скачать книгу бесплатно
– Да-да, конечно, – пробормотал Илья Алексеевич, принимая из рук благообразной дамы (назвать ее старушкой не решился бы даже отъявленный невежа) фотоаппарат с краткой и доходчивой изустной инструкцией по его эксплуатации, и наводя объектив на постамент.
– Пониже, пожалуйста, – попросила дама и взяла своего спутника под руку.
Пока наш отставник наводил пониже, с дамой успела случиться неприятность, – у нее потек левый глаз.
– Опять ты, Софочка, переборщила с косметикой, – мягко заметил ее спутник, тоже с виду никакой не старичок, а презентабельный мужчина преклонных лет.
– Косметика тут, Феденька, ни при чем, – возразила дама, утирая белоснежным платочком слезящийся глаз. – Просто эта правая линза очень какая-то неудачная…
– Может быть правая линза и неудачная, – согласился Феденька, – но слезится у тебя левый глаз…
– Не придирайся, пожалуйста, к мелочам!
– Линзы! Контактные линзы – вот что блеснуло у трупа под фонарем! – возопил вдруг наш отставник совершенным Архимедом.
– Что, простите? – ужаснулась своей непонятливости благообразная парочка.
– Да так, ничего, – смутился в ответ Илья Алексеевич. – Это я о своем, о частном, о постороннем… – И решительно заглянул в глазок объектива: дескать, подтянулись, приосанились, сказали «изюм» и замерли в ожидании птички…
Вместо птички фотоаппарат выдал молнию, да такую яркую, хлесткую и неожиданную, что Муров едва не выронил из рук это чудо японской техники. Пришлось для верности повторить операцию. И на этот раз фотоаппарат в руках Ильи Алексеевича не шелохнулся.
– Спасибо вам огромное! Не хотите ли и вы на фоне этой славной боевой машины сфотографироваться? Мы обязательно пришлем снимки по вашему адресу… Хотя, что это мы, глупые? Коль вы здешний, значит наверняка у вас есть такая фотография, – выражали, как умели свою признательность супруги.
– Скажите, пожалуйста, сколько стоит такой фотоаппарат? – пресек поток благодарностей наш детектив.
– На нашу пенсию его, увы, не купишь, – улыбнулись печально они. – Нам его внук подарил и для нас он бесценен… Вот, ездим по местам нашей фронтовой молодости и фотографируемся… право, даже сами не знаем – зачем… Наверное, от скуки…
Муров нетерпеливо взглянул на часы, любезно попрощался со славной четой и понесся в направлении рынка, где можно было купить почти все, в том числе фотоаппарат. И только оказавшись на рынке, в пока еще редком потоке покупателей, наш отставник сообразил, что наличности у него не хватит не только на фотоаппарат, но, пожалуй, даже на пленку. Колебания были тяжки, но непродолжительны: в случае чего (то есть проигрыша пари – что, по мнению Мурова, было верхом нелепости, ибо ни в одном детективном романе ни один частный детектив ни разу не оказался в проигрыше), он восполнит недостающую сумму из пенсии. Ну а если выиграет это самое пари (в чем сомневаться не приходится, что он, собственно, и делает, то есть не сомневается), то и беспокоиться не из чего. Уговорив, таким образом, свою щепетильность не дурить, не вставлять палки в колеса набирающему ход следствию, он поспешил в обменный пункт валюты, где ему из ста долларов мигом сотворили почти три тысячи рублей, взяв за это чудо всего ничего – каких-то двадцать рубликов комиссионного сбора…
Купив в точности такой же фотоаппарат как у четы («Кэнон» – поправил наш детектив продавца, – а не «Сан?н») и две кассеты с пленкой к нему, Илья Алексеевич поспешил к своему жигуленку, оставленному им на служебной автостоянке отделения милиции. Хотя до больницы, в которой находился морг, было рукой подать, но глупо было носиться по городу пешком, имея в своем распоряжении автомобиль. Конечно, это не «бьюик» и даже не «крайслер», но все же транспортное средство, способное доставить из пункта А в пункт Б со скоростью 60, а то и все 80 километров в час. Само собой, наш детектив со временем собирался приобрести более скоростную машину, – не ради роскоши и даже не ради самоутверждения, но чтобы иметь возможность уходить от погони или, наоборот, преследовать врага. То есть в сугубо профессиональных целях…
Кстати, о врагах, – вдруг вспомнил Илья Алексеевич почти у самых ворот больницы, занимавшей большой помещичий дом ХVIII века, и… проехал мимо, пристально глядя в зеркало заднего вида. С задним видом на первый взгляд все обстояло самым обычным образом, то есть никто за ним не следил, не прятался коварно в потоке машин, поскольку и машин никаких не было. Но это только на первый взгляд. Кто знает, что выяснится после третьего или четвертого взгляда?.. И детектив Муров поехал это обстоятельство выяснять.
Он петлял по улочкам городка, внезапно тормозил, неожиданно изменял маршрут движения на прямо противоположный, вводил в заблуждение, включая правый поворот, а поворачивая налево, наконец, пару раз даже вышел из машины и, прошмыгнув проходными садами и огородами, вновь вернулся к ней, но уже с другой, противоположной стороны. Напоследок он достал свой рабочий блокнот и записал в него номера, цвета и марки всех появившихся в поле его зрения автомобилей. Лишь после этого, убедившись в отсутствии пресловутого хвоста, он позволил себе подъехать к воротам больницы.
Морг, разумеется, находился в подвале. Войдя в это печальное, навевающее жуть, помещение и, завидев служителя, мужчину примерно одного с ним возраста (правда, не такого подтянутого, проницательного и смышленого), Муров поступил так, как заранее спланировал, а именно: предъявил свое устрашающее краснокожее удостоверение пенсионера МВД.
– А говорили, частный сыщик заявится, – разочарованно протянул служитель, – взятки совать будет…
– Кто говорил? Стеблов? – насторожился Муров.
– Не, не Стеблов, какой-то доброжелатель…
– Какой еще доброжелатель? – подозрительно прищурился детектив.
– Я же сказал: какой-то…
– Голос описать можете?
Служитель озадаченно поскреб в затылке, наскреб, ответил:
– Дык разве ж голос опишешь? Его ж слушать надо…
– Мужчина или женщина? – не оставлял попыток хоть что-то выяснить наш отставник.
– Да вроде как мужик, только либо очень простуженный, либо с большого бодуна…
Ясно, смекнул Муров, через носовой платок говорил.
– Голос молодой или старый?
– Да чего вы взъелись на меня, товарищ… уж не знаю, как там вас по званию… ну, допустим, майор… Я у него паспорта не спрашивал, по телефону все равно не видно…
– Ну ладно, – смилостивился Илья Алексеевич, сделав зарубку на память (вычислить и разоблачить звонившего по кличке «Доброжелатель»), – покажи мне того жмурика, что сегодня утром доставили.
– Так его ж увезли давно.
– Как увезли? Кто? Куда? По какому праву?
– Да с часа полтора как. Менты из соседнего району. Документы показали, все как полагается. Говорят, мол, наш это жмурик, потому как в нашем району дубу дал. А раз, говорят, в нашем, значит нам и отчитываться. У них-де и протокол уже нарисован, и постановление имеется, в общем, все бумаги налицо, кроме самого лица, ну то есть жмурика этого…
– Ты, брат, что-то путаешь. Того, о котором я говорю, нашли у нас в городе, в самой черте, в котельной по Вишневой улице. Так что соседнему району тут никаким боком не светит…
Служитель беспомощно развел руками.
– Сколько сегодня вообще трупов было? – напирал Муров. – Ну-ка, покажи журнал.
– Без разрешения начальства не имею такого права. А жмуриков сегодня было всего один, тот, которого увезли…
– Ладно, – едва сдержался наш отставник от оргвыводов с далеко идущими (вплоть до нанесения тяжких телесных) последствиями. – А сколько у тебя вообще этих жмуриков?
– Столько, сколько полагается согласно документам: шестеро…
– Покажи мне всех, – сказал Муров и неуклюже, бочком, сунул приготовленную сторублевку в нагрудный карман служебного синего халата.
– Ты чего это, майор? – оторопел смотритель, не смея радоваться и одновременно опасаясь слишком гневно возмущаться (убедительно все равно не получится, а впонарошку как-то неловко).
– Вместо предписания… Давай, показывай своих орлов, а то я ведь могу и терпение потерять, – с пугающей многозначительностью процедил Илья Алексеевич.
– Сей момент, гражданин начальник! – вдруг утратив все сомнения, обрел прыть смотритель. – Идите за мной, да глядите под ноги, тута ступенек везде где попало наворочено. Подвал-то почитай еще старее дома. А предки наши строили на совесть: что в голову взбредет, то и пришпандорят где вздумается: ступенька так ступенька, колонна – значит колонна…
Муров шел за смотрителем гулким, пропахшим какой-то аптечной гадостью коридором и пытался не раздумывать о том, что означает этот поспешный вывоз трупа «бомжа» в соседний район. Сперва надо убедиться, что вывезли именно его, тот самый труп, который он, детектив Муров, не далее как два-три часа назад обнаружил.
Они вошли в тускло освещенную просторную комнату, посередине которой стояло несколько чисто вымытых прозекторских столов. Возле дверей пара носилок на колесиках. Правая стена – вся в дверцах холодильных камер. Словом, все обстояло именно так, как Илья Алексеевич себе представлял, включая отвратительный дух. Детектив удовлетворенно кивнул и полез за сигаретами.
– Ни-ни, товарищ майор, – расшифровал его движение смотритель. – Курить категорически запрещено. Вентиляция хлипкая…
– Тогда давай показывай. Только свету добавь, а то хрена тут разглядишь…
Смотритель щелкнул выключателем, комната осветилась лампами дневного света. Затем привычно дернул за крайнюю дверцу и выкатил поднос со скрюченной старушкой на нем.
– Не то. Давай следующий…
Искомое обнаружилось последним, шестым по счету. Илья Алексеевич не сразу узнал в предъявленном ему теле свою утреннюю находку, поскольку тело оказалось абсолютно голым. Он потоптался, кружа, стараясь взглянуть под таким углом, чтобы заметить стеклянный блеск контактных линз, однако это ему не удалось. Тогда он, превозмогая подкатывающий к горлу рвотный комок малодушной тошноты, приподнял веко у трупа и попытался извлечь линзу таким же жестом, каким на площади Победы извлекла из слезящегося глаза благообразная дама свою неудачную левую линзу. К его немалому удивлению, у него это получилось. В руке у Мурова оказалась невесомая, прозрачная пластинка с темным пятнышком посередине.
– Эй, товарищ майор, хорош мародерничать!
– Я не мародерничаю, а провожу следственный эксперимент… Когда, говоришь, этого жмурика к вам доставили?
– Да вроде вчера, – не слишком уверенно отвечал смотритель. – Не в мою смену было дело…
– Кто твой сменщик? Фамилия, имя, отчество, адрес?
– Тарасенков Георгий Иваныч. Живет в Перепреевке, а вот где прописан, там ли, или где в другом месте, сказать не могу, не знаю… Да вы у заведующего спросите…
Муров все аккуратно занес в блокнот, затем достал фотоаппарат и сделал несколько снимков трупа, не обращая внимания на протесты смотрителя. Спрятав фотоаппарат обратно в карман, сжалился, снизошел, объяснил:
– Смотри сюда, приятель. Что у него на бирочке написано? Неизвестный, правильно? Найден где? В лесу… В лесу? В какой одежде? И где она, кстати?
– Я ж докладал уже: не я его принимал, – затянул свою песню смотритель.
– Тебя как звать-то?
– Константином.
– Так вот, обрати внимание, Константин, видишь, теперь, когда я снял у него с одного глаза контактную линзу, он стал у нас каким?
Константин молчал, тупо уставившись на труп неизвестного.
– Ну, присмотрись внимательнее, Константин…
Константин присмотрелся, пожал плечами: дескать, мертвяк как мертвяк, все при ём: окоченение, бездыханность, бессмысленность…
– Ты в глаза ему посмотри! – намекнул Илья Алексеевич. Константин послушал, посмотрел, пригляделся, просиял:
– Дык у него ж один глаз того, карий, а другой вроде как голубой!
– Умница! – похвалил Муров и, посчитав, что смышленость нуждается не только в моральной поддержке, но и в материальном поощрении, сунул в нагрудный карман умницы еще один стольник.
– А теперь, Костя, быстренько покажи мне журнал и я потопаю, а то времени у меня в обрез…
– А с этим как? Обратно задвинуть или с собой заберешь, как вещьдок? – засуетился Константин, очевидно, только сейчас прикинувший, сколько потенциальных поллитровок оказалось у него в нагрудном кармане.
– Поставь его на место и береги пуще зеницы ока. Это, как ты, надеюсь, уже понял, не простой мертвец, а особенный…
Сфотографировав до кучи десять последних страниц журнала учета, а также протокол передачи трупа с баланса на баланс, Муров вихрем вылетел из морга, не забыв по запарке проверить заднее сиденье, багажник и стартер, и помчался в Перепреевку, одну из ближних, полудачных деревень, где жил сменщик Константина.
По московскому шоссе попасть в деревню было, судя по километражу, короче, но по времени, из-за большого движения на шоссе – дольше. Об экономии не приходилось и думать. Детективов во время следствия такие мелочи не занимают, и Илья Алексеевич поехал кружной, да зато почти всегда пустынной проселочной дорогой, опять-таки не забыв при въезде на нее, провериться насчет хвоста. Хвост отсутствовал. Это уже начинало Мурова беспокоить: в том смысле, что если он на правильном пути (а он полагал, что так и есть), то хвост за ним быть должен. Может, он слегка переоценил их хитроумие, оперативность и коварство? – продолжал он беспокоиться, пыля по проселку с предельной для данного типа российского бездорожья скоростью 55 км/час, что соответствовало 35-ти английским милям, – смехота, а не скорость для частного детектива, взявшего след.
Однако этой скорости вполне хватило для того, чтобы на одном из поворотов – не особенно крутом – машина вдруг пошла юзом, соскочила с колеи, ударилась задним крылом о дерево и, перевернувшись поперек оси, влетела в ложбинку, как в овраг. Все произошло так быстро, неожиданно, и глупо, что Илья Алексеевич не успел ничего предпринять: ни сориентироваться, ни газануть, вывернув руль в нужном направлении, ни даже толком сгруппироваться и выскочить на ходу из потерявшего управление автомобиля. Вжиг, бац, бум-дум-хрум и… тишина.
Муров открыл глаза, узрел кровавую пелену перед ними и, прошептав «достали-таки гады», потерял сознание.
ГЛАВА V
в которой продолжается рассказ о приключениях нашего отставника.
Беспамятство нашего героя было недолгим, глубоким и умиротворяющим. Скорее очнувшись, чем придя в себя, он увидел над собою пару поношенных башмаков, явно нуждавшихся в хорошей чистке. «И кто им в таком состоянии позволил выйти из дому?» – понедоумевал наш отставник и попытался перевести взгляд на что-нибудь другое, более отрадное. Попытка, однако, успехом не увенчалась. Пара башмаков по-прежнему застила его взоры двойным тантрическим символом, словно приглашая к медитации.
«Как они тихи, спокойны и торжественно неподвижны», – покорно подумал Илья Алексеевич. «Как они не похожи на тех своих суетливых собратьев, которым подчиненные дурной голове ноги не дают роздыху, заставляя стаптывать подошвы, скашивать каблуки и покрывать плохо выделанную кожу преждевременными морщинками», – продолжал он в том же духе. «Как же я раньше не замечал этой их тихой кротости, усталой смиренности и удивительной стойкости в бедах. И как же я должен быть счастлив, что заметил это наконец. Да, всё дым, всё прах, кроме этой бесконечной кротости, этой беспредельной изношенности, этой пронзительной сиротливости…» Тут наш отставник пригляделся к предмету своих дум внимательнее и поспешил взять последнее определение обратно: как ни были они кротки, какими бы смиренными в своей неподвижности не выглядели, сиротство их оказалось несколько сомнительным. Оба башмака были не сами по себе, но обуты на чьи-то ноги – в серых носках с красно-белым узором, с бледной полоской кожи, видневшейся между носками и двумя задранными штанинами, принадлежавшими, судя по цвету, фактуре и иным родовым признакам, одним и тем же брюкам. «Как же я не заметил этих ног прежде?» – удивился Илья Алексеевич собственной рассеянности и, внимательно вглядевшись в обнаружившиеся конечности, вдруг скорее сердцем, нежели умом, узрел в них что-то смутно знакомое, нечто ненаглядно родное. «Да это же мои ноги!» – воскликнул он мысленно. – «Мои носки, мои парадные туфли, мои штанины от моих же выходных брюк!..» Радость узнавания была великой, но непродолжительной. Смутная поначалу догадка, сделавшись твердой уверенностью, стала стремительно обрастать мнемоническими подробностями. Память, умаявшись от безделья, выдала на гора рекордное количество битов информации. В течение нескольких прекрасных мгновений Илья Алексеевич вспомнил если не всё, то очень многое из того, чего на самом деле с ним не было, зато было с некоторыми из его прославленных коллег по частносыскному ремеслу. «Ах, вот, значит, как было дело!» – ликовал наш отставник. Значится он, путем тщательного логического анализа и не без помощи высокопрофессиональной интуиции, сумел докопаться до сути, обнаружить важную улику, а преступники, проведав об этом (как? да очень просто – по своим каналам лжи, предательства и мздоимства), попытались его убрать. Далее, скорее всего, имела место бешеная погоня, сопровождавшаяся ожесточенной перестрелкой, в результате которой численно превосходящим врагам удалось вывести его из строя (пока, Слава Богу, не живых, а только здоровых и трудоспособных). И вот он лежит в чистом поле (Илья Алексеевич предпринял еще одну попытку поднять голову и оглядеться, но вновь потерпел неудачу), нет, в кювете, истекая кровью от огнестрельных ран, и ни одна собака, ни один левит, ни один добрый самаритянин не остановится, не подойдет, не предложит помощи. Если так пойдет и дальше, то к его огнестрельным ранам неминуемо добавятся душевные травмы, – куда более опасные для жизни и здоровья даже самых искушенных в бедствиях частных детективов…
Тут до слуха нашего отставника донеслось характерное тарахтенье приближающегося мотоцикла. И вместе с этим тарахтеньем к нему вернулись и все прочие шумы неиствовавшей кругом жизни, как то: стрекот кузнечиков, шелест листвы, жужжание пчел и веселая песнь припозднившегося в силу ряда причин жаворонка. «Слишком много гама для ночи», – отметил про себя Илья Алексеевич. Но додумать до конца эту интересную, сулящую множество открытий чудных, мысль не успел. Тарахтенье приблизилось, заглушив все окрест, затем вдруг смолкло и в установившееся тишине раздался отчетливый, не злой, но с оттенком досадливого удивления мат. Вслед за матом зашелестела попираемая чьей-то не слишком твердой поступью трава и над Ильей Алексеевичем вдруг склонилось смутно знакомое лицо, прозвучали прекрасно известные ему вопросы.
– Живой, что ль? Никак пьяный?
И как только они прозвучали, так словно пелена спала с его сознания, словно долгожданное просветление снизошло. Он понял, кто он и кто этот щеголяющий небрежным человеколюбием парень. Ну разумеется, ну Господи, да это же Пат Чемберс, начальник убойного отдела Нью-Йорка. А сам он, трупно возлежащий в канаве, никто иной, как Майк Хаммер, вляпавшийся в очередное криминальное дерьмо, ставший временной жертвой международных преступных группировок, свивших себе осиное гнездо в самом сердце Америки – в бетонных джунглях Большого Яблока.
– Выхлопа вроде нет, – принюхался «Пат Чемберс» и продолжил обследование. – В котелке дырка… Интересно, каким макаром можно сюда по трезвянке заебуриться? Мобудь, Шумахером себя вообразил?.. Вот же мать-перемать, возись теперь с этим дуреломом!.. Эй, хрен шумовой, ты меня слышишь?
Разумеется, он его слышал, но истолковывал по-своему, следовательно, и слышал нечто совершенно иное. К примеру, рискнул добрый самаритянин (самаритянин, самаритянин, не левит же!) слегка очистить залитое кровью лицо Муравушкина, пожертвовав ради столь гуманного дела собственным носовым платком сомнительной свежести, и, опознав личность пострадавшего, удивленно матюгнуться (Лексеич, ты, что ль?!), а наш отставник услышал нечто другое: и по тону, и по тембру, и по произношению (гнусавому, нью-йоркскому):
– Погоди-ка (услышал он)… Да это же Майк Хаммер! Вот черт… Ну и дела…
– Как это тебя, Лексеич, угораздило сюда кувырнуться? Тормоза, что ль, отказали? – продолжал между тем самаритянин выражать свое участие и удивление, тогда как до Лексеичева слуха отчетливо доносилось: «До чего ты докатился, парень!.. А ведь все считали, что ты сильнее меня… А все, видите ли, из-за того, что он потерял любимую девушку!»
– Заткнись, Пат! – самым категорическим образом потребовал Илья Алексеевич.
– А чего я такого сказал? – запротестовал «Пат». – Ну офуел маленько, ну матюгнулся. Так я ж не тебя конкретно обложил, а вообче… Небось, не каждый день из авариев полутрупы вытаскиваю, имею полное право выразить свое личное отношение к отдельным недостаткам действительности…
– Все равно тебе ничего не светит, – прервал его Илья Алексеевич. – Вельда любит меня, а не тебя! О, Вельда, Вельда, потерянное счастье мое, горе мое луковое, Мисюсь, где ты? Отзовись…
– То Пат, то Вельда, то какой-то Мисюсь, – бормотал добрый самаритянин, с великим трудом запихивая пострадавшего в люльку своего мотоцикла. – Должно, бредит, – решил он, устраиваясь в седле за рулем и дергая ногой педаль. – Или сбрендил… – Из чего можно заключить, что самаритянину была совершенно незнакома вся эта история очередного спасения мира Майком Хаммером от крупных неприятностей в виде новой мировой войны; история, хорошо известная детям, памятная юношам и пользующаяся успехом у отдельных старцев, которые склонны принимать ее на веру, хотя сама по себе она не более правдива, чем россказни о чудесах Будды, Христа или Магомета…
– Куда ж тебя такого везти-то? – засомневался самаритянин. – Домой? А может, все-таки в больницу? – После чего матюгнулся от всей души, дернул что есть мочи педаль и, наконец, добился своего, завел мотор.
Грохот выхлопной трубы привел затихшего, было, в полубеспамятстве отставника в великое смятение. Надо ли говорить, что наш герой услышал родимые для всякой сыщицкой души звуки перестрелки. Он вздрогнул, выпрямился на седалище, схватил самаритянина за плечо и попытался пригнуть его к рулевой рогатке, крича: «Жми, Пат! Вали, Чемберс! Я тебя прикрою!»
«Пат», насилу освободившись от цепкой сыщицкой хватки Ильи Алексеевича, заглушил мотор и соорудил в чистом поле Вавилонскую Башню из отборного русского мата. После чего обратился к нашему отставнику с такой примерно речью:
– Горе мне с тобой, Лексеич! Да пойми ты, наконец, что никакой я не Пат и не Чемберс, а всего-навсего Еремей Пантюхин, тот самый, что купил у тебя этот вот драндулет, за который еще и должен тебе остался… Так же точно и сам ты никакой не Майк и не Хаммер, а отставной капитан пожарной команды Илья Лексеич Муравушкин.
– Мне лучше знать, кто я таков, – возразил Илья Алексеевич. – И еще я знаю, что имею право назваться не только Майком Хаммером, но и Филом Марлоу, и Лью Арчером, и Шеллом Скоттом, и даже Ниро Вульфом с Арчи Гудвином в придачу, ибо блестящие расследования, которые они проводили сообща и поврозь, не идут ни в какое сравнение с моими детективными подвигами…
Еремей послушал, послушал, махнул рукой и попытался снова завести своего трехколесного упрямца. А пока он этим занимался, наш отставник окончательно погрузился в холерические умствования, то грозясь изречь грозное слово правды (от которого у всех волосы дыбов встанут, а у кого не встанут, тех можно сразу, без суда и следствия, в Синг-Синг запирать), то аттестуя себя как знатока человеческой натуры и следопыта дьявольских ухищрений оной, а то и обвиняя определенные силы и известные круги в самых тяжких грехах и преступных намерениях, наитягчайшим и наипреступнейшим из которых было намерение заставить прославленного Илью Мурова вкусить вместо нектара победы горчицу поражения.
Мотоцикл, наконец, сжалился, завелся, затарахтел и двинулся с места дорожно-транспортного происшествия в направлении города. Однако ни ухабы, ни выбоины, ни толчки, болезненно отдававшиеся в поврежденной голове, нашего отставника не угомонили. В него точно блаженная Агата, муза детективного чтива вселилась. Вселилась, разместилась и давай нашептывать ему разные криминальные разности, применимые к его собственным похождениям и обстоятельствам, – ибо стоило им проехать метров сто, как он уже забыл о Майке Хаммере и возомнил себя Татьяной Ивановой, которой захватившие ее бандиты забыли завязать глаза по дороге в свое логово. «А может и не забыли, – вдруг дошло до нее (то бишь него), – но считают подобные меры предосторожности излишними, поскольку все равно ей не жить. Сейчас довезут, выкачают всю информацию, пустят пулю в лоб и утопят в жидком цементе на дне морском…» Однако то, что эти бандюги пренебрегли даже самым элементарным, не связав ей рук за спиной, им дорого обойдется. Пусть драка и последнее дело, пусть этих головорезов тоже учили махать конечностями, но без отчаянного сопротивления она не сдастся! Она им покажет, как умеют умирать частные детекдивы (или детектевессы?)!
И Илья Алексеевич показал, да так прытко, что не будь Еремей Пантюхин на взводе, а значит – начеку, – валяться бы им в кювете уже втроем: водитель, пассажир и транспортное средство…
