скачать книгу бесплатно
– Явный экспансивный бред с элементами канфибуляции и легкой эйфории, чреватой рядом осложнений в виде онейроидных состояний, тяготеющих, судя по всему, к бредовому психозу, хотя нельзя исключить и хронические психические изменения. Сложный случай…
Вооруженный авторучкой ординатор немедленно занес мнение своего непосредственного начальства в журнал.
– Доизгалялись, Распердяев! Довеселились, обалдуй! – констатировал со своей койки Фарафонов, и в голосе его нельзя было различить ни злорадства, ни удовлетворения.
– Господи! не оставь страждущую душу грешника сего всемилостью твоей! – возвел очи горе иподиакон.
– Но послушайте, доктор, Гультяев ничуть не ненормальнее любого из нас. Злости в нем, правда, много, но это не может служить основанием для помещения человека в психушку.
Пократов внимательно уставился на Кулуарова, вдумчиво поскреб указательным и большим пальцем подбородок, вопросительно обернулся к ординатору. Ординатор, раскрыв журнал, четко, по-военному доложил:
– Кулуаров, Георгий Сергеевич. Диффузные повреждения мозга с очаговыми явлениями в височной доли. Аменция, флуктуация сознания, частичная амнезия, конфабуляторные переживания с элементами резидуального бреда.
– Сложный случай, – вздохнул Пократов.
– Сложный, – подтвердила свита. И тоже вздохнула.
– Ну что ж, радуйтесь, Гультяев: не один в шестую отправитесь, вдвоем как-никак веселее…
– Не имеете права, – сказал Лукоморьенко. Сказал голосом слабым, еще не окрепшим после травмы черепа, но была в этом голосе такая сила убеждения, столько сознания собственной правоты, что его услышали все. Даже Атиков, прервав свое шепотливое общение с Богом, умолк и воззрился на Лукоморьенко в изумлении и ожидании.
– Ограничение прав и свобод лиц, страдающих психическими расстройствами, только на основании психиатрического диагноза, фактов нахождения под диспансерным наблюдением в психиатрическом стационаре либо в психоневрологическом учреждении для социального обеспечения или специального обучения не допускается. Должностные лица, виновные в подобных нарушениях, несут ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации и республик в составе Российской Федерации. Закон Российской Федерации о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании. Статья 5, часть третья.
– Адвокат? – не теряя хладнокровия и профессиональной деловитости, осведомился у свиты Пократов.
– Гражданин при оказании ему психиатрической помощи вправе пригласить по своему выбору представителя защиты своих прав и законных интересов, – продолжал просвещать присутствующих Лукоморьенко ровным, слабым, но при этом весьма членораздельным голосом. – Защиту прав и законных интересов гражданина при оказании ему психиатрической помощи может осуществлять адвокат. Администрация учреждения, оказывающего психиатрическую помощь, обеспечивает возможность приглашения адвоката…
Говорящий умолк, убаюканный собственными интонациями, вернее, одной-единственной интонацией, а именно той самой, с какой во всем юридическом мире принято произносить подобные речи.
– Умаялся, бедняга, – пробормотал сердобольный санитар, спохватился, подобрался, виновато захлопал глазами, преданно уставясь на начальство.
– Как-то странно вовремя он у тебя, Фархат, умаялся, – усмехнулся заведующий. – Аккурат в том месте, где дальше говорится о неотложных случаях, когда больной представляет опасность для себя и окружающих…
– Да, да, действительно странно, очень странно, даже подозрительно, – подхватила свита.
– Что «да-да»? – не приняло поддержки начальство. – Я все еще жду ответа на свой вопрос. Адвокат?
– Маклер.
– Какой еще маклер? Из тех, что в бильярдных на подхвате?
– Ну вот, – оживился Гультяев, – маркёра от маклера отличить не умеют, а психа от нормального – запросто!
– Еще одно слово, Гультяев, и вы сведете близкое знакомство с кляпом! – отрезал доктор Пократов и вновь требовательно обернулся к свите.
– Обычный биржевой маклер, Григорий Иванович.
– А по образованию кто, юрист?
– Экономист.
– Та-ак, – не стал скрывать своей озадаченности заведующий. – Травма закрытая? Так я и думал. Обстоятельства получения?
– Укус паука, – прочитал вслух ординатор.
– Значит, инфекционная энцефалопатия. Спрашивается, кто и зачем его сюда к черепно-мозговым поместил. И вообще, причем тут наше отделение, когда место ему в инфекционном…
– Совершенно верно, – поспешил согласиться ординатор, но затем, видимо, что-то припомнив, пошелестел историей болезни и, сперва неуверенно, но по ходу чтения все более укрепляясь в своем праве, доложил следующее.
– И все же, Григорий Иванович, у него типичное закрытое черепно-мозговое повреждение, получено в результате соприкосновения нефиксированной головы с отвесно падавшим предметом, предположительно, кирпичом. Далее все как полагается: коммоционный синдром…
– Тогда причем тут укус паука?
– Согласно анамнезу, эта травма явилась прямым следствием укуса паука, каковому пострадавший подвергся ровно за три недели до означенного события, то есть получения черепно-мозгового повреждения…
Оторвавшись от бумажек и заметив, что недоумение начальства вот-вот перейдет в мучительную стадию резолюций и оргвыводов, ординатор своими словами с просительными интонациями пояснил:
– Понимаете, Григорий Иванович, примета есть такая: если на кого сел паук, тот разбогатеет. А на этого больного паук не только сел, но еще и укусил, а чем такая примета чревата, как выяснилось, никто не в курсе. Он утверждает, что за тот промежуток времени, который прошел между укусом паука и столкновением с кирпичом, успел обратиться за разъяснениями данного феномена не только к гадалкам, хиромантам и астрологам, но даже в Академию Наук не побоялся сунуться. И представляете, никто, решительно ни один из знатоков этих дел не смог сказать ему внятно и доказательно, какие перспективы эта новоявленная примета ему сулит. Вот и получается, что укус паука ведет прямым ходом к закрытой черепно-мозговой травме…
– Получается, голубчик, совершенно другое. Получается, что и этого маклера и того, кто записал в историю болезни весь этот бред, следовало немедленно отправить в шестую палату!
– Это не я писал, Григорий Иванович.
– А кто?
– Интерн Крамольников…
– Диплома этому Крамольникову не видать как своих ушей! Хотя… – Заведующий раздумчиво потер рукой подбородок. – Что он там нес о своих попранных правах и ущемленных интересах?
– Что-то про ограничение прав и свобод больных, страдающих психическими отклонениями…
– Вот-вот! Он самый! Симптом кверулянтства…
– Очень может быть, – немедленно поддержал версию начальства ординатор Манчигонов. – Сам я, правда, на ПТСР грешил, а сейчас вижу, что неправ – чистой воды кверулянтство!
Но не одни только эскулапы, не обращая внимания на больных, вовсю совещались, соря специальной терминологией и врачебными тайнами. Больные тоже не отставали от своих целителей, правда, делали это с некоторой опаской, обходясь по мере возможности намеками, полунамеками и красноречивыми жестами, самого, подчас, распохабного содержания. Как раз к описанному моменту их совещание было благополучно завершено: общая линия поведения согласована, список претензий и ультиматумов единогласно принят. И как только Атиков приступил к молитве, прося Господа о ниспослании победы в предстоящем столкновении антагонистических интересов лечащих и лечимых, так Гультяев отверз уста свои для целого ряда важных сообщений.
– Мы требуем, – начал он звучным мартинлютеровским голосом, – во-первых, адвоката, согласно Конституции Российской Федерации. Во-вторых, мы настаиваем на нашем праве быть в курсе всех событий и сплетен, терзающих читателей газет, глотателей пустот, пожирателей телеэкранов и потребителей радиобреда. В-третьих, мы желаем полного и безоговорочного разрешения на чтение художественной литературы, причем не только классической, но и детективной, приключенческой, эротической и религиозной. В-четвертых, мы настаиваем на предоставлении обитателям нашей черепно-мозговой палаты таких же прав и свобод, какими пользуются обитатели 15-й тазобедренной, у которых есть не только доступ к телевизору, но даже компьютеры. Почему одним можно всё, а другим только речи Брежнева?
– Потому что у тазобедренных проблемы с опорно-двигательным аппаратом, а у вас – с головой. Понимать надо! – не сдержал праведного негодования ординатор и, ища поддержки, взглянул на заведующего. – Правильно я говорю, Григорий Иванович?
– Это не ответ, – возразил Гультяев. – Просто кому-то задницы дороже тыковок, а кому-то наоборот…
– Интересное объяснение, – заметил Пократов и, полуобернувшись к свите, сообщил: – Начинаю подозревать, что этот немец – Михаэль Линден – был все-таки прав, когда выделил РПТО в отдельную категорию расстройства адаптации. Вот вам, пожалуйста, все признаки налицо: борьба против дискриминации… В чем еще, больной, считаете себя обделенным?
– Лично я – в отсутствии женской ласки в виде эротического массажа, а также качественного алкоголя, курева и доброго праздношатания по злачным местам, – не затруднился с ответом Гультяев. – А если говорить обо всем нашем коллективе черепно-мозговых, то мы возмущены: по какому праву нашим родным и близким не разрешается навещать нас в положенные для этого дни и часы? Мы считаем это сегрегацией, нарушением всяческих конституционных норм и гарантий, и требуем учредить отдельную палату для свиданий: с ванной, душем и биде. Это – в- четвертых. А в-пятых, вернуть всем мобильные телефоны, у кого они были. А тем, у кого их не было, предоставить бэушные аппараты напрокат с пятидесятипроцентной скидкой…
Трудно сказать, какое именно из требований восставших переполнило и так довольно неглубокую чашу терпения начальства: биде или пятидесятипроцентные скидки на мобильные телефоны. Но переполнилась эта чаша основательно.
– Молчать! – вдруг рявкнул заведующий отделением Г.И. Пократов. Да как еще рявкнул: стекла в рамах задрожали, а поджилки – под коленками. Так рявкать умеют не все, но только военные люди. А может, действительно, – вдруг вспомнилось, вдруг докатилось до сознания всех присутствующих – слухи о том, будто доктор Пократов есть бывший военный медик, прошедший через Вьетнам, Анголу и Афганистан, не лишены основания и даже, возможно, не преувеличены.
– Право у вас, товарищи больные, одно: лечиться, лечиться и еще раз лечиться! – отчеканил заведующий и, направив указующий перст на ошарашенного Фарафонова, грозно вопросил:
– Как завещал кто?
– Великий Ле-енин, – предательски угодливой фистулой вырвалось у Фарафонова.
– То-то же! А методы и способы – на усмотрение специалистов. И вот я, данной мне властью, определяю метод и способ вашего излечения: холодные ванны и электрошоковую терапию. Игорь Александрович, распорядитесь, чтобы резервную динамо-машину немедленно привели в рабочее состояние.
– Слушаюсь, Григорий Иванович! – звонко отозвался ординатор и пулей вылетел в коридор.
– А вас, Ирина Петровна, я бы попросил проверить холодильную установку. Водопроводная вода в это время года, боюсь, недостаточно прохладна для предписанных мною процедур…
– Будет сделано, Григорий Иванович!
Фьюить – и еще одним статистом-персонажем стало меньше.
– Значит так, Саитыч, – обратился заведующий к вытянувшемуся по стойке смирно дюжему санитару, – остаешься здесь за старшего. Пришлю под твою команду еще троих. Ваша задача: обеспечить полный покой и порядок в палате. Чтобы больные, во избежание всяческих осложнений, связанных с их здоровьем, находились на своих койках в горизонтальном положении, кверху животами, бесед не вели, руками не размахивали. Приказ ясен?
– Так точно!
– Вопросы?
– А ежели они того…
– А ежели того, разрешаю применить обездвиживающие ремни и обеззвучивающие кляпы. Всем необходимым вы будете снабжены. Обед в очередь по одному. Вахта – шесть часов. Затем вас сменят. Еще вопросы есть?
– Никак нет!
– Сверим часы, Саитыч…
Если кое-кому из любезных читателей показалось, что бунт на этом был подавлен, мятежники укрощены, то спешу его обрадовать: как бы не так! Ни холодных ванн, ни электрошоков пациенты 16-й палаты не устрашились. Наоборот, – нас мало, но мы в казенных пижамах! – преисполнились дерзости, столь характерной для революционных масс, полагающих, что они сожгли за собой все мосты и из идейного упрямства отказывающихся разведать на всякий случай наличие брода.
Повстанческим инстинктом догадываясь, что главное в их деле внезапность, они до самого обеда пролежали неподвижно, в коварном смирении, ни разу не дав повода усиленному наряду санитаров применить ремни или воспользоваться кляпами. Но стоило нянечкам явиться в палату с обедом, как последовал мощнейший удар по всем больничным распорядкам, традициям и режимам: голодовка! Черепно-мозговые с самоотверженной непреклонностью борцов за светлое будущее отказались от пищи. Ни угрозы, ни уговоры не возымели действия. Сколько ни бились нянечки, упрашивая то одного, то другого повстанца откушать хоть ложечку за папу, за маму, за жену, за детей, ни шиша не добились. Черепно-мозговые держались стойко. Правда, был момент, когда иподиакон Атиков заколебался, смущенный предложением похлебать бульончику во имя Господа нашего, Иисуса Христа, но вовремя поданная Фарафоновым реплика («Даже во имя Христа, Василий, не стоит становиться Иудой!») удержала служителя Божия от соблазна. Впрочем, куда более тяжкие испытания выпали на долю Гультяева. Полагая его главным зачинщиком безобразия, за него взялась лично сама Ирина Петровна. Да как еще взялась! Расстегнула снизу халатик чуть не до пупка, уселась на стульчик возле голодовщика, закинула ногу на ногу и принялась грудным зовущим голосом уговаривать угоститься бульончиком, суля за каждую съеденную ложечку эротические кущи мусульманского рая. Договорилась до того, что даже клятвенно пообещала позволить ему потрогать ее в тех местах, где ему захочется – в случае если бульон будет покладисто уничтожен…
Гультяев (как в этом впоследствии убедится читатель) отнюдь не был аскетом. Никакой личной жизни вот уже две почти недели не имел. На Ирину Петровну заглядывался не таясь (в отличие от некоторых, делавших это, кто смущенным тайком, кто подлой украдкой). А тут такое, понимаешь, дело. Такой удобный случай наладить с ней интимные отношения представился!.. И все же Гультяев выбрал свободу. То есть в том смысле, что на ножки таращился, но бульона отведывать наотрез отказывался. И правильно делал. Женщины, если верить им самим, любят стойких, а не падких. Вот Гультяев эту стойкость и продемонстрировал, так сказать, в двойном выражении: моральном, воротя личность от ложки с бульоном, и в материальном – подняв тонкое больничное одеяло в надлежащем месте приличным эрекционным пригорком. Возможно, как женщина Ирина Петровна была втайне польщена, но как медицинский работник, как старшая сестра отделения, глубоко задета, о чем красноречиво засвидетельствовал шлепок столовой ложкой по бесстыжему лбу упрямого голодовщика. Столь неожиданная ласка не могла не извергнуть из Гультяева возгласа удивления, которое, благодаря своему нецензурному содержанию, было квалифицировано бдительными санитарами как нарушение режима молчание, требующее немедленного пресечения медицинским кляпом – тугой марлевой повязкой, оставившей от недовольной физиономии нарушителя одни только сияющие праведным негодованием глаза.
Попытка обеда явно не удалась. Оставалось одно – гордо ретироваться из мятежной палаты. Легко сказать «гордо». Но как это сделать так, чтобы ни у кого, в особенности у этих бунтовщиков с поврежденными черепушками, не возникло сомнений в том, что упомянутый маневр был проделан именно указанным образом? Иначе говоря, как подсластить пилюлю побежденным и подгорчить вкус победы победителям? Выяснилось: очень просто. Для этого надо со смаком, с аппетитными причмокиваниями и сладостными воздыханиями («ой, вкуснятина какая!») выхлебать под самым носом идейных голодовщиков отвергнутый ими бульон. Да так, чтобы слюнки у них потекли, чтобы глотать их не успевали, чтобы струились они по упрямым подбородкам свидетельством их политической несознательности и обыкновенной человеческой глупости. Уплести, утереться и, обозвав строптивцев «дурачьем», триумфально удалиться из палаты, слегка порыгивая от сытости и блаженно поглаживая себя по животу. Вот это будет действительно то, что принято называть «гордо удалиться». Особенно, если обернувшись в дверях, пообещать негодникам на полдник глюкозу внутривенного применения, а на ужин – питательную клизму, – как то и было сделано Ириной Петровной. Трепещите, несчастные!
К сожалению, непосредственное начальство расценило бесспорную моральную победу персонала над мятежными пациентами как дерзкий вызов своему авторитету. Начальству моральной победы всегда мало, ему подавай еще и ощутимую материальную. Угроза применения электрошоковой терапии приняла вполне реальные очертания. Резервная динамо-машина была не только проверена на предмет соответствия деталей данным последней инвентаризации, но и приведена в боевую готовность.
Ситуация стремительно ухудшалась, грозя вскоре сделаться критической. Пока одна из противоборствующих сторон возлежала и немотствовала (храня при этом пусть вынужденную, но все же заговорщицкую тишину), другая пыталась перехватить инициативу, перегруппировывая силы, подтягивая резервы и напрягая интеллект. В ходе перегруппировки сил и напрягания интеллекта выяснилось, что воспитательно-отрезвляющие свойства внутривенной глюкозы, равно как и освежающих ванн, значительно уступают аналогичным свойствам питательной клизмы. В связи с этим было решено изменить последовательность карательно-урезонивающих мер. Согласно последним распоряжениям командования, в полдник мятежники должны были отведать питательной клизмы, на ужин (в том случае, если полдника окажется недостаточно) угоститься электрошоковой терапией, а уж затем, на сладкое, в качестве поощрения очнувшейся от обморока сознательности, полакомиться глюкозой.
