий контейнер с водой и кусочками льда.

– Мочеточники малость коротковаты, причем на обеих.

– Мистер Имран, они трансплантируются ближе к тазу, буквально в дюйме от мочевого пузыря, а не на свое нормальное место. В типичное положение уже сто лет никто не пересаживает. Этих мочеточников хватает за глаза.

Наконец мистер Имран благополучно отбыл – с парой розовых почек, плавающих в физиологическом растворе. Рассудив, что реципиент вполне обойдется и одной, а при наличии двух послеоперационных шрамов ничего и не заподозрит, мистер Имран съел одну из почек прямо в машине.

Восторженно приподнял брови.

– Пре-сале![95] – с придыханием вымолвил он.

Глава 29

В одном из прибрежных районов Барранкильи разместился небольшой консервный заводик под названием «Оро дель мар» – «Золото моря». Среди видавших виды рыбацких грузовичков у входа стоял «Линкольн» дона Эрнесто – 1963 года выпуска, с широченными распашными дверями.

За длинным столом на верхнем этаже совещались дон Эрнесто, некий Джей-Би Кларк из Хьюстона и директор заводика сеньор Валдес. Предприятие совсем недавно открылось, и дон Эрнесто активно помогал ему встать на ноги. На столе стояли два блюда с улитками и бутылка вина. Гомес, который не умещался ни в одно из кресел у стола, устроился на стуле возле двери. Хотя основной его ролью была охрана хозяина, дон Эрнесто нередко прислушивался к его советам.

Кларк – специалист по рекламе – открыл заготовленный план.

– Вы сказали, что в слогане хотите сделать упор на эксклюзивность и престиж. На ключевых словах вродеprestigiosos.

–Caracoles Finos y Prestigiosos[96], – предложил дон Эрнесто. – Это влезет на этикетку или слишком длинно?

– Влезет. И не такое влезало.

Кларк выложил на стол эскизы баночных этикеток. На одной из них красовалась Эйфелева башня с надписью«Caracoles Finos», на другой – большие буквы «Fine Escargots»[97] на фоне какого-то французского антуража. На третьей – увитое виноградом шато на заднем плане, и крупно – ползущая по стеблю улитка. На всех этикетках мелким шрифтом было напечатано: «Изготовлено в Колумбии».

– Почему тут написано «Изготовлено в Колумбии»? – встрял Гомес. – Почему нельзя сразу написать «Изготовлено во Франции»?

– Потому что это противозаконно, – объяснил Кларк. – Вы ведь закатываете их в банки прямо здесь, правильно? Весь этот французский антураж – чисто чтоб подстегнуть продажи.

– Да, это будет несколько неэтично, – кивнул дон Эрнесто.

– В телевизионных роликах можно использовать гондурасскую песенку«Sopa de Caraco»[98], – предложил Гомес.

– Но она не французская, – возразил Кларк.

– На этикетки планируется наносить костный клей. Их что, лизать прикажете, перед тем как лепить? – полюбопытствовал директор, которого больше интересовали чисто производственные вопросы.

– Нет, сеньор Валдес. Как определимся со спросом, так сразу же купим машину для наклеивания этикеток, – успокоил его дон Эрнесто. – Пока что просто закатывайте банки. Покажите мне раковины.

Валдес поднял на стол картонную коробку. Зачерпнул оттуда пригоршню раковин, раскинул по столу.

Гомес понюхал одну из них и наморщил нос.

– Пахнут прогорклым сливочным маслом и чесноком. В ресторанах их не моют перед тем, как выбросить, просто сгребают с тарелок.

– Мы пробовали их вымачивать, но от «Клорокса»[99] тускнеет окраска, – сказал Валдес.

– Попробуйте «Фэб» с лимонной отдушкой, – присоветовал Гомес, опытный холостяк.

Дон Эрнесто отодвинул от себя эскизы.

– Сеньор Кларк, я хочу, чтобы вы поместили на этикетку что-нибудь простое и элегантное. Горящая свеча, женская рука берется за ножку бокала… Как же вам объяснить-то… В общем, представьте, что вы приносите этих улиток даме, и она сразу же видит в вас сильного и надежного мужчину, мужчину своей мечты.

– А потом, когда их съест, дарит вам своюgatita dulce. Gatita dulce[100] – это значит «мохнатка», – любезно перевел Гомес.

– Да знает он, что это значит, – буркнул дон Эрнесто. – А теперь, Валдес, какие из этих улиток настоящие французские?

– На зеленом блюде.

– Итак, на одном блюде у нас отборные французские улитки, на другом – нашего собственного производства. Как вы сами видите, выглядят они практически одинаково. И я уверен, что и на вкус не должно быть особой разницы. Ну что, попробуем? – сказал дон Эрнесто.

Все отвели глаза.

Первым нарушил молчание Валдес:

–Permiso[101], дон Эрнесто, если это возможно…

– Вот как раз по этой причине мы и пригласили Алехандро. Сходи за ним, Гомес.

Дон Эрнесто взял французскую улитку с зеленой тарелки и принялся демонстративно ее жевать. Вскоре вернулся Гомес в сопровождении Алехандро – мужчины лет тридцати пяти в широченной соломенной шляпе и пышном, похожем на бант галстуке. Из нагрудного кармана у того торчал затейливо сложенный платочек.

Дон Эрнесто положил пустую раковину на синюю тарелку.

– Алехандро – всемирно известная знаменитость в своей области, выдающийся гурме и ресторанный критик. И кстати, мистер Кларк: у него хорошие знакомства во всех гастрономических журналах.

Алехандро уселся в кресло, протянул руку через стол Кларку.

– Дон Эрнесто мне льстит. Я просто люблю поесть, а некоторые думают, что я какая-то там звезда.

Дон Эрнесто налил ему вина.

– Прополощите свои вкусовые сосочки, друг мой. Для начала отведайте улиток с южного побережья Прованса, французских.

Подвинул критику зеленое блюдо.

Алехандро профессионально погонял одну штучку во рту. Отпил немного вина, восторженно закивал.

Потом дон Эрнесто предложил ему экземпляр собственного производства.

– А вот эти из Бретани, тоже из Франции.

Алехандро выковырял улитку из раковины и принялся жевать. Все жевал и жевал.

– На вкус похоже, дон Эрнесто, но у второго образца несколько более… вязкая консистенция, да и аромат гораздо более ярко выражен.

Гомес, у которого вдруг зачесалось в носу, громко чихнул, едва успев прикрыть физиономию широким концом галстука.

– Вы бы такие купили? – спросил дон Эрнесто.

– Вообще-то я предпочел бы улиток из первой партии, но при отсутствии таковых… Да, купил бы. Мне кажется, что улитки из второй партии промыты в хлорированной воде – ощущается некоторое послевкусие. Судя по всему, в обычной водопроводной. Как раз из-за хлорки я и предпочитаю ее не пить. Можете обратить на это внимание своих поставщиков из Бретани.

– Консистенция показалась вам более нежной – можем ли мы применить термин «обволакивающая», который применяют ваши коллеги-сомелье по отношению к винам?

– Вне всяких сомнений, – кивнул Алехандро. – Нежная обволакивающая консистенция, ярко выраженные вкус и аромат.

– Я уже думал на эту тему, – вмешался Кларк. – Все это можно разместить на фальцованных буклетах, в магазинах на полки ставить. Со слоганом вроде «C’est si bon[102] – язык проглотит он!». С прицелом на домохозяек.

– Мистер Кларк, Алехандро, налейте себе по стаканчику на дорожку и спускайтесь – встретимся внизу.

Гомес тоже налил себе винца.

– Тут-то вкус понасыщенней будет! – заметил он с довольным видом.

Валдес отпер дверь, ведущую в цех, и опять запер ее, когда в нее вышли дон Эрнесто с Гомесом.

Дон Эрнесто наклонился к уху телохранителя:

– В Гонаиве мне понадобится перегрузить кое-что тяжелое. Где-то восемьсот кило. Снять с судна и перекинуть на грузовик. Потом перевезешь это в Кап-Аитьен и погрузишь на самолет. В аэропорту надо приготовить автопогрузчик.

– Самолет большой?

Дон Эрнесто кивнул:

– Ди-Си-шестой-А[103].

– А грузовой люк у него с подъемником?

– Да.

– Грузовой поддон есть или надо искать?

– Уже есть в самолете. Основной груз – посудомоечные машины и холодильники, и остается просвет как раз мой товар всунуть. Важно, чтобы его поставили ровно туда, куда намечено, из-за развесовки. Хотя не исключено, что перегружать будем не на самолет, а на другое судно – смотря по обстоятельствам.

–En su servicio[104], дон Эрнесто. А документы?

– С таможней я сам разберусь.

По всей задней стороне цеха тянулся конвейер, похожий на линию для обработки кур. Только ехали по нему не куры, а мертвые крысы со свисающими с ленты хвостами. Среди крыс каким-то образом затесался один-единственный опоссум. Работавшие на конвейере женщины ловко обдирали тушки и срезали филе. В конце линии щелкала ручная штамповочная машина, вся в каких-то старомодных виньетках и хромированных нашлепках – каждый кусок филе она превращала в трех улиток, по форме не отличимых от настоящих.

– Двадцать тысяч евро за эту машину отдал в Париже, – бросил на ходу дон Эрнесто. – На ней шлепают улиток еще со времен Эскофье[105]. Насадка для штамповки кошачьего мяса прилагалась бесплатно. Некоторые считают, что по всем показателям кошатина даже ближе к настоящим улиткам, чем все эти органические грызуны.

Подхватив планшет с зажимом, дон Эрнесто быстро пробежал по нему глазами.

Гомес пропел на мотив джингла из рекламы консервированного супа:

– Кошки и котята, ням-ням-ням!

Когда они вышли из здания, Гомес вытащил из машины черный фрак и траурную нарукавную повязку.

– Лучше прямо здесь наденьте, в салоне несподручно.

Оставив «Линкольн» возле консервного завода, они пересели в бронированный внедорожник с Паоло за рулем и направились на похороны Хесуса Вильярреала.

* * *

В машине дон Эрнесто ответил на два защищенных телефонных звонка. Один из них был от Пако из Медельина. После стрельбы на Майами-ривер на самолет до Колумбии сел один только Пако, который летел домой в компании трех пустых кресел.

Убит ли Ганс-Петер Шнайдер? Пако точно не знал. Видел лишь трупы двух его подельников и еще двух каких-то кентов – похоже, из экипажа сухогруза.

Закончив разговор, в ходе которого ни разу не повысил голос, дон Эрнесто отвернулся к окну машины и некоторое время угрюмо молчал. Эх, Кэнди, Кэнди… Сразу припомнился остров Сан-Андрес, на котором они с Кэнди, тяжело дыша, предавались плотским утехам в одном уютном отельчике…

* * *

Дон Эрнесто, приехавший на кладбище за полчаса до начала церемонии, следил из-за наглухо тонированных стекол внедорожника за прибытием похоронной процессии. Развернул записку, которую передала ему вдова Хесуса Вильярреала, еще раз перечитал:

Глубокоуважаемый сеньор!

Хесус счел бы за честь, если б вы смогли присутствовать на его заупокойной службе. Это принесло бы Вам тот душевный покой, который Вы уже подарили нам, его близким.

Вдова и ее сын приехали на черном «Крайслере» в сопровождении какого-то пожилого красавца с безукоризненно уложенной седой шевелюрой.

Гомес обвел собравшихся линзами бинокля.

– У мужика в черном пиджаке при себе волына, – доложил он. – Справа спереди на штанах кобура. Подождите, пусть повернется… Ага, и справа под мышкой тоже. Левша. Шофер встал возле багажника. Тоже со стволом на поясе, ключи с брелоком от машины в руке держит. Походу там винторез или помпуха. Под ливреей броник. Но Оньисанти с Куэвасом уже за ним держатся, присматривают.Patrón, может, мне сходить поздороваться с вдовой? Заодно и записку можно передать.

– Нет, Гомес. Паоло, а что это за хмырь с седой башкой?

– Да адвокатишка один из Барранкильи, Диего Рива… Редкостный гондон. Это он защищал Холланда Вьеру, когда тот автобус с пассажирами захватил.

Под их внимательными взглядами Диего Рива передал вдове черную кожаную папку. Та убрала ее в сумку. Возле могилы Хесуса Вильярреала собрались в общей сложности человек тридцать. Пока что это была всего лишь яма среди величественных надгробий и мавзолеев, густо усыпающих территорию центрального кладбища Барранкильи, но дон Эрнесто уже присмотрел на кладбище в Картахене чудесного мраморного ангела, которого планировал передать вдове, как только один опытный человек, отлично владеющий резцом, переправит на нем имя усопшего[106].

Сеньора Вильярреал была одета неброско, как и полагается вдове. Рядом с ней стоял ее сын, торжественный и чопорный, в строгом черном костюмчике, оставшемся после первого причастия.

Дон Эрнесто подошел к ним. Крепко пожал мальчишечью ладошку.

– Теперь ты главный мужчина в семье, – сказал ему дон Эрнесто. – Звони, если вам с матушкой что-нибудь понадобится.

Повернулся к сеньоре:

– Хесус был выдающимся человеком во всех смыслах этого слова. Всегда отвечал за свои слова. Надеюсь, что когда-нибудь и про меня такое скажут.

Сеньора Вильярреал приподняла черную вуаль, чтобы лучше видеть его лицо.

– Дом просто прекрасный, дон Эрнесто. Деньги поступили. Спасибо вам. Хесус меня проинструктировал: когда все оговоренное будет выполнено, передать вам вот это. – Она вручила дону Эрнесто черную папку. – Он сказал, чтобы вы очень внимательно прочитали все это перед тем, как хоть что-нибудь предпринимать.

– Сеньора, а можно поинтересоваться, как папка оказалась у Диего Ривы? – спросил дон Эрнесто.

– Он занимался делами Хесуса. Мы боялись, что наши враги отберут ее у нас. Диего Рива держал ее у себя в сейфе. Спасибо вам за все, дон Эрнесто. И знаете что?Dios se lo pague.

В международном аэропорту имени Эрнесто Кортиссоса наготове стоял «Гольфстрим IV», и буквально через двадцать минут после похорон дон Эрнесто и сопровождающие его лица были уже в воздухе на пути в Майами.

Откинув столик, дон Эрнесто выложил на него полученные от вдовы бумаги. Быстро, но очень внимательно изучив их, он позвонил Капитану Марко в Майами.

– Не в курсе, Шнайдера все-таки шлепнули или нет?

– Не знаю,Patrón. Никто из нас его с тех пор и в глаза не видел. В доме тишина. Полиция тоже не появлялась.

– Скоро буду. Вплотную займемся домом. Мне очень нужно знать, чем сейчас занят твой друган Фаворито. Можешь по-быстрому с ним связаться?

– Да,Patrón.

– А та девчушка, Кари? Будет от нее какой-нибудь прок?

– Наверняка, но она говорит, что она пас,Patrón.

– Понятно. Скажи мне, чего она больше всего хочет, Марко.

Глава 30

Илиане Спрегз, специалисту четвертого класса Вооруженных сил США, по крайней мере, досталась отдельная палата. Лежала она в госпитале Министерства по делам ветеранов в Майами – с задранной вверх и подвешенной на растяжку ногой и бледным под россыпью веснушек лицом. Личико у нее было совсем юное, но совершенно измученное. Нога жутко чесалась под гипсом, а день тянулся нескончаемо долго. Родители Илианы жили в Айове и часто навещать ее не могли.

Компанию ей составляли в основном плюшевая собачка и открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, пришпиленные к зеркалу. Воздушный шарик, надутый гелием, давно уже сдулся и бесполезной тряпочкой висел у стены. Были еще часы с кукушкой. Они тоже давно не шли, и всем было про это прекрасно известно. Правильные часы, подумалось ей – время, похоже, действительно остановилось.

Ее собрат по несчастью Фаворито, тоже пациент ветеранского госпиталя, молодой малый с жизнерадостным румяным лицом, не мог похвастаться такой роскошью, как отдельная палата, – положили его в общую, где какие-то морпехи развлекались тем, что озвучивали персонажей некоей мыльной оперы, выключив звук у телевизора. От того, что они при этом несли, просто вяли уши.

Один сержант как раз взял на себя роль жеманной инженю на экране.

– О, Рауль, – пищал он тоненьким голоском, – это что, венская сосиска или твоя пиписька?!

Фаворито все это уже окончательно задолбало. Взявшись за колеса своего инвалидного кресла, он заехал в палату Илианы, объявил ей, что он дипломированный кукушачий доктор, и попросил разрешения взглянуть на часы. Снял их с полки и подрулил на кресле поближе к койке. Поставил часы на оставшийся от завтрака поднос на тумбочке и развернул их задней стенкой к Илиане, чтобы та могла наблюдать за процессом.

– Всего лишь несколько вопросов, – важно произнес он. – Официальным опекуном этой кукушки являетесь вы, если я правильно понимаю?

– Да.

– На документы я могу взглянуть позже, но имеется ли у данной птицы надлежаще оформленная страховка?

– Не думаю, – улыбнулась Илиана.

– И давно эта кукушка отказывается высовываться наружу?

– Я заметила это недели две назад, – с серьезным видом ответила Илиана. – А перед этим она была просто какая-то вялая.

– А до того высовывалась, так сказать, регулярно?

– Да, аккурат в начале каждого часа.

– Ого, так часто?.. А теперь постарайтесь хорошенько припомнить: когда птица появлялась оттуда в последние разы, не было ли в ее голосе хрипов? Не проявляла ли она признаков переутомления или депрессии?

– Не припомню такого, – отозвалась она.

– Илиана, по вашим прекрасно ухоженным ногтям я могу предположить, что у вас есть отличный маникюрный набор.

Она мотнула головой в сторону тумбочки. Фаворито выдвинул ящик, достал оттуда маленький футлярчик. Вывалил на тумбочку ножнички, щипчики, пилочки… Ага, вот оно – быстросохнущий лак для ногтей.

Фаворито что-то подкрутил в часах, в результате чего внутри у них что-то коротко свистнуло.

– Ага! Вот это-то я и искал. То, что вы только что слышали, называется «ку-один», да позволено мне будет употребить чисто научный термин.

Сложив ладони рупором, он склонился к часам, якобы адресуясь к кукушке.

– Простите, что обращаюсь к вам со спины, но хочу поставить вас в известность, что уже почти полдень, а вы отсутствовали почти две недели. Илиана волнуется.

Он быстро сунул в часы маникюрные щипчики, и изнутри опять донесся гудочек, только более басовитый.

– А вот это называется «ку-два», – объяснил Фаворито, поворачивая голову к Илиане. – Или же, на научной латыни,beatos sono[107] – наиболее обнадеживающий признак.

Заведя часы, он развернул их циферблатом к Илиане. Сверившись со своими наручными часами, выставил точное время и принялся перекидывать взгляд с одного циферблата на другой. Несколько раз подводил отстающие стрелки часов с кукушкой, пока, к полному восторгу Илианы, не сообразил, что забыл подтолкнуть маятник.