Литературный журнал «ДК», №03/2018

– Допустим. И какие же условия сделки?

– Всё очень просто: вы помогаете мне создавать кошмары для людей, а я даю вам абсолютную свободу, о которой вы и не смели мечтать, освобожу вас от болезни и боли, что не даёт вам покоя. Поверьте, это тоже в моих силах.

Я задумался. А чего я, собственно, потеряю? Ведь я любил, безумно любил свою работу, и мне страстно хотелось бы вновь окунуться с головой во всепоглощающее творчество, где я один на один со своей фантазией сочиняю леденящие кровь ужасы.

– Хорошо, я согласен! Что мне нужно для этого сделать? Когда я смогу приступить к работе?

– Вот это настрой! – Саммерс улыбнулся. – Но советую пока не спешить: прежде чем заниматься людьми, вам предстоит пройти что-то вроде вступительного экзамена.

– Экзамена? Какого экзамена?

– Все очень просто, – вновь улыбнулся Джек. – Для начала вам придётся стать режиссером моего кошмара.

В огромном кинозале было множество людей, причём публика была совершенно разношёрстной, как если бы в одном месте собрали представителей всех эпох – настолько различались их облик и поведение. Но я успел поймать себя на мысли, что многие лица из этой публики мне смутно знакомы, словно я где-то видел их раньше. И с некоторым холодком внутри себя понял, что некоторых из них я знаю совершенно определённым образом, но не думал, что мне доведётся увидеть их лично. Хотя, чем чёрт не шутит, подумал я и усмехнулся правдивости мысли. Джек Саммерс сидел слева от меня, ободряюще похлопывая по плечу:

– Не переживайте, дружище! Я уверен, что вы отлично справились со своей задачей! В любом случае решение буду принимать не только я, но и все сидящие здесь, так как все они – мои помощники, такие же режиссёры кошмаров, как и вы! Думаю, многих здесь вы уже узнали: если оглянетесь, то через три сиденья от вас увидите маэстро Говарда Лавкрафта. Если повернётесь направо, то увидите на самом краю нашего ряда милую даму в чёрном. Это Мэри Шелли! Она почему-то всегда садится с краю, на одно и то же место. А взгляните на первый ряд, видите двух беседующих джентльменов? Это же самые что ни на есть настоящие Альфред Хичкок и Франц Кафка! Не анекдот ли? А прямо за ними сидят По, Достоевский и даже старина Фрейд. Мои любимчики! И это лишь малая часть моей команды, понимаете?.. Ах, – зевнув, протянул Джек. – кажется, начинается.

Свет в кинозале медленно погас, невероятно огромных размеров экран озарился светом. Признаться, я волновался куда сильнее, чем на премьере своего первого фильма, но, думал я, оно того стоит. Оглянувшись на Джека Саммерса, я увидел, что тот заснул и тихонько похрапывает.

Между тем на экране происходили невообразимое вещи: беспредельные небесные глади, полчища огромных, сияющих крылатых существ, среди которых одно выделялось размерами и светом так, что было больно глазам. Происходила великая битва – ослепительно блистающий великан вел в бой группу собратьев, причём силы противников их явно превосходили, постепенно тесня войско великана вниз. Я бросал косые взгляды на спящего соседа и замечал, что с каждым ударом по войску великана Джек подрагивал. То, что происходило на экране, явно не походило на кошмар и не вызывало ужаса, и среди сидящих в зале послышался неодобрительный шепот. Ничего, подумал я, тем эффектнее будет задуманная мною кульминация. Ведь каждый имеет свой страх, даже тот, кто внушает страх другим; главное – суметь найти эту самую болевую точку и надавить на неё как можно сильнее.

«Вот оно», – подумал я, – «Сейчас начнётся».

Я устремил взор на экран. Бесчисленное множество существ во главе с великаном были повержены, и теперь, казалось бы, с бесконечной высоты вниз падали сияющие тела, словно тысячи, миллионы метеоритов бомбардировали поверхность планеты. Между тем падение их продолжалось, будто не было ему конца и края. Джек Саммерс, чья рука всё еще покоилась на моем плече, вздрогнул и сжал моё плечо с такой силой, что я чуть не закричал. Крупный план переместился на предводителя поверженного войска, и можно было различить черты его красивого лица, искажённого ужасом, ненавистью и болью. Он кричал, но страшный свист ветра, рождённый стремительным полётом вниз, начисто заглушал крик. Вдруг к свисту ветра начал прибавляться нарастающий низкий гул, с каждым мгновением становившийся всё громче и громче. В кинозале почувствовался явственный запах серы. Ну же, подумал я, должно получиться, это точно оно! Ракурс плавно переместился на бесконечную пропасть, в которую падали побеждённые существа. В кромешной темноте вдруг стало различимо крошечное пятно света. По мере приближения к нему запах серы становился все отчётливей, а само пятно стало огромным озером, охваченным огнем; гигантские языки пламени лизали стены огромной пропасти. Кто-то из летящих вниз уже пропал в пламени. Кадр вновь переместился на великана. Его лицо, очень похожее на лицо такого неприметного Джека Саммерса, исказилось от ужаса, ведь он уже почти достиг дна этой пропасти. Сквозь ставший уже невыносимым рев и свист ветра можно было различить его крик, который едва прорывался сквозь плотную завесу шума. И вот когда он уже с огромной скоростью должен был врезаться в поверхность озера, его оглушительный крик перекрыл шум и заслонил собой все остальные звуки…

– А-а-а-а-а-а!!! – Джек Саммерс с истошным воплем вскочил с места и начал аплодировать. – Браво! Браво! Невероятно! Гениально! Это шедевр!

В кинозале зажёгся свет. Джек бросился пожимать мне руку, лихорадочно её потряхивая:

– Дружище, я в восторге! Давненько я так не пугался. Эй, все, подходите сюда!

Бурлящий поток людей вынес меня из кинозала в просторный холл. Обступив меня со всех сторон, разношёрстная толпа начала осыпать меня поздравлениями, рукопожатиями и дружескими похлопываниями по плечу:

– Здорово!

– Высший класс!

– Как сумели нагнать нужную атмосферу!

– А я ведь собирался уходить, и тут такое…

Ошарашенно принимая поздравления от толпы признанных мастеров ужаса и знатоков человеческих страхов, я не заметил, как за моей спиной вновь возник Джек Саммерс. В руках его был лист бумаги.

– Друзья, внимание! Прошу минуточку внимания! Прежде чем предложить нашему другу контракт, хочу узнать ваше мнение, дорогие коллеги! Скажите, достоин ли он стать частью нашей дружной команды?

– Да-а-а-а! – оглушающе пророкотала толпа.

– Решено единогласно! Хотя скажу по секрету, – уже на ухо прошептал мне Джек. – Все они в свое время показывали мне точь-в-точь такое же кино, как и вы, отличается только исполнение. Но, как видите, каждый раз это срабатывает, чёрт подери! Итак! Вы блестяще справились со вступительным испытанием, а потому я предлагаю вам контракт. Те же условия, что я предлагал вам ранее: вы работаете на меня, а я даю вам абсолютную свободу, в том числе и в творчестве.

Я бегло прочитал текст договора, не нашёл там никаких явных противоречий – все, о чем говорил Саммерс, было там. Мою душу щекотало уже давно не испытываемое предвкушение, как будто перед рисковой, но стоящей усилий авантюрой.

– Что ж, я согласен работать на вас.

– Вы слышали?! Наша команда пополнилась ещё одним мастером кошмаров! Держите ручку, дружище, осталось всего лишь подписать контракт.

Он протянул мне старинное золотое перо, и рука сразу ощутила его приятную тяжесть. Поставив рядом с размашистой подписью Джека дату – 29 августа 2015 года – я расписался и разборчиво написал рядом расшифровку подписи: «Уэс Крэйвен». Окружившая меня толпа радостно взревела, и опять на меня посыпались многочисленные поздравления.

– Не стесняйтесь, друзья, радуйтесь! Устроим же праздник в честь события! – обратился к бушующей толпе Саммерс. Радостным взглядом я окинул все эти лица – признанные мастера своего дела, знающие все потаённые людские страхи, играющие в кошки-мышки с человеческим разумом, на струнах души умеющие сыграть неповторимую симфонию ужаса и отчаяния. Я понял, что испытываю радость и гордость от того, что просто стою рядом с ними, уже ставшими легендами.

Отдав бумагу Джеку, я спросил его:

– А когда же мне приступать к работе?

– С завтрашнего дня, – улыбнулся Джек. – С завтрашнего дня, дружище. Позвольте мне ещё раз поздравить вас.

Джек Саммерс протянул мне руку, и я с удовольствием ответил ему крепким рукопожатием.

Реализм

Крылья бабочки

Автор: Екатерина Иванова

Они вроде как лучшие друзья, и этого не должно происходить.

Они вроде как лучшие друзья, и всё и без того сложно. Сложно настолько, что она и сама не способна разобрать, что там, в плетёном лабиринте собственных мыслей, чувств и эмоций. Что там, в плетёном лабиринте, дружба-недружба. Да и кто кинет тот самый камень?

Наверняка ясно только одно.

Этого всего определённо не должно происходить.

Сложно сказать, как правильно истолковать «всего». Вероятно, в буквальном смысле всеобъемлемости. Всепроникаемости. Всезадеваемости. Всесвязу…

Этого не должно происходить. Всего.

Да только это происходит.

Это так глупо, что хочется смеяться, потом немного поплакать, так, пару дней – и, наверное, ещё чуть-чуть посмеяться. Она вполне может слышать это издевательски-шутливое «ой, ну мы же говори-и-или» – это не переставая звучит в голове, отбивается от стенок черепа, нарастая и переливаясь миллионами, миллиардами голосов на всевозможные тональности и акценты.

Как же она ненавидит эти голоса. Ненавидит взгляды и перешёптывания.

Всем почему-то как-то внезапно не плевать.

Но больше всего ненавидит это сладостно-тянущее чувство в желудке. Бабочки. Да только они явно проникли и в голову, так, для расширения ареала обитания, заразив там всё личинками бестолковости.

Им то – беззаботно порхать в желудке; а ей – справляться со всем тем бардаком, который внезапно свалился на голову.

Внезапно. Ха.

Ха-ха.

Ха-ха-ха.

Этого не должно было происходить – но в то же время это было настолько очевидно. Единственный вопрос: как этого не случилось раньше?

И ещё один: заметил ли?

Так-то он всё замечает. Замечает спутанные волосы и синяки под глазами, замечает свежие царапины на щеке – иногда она отшучивается, иногда просто молчит, всё зависит от суммарного количества ссадин на теле – замечает он и мелкие ужимки, нервные движения, бегающий взгляд. Он не может не заметить румянца на щеках, не заметить, как она сглатывает или как смотрит на него всё то время, когда он пытается – совершенно тщетно – объяснить что-то из тригонометрии.

Она и без того знает о синусах. Знает и о том, как складывать тот с косинусом – да только вот у неё самой что-то ничего не складывается.

Она думает о том, что в один прекрасный день учебники полетят в сторону, одежда тоже могла бы – да только нет, никогда, под ней – ожоги и рубцы, а под кожей – душа в шрамах – и видеть такое – врагу не пожелаешь. Да только они одинаковые.

У неё ожоги под грудью от раскалённой сковороды. У него – шрамы на запястьях от лезвий.

Они разбиты и потеряны, как двое безнадёжно больных льнут друг к другу, потому что больше не к кому. Потому что другого выхода и нет. Потому что каждый притворяется здоровым, потому что каждый молчит о метастазах, что начинаются в тонких шрамах на плечах – и ползут дальше, изъедая внутренности, изъедая саму надежду на жизнь, изъедая веру в то, что Однажды…

Просто. Однажды.

Да только у неё – бабочки в желудке, где уже два дня плещется пустота и желудочный сок. У него там урчит от голода, а бабочки живут разве что в пустом кошельке.

У неё – сердечки на полях тетрадей. У него – списки лекарств для матери.

Сердечки и бабочки. Это её тянет и топит одновременно. А что не даёт утонуть ему?

Иногда она ловит на себе Взгляд. И тогда вся эта стая насекомых приходит в хаос, мечется по телу, от чего кожа покрывается мурашками, а собственный взгляд соловеет, словно при похмелье. Ей не нужно пить, достаточно звёздной пыльцы с крыльев – и всё, что способно выдать сознание в этот момент – табличку «закрыто на реконструкцию». Тело – глупую, нелепейшую из улыбок, которую видел свет.

Она и сама не знает, ждёт ли вообще это Однажды. Не знает, где проходит граница дружба-недружба.

Что знает наверняка – если она протянет руку, за неё возьмутся. Что нельзя покупать мороженое с лактозой, но можно – ежевичный джем, что у неё скоро будет кружка с динозаврами взамен разбитой, что он хранит целую пачку её детских рисунков и не перешивает неумелые заплатки на куртке с контрастно-оранжевыми нитками.

Возможно, он и не замечает. Скрывать вещи – это что-то вроде её фишки.

И если она способна контролировать самую мощную силу во Вселенной, которая столь страшна и одновременно столь притягательна, что о ней слагают легенды, что ей поют оды, и она сквозит в каждом жесте любого живого существа – то вполне способна и дальше лгать о том, что творится дома.

А ещё обложки его самых дешёвых тетрадей, где прячутся косинусы и синусы (у них-то всё отлично, счастливцы), – сплошь заклеены этими непутёвыми бабочками, цветочками, покрыты блёстками и украшены завитушками. Она лично выводила каждую. Возможно, у него просто нет денег на новые.

А возможно, она тоже чего-то не замечает. Может, замечает слишком многое.

Однажды может наступить и через двадцать три секунды. А может и не случиться никогда. Да только она почти уже подружилась с бабочками и вполне не прочь подождать ещё немного.

Как я снимал дом у стэндапера

Автор: Владимир Дивинский

Эту личность я придумал сегодня ночью. Проснулся от того, что нога затекла, придумал на почве внезапного голода. Хорошая личность. Сюжет я, пожалуй, запишу.

***

Я остановился на перекрёстке двух дорог. Вроде не кусается. Но нужно было двигаться дальше, перекрёстки это любят.

Прекрасный город – Сочи. Но не для высших жизненных идеалов – дома и работы. Вот прям никак.

Идёшь на работу – через час сидишь как ни в чём не бывало на набережной и слушаешь прибой. Красиво же! Но опоздал…

Идёшь домой – ну что за оказия! Проехал с какими-то личностями на семь остановок дальше. Расстояние между остановками в Сочи – примерно по семь километров. Ого!

Домой ехать неохота, да и дом-то воображаемый, поскольку нет работы. Вот и спишь в пустом номере санатория, в котором тебя бросили. Их тут много, поэтому такие ночёвки практикуются и не пресекаются даже.

В общем, классическая песня – зря от родителей уехал.

Под ноги упал арбуз. Как же не поскользнуться?

Встаю. Перед носом – объявление:

«Сдаю дом уставшим и неприкаянным. Оплата – по беседе за ночь»

Рай на Земле!

***

Здоровенный покосившийся дом с относительным, как Вселенная, ремонтом. При этом – миниатюрнейший за счёт огромного количества хлама двор.

Две ванны, к которым подтащили и привязали водяную горку. Ванны наполнены водой.

Клумбы, на которых стоят конструкции, наспех сваренные из чего попало.

В беседке, почти упавшей – мольберты, перепачканные растворителем, чем-то вроде бензина и краски. А также растянутые на гвоздях огромные плакаты с неузнаваемыми лицами.

Дом – ну…

Сарай, заросший виноградом. Вот и всё. На куске бетона – Че Гевара, нарисованный баллончиком.

Ну, и он стоит тут же.

– Ты устал?

– Ага.

– Ты неприкаян?

– Как бог после пьянки.

– На тайной вечере было ненастоящее вино. Проходи.

– Бог всем врал, я знал.

– Он продолжает это делать, его пути неисповедимы.

– Ты священник?

– Не-а. Комедиант.

– Почти то же самое, только по другую сторону баррикад.

Звали его Евграфо. Да. И он выступал в каких-то подвалах с социально-значимыми юморесками, играл джаз, рисовал авангард, рисовал граффити, шил друзьям одежду и гнал самогон. А также проповедовал теорию о необходимости человеческой свободы.

Был он красив, начиная с глаз, заканчивая пятками, по-хорошему злой, саркастичный и открытый, с искрами в ноздрях, задирающихся кверху. Он курил дешёвый электронный испаритель, который пах нефтью. А нефтью пахнет вечность, это все знают.

– Где ты взял глицерин с запахом нефти?

– В Баку.

Я жил у него месяца три. Это вовсе не значит, что я перестал ночевать в пустых номерах отелей бесплатно по ночам. Я просто стал наполнять это время разными действиями. В этих номерах мы читали вслух стихи. Дрались подушками. Спорили о православии, моих новых литературных попытках, Канте и вышивании Кантом библейских текстов. Нас боялись выгонять, мы казались умными, готовыми ко всему и опасными.

В нашем доме всё время были какие-то люди.

Однажды я увидел сидящего в ванне человека. Он был в рубахе, украшенной цветами, с длинной, непричесанной гривой и бородкой. О чём-то остальном судить не могу, вода в ванне была мутной из-за водорослей.

– Здравствуйте – сказал я.

– Где Евграфо? – был ответ-вопрос.

– Он сейчас придёт с ящиком клубничного мороженого и тремя прекрасными женщинами из местного джаз-клуба.

– Отлично.

– Вы искали его?

– Именно. Видите ли, в такой ванне утопившийся его комплекции легко поместится…

Вот так живёшь, а потом в твоём бытии появляется битник Вася.

Всё мороженое мы сгрузили в огромную круглую чашу с неработающим джакузи, в центр поставили кактус, легли рядом и принялись есть. Мы смотрели новости, сочиняли по ним анекдоты, и девушка с тусклыми синими волосами тихонько целовала меня в ухо.

– Зачем это всё?

– Что?

– Есть как древние римляне, обнимать женщин, которых обняли тысячи мужчин до тебя?

– Моя жизнь ничем не отличается по объёму смысловой нагрузки от жизни других. Сам подумай.

– Или за компом в офисе, или на полу рядом с ванной мороженого?

– Примерно. Можно ещё петь, устраивать весёлые революции, гомерически хохотать и целовать Еву. Да, Ева?

– Еще ты можешь прыгнуть из окна и посмотреть, что получится, – сказала раздраженная Ева с аллергией на лактозу и клубнику.

– Мне будет интересно слишком малое количество времени. Извини.

– А чем мы отличаемся от всех раздолбаев до нас?

– Не знаю. Они все такие разные, но все такие одинаковые. И нас это тоже касается. Мы не выбиваемся из системы.

– Может, начнем войну?

– А почему нет?

Вот так вот и приходит в этот мир революция. Он, оказывается, играл на барабанах. Я, оказывается, на гитаре. Мы выбрались на крышу. Мы кинули несколько презервативов с краской в соседний двор, прямо в огромный плакат предвыборной кампании. Потом мы стали петь «Интернационал». И только тогда я понял, насколько это было скучно.

Серьезно. Быть идиотом спокойно. Быть наполовину интеллигентом, на пару процентов творцом и на всё остальное – идиотом – приятно. Знаю по себе. Быть скептиком приятно. А бунтарей действительно мало, и они действительно все одинаковые. Мы до сих пор ничего не придумали. Потому что сами люди не меняются, их больше нечем провоцировать. Это охренеть скучно!

Наркотики стали скучными после распада NIRVANA. Алкоголь надоел, когда ему посвятили все русские комедии. Сигареты всё ещё имеют какой-то романтичный оттенок из двадцатых, но всё равно не прёт. Начинающие скучать люди заливают нефть в электронные испарители и кидаются с горы.

Панки плюют на всё и идут искать работу, потом покупают «тройку» и сводят татуировки, поскольку было интересно только поначалу и по молодости. Молодое поколение обязано быть бунтарями… Да. Иначе они не смогут жить дальше. Им надо вовремя отодвинуть от себя поток информации, а через какое-то время снова в него нырнуть, так надо. Чтобы было проще, бунт становится частью потока, и вот уже из ада орут модники и околофутбольщики…

Но когда-то ребята из Омска играли на лестнице научного института, понимая – это что-то новое. Но когда-то ливерпульская банда сколотила группу и поехала в Лондон, думая – всё-таки новизна. Вдруг?

И сейчас всё-таки с умирающей надеждой в голосе травит шутки про вождей мой сочинский комедиант, гомерист… Черт его разберет.

Авось не растворимся в потоке информации, потребления и существования, как он.

Ему суждено раствориться. Он же всё-таки мой сон.

И повод для размышлений.

НО КОГДА-ТО МЫ НОСИЛИ ЖИЛЕТКИ.

Извините, хотелось закончить, как Довлатов.

Шестнадцатый

Автор: Саша Расков

Капли послеобеденного дождя мягко ложились на соседский подоконник, наполняя комнату приятным звуком. Прошло около тридцати минут с момента, когда мы в порыве обжигающей страсти скинули одежду, а наши тела предались плотским утехам. Помню, как она лежала на боку, её хрупкий пальчик рисовал осьминога на моей груди. А я, пребывая в состоянии эйфории, тупо пялился в потолок, размышляя о том, чему посвятить вечер.

– О чём думаешь? Тебе не понравилось?

Мне понравилось. Даже очень.

– С чего ты взяла? – удивился я. – По мне, так было здорово.

– А вдруг? – улыбнулась она. – Ольга, моя подружка, рассказывала про бывшего парня, который уверял, что ему нравится. А оказалось – нет.

– Странно… может, у неё не было рта?

– Саш! Я серьёзно!

– Я тоже.

Улыбка превратилась в недоумение с нотами будущего протеста.

– Фу-у! Что ты говоришь?! Вообще-то, это не обязательно!

– Тихо, тихо! Я пошутил.

– Все вы так… шутите.

– Ладно, закрыли, – массируя её бедро, сгладил я. – Кофе будешь?

– Не откажусь.

Предприняв некоторые усилия, я перекатился на край постели. На ковре беспорядочно валялись шмотки, помятые сигареты, разряженный айфон и гелевая ручка. Не вдаваясь в подробности относительно последней, я нащупал джинсы, энергично натянул их до пупка. Чего только не сделаешь ради девчонки. Особенно ради красивой.

На кухне было холодно. Растерев ладонью плечо, я сначала хорошенько обдумал, а уже потом распахнул верхний ящик. Маленькая баночка, принесённая Антоном накануне, была на месте. Кофейного топлива хватало ровно на две чашки, что весьма порадовало. Ловким движением руки я приподнял язычок чайника, повернулся к телевизору.

– А ты шустрый! – Она зашла на кухню. Её точёная фигурка скрывалась за толстым слоем одеяла. Со стороны выглядело потрясно. Ох, как потрясно!

«Опыт», – пришло на ум. Но я промолчал.

– После кофе… повторим?

На всю квартиру раздались фанфары какой-то третьесортной передачи с идиотским названием «Про это». На экране появился седовласый мужчина в стильных солнцезащитных очках, который неспешно гулял по Москве. Оглядываясь на проходящих девушек, он всем своим видом показывал решимость выдать что-то умное. Когда заставка подошла к концу, плейбой покрутил задом у киоска и наконец-то открыл шоу.

Есть мнение, будто человек по своей природе не может быть моногамным. Ведь если посмотреть, даже на уровне животных моногамностью могут похвастаться лишь белые лебеди, волки и пингвины.

– И чёрные грифы, – дополнил я.

– Грифы?

– Птицы такие. Они живут парами. Если партнёр изменяет – это вызывает гнев стаи.

– Ого! Откуда ты это знаешь?

– Помню со школы, – прилично хлебнул я. – Наш биолог был помешан на пернатых. Каждый урок твердил про образ жизни, питание и… прочую лабуду.

Чтобы понять, насколько верны современные мужчины, мы пригласили десятерых представителей. Каждый из них – личность, имеющая свой статус, вид деятельности и, конечно же, семейное положение.

Поставив чашку на стол, я прикинул силы по организации обеда для двадцатилетней Киры. Несмотря на любовь к телевидению, она меня привлекала. Скажу больше: я уже мозговал о том, чтобы познакомить её с мамой.

– Есть будешь? – вежливо поинтересовался я. – Могу сварганить яичницу.

– Подожди… сейчас будет интересно.

На фоне студийного полотна возник тридцатилетний самец, одетый в безразмерный свитер и торчащую из-под него рубашку. Как правило, такой видок имеют мужики, выросшие под чутким контролем. Естественно, мамочек.

«У меня была девушка. Мы прожили почти два года. Хотели пожениться. Но как-то раз я спросил: какой я по счёту? В плане секса. Она призналась, что тридцатый. В общем, мы расстались».

– Ха! – не удержался я. – Во даёт!

– Чего даёт? – покосилась Кира.

– Забавная история! Разве нет?

– Нисколько.

Разговор иссяк. Надо было что-то придумать.

– Кир, поделись: а какой я по счёту?

Кира поменялась в лице. Не будь мы дома, я бы предположил, что к её пятке провели высоковольтный кабель.

– В смысле?

– В прямом. Какой я у тебя? По счёту?

Взяв с вытяжки пульт, она молниеносно погасила экран. Кажется, я попал в яблочко. Оставалось лишь надавить.

– Ну и? – настаивал я. – Чего напряглась?

– Ничего… просто… это важно?

– Расслабься, все мы люди.