скачать книгу бесплатно
Частный детектив Илья Муров
Владимир Хачатуров
Пенсионер Илья Муравушкин, перечитав множество детективных романов, решил стать частным сыщиком, взяв псевдоним Илья Муров. В первый же день службы находит труп мужчины, замаскированного под бомжа. Копы, конечно, считают, что это просто "подснежник", но Илья Муров знает правду – он напал на след. В погоне за уликами, пенсионер попадает в страшную аварию, и частично теряет память… Подстроена ли была авария? Сможет ли он теперь раскрыть убийство? И какие тайны и загадки ждут его в больнице? Читайте в остросюжетном пародийном детективе: "Частный детектив Илья Муров " .Содержит нецензурную брань.
Владимир Хачатуров
Частный детектив Илья Муров
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
повествующая о характере, житейских
привычках и увлечениях нашего героя
В некоем подмосковном городке, чье название читатель вряд ли запомнит (Мологжа, например, или Колонец), жил да был один из тех ранних пенсионеров, которые именуются у нас отставниками. Звали этого отставника, насколько нам известно, Илья Алексеевич Муравушкин, и все его имущество заключалось в старом рассохшемся домике с мезонином, древнем «Урале» о трех колесах, дышащем на ладан «жигуленке», собранном еще итальянцами, да в корочках пенсионера Министерства Внутренних Дел. Щи да каша, – чаще пшенная, нежели гречневая, – мясо для домашних пельменей да снасти для свежей рыбы, собственноручно выуженной без всяких там браконьерских изысков, вроде сетей, острог и динамита, бензин для машины и мотоцикла, и дрова на зиму поглощали почти всю его пенсию. То же, что оставалось, тратилось неизвестно на что. Вернее, ни на что не тратилось, просто утекало между пальцев, тем более, что течь особенно было нечему. В будни он щеголял в камуфляжного цвета поддевке, латанных калифорнийских штанах и военного образца обувке. В праздники, к каковым можно смело отнести ежемесячные поездки в один из московских сбербанков за пенсией, он облачался в белую накрахмаленную рубашку и двубортный с широкими лацканами костюм, купленный лет пятнадцать назад по случаю тринадцатой зарплаты. Вместе с ним тяготы его отставного существования делила его тетка – худая, прямая и неприветливая старая дева лет шестидесяти восьми, и молодая племянница, доставшаяся ему в наследство от безвременно почившей сестры. Возраст нашего отставника колебался возле полувековой отметки (порой с утра, отдохнувшим, умытым и свежевыбритым, он выглядел не старше сорока пяти; вечерами же, после рыболовной зорьки, ожесточенных баталий с колорадским жуком и нескольких партий в домино с соседями, – тянул на все пятьдесят четыре неутешительных года). Сложением он был крепок, коренаст, широколиц, широкоскул, обладал небольшим начальственным брюшком. Брился ежедневно, раз в неделю парился в собственной баньке, вставать привык в самую рань и был заядлый рыбак.
Досуга у Ильи Алексеевича практически не было: время свое он делил между огородом, рыбалкой и чтением детективов, к которым пристрастился в результате несчастного случая, когда, пытаясь установить телеантенну, сверзился с крыши собственного дома. Сломав два ребра и повредив правую ногу, наш отставник был вынужден почти целый месяц проваляться в постели, и мужествовать с болезнью ему помогали не философские сочинения общепризнанных мудрецов, утешиться коими он пытался с момента своей отставки, а именно детективы. Однако и, восстав с ложа хвори, читать детективы, Илья Алексеевич не отвадился. Даже напротив, мало-помалу этот малоподвижный вид деятельности настолько захватил его, что он стал пренебрегать двумя основными своими обязанностями: рачительного хозяина и удачливого рыболова. И так далеко зашла его страсть к этим детективам, что, дабы обеспечить оную как можно большим количеством сего чтива (а надо сказать, что публичные библиотеки наш отставник недолюбливал за чрезмерную строгость тамошних нравов, а вельми паче за очереди, в которых приходилось томиться ради того, чтобы взять на недельку вожделенный томик Рекса Стаута или Дэшила Хэммета), он продал свой мотоцикл, на котором совершал рыбацкие набеги на окрестные водоемы, и таким образом собрал у себя в комнате многие сотни томов, томиков и брошюрок, повествующих в основном о трудовых подвигах частных сыщиков. Больше всего он любил сочинения знаменитого Микки Спиллейна – за блестящий функциональный стиль, фразеологические неожиданности, замысловатые в своей лихости диалоги и прочувствованные описания любовных сцен.
«Глухой стук головы об пол донес до меня весть, что пули попали в цель».
«Я поймал своим 45-м и вдребезги разнес ему череп».
«Он перевел дуло на мой живот.
– Ты влепил мне пулю в кишки. Теперь попробуй сам. Только тронься с места, и я разнесу тебе башку».
«Она вернулась вся влажная, пахнущая женской прелестью. Никаких лишних движений, каждый жест был продуман заранее, отрепетирован годами упорных тренировок: не такие мы с ней были люди, чтобы заниматься любовью с бухты-барахты. Мы медленно раздели друг друга, каждый делал, что хотел: я пил чай, а она нетерпеливо двигалась подо мной, мечтая об осуществлении своих желаний. Нашла время мечтать, подумал я с мягким укором, – кончать пора. Звякнул звонок и мы распались на составные элементы нашей страсти: на нее, на меня и на Эроса…»
«Прямо на стене я увидел плакат и сразу заподозрил неладное: плакат, да еще не на чем-нибудь, а на стене!… На плакате улыбающийся Торренс, рука у горшка, второй машет в воздухе. И крупно: ПОБЕДИМ С СИМОМ!»
Над подобного рода пассажами бедный отставник ломал себе голову, недосыпал ночей, пытаясь понять: о каком же горшке повествует автор? О ночном? Цветочном? И если он имел в виду голову злодея Торренса, то не является ли сей злополучный горшок тем самым Симом, с которым предполагается одержать победу?
Не лучше обстояло дело и с выносливостью его любимцев. Обычный человек, получив прикладом дробовика по личной черепушке, как минимум, угодил бы на месяц в больницу с тяжелым сотрясением мозга. А частные детективы, в худшем случае, отлежатся денек и опять в строю: расследуют, преследуют и пускают кровавую юшку преступному миру. Причем на их мыслительных способностях эти страшные черепно-мозговые травмы никоим образом не сказываются, они как ни в чем не бывало продолжают строить блистательные версии, тянуть за ниточки, дергать за веревочки, распутывать клубки и разматывать хитросплетения… И тут нашему отставнику на помощь приходили смутные воспоминания из школьной программы по литературе, именовавшейся в те баснословные времена «советской». Вспоминался нашему отставнику некто стойкий, героичный и ужасно аналогичный по части несгибаемой твердости, упрямству и непрошибаемости. Жизнь его била всем, чем могла обо все, что попадалось, а он, презирая боль, увечья и отдельные недоразумения, продолжал искать истину на светлых путях построения коммунистического рая.
Гвозди бы шлепать из этих людей
Не было б в мире крепче гвоздей!
А ведь этот как раз о частных детективах сказано, – осеняло Илью Алексеевича. Не раз у него самого являлось желание взяться за перо, чтобы поведать миру захватывающую повесть о частном детективе, наказующем зло, утверждающем добро и восстанавливающем справедливость. И он, несомненно, справился бы с этим за милую душу. Он даже придумал пару лихих сюжетов и сходил в комиссионный магазин, чтобы прицениться к орудию труда – поддержанной пишмашинке в состоянии, пригодном для употребления по ее прямому предназначению – отбарабаниванию детективов. Однако судьбе оказалось неугодно, чтобы наш славный отставник пополнил несметные ряды детективщиков…
В своих литературных пристрастиях Илья Алексеевич был, разумеется, не одинок. Частенько доводилось ему спорить со своим соседом, тоже ранним пенсионером, отставным подполковником, служившим, в отличие от нашего героя, не в пожарных частях МВД, а в замполитах Министерства Обороны, – человеком образованным, закончившим, помимо высшего военно-политического училища, еще и несколько марксистско-ленинских университетов. Спорили же они главным образом о том, какой из частных детективов лучший: Филип Марлоу, Майк Хаммер или Лью Арчер. Однако Аркадий Иванович, учитель географии одной из местных школ, проживающий на той же улице, утверждал, что всем троим далеко до Дэйва Феннера и что, если кто и может с ним сравниться, так это Майкл Шейн, близкий друг Бретта Холлидея, который не чета разине Марлоу, вечно попадающему впросак из-за плохого знания людей и законов жанра, а по части детективной удали и общей профессиональной отваги никому не уступит.
Книги, споры и периодические попытки приобрести пишущую машинку довели Илью Алексеевича до того, что для него не осталось в мире ничего более достоверного, чем тот, как утверждал подполковник Елпидов, выдуманный ловкими перьями мир детективов, мир замысловатых преступлений, проницательных сыщиков, туповатых полицейских, коварных красоток, хитроумных преступников, мир драк, погонь, перестрелок и неумолимой дедукции, посрамляющей зло на всех фронтах своих логических выводов. Наш отставник восхищался Шерлоком Холмсом, благоговел перед Ниро Вульфом, сочувствовал Вику Мэллою и не чаял души в Дэнни Бойде. И хотя за то чтобы собственноручно прищучить какого-нибудь профессора Мариарти он не отдал бы не родных, ни близких, но уж мизинцем на левой ноге, скорей всего, пожертвовал бы…
И вот, когда он окончательно изнемог от собственного бездействия и стыда за него, в голову ему пришла одна из тех странных до гениальности мыслей, какие и до него, и после беспокоили и будут беспокоить людей куда менее совестливых и более благоразумных, чем наш отставник. Илья Алексеевич решил стать частным детективом – не ради, как говорится, славы и наград, и уж тем паче – наживы, но пользы отечества и блага рода человеческого для; решил круто изменить свой образ жизни, дабы внести весомую (а не вдовью – заметьте!) лепту в священную борьбу с преступностью, злом, нечестием и всяческой неправдой. Обобщенно выражаясь и впадая в неуместный лиризм, можно заявить, что именно о таких, как Илья Алексеевич Муравушкин, была сложена в народе старинная баллада следующего примерно содержания:
Он хату покинул, пошел воевать,
Чтоб землю гренадцев гренадцам отдать.
Долго размышлял он над своим именем – уж очень неблагозвучным, маловнушительным и многоглагольным казалось оно ему. То ли дело Шелл Скотт, Сэм Спейд или, на худой конец, Александр Бояров, хотя этот отечественный персонаж занимался частным сыском не добровольно, а по стечению хреновых обстоятельств… Разные звучные, энергичные, зовущие на подвиги имена приходили на ум нашего обеспокоенного отставника, и попадались среди них даже такие, с которыми не стыдно было не то, что в Кремле на приеме или в телеящике на ток-шоу, но и на страницах какого-нибудь великого бестселлера оказаться. Однако ж, в конце концов, он мудро решил остаться при собственном, покойными родителями данном имени. Все ж таки Илья – пророк, а пророки, если отбросить религиозные покровы, по сути своей те же сыщики, умеющие с помощью изощренной дедукции прозревать криминальное будущее человечества в целом. Фамилии в этом смысле повезло меньше: ее обкорнали и усуровили. Был Илья Алексеевич Муравушкин, а стал Илья Муров, почти Джилл Мур – вариант, от которого, скрепя сердце, пришлось отказаться в виду явного несоответствия окружающей среды внутреннему содержанию столь славного имени.
Однако частичным перекрещением хлопоты отставника не ограничились. И хотя он догадывался, что всякое промедление с его стороны может пагубно сказаться на хрупком балансе вселенского добра и мирового зла (ибо, сколько людей ждет его высококвалифицированной помощи, не зная к кому обратиться со своей бедой), он прежде должен был решить два-три неотложных вопроса. Во-первых, как ему экипироваться и чем вооружиться (потому как детектив без оружия – что баян без песни или баня без шайки). Во-вторых, каким образом свою частносыщицкую профессиональную деятельность обставить. И тут как нельзя кстати вспомнилось ему, сколько времени угробил один соседский парнишка на то, чтобы справить лицензию простого охранника чужого добра. Где гарантия, что иным крючкотворам от МВД его противопожарное образование не покажется недостаточным, что его не сочтут криминалистически малоподкованным для того, чтобы выдать официальное право расследовать, распутывать, защищать, разоблачать и периодически преследовать ложь, коварство, насилие и другие противоправные действия, поступки и помыслы? Возможно, эти соображения и поколебали бы решимость нашего отставника, если бы в самый нужный момент на выручку не подоспели те же книги, та же детективная литература, в частности, замечательный Чарлз Вильямс со своим неподражаемым Биллом Чэтэмом. Билл Чэтэм – это именно то, что нужно. Такой же отставник, бывший сотрудник органов, пострадавший от чиновничьего произвола, он, не обладая корочками частного детектива, тем не менее, сумел уличить и обуздать зло, не нарушив при этом действующей конституции. Трения со служителями закона, которые естественнейшим образом у него при этом возникли, не смогли ни запугать, ни отвратить его от исполнения своего долга. Так неужели его, Илью Мурова, остановят такие мелочи, как отсутствие бумажного права творить добро, искоренять беззаконие и помогать несчастным? Ни-ко-гда!
Впрочем, благоразумие, лишь изредка покидавшее нашего отставника, подсказало ему ограничить поле своей деятельности родным городком (хотя бы на первых порах). А коли так, то сама собой отпала проблема экипировки. Разумеется, костюм, несомненно, галстук и, безусловно, начищенные до зеркального блеска туфли. Это снаружи. А внутри: блокнот, ручка, фонарик, лупа, рулетка, нитяные перчатки, прозрачные пакетики и газовый пистолет. Жаль, конечно, что пистолет газовый, но ничего не поделаешь – все же он не в разумной и спокойной Америке живет, а в безумной криминогенной России, где право хранить, носить и применять огнестрельное оружие имеют только бандиты и изредка, в порядке исключения, правоохранительные органы…
Таким образом, с блеском разрешив все свои предварительные сомнения и насущные вопросы, наш отставник вдруг нос к носу столкнулся с самой главной проблемой, о существовании которой хотя и догадывался, но делал это как-то косвенно, как-то вчуже, как о чем-то малозначимом, непосредственного касательства к нему не имеющем. Проблема заключалась в том, что частные детективы – как актеры – иногда неделями дожидаются пресловутой востребованности, ибо пока сыщика не наймут по всем правилам контрактной повинности, он должен безвылазно торчать в своем офисе, изнывая от скуки и рефлексии… Ждать, что кто-то вдруг сдуру решит обратиться к нему, Илье Мурову, за частносыскной помощью, было крайне неразумно и даже очень глупо. Чтобы о нем прослышал всяк сущий на Руси потенциальный клиент, необходимо было раскрыть какое-нибудь особенно нашумевшее преступление, или хотя бы дать объявление в местной газете («Прочь сомнения, тревоги, страхи и терзания неизвестности! Надежный и высокопрофессиональный частный детектив Илья Муров оградит вас от любого зла, разыщет любую пропажу, разоблачит любые козни!» Адрес. Телефон. Режим труда.). Но у него, Ильи Мурова, к сожалению, нет офиса. Нет у него и лицензии, без наличия которой, как законопослушно подозревал наш отставник, его объявления не примет к опубликованию ни одна приличная газета, тем более что домашнего телефона у него тоже нет. Любого другого такой вдруг обнаружившийся облом вверг бы в уныние и, возможно, принудил бы отказаться от своих намерений (если не навсегда, то хотя бы на время, необходимое для добывания лицензии в установленном законом порядке, на что, по разноречивым данным, ушло бы от двух месяцев до двух лет). Но нашего отставника такими пустяками было не сломить. Высокий долг и простая порядочность требовали от него немедленных действий. У страждущего человечества нет времени дожидаться пока он утрясет все формальности, справит необходимые бумажки. Это для бюрократов он без бумажки является какашкой, а для попавших в беду он, прежде всего детектив, а потом уже… все остальное. И порешил Илья Муров начать для почину с простого патрулирования улиц родного города. Или, говоря словами одного отечественного детективщика, сделаться сыщиком в свободном поиске. И с этой мысли его уже не могло сбить явно относящееся к делу соображение о том, что ни один из известных ему детективов, не додумался до такого простого способа добывания клиентуры. Главное – начать, выехать со двора, а там видно будет. Ведь с сыщиками всегда творятся дела необыкновенные и происходят случаи непредвиденные. Уж что-нибудь судьба да подкинет. Уж чем-нибудь случай да обрадует. Если не огорчит…
ГЛАВА II
рассказывающая о первом деле частного детектива Ильи Мурова
И вот, в один из майских дней, не сказав никому ни слова, не проговорившись о своих намерениях домочадцам и не обмолвившись о них ни подполковнику, ни учителю географии, наш отставник встал чуть свет, облачился в лучший и единственный свой костюм, повязал самый элегантный из трех имеющихся галстук (бросив при этом несколько придирчивых взоров на собственное отражение, в котором строгая деловитость одежд слегка не вязалась со счастливым выражением лица, и попутно с неудовольствием отметив в последнем полное отсутствие резко очерченных ястребиных черт в присутствии безупречно утиного носа), мельком подумал о том, что надо бы выучиться покеру, дабы побыстрее освоить ледяную непроницаемость взгляда, после чего тихонько вышел из дому, осторожно отпер гараж и, тщательно проверив багажник, заднее сиденье и электропроводку стартера на предмет детонаторов, взрывчатых веществ и затаившихся представителей, прижатых к стенке преступных сообществ, вывел своего жигуленка из стойла и медленно, а лучше сказать, вдумчиво покатил по сонным, только еще собирающимся продрать задраенные ставнями глаза, улочкам.
Поскольку в такую безбожную рань, как преступные элементы, так и их потенциальные жертвы предавались сну, частный детектив Муров решил поупражняться в профессиональном навыке – умении раздваиваться за рулем, когда одна половина сыщика ведет автомобиль, умудряясь соблюдать при этом все правила дорожного движения, а другая – лучшая – предается сложным дедуктивным размышлениям. Например, таким: «Почему меня били? Чем именно? И по какому праву? Было ли это предупреждением или они просто сгоряча обознались?..» Разумеется, никто Илью Алексеевича еще и пальцем не тронул. Не за что было. Пока… но о чем-то думать-то следовало: тренировка есть тренировка. Не рассуждать же ему самому с самим собой о гипотетическом детективном романе, который когда-нибудь кто-нибудь вдруг вздумает о нем написать, и как этот кто-нибудь этот роман начнет. На его месте лично Илья Алексеевич начал бы свою правдивую повесть так: «Было ясное, солнечное, почти летнее утро, какие выдаются иногда в Калифорнии… то есть в Подмосковье ранней, в смысле, поздней весной…» Нет, не пойдет. Дальше у Раймонда Чандлера упоминается сезон дождей и виднеющиеся на горизонте снежные шапки гор. Ближайшая гора в соответствующем головном уборе находилась от Ильи Алексеевича на расстоянии полутора тысяч верст, так что увидеть ее папаху можно только мысленно, а мысленно в приличных детективах не считается… Ладно, можно ведь начать и с менее конкретного, к примеру, с широких глубокомысленных обобщений: «Когда вы сидите дома, удобно расположившись в кресле перед камином, случается ли вам задуматься, что происходит снаружи?» Тут нашему отставнику действительно случилось задуматься. Но не о том, что происходит снаружи, поскольку сам он как раз снаружи и пребывал, и там, где он пребывал, ничего особенного, кроме неторопливой утренней поверки переживших ночь, не происходило. Задумался Илья Алексеевич о камине, вернее, о тех, кто обладал этой роскошью. Среди его знакомых таковых не нашлось. Ясно, что блистательный автор великолепного Майка Хаммера обращается к иной аудитории – зажиточной, заокеанской… И, следуя бесхитростной логике смежных ассоциаций, Илья Алексеевич, обратил внимание на еще один изъян окружающей его действительности, а именно – на отсутствие при многоквартирных домах привратников, охранников, телефонисток и лифтеров. Возможно, какого-нибудь заокеанского скрягу-сыщика это обстоятельство и порадовало бы, но нашего отставника, напротив, огорчило. Ведь в случае чего ему, как частному детективу, некого будет разговорить с помощью пятерки баксов об интересующем его объекте. Правда, имеются вроде бы дворники. Но отнюдь не при каждом здании. Да и какой с них может быть спрос, если большую часть времени они пребывают в отключке?
Илья Алексеевич выехал на малооживленное в столь ранний час московское шоссе, проследовал по нему с километр и вновь свернул в городок, согласно избранному маршруту патрулирования. На въезде его тормознул жезлом незнакомый гаишник, – с виду из молодых да ранних.
– Ты что это, отец, крутишься тут без смысла? Бензина, что ли, много?
Столь внезапная и скорая встреча с представителем органов охраны правопорядка, с которыми у них, у частных детективов, свои давние и довольно запутанные счеты, нисколько не смутила нашего отставника.
– Да вот, – отвечал он, – район патрулирую, пока вы все спите, бросив город на произвол преступных элементов.
Гаишник так уставился на Илью Мурова, что для последнего моментально прояснился, дотоле казавшийся затемненным неудачным переводом, смысл отвлеченной метафоры: «белки его глаз стали похожи на облупленные крутые яйца».
– Дружинник, что ли? – ухватился гаишник за крайнюю, по его мнению, возможность хоть как-то удержать безумие в границах общепризнанных реалий.
– Частный детектив Илья Муров, – чуть не сорвалось с языка Ильи Алексеевича, но он успел произнести лишь первый слог и запнулся, вовремя вспомнив об отсутствии у него не только пресловутой лицензии, но даже и соответствующей визитной карточки («Илья Муров. Частный детектив. Мологжа-сити. Сентер-билдинг. Комсомол-драйв. 19/5.» Ниже – номер телефона. Выше – бренд: Всевидящее Око в виде сияющей серьги в мочке Всеслышащего Уха.).
– Что – «ча»? – пресытившись паузой, полюбопытствовал гаишник.
В мозгу нашего отставника со скоростью компьютерной распечатки замелькали все известные ему слова, начинающиеся с указанного слога. Чего там только не было, каких только слов не промелькнуло! Но особенно усердствовали «чача» и «ча-ча-ча»…
– Чайник я, – нашелся, наконец, Илья Алексеевич. – Водить по холодку учусь…
– А права у тебя, гражданин Чайник, имеются? – насторожился служивый.
Илья Алексеевич дернулся было предъявить требуемый документ, но опять вовремя опамятовал, сообразив, что чайников с двадцатилетним стажем вождения не бывает. По крайней мере, на свободе…
– Дома забыл, – проявил находчивость наш отставник, втайне радуясь тому, что даже в такой нештатной ситуации не растерялся, в частности, не утратил способности логически мыслить.
– А техпаспорт с документами на машину? – гнул свое представитель дорожных властей.
Всего секунда понадобилась нашему отставнику, чтобы взвесить несколько вариантов возможного развития назревающих событий и выбрать в качестве руководства к действию самый, на его взгляд, оптимальный: быстренько извлечь из бардачка упомянутые документы и вручить их гаишнику, присоединив к ним свое пенсионное удостоверение. Что он и сделал, не теряя времени, достоинства и контроля над ситуацией. Увидев знакомые цвета, формы, эмблемы, литеры и буковки, гаишник преобразился, одновременно расслабившись, подтянувшись, слегка подобрев и заметно посуровев. В одном глазу профессиональная братская солидарность служителей закона, в другом – не менее профессиональная опаска попасть под каток какой-нибудь очередной кампании..
– Проверяем, значит? Инспектируем, значится?
– Кто? Я? Кого? Вас? – удивление Ильи Алексеевича было так велико, так непосредственно, что гаишник чуть было не купился.
– Мы, – коротко и ясно заключил он. Затем подумал, секундой-другой дольше, чем наш отставник тремя абзацами выше, вычислил оптимум и немедленно приступил к его осуществлению.
– А права все же придется предъявить, товарищ капитан… Порядок такой.
– А-а! – дошло до нашего отставника. – А-аа! – доехало.
– Угу – подтвердил прибытие гаишник, мельком взглянул на права, козырнул и вернулся на пост. Сама воплощенная Бдительность и та бы бдительнее не выглядела. Потому как куда уж дальше-то?
– Действительно, некуда, – согласился Илья Алексеевич и тронулся дальше, решив сузить сектор патрулирования таким образом, чтобы больше на шоссе не светиться. Вот почему спустя пять судьбоносных минут наш отставник оказался на непредусмотренной первоначальным маршрутом улице. С одной стороны домики с мансардами, мезонинами и прочими архитектурными излишествами, с другой – святая простота убогих многоквартирных коробок, каким-то немыслимым образом умудряющихся обходиться без привратников, охранников, консьержек, лифтеров и даже лифтов. Дворников – и тех не было видно, хотя пора бы уже этим бездельникам приступить к своим обязанностям, вон, сколько мусора народ за сутки намусорил, сколько дряни набросал, сколько объедков недокушал. Своре бездомных псов даже с помощью дежурной стаи голубей не справиться…
Ну, про свору Илья Алексеевич загнул, конечно, красного словца ради. Пяток жалких дворняг на свору никак не тянул. Томимые голодным любопытством, псы с хмурой деловитостью инспектировали человеческие отходы, – санитарили как умели, берегли природу, мать нашу. «Кому мать, а кому – ареал обитания», – уточнил бы Арчи Гудвин на месте Ильи Мурова, и скорее всего не заметил бы одной странности в поведении четвероногих. А наш отставник не только заметил, притормозил и пригляделся, но еще и проанализировал эту странную странность. Странность же состояла в том, что собаки периодически вставали во что-то вроде стойки и, глядя мордой на приземистую котельную, начинали тихо скулить, подвывать, словом, проявлять тоскливое беспокойство
Илья Алексеевич заглушил двигатель, вышел из машины и направился, решительно озираясь по сторонам, к молчаливой, холодной котельной.
Некоторые из хроникеров и жизнеописателей деяний нашего героя бездоказательно отрицают тот непреложный факт, что к посещению означенной котельной детектива Мурова привела его знаменитая наблюдательность и дедуктивное мастерство, облыжно утверждая, будто навестил он ее исключительно по нужде, именуемой «малой», и что обвинения дворничихи, коих сыщик позднее удостоился, не были столь уж беспочвенны. Мы же полагаем, что они заблуждаются: именно профессиональные навыки нашего отставника, но никак не низменные позывы плоти, побудили его проверить свои подозрения относительно этой котельной.
Это было обычное типовое сооружение. Вход – с торца, к которому вели, спускаясь, десять выщербленных временем и безразличием ступенек. То, что частный детектив Илья Муров искал, на что надеялся и что отныне должно было стать его основным занятием, находилось сразу по окончании лестницы, на пятачке перед входной дверью, запертой на большой амбарный замок. В полутьме, которая царила здесь, это показалось Илье Алексеевичу бесформенной кучей грязного тряпья. Чтобы убедиться в своей ошибке, ему пришлось воспользоваться своим рыбацким фонариком. Фонарик осветил неподвижное тело типичного бомжа, жертвы вредных привычек, невостребованной любви и развалившейся в одночасье социально-политической системы. Перво-наперво Мурову надлежало убедиться в том, что это действительно труп, а не впавший в летаргию глубокого отруба хроник, большой почитатель «льдинок», «снежинок» и других сильнодействующих средств гигиены, предназначенных для чистки полированных поверхностей неодушевленных предметов. Для этого следовало пощупать пульс за ухом или приложить зеркало к губам предполагаемого покойника, или, наконец, приподнять веки и заглянуть в глаза. На краткий сумасбродный миг Илья Алексеевич ощутил вдруг нечто вроде отвращения: куда я лезу? во что вляпываюсь? Но чувство долга пересилило отвращение и страх. Он нагнулся, дотронулся тыльной стороной ладони до заушной жилки. Ледяной холод пронзил нашего отставника судорогой омерзения. Ему показалось, что труп пролежал тут всю зиму, но он немедленно дезавуировал это предположение как абсурдное, поскольку отопительный сезон кончился всего дней десять назад.
Предварительный обыск обнаруженного трупа – одна из сословных привилегий сотрудников частного сыска. При этом никто из них не стремится к доскональности, хотя и старается соблюсти определенный педантизм в своих действиях. Первым делом надобно натянуть на руки дешевые нитяные перчатки. Таковых Илья Алексеевич ни в одном магазине родного городка не обнаружил. Поэтому он облачился в хозяйственные резиновые, позаимствованные им у собственной тетки. Вторым делом – хорошенько осмотреться и надежно обезопаситься. Какая жалость, что архитекторами котельной не предусмотрена входная дверь для лестницы, – сейчас бы Илья Алексеевич ее на задвижку и – полный вперед: сто граммов на грудь, сигарета в зубы, – и можно смело лезть шмонать карманы убитого. (В том, что это убийство, наш отставник уже не сомневался, хотя и понимал, что безошибочность своей профессиональной интуиции следует доказывать неопровержимыми фактами.)
Муров развернулся, бесшумно поднялся по лестнице и осторожно выглянул по-над поверхностью: нет ли окрест свидетелей, которые потом, всё перепутав, покажут под присягой на него как на соучастника преступления? Никого, кроме озабоченных пропитанием псов и голубей, визуально не обнаружил. Зато аудиально явственно ощутил присутствие дворника, размеренно машущего метлой-кормилицей, то ли в такт своим тихим мыслям, то ли подлаживаясь под ритм своего недовольства. Илья Алексеевич, дивясь и радуясь самому себе, засек время по наручным часам, чтобы определить скорость и направление движения оператора метлы. Вышло, что времени у него минут семь-восемь. Муров так же бесшумно вернулся к своей находке, потоптался над ней, постучал себя по лбу: дверь-то в котельную не проверил, вдруг замок на ней дли блезиру, мать твою, сыщик! Проверил, погладил себя обрезиненной ладонью по голове: умница, заперта…
Улов Ильи Алексеевича оказался до обидного скуден: ни документов, ни визиток, ни денег, ни счетов из прачечной или от телефонной компании. Даже использованных билетов на электричку или автобус – и тех нет. Никаких зацепок, чтобы выйти на след, идентифицировать труп, опросить родных, близких, соседей, сослуживцев, старушек, тусующихся на лавочках при подъездах… Стой и гадай: то ли кто-то тебя опередил с обыском убитого (Убитого ли? Конечно убитого! От старости в таком возрасте… Кстати, сколько ему с виду? Лет сорок пять… Вот именно, от старости в этом возрасте не умирают. (Я же жив.) Только от неизлечимых болезней. А самая неизлечимая из болезней – чей-то злой умысел в отношении твоего существования…), то ли он по жизни был жутко неприхотлив и ужасно скрытен? Но скорее всего убийца очень постарался не оставить Мурову никаких следов. Наверное, не знал душегубец, что любое, даже самым тщательным образом спланированное преступление все равно оставляет следы, улики и зацепки, которые не ускользнут от внимания высококлассного сыщика, и, следовательно, рано или поздно, убийца будет схвачен, разоблачен и предан суду. На краткий миг всепрощенческого затмения Илья Алексеевич даже проникся сочувствием к неведомому (пока что!) преступнику: небось, замышлял, дурила, коварные планы, радовался, обормот, своей предусмотрительности, изучал маршруты и привычки жертвы, просчитывал свои ходы, но главного, поганец, не предусмотрел, не рассчитал и не учел – что этим делом займется не кто-нибудь, а лично Илья Муров!
Илья Муров вздохнул, хищно улыбнулся и озадаченно воззрился на пачку «Примы», найденную им в кармане потерпевшего. Пачка была наполовину пуста. На картонке, кроме обязательных реквизитов фирмы-изготовителя, никаких записей: ни телефонных номеров, второпях вкривь и вкось нацарапанных, ни адресов, ни женских имен, ни даже пляшущих человечков!.. Впрочем, отсутствие всего перечисленного на этой полупустой пачке производило странное впечатление. Надоумленный внезапной гениальной догадкой, Илья Алексеевич опять полез рыться в карманы лохмотьев. Так и есть – обнаруженных табачных крошек оказалось слишком мало для заядлого курильщика этого сорта сигарет. Следовательно, либо этот бедолага вообще не курил, либо курил сигареты маркой повыше. Вопрос медэксперту на засыпку: можно ли по состоянию легких определить, какие сигареты курил при жизни покойник? Муров занес это соображение в свой рабочий блокнот и вновь заглянул внутрь пачки. Что-то уж слишком они ровненькие – эти сигареты, слишком набитые табаком, «полнозарядные», как сказали бы артиллеристы… Он с сомнением уставился на спичечный коробок. Кто в наше время пользуется спичками, кроме домохозяек на газифицированной кухне? Даже дети и бомжи предпочитают одноразовые зажигалки…
Повинуясь внезапному наитию, Илья Алексеевич приподнял труп, привалил его бочком к стене и, внимательно светя фонариком, исследовал земляной пол. Использованный презерватив, сплющенная коробка из-под сигарет «Космос», смятая жестянка джин-тоника, шесть пивных пробок, газетный обрывок… Так, стоп! Что это на нем за каракули? Не разобрать… Детектив Муров полез было в карман за лупой, но на полдороги передумал, аккуратно сложил обрывок, упаковал его в целлофановый пакетик, замер, додумал и присовокупил к обрывку парочку сомнительных сигарет из подозрительной пачки. После чего удовлетворенно кивнул и спрятал пакетик во внутренний карман пиджака, поближе к сердцу, полному вещих предчувствий, к примеру, о том, что в этой смерти таятся гнусные бесчинства ужасного вероломства. Сердце у нашего отставника было большим, добрым и щедрым, но питало слабость к высокопарным цитатам – скрытым, полускрытым и совершенно откровенным. Илья Алексеевич по возможности берег его, зря старался не нервировать и не считал за труд отвечать ему в его же стиле. Ничего, потерпи, родное, он обязательно дознается, кто автор этого преступления, и кто бы он ни был, заставит его заплатить по счету людской справедливости!..
Муров перевел дух, унял сердце, напряг память и слегка подрастерялся от обилия выданной ею информации. Чего тут только ни было, кроме того, что было и требовало помимо внимания еще и неукоснительного исполнения. Илья Алексеевич попытался расположить всплывшее из мнемонических глубин по порядку, и вот, что у него в итоге получилось:
Во-первых, у умершего зрачки большие, неподвижные, не реагирующие на свет (Божий или электрический?)…
Муров включил фонарик и направил луч на лицо трупа. На мгновение в том месте, где левое полушарие соединяется с правым, мелькнула то ли надежда, то ли опасение: а вдруг этот труп сейчас моргнет, сядет и обложит хриплым и невнятным со сна матом? Но труп не моргнул, хотя какие у него были зрачки, Илья Алексеевич определить затруднился. Хоть бы диаметр указали, раздраженно подумал он. Три миллиметра – это много или мало? Ладно, проехали… Холодный, неподвижный, горизонтально возлежащий. Матом не кроет, на свет не реагирует. Что это как не труп?..
Во-вторых, неукоснительно следовать правилу Эркюля Пуаро: ничего не оставлять без проверки. Или это – во-первых? А то, что было во-первых, на самом деле во-вторых? Тьфу, черт! Правильно говаривал Арчи Гудвин: в расследовании всякого убийства примерно девять десятых времени тратится впустую…
Поехали дальше. Что там у нас в–третьих? Ага, оказывается, одежда и прежде всего трусы и майка – показатель уровня жизни и принадлежности к определенному классу…
Илья Алексеевич присел на корточки и, превозмогая заново подкатившую тошноту, принялся докапываться до майки с трусами. Майки не оказалось в помине. Трусы были самые стандартные – синие, длинные, семейные. В таких незазорно только перед родной постылой женой показаться. Не трусы, а кинореквизит какой-то! Впрочем, кажется, в российской армии они еще не сняты с вооружения… Муров опять воспользовался рабочим блокнотом, чтобы занести на его страницы и это соображение, с дельным указанием: поискать без вести пропавших в войсковых частях, расположенных в ближайшей округе.
В-четвертых, по ногтям человека, по его рукавам, обуви и сгибе брюк на коленях, по утолщениям на большом и указательном пальцах, по выражению лица и обшлагам рубашки и прочим подобным мелочам нетрудно угадать профессию человека. Муров с сомнением взглянул на труп. Шерлок Холмс явно имел в виду живых людей. Но любой живой человек есть потенциальный труп – основной принцип бытия. Так что нечего кочевряжиться, мистер приват-детектив: назвался груздем, значит, опять на карачки и вперед – изучать утолщения на больших и указательных пальцах. Наш отставник вздохнул и, приняв предписанную криминалистической наукой позу, занялся тем, чем было велено. И, как вскоре выяснилось, – не зря. Пальцы у трупа оказались совсем не бомжовыми, слишком ухоженными. И хотя ногти были длинноваты (кажется, ногти и волосы продолжают расти еще сорок дней после смерти, – подбодрил себя детектив), но траурной каемки под ними не обнаружилось. А это уже что-то! Уже – нечто! Илья Алексеевич еле удержался, чтобы не подпустить какого-нибудь коленца от ликования. Похвальная сдержанность: места для присядки или гопака тут, прямо скажем, маловато. Так, что там у нас дальше по счету: в-пятых? или в-шестых? Впрочем, какая разница! Хоть в-седьмых…
В-седьмых у Ильи Алексеевича оказался следующий постулат: детектив должен уметь точно определять текущее время, не глядя на часы, с допустимой ошибкой плюс-минус три минуты.
Муров закрыл глаза, прислушался к метле дворника, обеспокоился тишиной, но не стал увиливать. Семь часов – двенадцать минут, решил он. Затем продрал очи и сверился со своими наручными-дарственными. Часы показывали ни много ни мало, а тютелька в тютельку 7-12 московского времени. Но не таков был наш отставник, чтобы долго радоваться своей профессиональной удаче (хотя без этого тоже нельзя – можно разучиться радоваться самому себе). Все, что он в связи с этим хронометрическим достижением себе позволил, это энергично кивнуть и вытянуть руку, сжатую в кулак. Причем, к его чести, от восклицаний типа «йес», «рот фронт» и «но пасаран» смиренно воздержался…
Метла наверху возобновила свои экзерсисы и Муров, успокоенный, вернулся к своим баранам, то есть догматам апокрифической криминалистики. Итак, в-восьмых, почетная обязанность сыщика, пока он не найдет преступника, подозревать всех, кто общался с убитым.
Очень ценное напоминание. Можно начать с дворника. Правда, предварительно неплохо было бы установить и неопровержимо доказать, что этот метельщик был знаком с трупом еще при жизни последнего…
Девятое предписание, которое, судя по его содержанию, должно было быть одним из первых, поскольку касалось отпечатков пальцев, заставило Мурова досадливо поморщиться. Разумеется, теоретически наш отставник прекрасно знал, как это делается. Более того, у него даже имелось в автомобильной аптечке все необходимое для такой процедуры, включая наборы кисточек, разноцветной пудры и клейкой ленты. Если бы не дворник и не милиция, которую рано или поздно придется потревожить, Илья Алексеевич, несомненно, попытался бы применить на практике свои теоретические познания в искусстве дактилоскопии. Но, увы, это был как раз тот случай, когда частные детективы во избежание конфликта с властями стараются придерживаться буквы закона. А Илья Муров был не из тех сыскарей-авангардистов, которым нравится ломать устоявшиеся традиции, перелицовывать обычаи и пускать по ветру незыблемые законы их высокого ремесла. Что ж, с отпечатками пальцев придется пока повременить. В конце концов, в милиции есть, кому этим заняться, чтобы идентифицировать труп. Ну а результаты идентификации всегда можно узнать в обмен на кое-какую информацию, которой он вскоре обязательно будет располагать. Ниро Вульф, например, всегда так поступает. А что хорошо для Ниро, то и для Джилла, то есть Ильи, подходит…
В-десятых, сплющенные кончики пальцев характерны для пианиста и машинистки. Если в лице их обладателя есть одухотворенность, не свойственная машинисткам, значит это пианист…
Это что же получается! – внутренне запротестовал Илья Алексеевич. – Это опять на карачки и с мертвяком ручкаться?.. Так недолго и какую-нибудь смертельную заразу подцепить. Прецеденты были. Хотя жертвой оказался, сколько помнится, не частный детектив, а приватный патологоанатом. Не то Базаров, не то Расторгуев, если только не Блошинорыночкин… Муров осветил фонариком личность потерпевшего, пытаясь определить, одухотворена ли она чем-либо еще, кроме трупного окоченения. Черты лица были самые обыкновенные, без особых примет. Разве что небритый…
Но тут нашего детектива отвлекло очередное, кажется, одиннадцатое сообщение не на шутку разошедшейся профессиональной памяти. Если зрачки у убитого разной величины, значит, череп у него проломлен…
Эх, подумал Илья Алексеевич, на карачки становиться все же придется. Правда, крови не видно, но кто знает, каким образом сюда попал этот жмурик? Да и разницу между зрачками установить куда легче, чем определить их величину: больше нормы они или меньше, по мне, так в самый раз… Муров присел на корточки, включил фонарик и пытливо заглянул в невидящие глаза покойника. Глаза стеклянно блеснули в луче, но наш детектив успел только отметить эту странность, обдумать со всей присущей ему основательностью ему ее не позволили. Именно в это время сверху раздался сварливый вопль иерихонской трубы:
– Засранцы! Сыкуны! Всю котельную обгадили! Весь город обоссали! В машине своей серил бы, обосранец долбанный!
Замешательство нашего отставника было не однозначным – двойственным. С одной стороны, он готов был признать досадное упущение, поскольку занятый оперативно-следственной работой, проморгал приближение дворника, оказавшегося, судя по тембру трубы, дворничихой. С другой, явная клевета душила горькой обидой.
– Я не засранец, я – частный детектив! – изрёк он с достоинством.
ГЛАВА III
в коей описывается первая встреча Ильи Мурова с органами дознания
и о пари, им заключенном
По зрелом и усердном размышлении, мы пришли к мудрой мысли изложить сцену, разыгравшуюся между нашим славным детективом и скорой на беспочвенные обвинения дворничихой, в предельно сокращенном, обобщенном и, по возможности, конспективном виде. Отметим однако ж, что хотя этот эпизод и изобиловал всякими не идущими к делу сыска недоразумениями (ибо сия скандальная особа в апельсиновой жилетке безопасности не отличалась ни смышленостью, ни рассудительностью, но была, что называется, агрессивная бестолочь), Илья Муров все же сумел, если не доказать, то по крайности внушить ей должное представление о своем светлом, неразлучном с общепринятой моралью, облике. Скажем больше: ему почти удалось убедить эту сварливую бабу, что он вовсе не верблюд, а достойный представитель разновидности гомо сапиенс, причем как раз той ее части, что в неволе не размножается, а на воле не испражняется. Правда, не утаим, что для этого ему пришлось прибегнуть к мерам воздействия скорее физическим, нежели психологическим, иначе никак было не заставить эту валаамову ослицу убедиться в том, что дерьмо, о вонючем наличии которого она столь рьяно и огульно распространялась, имеет все признаки трупного окоченения. Убедившись в своей ошибке, дворничиха повела себя более чем странно – бухнулась Илье Алексеевичу в ноги и, отчаянно крестясь, матерясь и заклиная всеми известными ей святыми, в том числе Христом, Богом и матерью его Богородицей, принялась слезно умолять не губить ее грешную душу, но отпустить негодницу на поруки покаяния.
Первой мыслью нашего отставника было бежать с места происшествия без оглядки, дабы не угодить по ложному доносу в предварительное заключение. Второй – прибить идиотку чем-нибудь тяжеленьким и желательно железным. Например, домкратом. И лишь третье по счету соображение оказалось дельным. Илья Алексеевич быстренько слазил в карман и, предъявив истеричке свои строгие корочки, командирским, не допускающим возражений, голосом распорядился: к трупу никого не подпускать, журналистов держать на расстоянии, любопытствующих гнать поганой метлой. Приказ ясен?
– Охо-хо-хонюшки, – простонала, тяжко поднимаясь с колен дворничиха. – Что ж ты сразу не сказал, что из органов, лихорадка тебя дери! Чуть до греха не довел…
Постояла, прислушиваясь к организму, и печально дезавуировала прежнее сообщение новым:
– Нет, довел-таки, Ирод…
– До какого греха? – не врубился к своему стыду Илья Алексеевич.
– До маленького…
– Ничего, не замерзнешь, скоро солнышко пригреет, высушит, – жестко отрезал детектив. И тут же смягчился: – Где ближайший телефон-автомат?
– Телефон у соседа моего есть, а автоматов тут сроду не бывало…
Действительно, совершенно вылетело из головы нашего отставника это еще одно в ряду других несоответствие – отсутствие в родном городке таксофонов, без которых частный сыщик, судя по книгам, как без рук. И что же теперь делать? Как прикажете ему быть? Можно, конечно, поднапрячься, подзанять деньжат, сотовым телефоном разжиться. Да вот беда – ни в одном детективном романе ни один уважаемый детектив с этим неизбежным причиндалом нашей унылой эпохи не таскался, но всегда обходился таксофонами, в которых, судя по тем же книгам, недостатка никогда не испытывал.
– Может, мне сбегать от соседа ментам звякнуть, а? – робко предложила дворничиха и, умоляюще заглядывая в грозные очи начальства, просительно добавила: – Заодно и переоденусь, а?
Муров бросил взгляд на часы и, изо всех сил, сдерживая рвущую губы улыбку (ибо только сейчас просек весь юмор ситуации), строго уведомил:
– Три минуты тебе времени, старая. На всё про всё. Отсчет пошел!..
