скачать книгу бесплатно
– И я, – подал голос Семиржанский, – тоже могу присягнуть… то есть поклясться… – Умолк, покраснел и уточнил: – Но – на Библии…
Взгляд Марьи Федоровны не то чтобы смягчился, но скорее утвердился в некой мысли, что сделало его менее тягостным, более сносным, как бы даже терпимым. В известных пределах, разумеется.
– Ой! – обрадовалась племянница Ильи Алексеевича, видя такую перемену. – У нас, кажется, и Ленин есть, и Библия имеется… – И, вспорхнув, скрылась из кухни в направлении внутренних покоев.
Гости недоумевающе переглянулись.
– Я в том… э-э… смысле, Марья Федоровна… уважаемая, – пересилил себя Семиржанский, – что все случившееся с Ильей Андреевичем стало для меня такой же внезапной в своей огорчительности неожиданностью, как если бы у нас тут вдруг произошло извержение вулкана, землетрясение или столкновение с Тунгусским метеоритом…
– Не надо! – пискнула вернувшаяся с двумя объемистыми книжками племянница. – Не продолжайте, Аркадий Иванович, а то накличете! Луна в фазе Марса, Солнце в доме Юпитера, дядя Иля в больнице, а вы…
– Уймись, коза! – цыкнула на внучатую племянницу Марья Федоровна. – Нахваталась всякой оккультизмы из своих дурацких сериалов! Как есть скоро в одной палате с дядькой своим окажешься…
– Я не коза, я – Юлия! – возразила племянница и с чувством грохнула о стол принесенными томами, что, впрочем, не произвело ни на кого из присутствующих (кроме, разумеется, вздрогнувшего учителя и, само собой, нервно поморщившегося подполковника) особого впечатления.
– И никакой такой новостью для меня то, что Илюха в психушку угодил, не стало, – заявила Марья Федоровна, как бы продолжая прерванный незначительным событием разговор. – Ежели мужик на старости лет ведет себя как дитё малое, всякой мутью зачитывается да невесть кем себя воображает, то дорога ему одна – в дурдом!
– Ну что вы, Марья Федоровна, – попытался урезонить хозяйку Елпидов. – Какая же это психушка? Обыкновенная больница. Там и аппендиксы удаляют, и роды принимают…
– И психов лечат, – не позволила сбить себя с толку Марья Федоровна.
– Ну хорошо, – решился на обходный маневр подполковник, – ну допустим… А в чем эта психическая анормальность выражалась?
– Как в чем? – озадачилась старуха. – Да в нем во всем и выражалась. – И, умолкнув, внимательно вгляделась сперва в Елпидова, затем в Семиржанского: дескать, чем черт не шутит, вдруг Илья не один умом тронулся, вдруг они всей компанией крыши лишились?
– Ну вот, например, на скрипке он не пытался играть? – пришел на помощь подполковнику учитель.
– Вау! Как Шерлок Холмс? – обрадовалась собственной догадливости Юлия.
– Не, не пытался, – не дала увести разговор в сторону Марья Федоровна. – А вот окурком в сарай залепить – это пожалуйста. Почитай, цельный вечер на это убил.
– Окурком в сарай? – изумился Аркадий Иванович. – Зачем?
– А за тем, что умом повредился, – начала развивать тему Марья Федоровна, но была беспардонно перебита подполковником.
– Попал? – спросил Елпидов и, дабы упредить всяческое недопонимание, уточнил: – В сарай…
– Вот и я грешным делом подумала, что по пожарам соскучился, – моментально вникла в суть тетка нашего отставника. – Молодость вспомнить захотелось, потушить какой-нибудь очаг возгорания приспичило… Подошла, чтоб пристыдить, гляжу, а на стенке сарая глаз намалеван, и он, значит, в этот глаз окурком-то и метит, как заведенный. Всю пачку скурил…
– Человечий? – уточнил учитель географии.
– Кто?
– Глаз нарисованный…
– Скорее поросячий. Больно уж мелкий…
Елпидов с Семиржанским понимающе переглянулись, но о чем – не поведали.
– А то еще взял и замок в сарае сменил, – продолжала углубляться в историю болезни Марья Федоровна. – Заместо амбарного квартирный врезал. Думала, самогон гнать замыслил, а он… Уж лучше бы самогон…
– И что он там прятал? – не скрыл своей проницательности учитель.
– Прятал? – изумилась старуха. – Ни шиша он там не прятал. Замок приладил, дверь запер и давай в нее ногами биться, как припадочный. Пока не сломал, не успокоился…
– Дверь сломал?
– Нет, замок вышиб. Напрочь…
И вновь Елпидов с Семиржанским переглянулись понимающе. И вновь умолчали – о чем.
– Вот так сразу, как вставил замок, так и выбил? – выразил сомнение подполковник.
– Нет, не сразу. Сперва он в ём проволокой долго ковырялся, должно, отомкнуть, как ключом, хотел. А уж когда не вышло, тогда ногами…
Подполковник с учителем не скрыли своего облегчения.
– Не волнуйтесь, Марья Федоровна, это он просто тренировался. Сперва замок отмычкой отпирать, а потом запертые двери ногой вышибать…
– Как же не волноваться, когда в голове у него такая окрошка, что ни бельмеса не разобрать. То говорит, я – де сыщик, честный милиционер, а сам в лиходейском рукомесле натореет, в замках ковыряется…
– Не честный милиционер, а частный детектив, – встряла внучатая племянница. – Я же тебе объясняла…
– Не трещи, – цыкнула Марья Федоровна. – Тогда зачем он в доме заикание устроил, ежели он детектив? Нешто детективы с электричеством на службе балуются?
– А-а, – расплылся в понимающей улыбке Елпидов. – Таинственное событие, называемое коротким замыканием, – процитировал он как бы к слову, то есть невпопад, как это нередко случается с заядлыми книгочеями, для которых весь мир исполнен персонажей, коллизий, аллюзий и метафор прочитанных ими книг.
– Это когда на подстанции предохранитель полетел и всех нас на весь вечер без света оставил? – догадался учитель.
– Вот видишь, бабуля, и Аркадий Иваныч о том же. Не устраивал дядя Иля никакого замыкания. У всех тогда замкнуло…
– Так я тебе, козе, и поверила, – не согласилась Марья Федоровна с девушкой. – Он, Илюха это заикание устроил. Как тогда с лампочкой вот в этой самой кухне. Забыла?
– Но это же совсем другое, бабушка! – запротестовала племянница. – Он же тогда просто проверял, сработает этот фокус с фольгой в лампочке. И сколько времени она будет гореть до того как перегорит… А когда настоящее замыкание случилось, тогда он просто случаем подходящим воспользовался, чтоб потренироваться…
– В чем? – воскликнули в один голос оба гостя.
– В дурости, – поспешила опередить племянницу тетка. – Бог не даст соврать, стою я тут вот возле плиты, щей навариваю, вдруг слышу, кто-то вот эту дверь входную, которую мы летом только на ночь запираем, захлопнул и на ключ снаружи замкнул. Я и сообразить ничего не успела, как опять в нее ключ вставили, да как распахнут настежь и кубарем в кухню. Гляжу, а это Илюха окончательно ума лишился: кувыркается на полу как в падучей и во все стороны из детского пистолетика водой так и брызжет, так и брызжет! Ну псих, прости меня Господи, психом… Я ему: что же ты, нехристь, тут выкомаривашь? А он мне: молчи, мол, старая, не мешай, я вход в запертое помещение при фигс-дежурных обстоятельствах отрабатываю…
– Форс-мажорных, наверное? – робко уточнил Семиржанский.
– Да хоть и мажурных, а у меня заместо щей какая-то бурда получилась… Вот что с человеком эти проклятущие книжонки творят: и ума лишают, и стыда, и родной речи… Да и вы хороши! – перевела старуха стрелки с любимого племянника на его корешей. – Вместо того, чтобы отвадить его от этой муры, небось приваживали, книжонками этими обменивались, турусы разводили…
– Марья Федоровна, вы правы только отчасти, – выступил вперед подполковник. – Да, каюсь, обсуждали мы с Ильей Алексеевичем некоторые шедевры детективной литературы. Но только классические. В духе романтического меланхолика Дюпена. До триллеров и прочей блокбастерной крутизны не опускались, – продолжал Елпидов, виясь и оправдываясь. – И поверьте, из уместных реплик и дельных замечаний Ильи Алексеевича обнаружить симптомы его заболевания было никак не возможно. Я даже пытался приобщить Илью Алексеевича к настоящей литературе: к историческим трудам военных историков, мемуарам прославленных полководцев, увы, безуспешно… Однако мне и в страшном сне не могло присниться, что он вдруг вообразит себя оседлым рыцарем справедливости и двинется на детективные подвиги по проселкам и буеракам!
– Вот-вот, – подхватила воодушевленно племянница. – Я тоже хотела дядю Илю на настоящую прикольную литературу подсадить – на «Властелина колец», «Гарри Поттера», на «Игру престолов» и все без толку…
– Прикольную детективную литературу говорите! – поднялась с табурета Марья Федоровна, вся такая осанистая да неумолимая. Сверкнула очами, стукнула наперстком по столу и тоном, не терпящим ничего, кроме беспрекословного повиновения, потребовала:
– А ну, Юлька, тащи эти книжонки во двор на расправу!
– Что это вы, Марья Федоровна, задумали? – обеспокоились гости. И тоже вдруг оказались на ногах посреди кухни.
– А то, – молвила старуха непреклонно, – анафеме их предам! Сожгу к чертям собачьим!
– Как сожжете? – всплеснул руками учитель. – Но это же сущее варварство – книги сжигать!
– Смотря какие, – рассудительно заметил подполковник.
– А писать хренотень всякую не варварство? – возмутилась Марья Федоровна возмущению учителя. – Да если бы не они, проклятые, мой племяш сейчас бы дома по хозяйству хлопотал, а не с проломленной башкой в психушке прохлаждался! – И, не сдержав сердца более, Марья Федоровна дала вою своим стародевичьим слезам: один глаз увлажнился, другой сморгнул…
– А не лучше ли, бабуль, сдать их в макулатуру? – внесла предложение самая молодая из присутствующих. – А на вырученные деньги хороших книг купим. Толкиена, например, Джоан Роуллинг, Пабло Куэлью…
– Еще чего! Хрен редьки не слаще! – мигом отреагировала старуха и, стремительно миновав коридорчик, вошла в комнату Ильи Алексеевича, в которой, помимо застеленной железной кровати с громоздившимися к потолку подушками, стола, двух стульев и старинного платяного шкафа, все остальное место занимали полки с книгами. Было этих книг на глазок великое множество, может быть, даже тысяча штук. Всякого размера, объема и степени зачитанности. В твердых переплетах, мягких и вовсе без оных. Изданных еще во времена лучшего друга всех первопечатников страны Советов, выгодно отличавшихся от нынешних угрюмой серьезностью крышек, и кое-как, на скорую руку состряпанных кооперативных ублюдков перестроечного безвременья.
– Ишь, сколько вас тут развелось! – воскликнула Марья Федоровна, останавливаясь посреди комнаты и пытаясь охватить негодующим взором всю тысячу.
Книги затаили дыхание.
– Бабуленька, – позвала племянница, опасливо заглядывая из коридора в растворенную дверь, – миленькая, вернись, не стой там. Сюда без священника нельзя! Пусть батюшка сперва их святой водицей окропит, молитвой обезвредит, а то еще материализуется какой-нибудь из маньяков, головорезов или серийных убийц, которыми кишмя кишат эти книжки, и всех нас порешит…
Кто-то из гостей, следовавших за племянницей неотступно и сгрудившихся теперь перед дверью, громко прыснул, а кто-то голосом Елпидова назидательно возразил:
– От полтергейстов, Юленька, ни святая вода, ни псалмопение уберечь не могут, но только холодный душ по утрам и вечерам, здоровый образ жизни и строгая научность материалистического мировоззрения…
– Это я их порешу! – коротко обдумав доводы племянницы, вынесла свой вердикт Марья Федоровна.
– Вряд ли Илья Алексеевич будет в восторге, – пробормотал Семиржанский, бочком, вслед за Елпидовым, протискиваясь мимо застывшей в мистической нерешительности Юлии в комнату.
– А что если обменять их на классику? – задался вслух вопросом подполковник. И весь вдруг загорелся этой блистательной идеей. – Нет, действительно, Марья Федоровна, все-таки, как ни крути, но книги – собственность Ильи Алексеевича. Их нельзя ни продать, ни тем более сжечь, ни даже обменять, скажем, на культиватор. А вот если на хорошую литературу обменять… Под хорошей литературой я разумею произведения тех авторов, которые если и любят человечество, то до того странною любовью, что наотрез отказываются принимать близко к сердцу интересы читательских масс, появившихся благодаря обязательному образованию, и совершенно не надеются, подобно иным бумагомаракам, своими россказнями об убийствах, погонях, драках, перестрелках, членовредительстве и прочих противоправных действиях привлечь внимание своих неусыпных читателей к романам Федора Достоевского, рассказам Антона Чехова и стихам Осипа Мандельштама.
Елпидов наконец умолк и торжествующе оглядел присутствующих.
– Если я правильно вас понял, Владимир Антонович, – подал голос учитель, – то уж кому-кому, но Достоевскому в обновленной библиотеке нашего друга не место. У него же почти в каждом романе, что ни убийство, то тайна, что ни тайна, то расследование… Да и Чехову там делать нечего. По крайней мере, некоторым из его рассказов. «Шведской спичке», например. Хоть и иронический, но все равно детектив, самим же автором помеченный как «уголовный рассказ». Уж не говорю о полной мрачного насилия и изощренного садизма повести «В овраге»…
– Остался один Мандельштам, судьба которого после 17-го года вполне заслуживает жанрового определения «триллер», – усмехнулся Елпидов. Затем посерьезнел и командно продолжил:
– Черный список запрещенных к обмену авторов мы уточним позже. А сейчас наша цель – решить, каким образом можно оперативно, без неоправданных потерь времени и сил, выполнить поставленную задачу.
– Может, дать объявление в газету? – донеслось из коридора предложение племянницы.
– Через газету слишком долго, – не согласился Елпидов. – Боюсь, Илью выпишут раньше, чем мы успеем обменять хотя бы половину библиотеки.
– И накладно, – поддержала подполковника тетка нашего отставника.
– Тогда объявить по радио. Местная волна «На семи буераках» каждые два часа вместо новостей частные объявления зачитывает, – не унималась племянница в коридоре. – Мол, по такому-то адресу всяк желающий может обменять тягомотную классику на прикольную развлекуху…
– Ни в коем случае! – воскликнул учитель. – А вдруг Илья Алексеевич услышит, разволнуется, попытается сбежать из больницы, чтобы…
– Нет у них там никакого радио, – сообщила Марья Федоровна. – И телевизоров тоже нет. И этими заушными тарахтелками доктора им уши затыкать запрещают. И никаких газет не пропускают. Заворачивайте, говорят, ваших курей с котлетками в цылуфаны, а не в периодику. Дескать, желудки у черепно-мозговых крепкие, а головенки слабые…
– Значит, решено: через радио. Оперативность стоит риска, тем более минимального, – подытожил Елпидов. – Как с этими буераками связаться вы в курсе, Юленька?
– В ку… – пролепетала племянница, показываясь в проеме и отчаянно румянясь от смущения и удовольствия, поскольку никак не могла привыкнуть к церемонному «вы», с которым к ней, как к взрослой, стал обращаться с недавних пор подполковник. А именно, с поры ее шестнадцатилетия…
– Вот и славно. Не мешкая, связывайтесь. Только ради Бога, обойдитесь без этих ваших жаргонизмов вроде «развлекуха», «тягомотина» и прочее. Объявление должно быть кратким, четким, доскональным и информативным. Вопросы?
– Это что же получается? – охотно задалась вопросом тетка нашего героя. – Это ж весь город сюда набежит, весь двор вытопчут, грязи нанесут…
– Исключено! Обмен будет производиться через входную калитку. Во двор будут пропускаться только известные своей интеллигентностью и чистоплюйством граждане…
– То есть никто, – тяжко вздохнув, скорбно подытожил Семиржанский. – Придется, значит, самим туда-сюда с книгами бегать…
– Кидайте их в окошко, – нашла выход Марья Федоровна. – А я пока пойду ямку быстренько выкопаю.
– Зачем ямку? – почуял недоброе учитель. – Ямка им без надобности. Достаточно газеток постелить… Да и кидать их нельзя, переплеты повредятся, кто их тогда на обмен возьмет…
– Жалко? Тогда таскай на своем горбу…
Однако горб Семиржанского (которого у него, впрочем, и не было) не понадобился: армейская смекалка Елпидова выручила. Впавшие в немилость книги решено было спускать по наклонной доске, прислоненной снаружи дома к растворенному окну в комнате Ильи Алексеевича.
Книги облегченно вздохнули: судя по всему, аутодафе отменялось. Затем вновь впали в тревогу и смятение, ибо кто знает, кому они в результате неотвратимого, как фатум, обмена достанутся, и как с ними будет обращаться новый хозяин. Ограничиться ли он ехидными заметками на полях, вызванными не столько их содержанием, сколько избытком желчи и самомнения в читателе, или же, отдавая дань своей неряшливой привычке читать за едой, покроет их страницы следами чревоугодия: брызгами щей, каплями сметаны и жирными отпечатками пальцев, тесно общавшихся с жареной курицей… Подавляющая часть библиотеки была уверена, что ничего хорошего их не ждет, ибо никто не будет к ним так внимателен и так бережен с ними, как их нынешний, то есть прежний хозяин. И лишь небольшая группа, сплошь состоящая из отщепенок, относящих себя к классической литературе, приветствовала перемену своей участи, так как надеялась, что хуже того пренебрежения, в коем они с некоторых пор оказались, нет и быть не может. И их можно было понять. Действительно, каково быть книгой, чье содержание вроде бы всем известно, но – понаслышке, изобилующей неточностями и прямыми искажениями; чьи строки не изведали экстаза сосредоточенного чтения? Каково, наконец, изо дня в день подвергаться со стороны своих, до ужаса примитивных по развлекательности содержания, товарок постоянным насмешкам, прослыть в их легкомысленных кругах суммой словесных приемов, никого не волнующих и никому не нужных? Неудивительно, что эти отщепенки мечтали о пыльных полках публичных библиотек, где царит свобода, равенство и братство всеобщей заброшенности, как иные верующие о Царствии Небесном.
Между тем подполковник Елпидов, будучи человеком организованным, военно-эстетическим, сам времени даром не терял и другим не позволял.
– Аркадий Иваныч, – обратился он к учителю географии тем властным командирским тоном, в котором чуткое солдатское ухо без труда различает трибунальные кары за одну только шалую мысль о непослушании, – необходимо срочно выявить в общей массе собрания сочинений в двух и более томах. Займитесь этим.
Однако учитель Семиржанский, как человек по природе штатски-элегический, ничего, кроме достойного сожаления солдафонства, не различил и повел себя совершенно неадекватно создавшейся в сознании Елпидова ситуации. А именно: рассеяно пробежался глазами по полкам и лирически заметил, что видит тут не только чтиво, но и настоящую литературу.
– Это, если не ошибаюсь, «Женщина в белом» Уилки Коллинза. Такое сжигать – преступление…
– Но и оставлять нельзя, – немедленно возразил подполковник, стараясь скрасить резкость тона вескостью содержания. – Сколько ни восхищайся этой психологической скукотищей, но в ней имеются в наличии и преступление, и расследование, и прочие родовые признаки детективного жанра. Было бы справедливо и поучительно обменять это творение Коллинза на шедевр его большого друга…
– Вы имеете в виду «Эдвина Друда»? – позволил себе тонкую колкость Семиржанский.
– Когда я говорю о Диккенсе, и при этом употребляю слово «шедевр», я могу иметь в виду только «Пиквикский клуб», – назидательно изрек подполковник.
– Но позвольте, а как же «Дэвид Коперфильд», «Оливер Твист», «Холодный Дом», «Большие надежды», наконец?
– Вы еще «Лавкой древностей» меня попрекните, слезливой Нелькой ужальте, – не сдержал злой насмешки Елпидов. – Говорят, после выхода в свет этого мармеладного романчика, уровень воды в Атлантическом океане значительно повысился от слез его сентиментальных читателей по обе стороны Атлантики…
– К вашему сведению, Владимир Антонович, – решился на ответный выпад учитель, – этот роман, как почти все прочие романы Диккенса, публиковался сначала отдельными главами в журнале…
– Для повышения уровня воды в океане совершенно безразлично, закапают его слезами постепенно или зальют залпом. Вам, Аркадий Иваныч, как учителю географии, следовало бы это знать.
– Мне?! – у Семиржанского чуть дух не перехватило от такой провокационной беспардонности (или беспардонной провокационности – это уж пусть читатель сам решает), что, естественно, помешало ему тут же, не сходя с места, соорудить достойную отповедь. Впрочем, если бы и соорудил немедленно, высказаться вряд ли получилось бы. В окно просунулась голова Марьи Федоровны и со свойственной ей учтивостью поинтересовалась, долго ли они намереваются тянуть кота за хвост. Народ, того и гляди, попрет шило на мыло менять, а у нее во дворе ни одной паршивой книжонки, одни вонючие газетки, которые она, согласно указанию, расстелила не только под окном, но и по всему периметру. Так что в случае чего этих негодниц можно и с горки спускать, и по воздуху транспортировать: трава под газетками мягкая, ничего их переплетам не сделается…
– А ямку выкопали? – упреждая извинения и оправдания Семиржанского, перешел в контратаку подполковник.
