скачать книгу бесплатно
– Ну что ж, давай знайомытыся. Богдан. (Ну что ж, давай знакомиться. Богдан; пер. с укр.)
– Евгений, – представился я, и мы обменялись лёгким рукопожатием.
– Значит, це тебе вызначилы на мисце Яшки? (Значит, это тебя определили на место Яшки; пер. с укр.)
– Какого-такого Яшки? – вопросительно свёл брови я.
– Та парубка, який тут жыв. Трудныка. Вин втик звидсы вже через тыждень. (Да пацана, который тут жил. Трудника. Он сбежал отсюда уже через неделю; пер. с укр.)
Мой сосед по келье говорил по-украински, но я, для вашего удобства, в дальнейшем буду излагать его фразы по-русски. Мне кажется, вам всё же так будет удобней. Ведь не все из вас знают украинский язык.
– Получается, что меня, – развёл руками я.
Я снова откинулся на подушку и закрыл глаза.
Ну что ж, вот появился ответ на первый из множества крутившихся в моей голове вопросов. Здесь до меня жил не Радик! Здесь до меня обитал некий Яшка!
Богдан, кряхтя, снял ботинки, забросил их в угол, после чего растянулся на своей койке.
– Фу-у-у! – устало выдохнул он.
Некоторое время мы лежали молча. Богдан, наверное, ожидал, что я заговорю с ним первым – логичная реакция ничего не знающего новичка на появление всё знающего старожила. Но в данном случае эта логика не сработала, и он решил проявить инициативу сам.
– Какими сюда судьбами?
Я немного помолчал, после чего, как бы нехотя, выдавил:
– Да так. Жизненные обстоятельства.
Снова возникла пауза.
– Я вижу, ты не охотник до разговоров, – прервал её, наконец, мой сосед.
– А что здесь говорить? – пробурчал я. – Здесь и говорить-то особо нечего.
Ох, сколько же мне стоило тогда усилий, чтобы удержать себя от рвавшихся из меня расспросов! Но требовалось соответствовать нужному образу. Я – сама апатия! Я – полностью потерявший жизненный смысл человек!
– Ну, на постриг ты явно не собираешься, – утвердительно проговорил Богдан.
– Там будет видно, – осторожно ответил я.
– Не похоже и на то, что ты после отсидки.
Я подтверждающе помотал головой.
– Тогда, получается, ты из распутья, – уверенно заключил Богдан. – Либо отрешиться от всего земного, либо накинуть петлю себе на шею. И ты, естественно, выбрал первое.
– Да, что-то типа того, – тяжело вздохнул я…
Придя в храм на вечернюю молитву, – она начиналась сразу же после ужина, – я почувствовал себя несколько неуютно. А почувствовал я себя так потому, что на церковных богослужениях мне до этого никогда бывать ещё не приходилось.
Нет, чисто по логике, я, конечно же, понимал, что на богослужении мне нужно будет молиться. Но молиться – оно ведь тоже нужно умеючи. А вот как это делать правильно – вот этого я как раз таки тогда и не знал!
– Не волнуйся, – сказал мне уловивший мою неуверенность отец Гавриил. – Просто делай всё то, что делают остальные. Когда все крестятся – крестись, когда все кланяются – кланяйся. Но самое главное, думай только о Боге! Если ты будешь думать о Боге, то душевное равновесие ты обретёшь гораздо скорей!
Я делал всё точно так, как он мне велел – стал позади всех и в нужные моменты кланялся и крестился. Но вот думать только о Боге у меня, ну, совершенно не получалось. Я думал только о Радике. А о Боге мне не думалось даже и в том числе.
Во время этого богослужения случилось одно происшествие, которое просто не могло не обратить на себя внимания.
В разгар молебного песнопения, когда вся братия смиренно складывала руки и блаженно закатывала глаза, отец Митрофаний вдруг свалился на пол и, точно подкошенный, стал извиваться в судорожных конвульсиях.
Но меня больше всего поразило не это. Меня больше всего поразило то, что на отца Митрофания в тот момент даже никто и не посмотрел.
Единственным, кто отреагировал на его падение, был стоявший рядом с ним отец Феодор. Он поднял своего друга с пола и, точно маленького ребёнка, вынес его на руках из храма.
Всё это равнодушие мне объяснил в тот же вечер Богдан.
– Так наш Митрошка же эпилептик, – сообщил мне он, когда я высказался ему об этом случае. – Такие приступы с ним происходят довольно часто, и к этим приступам здесь все давным-давно уже привыкли…
Пропев молебный канон Богородице, выслушав акафист Божией матери, приложившись под византийское пение «Красоте девства твоего…» к иконам и получив у настоятеля благословение на сон, вся монастырская братия дружно покинула храм.
Покинул его, конечно, и я.
В свою первую ночь в монастыре мне так и не удалось сомкнуть глаз. И дело здесь было не в том, что на соседней кровати как будто работал бульдозер – настолько мощным был издаваемый Богданом храп. Меня никак не отпускали мысли о Радике – именно они были причиной моей бессонницы. Я задумчиво смотрел в окно и был погружён в гнетущую, болезненную пустоту.
И тут до моих ушей вдруг донёсся какой-то смутный, какой-то шелестящий звук, как будто кто-то, старательно маскируясь, осторожно продвигался по коридору.
В моём сознании загорелся аварийный сигнал тревоги: «Внимание, опасность!».
Я приподнял свою голову над подушкой и, обернувшись к двери, целиком обратился в слух.
Шаги приближались. Внизу, в щели между дверью и полом, отчётливо обозначилась чья-то тень.
Я уловил приглушённый скользящий шорох. Это означало то, что кто-то снаружи прислонил своё ухо к двери нашей с Богданом кельи.
Меня это насторожило. Я скинул с себя одеяло. Моё сердце стремительно перешло на галоп.
И тут храп Богдана вдруг стих. Богдан перевернулся со спины на живот. Коридорное эхо разнесло стремительно удаляющиеся шаги, и тень из-под двери исчезла…
Глава одиннадцатая
Утро следующего дня снова выдалось ветреным и дождливым.
Услышав раздававшийся за окном гулкий стук в било, я откинул одеяло и спустил свои ноги на пол.
Богдан открыл форточку – наша келья быстро избавилась от запаха пота. Я оделся, обулся, заправил свою кровать и отправился проходить гигиенический «моцион».
После утренней литургии ко мне подошёл отец Гавриил.
– Сегодня твоё первое трудовое послушание! – назидательно сообщил мне он. – Не воспринимай его просто как бесплатный труд. Трудовое послушание – оно есть христианская добродетель! На трудовом послушании всё делается не для мучения. На трудовом послушании всё делается исключительно ради добра. И твой усердный труд на благо монастыря – это указанный Господом путь для твоего духовного очищения!
– Усердия мне не занимать, – ответствовал я. – У меня есть большое желание прочувствовать силу веры, ибо суетные дела мира сего повергли меня в глубочайшее разочарование и скорбь, – и я подивился невесть откуда взявшемуся вдруг у меня красноречию. – Поручайте мне всё, что вы считаете нужным! – выказал свою готовность я. – Всё, что вы мне станете поручать, я буду добросовестно выполнять.
– Ну, вот и прекрасно, – удовлетворённо кивнул отец Гавриил. – А теперь пойдём со мной, я познакомлю тебя с твоим приставником.
Когда я увидел, кого назначили мне в приставники, – то бишь в бригадиры, – я с большим трудом удержал себя от того, чтобы театрально не закатить глаза.
Отец Митрофаний, лицо которого напоминало старинную маску трагика, – этому поспособствовали тёмные разводы от непрекращающегося дождя, – отреагировал на меня без всякого воодушевления.
– Новенький? – спросил меня он.
– Новенький, – ответил ему я.
Отец Митрофаний снисходительно оглядел меня с головы до ног и, ни с того ни с сего, вдруг разразился эмоциональной проповедью, в которой сквозила эдакая нарочитая надменность.
– Человечество погрязло во грехах! – сотряс кулаками в воздухе он. – Сердца людей стали чёрными! И не удивительно, что в скверну обращается всё, к чему они прикасаются! И все грехи человечества сможет смыть лишь только новый всемирный потоп! И очень скоро грядут великие испытания, дабы очистить сотворённую Богом землю!
Каким это образом соотносилось со мной, я, честно говоря, так и не уразумел.
Во время этой душевной «проповеди» случился один презабавный момент. В самый разгар возмущений по поводу греховности человечества, отец Митрофаний с яростью прихлопнул какую-то появившуюся на его щеке букашку. При этом он сопроводил свою экзекуцию настолько крепким и ёмким словцом, что это ставило под большие сомнения его священный духовный сан.
Работать с отцом Митрофанием было совершенно невозможно. И все, кто работал под его началом, – как правило, это были трудники; послушников ему не доверяли, – к концу рабочего времени мечтали, наверное, только об одном – чтобы его кто-то взял, и убил.
Он совершенно не давал никому работать. Всё его руководство заключалось лишь в том, чтобы подскакивать поочерёдно к своим подчинённым и вставлять им за что-нибудь какой-нибудь щедрый и сочный втык. Вставлять даже в том случае, когда вставлять его было абсолютно не за что. Но отца Митрофания это не останавливало. Он буквально во всём умел находить причину для своего недовольства.
Мне вот, например, было поручено перебирать капусту. И каждый раз, когда он ко мне подходил, я, по его мнению, делал что-то не так: то слишком много отрезал гнили, то, наоборот, слишком мало; то слишком некомпактно складывал кочаны, то, наоборот, слишком близко их друг к другу клал.
На складе, под потолком, висел большой транспарант: «Трудовое послушание – это освобождение души!». И это действительно было сказано в точку! При выражении впечатлений об отце Митрофании, душа у всех действительно освобождалась.
Есть одна такая старинная русская поговорка: «А Васька слушает, да ест». Вот и я, на манер этого Васьки, терпеливо перебирал доверенную мне капусту и, выполняя полученный наказ от Семёна, осторожно стрелял глазами по сторонам.
