Литературный журнал «ДК», №03/2018

– Шестнадцатый, – промямлила Кира. – Доволен?

– Шестнадцатый?! – от ярости воскликнул я. – Как? Как это возможно? Не понимаю! Тебе же всего двадцать!

– Да пошёл ты! Ты не судья! Ясно?!

Следующие пятнадцать минут больше напоминали развязку сериала, нежели сцену из провинциальной жизни. Собрав барахло, она с криками выбежала в подъезд. Мне хотелось остановить её, прижать к себе, соврав, что вскрывшийся факт не имел значения. Но я не мог. Злость, досада и разочарование обуздали душу, сковав позывы к геройству.

Твою мать, я был шестнадцатый. Шестнадцатый!

Ближе к ужину я успокоился. Кира, как представитель современного общества, где нет правил и порядков, заслуживала прощения. Сняв с зарядки мобильник, я нашёл её контакт, большим пальцем набрал: «Восьмая».

Ответа не получил. Всё было кончено.

Дыши

Автор: Тимур Малхозов

В детстве болезнь кажется крутой. Все вокруг о тебе заботятся. В школе ребята считают тебя классным и даже завидуют. Девчонки восхищаются твоей стойкостью и немного жалеют. За тебя всегда волнуются родители, и ты не ощущаешь себя одиноким. Мама и папа чувствуют вину и готовы сделать всё, что угодно, лишь бы их маленькому сынишке стало лучше. Они делают всё, чтобы ты был обычным здоровым ребёнком, занимался спортом, гулял с друзьями, не задыхался в припадках. Они хотят для тебя только лучшего, мечтают, что ты вылечишься, поступишь в университет и закончишь его с отличием. Родители готовы прыгать день и ночь вокруг тебя, лишь бы стало лучше, ты нашёл престижную работу и жил отличной жизнью.

– Дыши! – говорит Кэтрин и даёт мне ингалятор. Я вдыхаю его и закрываю глаза. Жду, пока препарат расширит бронхи, и я смогу дышать.

Поначалу это действительно кажется крутым. Маленький мальчик каждый раз на волосок от смерти, и каждый раз он побеждает. Я могу сам решать, идти ли мне в школу. Стоит только сказать маме, что мне тяжело дышать, как у меня уже полноценный выходной с телевизором и печеньем. Я не хожу на физкультуру, могу спокойно отпроситься с занятий или не делать домашнее задание. В бронхиальной астме есть плюсы. Тебя считают крутым одноклассники, ты пользуешься успехом у девчонок. Стоит только достать ингалятор… О да, девчонкам нравятся ингаляторы. Ещё им нравятся маленькие котята, милые щенки и слабые мальчики, о которых можно позаботиться. Поиграть в дочки-матери. Говоришь, как тебе тяжело, что ты мог умереть, как вокруг тебя уже куча заботливых одноклассниц.

– Дыши, мой милый! Вот так, – говорит Кэтрин.

Тебе нравится быть милым больным мальчиком месяц. Тебе нравится, когда о тебе переживают полгода. Ты наслаждаешься заботой со стороны родных год. Однако к двум годам, трём, пяти… Рано или поздно это начинает надоедать. Ты инвалид, который не способен самостоятельно посрать без помощи сиделки. Калека, который не может нормально передвигаться. Беззубый старик, жующий мокрый хлеб. В какой-то момент ты понимаешь, что не хочешь всю жизнь провести с сиделкой и рассасывать кусок мякиша. Ты осознаешь, что для того, чтобы чего-то добиться, тебе необходимо хотя бы научиться дышать. В этот момент ты взрослеешь.

– Давай ещё раз! – умоляет Кэтрин со слезами на глазах и снова сует мне в рот ингалятор. Что-то идёт не так.

Я познакомился с Кэтрин на одном из школьных вечеров. Все танцевали и веселились кроме нас двоих. Я – потому что не мог, она – потому что была фотографом на этом вечере. Кэтрин сидела и просматривала кадры на фотоаппарате, а затем поймала мой взгляд и предложила посмотреть фотографии вместе. Она выглядела прекрасно даже в джинсах и футболке. Её зеленые, как изумруд, глаза светились в тускло освещённом зале. Так и хотелось утонуть в её длинных каштановых волосах. Я смущённо согласился, и мы вместе смотрели, как веселятся наши одноклассники в маленьком экране. Пролистав кадры этого вечера, она показала другие свои работы: городские пейзажи, птицы, деревья, горы и простые люди на улицах. В этих фотографиях было что-то живое. Кэтрин переносила настроение людей, запах свежескошенной травы, пение птиц. Нам обоим нравилось наблюдать за природой и людьми, но ей удавалось запечатлеть на долгие годы эти мгновения, которыми можно было наслаждаться каждый день. Просматривая эти фотографии с ней, я ощутил то, чего никогда не испытывал, – покой и ровное дыхание. Фотографии кончились, а мы продолжили болтать о природе, о музыке, о кино и птицах. Мы болтали о настоящем и будущем. Это было так волшебно, что на секунду я забыл об ингаляторе. Мне даже не пришлось доставать его при ней, чтобы её впечатлить. Мне не приходилось быть больным рядом с ней, о котором надо заботиться. Я впервые почувствовал себя обычным здоровым мальчиком, как и все ребята. Этим Кэтрин и отличалась от девчонок вокруг.

Целыми днями мы болтали, делали уроки, смотрели фильмы и слушали музыку. Большего я дать ей не мог. Мы не катались на велосипедах, не устраивали походов, не играли на улице, как другие ребята. Даже простая прогулка в парке для меня была проблемой. Кэтрин уверяла, что всё в порядке, но я знал, что это не так.

– Дыши же, милый мой! – повторяет Кэтрин, а из её глаз текут слёзы. – Хватит меня разыгрывать!

В какой-то момент тебе становится противна жизнь маленького больного астматика. Тебе становится стыдно перед родителями за слабость и беспомощность. Ты ненавидишь себя за то, что ничего не можешь дать своей девушке. В какой-то момент ты становишься немного умнее и смелее. Астма – это не та болезнь, которую можно легко вылечить, но будучи подростком, ты уверен, что сможешь этого добиться.

Я валяюсь на влажной песчаной дорожке в парке и продолжаю задыхаться. Кэтрин плачет и снова суёт мне в рот ингалятор, а нас окружают люди.

На одном из сайтов я нахожу одну интересную статью. В ней парень пишет, что любую болезнь можно излечить силой нашего мозга. Автор обещает лечение от всех болезней. «Важно лишь поверить в себя!» – большими красными буквами написано в центре страницы. Я нахожу лечение от бронхиальной астмы и кликаю на иконку. Здесь продают ингалятор, точь-в-точь как мой, только гораздо дешевле. Автор пишет, что препарат содержит малое количество лекарственных веществ. Пишет, что организм сам способен выработать необходимое антитела, которые смогут победить болезнь. «Стоит лишь поверить!» – гласит надпись в центре страницы. Автор приводит сотни доводов и аргументов, я начинаю верить, оформляю заказ и через два дня получаю спасение.

– Дыши же ты! Ну что такое? – плачет Кэтрин. Люди охают, пока я корчусь от нехватки кислорода. Кто-то вызывает скорую помощь.

Когда случается припадок, ты думаешь лишь о том, как сделать один глоток воздуха. Ты не думаешь о бедных родителях, любимой девушке, уроках или будущем. Ты не думаешь о будущей профессии, о престижном доме и красивой машине. Единственное твоё желание – один маленький глоток воздуха.

Я заменяю свой ингалятор на новый и представляю, как наладится жизнь. Родители обрадуются, когда узнают, что я вылечил недуг самостоятельно. Мы с Кэтрин сможем полноценно проводить время вместе, а я перестану быть жалким инвалидом. Я мечтаю о крутой жизни в будущем с Кэтрин и иду к ней на нашу первую прогулку в парке.

Но иногда наши мечты не совпадают с реальностью. И вот я, жалкий астматик, валяюсь весь грязный на песчаной дорожке в парке. Моя Кэтрин плачет и суёт в сотый раз этот бесполезный ингалятор, силы моей веры оказывается недостаточно. Люди окружают нас и пытаются помочь. Мои вены на шее набухли, лицо покраснело и вспотело, рубашка вся в грязи, а свидание испорчено. Но знаете, меня это никак не волнует. Мне становится так одиноко, ощущаю себя никому не нужным маленьким мальчиком, которому уже никто не поможет. И плевать мне и на успех, и на счастливую жизнь, и на красивую машину. Всё, о чём я мечтаю, – сделать один маленький глоток воздуха. А о чём мечтаете вы?

Чемодан

Автор: Полина Мельник

Вставив ключ в замочную скважину офиса, я посмотрела на экран мобильного – почти десять.

«Чёрт бы побрал эту работу!» – злилась я, а проклятый ключ, как всегда, заедал.

Приложив усилие, я вновь протолкнула его в скважину – наконец, раздался щелчок.

Я подобрала с пола чемодан с оставшимися непронумерованными образцами – пришлось взять работу на дом.

– И зачем мне это всё? – возмущалась я, волоча тяжелую сумку. – Ей богу! Работать приходится адски, чтобы только задержаться в этом городе и что-то есть.

Иван Фёдорович в обед предупредил, что поставщик опоздает на встречу, – сразу стало ясно, домой приползу ночью. Опоздал он, видите ли! Свинья.

Лямка сумки нещадно врезалось в плечо, пришлось сделать остановку и сменить руку.

– Дура я, дура, и папа мой такой же, – думала я, вспоминая вечные мозоли на руках заводского трудяги-отца.

По улочкам в пятничный вечер гуляли парочки.

– Кому сейчас нужна эта честность? Никому. Начальник мой вон только пользуется, – размышляла я. – Сейчас можно жить гораздо проще.

Навстречу, подтверждая мои догадки, проплыла парочка хорошо одетых девушек на высоченных каблуках, весело щебеча и завлекая прохожих сладким ароматом духов.

– И почему не могу как они? – размышляла я. – Но нет же, не могу. Хорошо хоть сегодня каблуки не напялила, – с радостью подумала я, проводив девушек на шпильках взглядом. – И как они так быстро ходят? Инопланетянки.

Остановившись, поставила на тротуар свою тяжёлую ношу и, немного отдохнув, переместила на другое плечо.

Впереди оставался ресторан, скверик и наконец – святейшая моя остановка! Рассматривая парковку возле ресторана, мимо которой волоклась к автобусу, я смотрела на машины. Целая выставка красоты: «Мерседес», «Лексус», «Бентли». Простые смертные тут редко ужинали.

– Мне бы хоть на «Ладу» собрать, насколько бы жить стало проще, – думала я, представляя, как еду на новенькой машине и ветер треплет волосы.

Правда, представилась совсем не «Лада».

– Марина? – услышала сзади мужской голос и не сразу поняла, что это меня.

– Да, – отозвалась я и остановилась.

Позади стоял сегодняшний знакомый – какой-то заместитель основного поставщика. Михаил Валерьевич? Далеко не молодой, но всё ещё бодрый мужчина.

– Вы с работы? – вежливо спросил он, подойдя ко мне.

– Да, – ответила я, непринуждённо улыбнувшись.

Кислой быть я не любила.

– В чемодане мои образцы? – спросил он, заметив на нём фирменный логотип.

– Ну да, – вновь улыбнулась я.

– Давайте вас подвезу, – вежливо предложил он и нажал кнопку на ключах – в ответ пикнула новенькая «Тесла».

– Спасибо, – согласилась я, – обычно на такое не соглашаюсь, но ваши образцы мне всё плечо отдавили.

– Тяжёлые, – согласился Михаил Валерьевич, открывая передо мной дверь машины.

Забравшись на заднее сидение, наконец, расслабила спину.

– Когда такой, как ты был, знаешь, с чего начинал? – спросил мужчина, усевшись за руль и не дождавшись ответа, продолжил: – Одежду из Турции в баулах возил, а жена торговала. Весёлое было время, – хохотнул он, – но и тяжёлое. Сколько тебе?

– Двадцать два.

– Молодая, а работаешь. Правильно идёшь, значит, – сказал Михаил Валерьевич, не отрываясь от дороги. – Куда тебя везти?

– На Малыгина, 27, это далековато, – немного смущённо ответила я.

– Знаю, где срезать, – улыбнулся мой собеседник. – А училась где?

– В нашем технологическом. Не окончила.

– Жаль, что бросила. Восстановиться не думаешь? – всё любопытствовал мой собеседник.

– Пока нет, – немного смутившись, ответила я.

Про деньги говорить совсем не хотелось.

– Денег не хватило, что ли? – он попал в точку.

– Да.

– Бывает. Но главное – иметь цель в жизни.

– Да, – согласилась я без всякого интереса – такие «мотивашки» валились на меня сотнями и давно не цепляли. Среди бесконечных трудовых дней за копейки я во многом разуверилась.

Мужчина включил музыку, и мы замолчали. Через пару минут свернули. Машина мягко нырнула в нужный переулок и остановилась.

– Ты из-за меня поздно идёшь, или это обычное дело у Федоровича? – неожиданно в лоб спросил мой собеседник.

– Нет, только иногда бывает, – соврала я.

– Выходи, образцы донесу. Они килограмм девять, женщинам такое лучше не носить, – сказал он, и я послушно вышла из машины.

Он поднёс сумку до самого подъезда и собирался уходить.

– Михаил Валерьевич, хочу перед вами извиниться, – сказала то, что скребло меня всю дорогу. – Я про вас гадость подумала, когда из-за вашего опоздания на работе засиделась, и этот чемодан тяжёлый тащила. Извините.

Мужчина внимательно посмотрел на меня.

– Я сразу понял, что так оно и было. Да и сам бы гадость подумал, и не одну, – усмехнулся он и, немного погодя, добавил, – Жена бизнес недавно открыла, ищет управляющую. Работы много, но на ВУЗ хватит. И на машину соберёшь через год-два. Мне такие люди как ты, ещё не попадались, – сказал Михаил Валерьевич и протянул визитку.

– Спасибо, – промямлила я, взяв лощёную карточку.

– Не затягивай с ответом, – сказал он и сел в машину.

– До свидания, – попрощалась я, все ещё стоя как истукан.

«Тесла» развернулась и уехала.

Я стояла, сжимая в руке красивую дорогую визитку, и думала об отце.

Мондиаль

Автор: Артём Косов

В толпе кто-то крикнул:

– Хэв фан тунайт!

Не знаю, кто. Да и не важно. Но я реагирую:

– Эс-кю-тю-па-да-сон! – куда-то в толпу. – Оу, виль!

Даже не для себя.

– Же-ле-манж, жи-ва, – говорит Ваня.

Через неделю Ваня уходит в армию. Я – через две. Это наша последняя вылазка, как называет это Ваня. А тут везде фанаты. Аргентина. Мексика. Германия. В футболе мы с Ваней не разбираемся, но любой поймёт, что такое ЧМ.

Вчера ехал в метро домой. Двое высоких и накаченных парней встали передо мной. И стали читать рэп. Что-то о солнце для всех, о счастье в мелочах, о лете в сандалиях. Сами были в спортивных кроссовках «Nike».

Наверное, дальше было интереснее. Я не стал слушать. Сделал громче «Hot Chip».

Могу же я слушать то, что мне хочется?

Короче, мондиаль всех активизировал. Все начали делать что-то непредсказуемое. Японцы молча убрали за собой мусор после матча. Уличные музыканты перестали петь «Батарейку». Мы с Ваней заговорили по-французски. Только неизвестно, о чём.

***

Так вот. Мы с Ваней гуляем. Парк Горького. Молодые девушки в коротких белых юбках и синих жилетах предлагают покататься на яхте.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Звук фотоаппаратов здесь слышен чаще пения птиц.

Кто-то поёт хиты «The Beatles». Кто-то говорит по-немецки. Кто-то по-французски.

Кто-то просто подражает. Например, мы с Ваней:

– Ву-ле-зом-зе-тус-ле-мем!

– Мар(гх)чи-Мер(гх)чи.

– Да-то-мер(гх)си.

Перед нами остановились две девушки. Рыжие носки. Крашеные волосы. Очки без стёкол. Одна смотрит в телефон. Вторая:

– Так. Давай!

Первая, с кольцом в носу, поднимает глаза:

– Хэллоу. Кэн ай… – показывает на себя и подругу, – Кэн уи тэк э пикчер виз ю?

– Щёлк-щёлк! – добавила вторая по-русски.

Я замер. А Ваня:

– Уи, – будто ему надоело, но надо быть дружелюбным.

– Уи? – спрашиваю я.

– Же-суи-Янь-Янь.

ЩЁЛК. ЩЁЛК. ЩЁЛК.

– Ну, как я выгляжу? – спрашивает вторая. Она вцепилась в меня.

Мне хочется ответить:

– Лучше всех!

Но:

– У. Ту-ме-ва-МОР(гх).

Вспоминаю, что «mort» переводится как смерть. Это всё, что я могу вспомнить с занятий по французскому языку. Страшное слово. Очень нравится нашим «фанаткам».

– Оу. Он говорит что-то про любовь? – смеётся первая. Её рука не отпускает меня.

ЩЁЛК. ЩЁЛК. ЩЁЛК.

– А теперь со вторым! – фанатка отпускает меня и цапается за Ваню. А он за неё.

– У-не-жонж-жан-жо-ла-ви.

– Те-кие-р(гх)о.

Та-с-фотоаппаратом говорит:

– Интересно, что эти чуваки говорят. Может, обсуждают нас? Уроды.

Я нежно повторяю:

– У-р(гх)о-д-Ы? – с ударением на «Ы». – Же-не-ва-те-ме-ку-па-ле, – сам не знаю, о чём.

– Плиз! Лет-с-спик-он-инглиш!

Я пытаюсь вспомниться английский. Но в голове только ругательства.

SHEET. SHEET.SHEET.

Фанатка, вцепившаяся в Ваню, говорит:

– Да какая разница, о чём они говорят? Я просто хочу, чтобы Витя увидел! – и с улыбкой интернациональной гордости:

– Пусть ревнует. Сука такая!

И ещё:

– Я потом фотки посмотрю. Выберу самого красивого.

ЩЁЛК. ЩЁЛК. ЩЁЛК.

Что? Что? Что?

Вспоминаю ругательства на русском. Но Ваня смеётся. Он всегда понимает больше. Он знает, что нужно делать. Даже если ты притворяешься туристом.

«Главное – получай удовольствие» – сказал он мне как-то.

Сейчас он тоже говорит по-русски:

– Девушки. Мы – русские.

Фанатки сразу покраснели. А Ваня приобнял посильнее и отпустил.

– Что? – сказала Та-с-фотоаппаратом.

– Да пофиг! – не отпускает Ваню вторая, – Витя в футболе не понимает…

– Как и в девушках.

– …так что я всё устрою. Со мной вы – французы.

ЩЁЛК. ЩЁЛК. ЩЁЛК.

Девушки говорят:

– Гуд-бай ма френдс!

– Бай.

– А-р(гх)эвуар(гх)! – добавляю я.

Это наша последняя вылазка. Через неделю Ваня уходит в армию. Я – через две. Это неизбежно. Или мы просто хоть что-то хотим сделать правильно. Только вариант самый дикий. Мировой, как сказал кто-то из моих знакомых.

Конечно, мы беспокоимся. Но это лишнее. Поэтому, мы чаще стараемся говорить о чём-то другом. Говорить на псевдофранцузском:

– Тю-р(гх)эсон.

– Эс-кю-тчу-дю-сон. Уи.

– Я-ви-да-шэ-бьян-муо!

Кстати, у Вани на шее постоянно висит фотоаппарат.

ЩЁЛК. ЩЁЛК. ЩЁЛК.

Он торопится. Ему осталась неделя. Мне две. Ване ещё ехать к другу в Питер. Потом обратно. Перевозить вещи со съемной комнаты в квартиру к родителям в Электросталь.

А я думаю, надо сходить ещё на Никольскую. Прогуляться. Поболтать.

Бросок

Автор: Дмитрий Абрамов

Обычный, ничем не примечательный день. Один из тысяч таких же дней единственной и неповторимой жизни. Моей жизни. Ну как неповторимой, такой же, как у всех кирпичиков в монструозной стене жизни, с бесхитростными радостями и простыми горестями. Как же тяжело мне далось осознание этого факта. С детства массмедиа и литература убеждали меня в том, что каждого ждёт совершенно неповторимая судьба, даже если не прилагать никаких усилий, я и старался. Но даже так не выгорело, не получилось свернуть с проложенного миллионами людей пути. Школа на «средне», универ по нелюбимой специальности, потому что так и не понял, какая специальность любимая. Потом вердикт «не годен» в местном военкомате и поиски работы с учётом компромиссного решения между зарплатой и характером труда.

Путь, который привёл меня в кресло начальника маленького отдела в большой компании. Да и по совести сказать, я получил место скорей за трудолюбие и честность, а не за знание работы или управленческие качества. Хилый и болезненный с детства, я так и не смог повторить успех Шварценеггера, а всё выходящее из-под моего пера, кисти или рук повергало окружающих в экзистенциальный кризис.

Постепенно попытки найти себе увлечения как-то прекратились. Я неловок настолько, что даже не могу попасть скомканной бумажкой в миниатюрное баскетбольное кольцо над урной. «Но всё не так уж и плохо» – приходит успокоительная мысль. Ведь мог бы сейчас биться с соплеменниками за лужу мутной воды в Африке, покалечиться в какой-нибудь нелепой автокатастрофе или вовсе не родиться.

Каждый раз, когда эта оправдательная речь всплывает в голове, я от злости на себя кидаю что-нибудь ненужное в эту забавную урну. Слышу смешки ребят, оглашение номера попытки и возглас об удвоении ставки за попадание. Эдакая шутливая традиция.

Заработавшись, я не замечаю, как кончился день, и только оклик сотрудника возвращает меня к действительности:

– Шеф, ну ты как всегда! Пора домой. Рабочий день на то и называется днём, а уже почти ночь. Или, может, по пивку?

– Обязательно, но не сегодня, – дежурно отвечаю я и пытаюсь встать, но тут же сажусь, чувствуя знакомую загрудинную боль. Мы с ней давние друзья. Ничего страшного.

Возвращаюсь мыслями к работе. Наш отдел идёт всем скопом под сокращение. Снова мысль, что это не моя вина, что тяжёлые времена, что решение об оптимизации штата принимал не я. Снова бросаю скомканный лист в кольцо, с тем же успехом.

Скоро мои парни вернутся домой безработными. Греет душу то, что я с ними в одной лодке. Отказался остаться с надеждой на просветление в головах начальства, под воздействием чего оставят и отдел. Не выгорело. Я тоже вернусь домой безработным, но это никого не расстроит, никто меня не пожурит или не опечалится. Мой дом пуст.

Отношения с женой дали трещину ещё тогда, когда она поняла, что я упёрся в карьерный потолок, в то время, как она пошла «в гору». И у неё это хорошо получилось. А уж когда она узнала, что вместо раутов и красивейших курортов её ожидает «прозябание» рядом с безработным и больным мужем, просто ушла без скандала.

От этих мыслей слева в грудине колет сильней. На самом деле ничего серьёзного, все доброкачественно, но она перестраховалась. В любом разрыве виноваты оба. Её вина в том, что забыла о возможности ценить и уважать человека не только за его успехи и финансовые возможности, а моя – что так и не смог соответствовать.

Боль нарастает всё настойчивее, сгибает меня. Дыхание становится поверхностным из-за страха. Ты просто боишься дышать глубже, чтобы не усугубить боль. Хочу налить себе воды, но сил абсолютно никаких. Руки повисают плетями, я так и остаюсь сидеть в кресле под жгучую боль, которая охватила всю грудь. Одышка и головокружение мешают собраться с мыслями. Не хватает дыхания, чтобы позвать на помощь.

С натугой вытаскиваю телефон, треклятый мотор пропускает удар, захожусь кашлем. Немеющими пальцами вожу по экрану, набираю 112, сердце пропускает два удара подряд…

– Алло, слушаю вас, с кем вас связать?

Из трубки раздалось шипение и звук удара. Оператору показалось, что он услышал сдавленный возглас: «ПОПАЛ».

Они и она

Автор: Яков Тропский

Я хожу от людей до людей, моя участь – быть вечно обособленным, скрываться в куполе страха. Пришла эта мысль совсем недавно. Не покоряемое никаким наслаждением общения, что-то тяжкое во мне, что-то давно осевшее само пытается его нивелировать. А было ли у меня это общение? В любом случае, тревога победила или, скорее всего, выиграла множество битв. Мне не хочется сдаваться. Я имею основания держаться до последнего за уже иссушенные веточки. К примеру: я живу, я был рожден, следовательно – мне должно испытывать этот страх и эту тревогу, а также разочарование, недопонимание, любовь. Понимаешь, любовь! Я живу с любовью к тому, что достойно моей любви, что мне приятно и любо, что хоть немного греет мою душу в самые затяжные периоды её упадка. Достаточно ли этого, чтобы быть живым?

Она всё слоняется, ходит по дорожкам, ступеням, иногда останавливаясь, – что-то её очень заинтересовало или же расстроило так, что она показывает недовольство, а злой или обиженной кажется до превосходства хорошей, правда я и знать не знаю, что надо делать в таких случаях. Держусь за неё, её облик. Она позволяет себе говорить временами приятные вещи. Казалось, это может приносить счастье, но нет! Это так даёт ещё большую печаль и почему-то ранит – ранит чересчур неожиданно. Думаю, что наибольшей отрадой для нас двоих была бы возможность никогда не встретиться. Во-первых: для того, чтобы никогда не оскорбить её теми словами, которые я по глупости говорил, во-вторых: не оскорбить её своим присутствием и взглядом, пожирающим её постоянно. Уж лучше мне страдать, но точно не тебе, слышишь! Ни в коем случае, никогда! Каждая разлука с ней – словно конец света, света – неё, падающего лучами на весь мир, и мне так стыдно, что временами он падает на меня. Я же не противоположность, не темнота, а небольшой камешек, уголёк, блуждающий по темноте, не знающий мир вне её.

Мы расхаживаем по улицам, аллеям, проспектам, серым пыльным дорожкам. Иногда она посмотрит на меня и, заметив, что я уже кропотливо в неё всматриваюсь, злится и спрашивает: «Что?». Наедине со мной она неожиданно добра, мне кажется, будто сняв все маски, она становится почти чистой: ею движут чистые порывы.

Приходя домой, я, как обычно, виню себя за то, что сделал и что не сделал, и часто думаю о том, будто вся эта баталия бессмысленна и более того – приносит вред только мне, а я зависим от неё. Порою рядом с ней я и слышу только тихое осуждение, на что я ничего не могу поделать. Она намерено меня тревожит, хочет чего-то резкого, а что с того будет, кроме крови и слёз?

И снова брожу, брожу, а на пути люди, люди.