Тише

Я часто думаю о ней, сидя в кресле с ребенком на руках. Чувствовала ли она то, что я почувствовать не могу?

Эш спит. Я беру телефон и набираю ее номер.

– Алло?

– Мам, это Стиви.

– Девочка моя, я давно собиралась… А ты уже выбрала имя?

– Эш.

– Эш… Как название дерева?

– Как деревья у нас на ферме.

– Эш Стюарт. Он же Стюарт, да?

– Ну конечно! Тут без вариантов.

– Ну и замечательно! Тогда я расскажу папе, можно?

– Да.

– Расскажу ему вечером. Эш… Ему понравится. Как вы там?

– Он растет, меняется. Голова покрылась волосиками – как пушок на персике. А вчера я заметила у него под ногтями грязь, будто он копался в земле.

– Помнится, у тебя тоже так было.

Мы молчим. За окном грохочет мусоровоз.

– Это тяжело, мам.

– Знаю. Ты ведь совсем одна. Если бы я только могла…

– Я не прошу у тебя помощи. К тому же через пару дней придет ночная няня. Джесс договорилась.

– Ночная няня?

– Она остается на всю ночь – принимает эстафету, так сказать, – чтобы я могла поспать. Будет приходить с понедельника по пятницу.

– Понятно. Что ж, это точно поможет.

– Джесс говорит, все ее нью-йоркские друзья нанимают таких нянь, даже если у них есть партнер. Я тут недавно задумалась, каково тебе было, когда я родилась. Папа вечно на работе, Джесс уехала…

– Помню, что уставала. Валилась с ног. Ты ужасно плохо спала. Мне ведь было столько же, сколько тебе сейчас, когда ты появилась на свет.

– Знаю. Но ты, по крайней мере, к этому возрасту уже была экспертом по грудному вскармливанию!

– Детка, если честно…

Я представляю, как она наматывает на палец белый телефонный провод и смотрит в окно кухни, из которого виднеется высокий холм за нашим садом и силуэты пасущихся на вершине коров.

– …я не кормила тебя грудью, – договаривает она наконец. – Тогда это стало немодным. К тому времени уже появились прекрасные молочные смеси.

– Вот как? – Моя грудь под туго натянутой кожей вдруг наливается молоком.

– Прости, я думала, ты знаешь. Разве я тебе не говорила? К тому же Ребекка хотела помогать, и это был один из способов ее привлечь. Дважды в день, до и после школы, она сама кормила тебя из бутылочки. Надеюсь, ты не обижаешься? Тебе это точно не причинило никакого вреда.

– Нет, конечно! Почему я должна обижаться?

Я кормлю грудью его, но она не кормила меня.

Решено! К черту грудное вскармливание! Я навсегда отлучу его губы от моих кровоточащих сосков, и плевать на мастит, которым меня пугала патронажная медсестра. Брошу кормить грудью еще до прихода ночной няни. Хоть человеком себя почувствую!

– Мам?..

– Что, моя хорошая?

– А ты меня сразу полюбила? Или только со временем?

– Ох, Стиви…

– Просто… Ладно, забудь! Извини за дурацкий вопрос.

– Стиви. Милая моя девочка. Это была любовь с первого взгляда!

На протяжении последующих недель и месяцев я буду часто вспоминать мамины слова. Она никогда не давала мне повода усомниться в ее любви. Ее порывистые, крепкие объятия мгновенно согревали, словно тепло от зажженного в Рождество камина. «Иди сюда, моя хорошая!» А как она радовалась моим малейшим достижениям! Например, когда я впервые нарисовала десять пальцев у человечка или дом с четырьмя окнами. «Какая же ты умница, Стиви!»

Но по мере моего взросления мы все реже проводили время вместе; промежутки между этими эпизодами постоянно увеличивались. Я чаще и чаще оставалась наедине с собой.

– Мамочка, давай поиграем! – просила я, когда она сидела на диване с чашкой чая или помешивала что-то на плите.

Иногда она откладывала свои дела, и мы переставляли мебель в кукольном домике Ребекки или лепили пиццу из пластилина. В такие моменты я чувствовала себя самым счастливым ребенком на свете.

Однако скоро – слишком скоро – она с тяжелым вздохом поднималась с пола, а я смотрела на нее снизу вверх, мечтая продлить эти волшебные мгновения. А порой она подолгу сидела, уставившись в пространство – возможно, размышляла, чего могла бы достичь, кем стать, сложись все по-другому.

Даже тогда я все понимала. Ей было нелегко; она была гораздо старше матерей моих подруг – тридцать семь считалось тогда солидным возрастом. Тем более что все это она уже делала: играла в «Лего», помогала с домашкой, ходила на родительские собрания и на выступления балетного кружка. Она делала все это давным-давно и не планировала повторять.

А на заднем плане маячила тень отца. «Опять ты ее балуешь, Мэри!» – раздраженно говорил он, и я невольно втягивала голову в плечи, заслышав дамоклов меч его голоса.

Но твердо знала: в случае чего мама непременно примчится ко мне, погладит по голове, коснется кончиками пальцев моих веснушек. «Это волшебные пуговки, Стиви». Она любила меня, и я это видела – видела всегда.

И все же, немного повзрослев, порой задумывалась: можно ли любить кого-то и одновременно считать обузой? Можно ли предпочитать свою прежнюю жизнь, в которой его или ее еще не было? И приходила к выводу, что верно и то и другое.

Десять

Благотворительный ужин Джесс проходил в фешенебельном отеле. Стоявший на входе швейцар в фуражке любезно направил меня к лестнице, ведущей в банкетный зал. Я намеренно пришла пораньше, чтобы мы с Джесс успели поговорить до прихода гостей.

– Выглядишь потрясающе! – сказала я.

Короткое черное платье с ассиметричным верхом, безупречная прическа и макияж – не верилось, что ей почти пятьдесят. Я пожалела, что выбрала рукава-крылышки и длину до колен – на ее фоне мой наряд выглядел слишком старомодно, слишком по-лондонски. Наверняка все подумают, что это я – старшая сестра.

– Спасибо, что пришла, Стиви! – сказала Джесс, целуя меня в щеку.

Но ее голос звучал отстраненно; оглядывая комнату, она нервно теребила золотые браслеты на правом запястье. Возможно, ей сейчас не до меня, предположила я. Она думает лишь о гостях.

– Тебе помочь? – спросила я.

– Нет-нет. Все под контролем.

– Может, принести тебе выпить? Ты слишком напряжена.

Она покачала головой:

– Никогда не пью на таких мероприятиях. Вот увидишь, я расслаблюсь, как только все придут.

– Впервые наблюдаю тебя «в деле», – сказала я. – То есть в рабочей обстановке.

– Да. Надеюсь, не разочарую.

– А кто придет?

– Крупные бизнесмены и представители творческих кругов с тугими кошельками, – ответила сестра и добавила: – Правда, они друг друга не знают.

Я подумала, что сидеть за одним столом с кучей незнакомых людей немного странно.

– Джесс, мы можем поговорить буквально пару минут? Ты же получила мое письмо о том, что я нашла квартиру? Знаю, давно было пора съехать – и так загостилась.

Не успела она ответить, как вошел один известный актер. Я сразу его узнала – любой бы на моем месте узнал этого красавчика с внешностью Кена. «Наверное, дверью ошибся», – подумала я, когда он скинул пальто и передал его официанту. Но тут новоприбывший радостно воскликнул:

– Джесс!

Сестра шепнула мне на ухо:

– Бери на заметку: он инвестирует в информационные технологии. Расскажи ему о клубе.

Следом пришел известный режиссер, который зачем-то назвал мне свое имя, хотя в этом не было никакой необходимости. И вот вся компания в сборе: десять важных персон из Нью-Йорка и мы с Джесс. Далее я целых полчаса наблюдала, как моя сестра курсирует между гостями, невзначай касаясь их плеч рукой и представляя людей друг другу. Сама же я слонялась от одной группки к другой, раздавая неловкие приветствия.

Когда всех пригласили к столу, комната уже гудела от смеха и разговоров, словно школьный двор во время перемены. Прислушиваясь к беседам, я начала понимать стратегию Джесс. У всех собравшихся было что-то общее: художник вынашивал идею бизнеса, бизнесмен коллекционировал картины; главный редактор только что вернулся с кинофестиваля в Марфе[14], где режиссер планировал снимать свой следующий фильм.

Я клевала салат с утиной грудкой, слушала, как основатель фонда дает телеведущей консультацию по спасению брака, а известный актер советует редактору организовать «Музей журнала», поскольку сфера глянца находится под угрозой исчезновения.

– А вы чем занимаетесь? – спросил он меня, когда выдалась пауза. – Наверняка чем-то перспективным.

Вскоре общий разговор возобновился, и я вдруг поняла, что является движущей силой этого ужина и позволяет гостям Джесс быть такими открытыми: вовсе не взаимный интерес к стартапам или искусству, а опыт достижения успеха. Они обитали на одной широте, дышали одним воздухом. У них даже интонации были схожи: они понимали друг друга с полуслова.

А сама Джесс – дочь фермера, молча сидевшая у дальнего края стола на семейных трапезах, застенчивая тихоня, порой такая робкая даже со мной, – непринужденно болтала и смеялась, запрокинув голову. Она была в своей стихии. Она была одной из них.

Легонько постучав ножом по своему бокалу, Джесс поднялась со стула.

– Благодарю вас всех, что пришли. – Голос ее, по обыкновению, был немногим громче шепота. Гости невольно затихли, обратившись в слух. – Я очень рада видеть, что вам приятно общество друг друга. Надеюсь, вы успели познакомиться с моей младшей сестрой Стиви и уже знаете о бизнес-клубе, который она открывает вместе с Лексом Адлером – с ним некоторые из вас тоже знакомы.

Я покраснела, кивнула официанту, кружившему вокруг с вином, и глянула через стол на Джесс, прошептав одними губами: «Спасибо!» Но Джесс уже опустила глаза в свои записи и ничего не заметила.

– Итак, для чего я вас здесь собрала? Во-первых, чтобы рассказать о фонде, которым руковожу, – продолжила она. – Я приготовила целую речь и даже запаслась шпаргалками, – Джесс помахала кипой исписанных листков, – но не буду их использовать. Вместо этого я расскажу вам о Мики – молодой девушке, с которой познакомилась благодаря фонду.

Слушая Джесс, я забыла о других гостях. Я не могла отвести от нее глаз – никто из нас не мог. Моя сестра, вдохновенно раскинув руки, держала внимание всех собравшихся.

– Поздравляю, Джесс! – сказала я, когда гости разошлись. – Чудесный вечер! А твоя речь… Мне не терпится снова повстречаться с Мики! И еще: я, конечно, знала, что у тебя есть влиятельные друзья, но сегодня был просто «полный отпад», как сказал бы Лекс. Он лопнет от зависти, когда я ему расскажу!

– Пусть приходит на следующую встречу.

– В общем, спасибо, что пригласила! И спасибо тому, кто не смог прийти и освободил местечко для меня.

– Стиви, пришли все, кого я приглашала.

– Джесс, мы можем поговорить?

– Прямо сейчас?

– Насчет моего письма про квартиру, которую я нашла, – ты его получила?

– Да. Прости, что не ответила. Мне было так…

– Некогда. Я понимаю.

– Тебе нужна помощь с залогом? Знаю я этих риелторов: если у тебя нет кредитной истории, они готовы три шкуры содрать.

– Спасибо, все в порядке. У меня были кое-какие накопления. Лекс предложил стать моим гарантом.

– Лекс? Почему ты не попросила меня?

– Джесс, ты и так для меня столько всего сделала!

– Когда ты съезжаешь?

– В воскресенье.

Немного помолчав, она со вздохом сказала:

– Знаешь, Стиви…

– Что?

– Ты ведь могла и остаться.

– Жить с тобой?

– Да.

– Но я думала…

– Я не рассчитывала, что ты останешься навсегда, и мы никогда не говорили о конкретных сроках, но я… ожидала, что ты поживешь у меня хотя бы полгода.

– Джесс, я полагала, ты мечтаешь вернуть квартиру в свое единоличное пользование! Не хотелось злоупотреблять твоей добротой.

– С чего ты взяла, что злоупотребляешь моей добротой? Между прочим, то письмо меня очень обидело. До глубины души! Ты ведь даже не говорила, что ищешь квартиру. Я была в полном недоумении.

– Я не хотела лишний раз тебя беспокоить! Ты приютила меня, волшебным образом нашла мне работу… Я решила, что пора для разнообразия сделать хоть что-то самой, а потом уже рассказать тебе – когда все будет улажено. Я думала, ты обрадуешься…

Она кивнула, сняла браслеты и положила их на стол.

– Слушай, я ведь еще могу отказаться, – сказала я. – Попробовать вернуть залог…

Джесс покачала головой:

– Нет. Тебе нужно собственное пространство, собственная жизнь. Я понимаю. Прости, что наговорила лишнего: это было несправедливо по отношению к тебе. Стиви, я рада, что ты сумела найти подходящее жилье. Хорошие квартиры на дороге не валяются.

– Я не уверена, что она такая уж хорошая…

– Район прекрасный, гораздо новее Трайбеки. Просто идеально для тебя. К тому же находится в старом добром Ист-Виллидж, где прошли мои лучшие годы.

– Дискотеки со старперскими танцами?

– Ха-ха! И это тоже. Думаю, некоторые улочки, особенно в самой восточной части, еще сохранили очарование той эпохи.

– Мы будем часто видеться… – Слова подбирались с трудом. Я снова ее теряла. – Даже чаще, чем теперь, – как раз потому, что не будем жить вместе. Нам просто придется находить на это время!

– Да. – Джесс явно мне не поверила. Она посмотрела на часы. – У меня деловой завтрак в семь тридцать. Нам пора.

Одиннадцать

Глядя на мои приготовления к приходу ночной няни, я с трудом поверила, что планирую мирно спать всю ночь напролет. Решив обойтись без помады, я наношу на свое мертвенно-бледное лицо тональный крем, расчесываю волосы и переодеваюсь. Сейчас придет моя спасительница, чтобы подарить мне самый ценный подарок: десять часов свободы. Меньшее, чем я могу ее отблагодарить, – привести себя в божеский вид.

Зато моя квартира практически безупречна, если не обращать внимания на облупившуюся местами краску и потертую мебель. Правда, у меня всего две комнаты – спальня и гостиная, – а эта дама наверняка привыкла к шикарным детским с креслами-качалками и забавными зверятами на обоях. Что ж, придется компенсировать скромность интерьера чистотой и уютом.

На футболке спереди проступают два мокрых пятна. Я прекратила грудное вскармливание три дня назад, но моя грудь, похоже, не в курсе. Когда Эш начинает хныкать, она набухает, и мне в итоге приходится использовать молокоотсос, одновременно приучая его к бутылочке. Пока он, извиваясь как червяк, с широко разинутым ртом тянется к моим соскам, я пытаюсь подсунуть ему их пластиковый аналог. Надеюсь, сегодня, когда мы будем в разных комнатах, грудь утихомирится как миленькая.

Девять часов. Звонок в дверь. Аллилуйя! Прежде чем открыть, я в ликовании совершаю круг почета по прихожей.

Ночная няня оказывается совсем не такой, как я представляла. Она настоящая великанша: гигантская фигура заполняет весь дверной проем, заслоняя падающий из коридора свет. Во время рукопожатия моя ладонь тонет в ее ручище. Рядом с ней я чувствую себя ребенком, а Эш, когда она его укачивает, и вовсе выглядит как мальчик-с-пальчик.

И все же, несмотря на пугающие размеры, она, похоже, милая и добрая. И никуда не исчезает, как вечно занятые акушерки в родильном отделении. Когда она баюкает Эша, гладит его пушистую головку, что-то шепчет ему – так тихо, что я не могу разобрать ни слова, как ни пытаюсь, – он сразу успокаивается.

Зато я почему-то напрягаюсь. У меня совершенно нет желания брать на руки своего ребенка, но видеть его на руках у кого-то другого немного странно.

– Похоже, ему очень удобно, – говорю я, стараясь не выдать недовольства.

– Я ведь уже давно этим занимаюсь… – Помнится, Джесс говорила, что благодарные клиенты прозвали эту няню «заклинательницей младенцев». – Хотите его подержать?

– Нет-нет, продолжайте.

Я стараюсь запомнить малейшие детали, чтобы потом использовать их самой: под каким углом согнут ее локоть, насколько сильно прижата ладонь к его головке.

– Как проходят первые недели после выписки? – спрашивает она.

– Спасибо, хорошо, – сухо отвечаю я. Что мне еще сказать? Что я на грани?

– Устаете, наверное? Ваша сестра сказала, что вы совсем одна.

– Думаю, все мамы устают с младенцами – не важно, одни они или нет.

– Конечно. Именно поэтому я и здесь. Ну а теперь расскажите мне о ночном режиме малыша.

Я вдруг чувствую себя как на экзамене, к которому не успела подготовиться.

– Если честно, у него нет никакого режима. Обычно около половины десятого я даю ему бутылочку. А дальше – как пойдет.

– Ну, это поправимо, – говорит она. – Я могу помочь наладить кормление по часам.

– Буду вам очень признательна.

– Скажите, вы его пеленаете?

– Нет, а надо?

– Некоторым малышам это нравится; им так уютнее – как будто они снова вернулись в материнскую утробу. И тогда они быстрее успокаиваются.

Сколько же я всего упустила!

– Научите меня?

– Конечно.

Няня кладет Эша на пеленку и, словно эксперт по оригами, ловко заворачивает его в ткань.

– Готово! Буррито с младенцем. Если хотите, можем еще пару раз сделать это вместе ближе к утру. – Она смотрит на часы и добавляет: – Думаю, вам пора баиньки.

До меня не сразу доходит, что речь обо мне.

С тяжелым вздохом, означающим «неужели мне и правда придется его покинуть», я подхожу к плетеной люльке и склоняюсь над Эшем.

– Спокойной ночи, мой хороший!

Я впервые его так называю.

– Не волнуйтесь, мамочка, с ним все будет в полном порядке, – заверяет она.

В ответ я улыбаюсь «храброй» улыбкой, толкаю дверь в спальню и закрываю ее за собой. Какое облегчение! Я ложусь на кровать и проваливаюсь в сон.

Я просыпаюсь в четыре. Груди – словно два шара для боулинга; верхняя часть пижамы промокла насквозь. Бегу в кухню и вынимаю из стерилизатора молокоотсос. Ночная няня сидит на диване, не отрывая глаз от «корзины Моисея».

– Все в порядке? – шепотом спрашивает она при виде меня.

– Не понимаю, почему молоко продолжает прибывать, – отвечаю я.

– Вы сказали, что перестали кормить грудью три дня назад?

– Да. Сначала убрала пару дневных кормлений. Мне кажется, молокоотсос только стимулирует выработку молока.

– Вам придется сцеживаться, если не хотите заработать мастит. Когда закончите, принесите молоко мне – покормлю малыша. Чего добру пропадать? Все лучше, чем сливать его в канализацию!

В течение следующего часа я сижу в ванной на унитазе, чувствуя, как силиконовые воронки то втягивают, то отпускают мои соски, и слушая злобное ворчание насоса. Я думаю о няне и ее всенощном бдении в соседней комнате. О том, что Эшу с ней, похоже, очень хорошо. За всю ночь я не услышала ни единого писка, хотя стены довольно тонкие. Неужели она так и просидит до утра у плетеной колыбели, готовая подхватить его на руки и утешить, едва он откроет глаза?

Я вручаю ей бутылочку со сцеженным молоком, и тут Эш начинает ворочаться.

– Как раз вовремя! – улыбается она.

Я встаю позади и наблюдаю, как она его кормит. Знаю, что стоять над душой неприлично, но почему-то не могу отвести взгляд. В голове не смолкает тихий писк: примерно так звучит пожарная сигнализация на севших батарейках. Возможно, у меня начинается мигрень.

– Хотите сами его покормить? – мягко спрашивает она.

– Нет, спасибо, – отвечаю я. – Мне надо поспать.

Прежде чем лечь в кровать, я набираю сообщение Джесс.

Можешь отменить ночную няню? Спасибо за заботу, но это не работает. Извини.

В спальне царят пустота и безмолвие. Шум в голове прекратился. Никто не сопит, никто не орет. Чем не блаженство? Ради этого стоит и потерпеть. Я стираю сообщение и закрываю глаза.

Я просыпаюсь от звука раздвигаемых занавесок и запаха тостов. Неужели я снова в больнице?

– Доброе утро, моя дорогая! – Возвышаясь надо мной, ночная няня ставит на прикроватный столик тарелку и передает мне Эша. – А вот и ваш малыш! Он прекрасно себя вел. – Эш смотрит на меня и вздыхает. Опять ты… – Ну а я тогда пойду. Увидимся вечером?

Я отвечаю не сразу. Несмотря на ночное сцеживание, я чувствую себя отдохнувшей. Должно быть, в общей сложности я проспала восемь с половиной часов. Восемь с половиной!

– Да. Спасибо!

Наконец-то ко мне вернулась энергия! Надо использовать ее на полную катушку, говорю я себе, когда няня уходит. Попробую применить все хитрости, которым она меня научила.

Я снова и снова пробую запеленать Эша, но у меня ничего не выходит – даже ролики с ютьюба не помогают. Он ерзает и дрыгает ногами, пока пеленка не сбивается в мятый бесформенный ком.

Не теряя самообладания, я ласково воркую, глажу его и качаю – на мой взгляд, в точности, как это делала няня. Однако результат опять практически нулевой. Где мне тягаться с профессионалами! Эш выгибает спину и размахивает руками, словно хочет наложить на меня заклятье, чтобы я исчезла, а на моем месте появилась она. Стоит мне взять его на руки и прижать к себе, он весь сжимается и начинает извиваться, как лобстер над кастрюлей с кипятком.

– Как вы сегодня? – спрашивает няня, когда я открываю ей вечером дверь.

– Гораздо лучше, спасибо! – отвечаю я; мне не хочется признавать поражение.

– Вот и хорошо, – говорит она и берет Эша на руки. Он сразу расслабляется. – С таким крохой главное – хорошо высыпаться. Это все меняет! Помню по себе.

– У вас есть дети?

– Дочь. Ей уже тридцать два!

– А внуки?

– Пока нет. Жду не дождусь. Ох, Эш, по-моему, тебе нужен чистый подгузник!

– Сейчас поменяю, – смущенно бормочу я.

Как можно было не заметить, что ребенок испачкал подгузник? Да что ж я за мать-то такая! Никудышная, безалаберная.

– Тяжело, когда приходится все делать самой, – сочувственно говорит няня, пока я выдергиваю из упаковки пару влажных салфеток.

Как ни странно, мои глаза вдруг наполняются слезами.

– Я ведь тоже была матерью-одиночкой, – добавляет она.

– Правда?

– Да. Хотя и не по своей воле. Так уж вышло. – Тень воспоминаний пробегает по ее лицу.

– И как вы справлялись?

– Честно говоря, с трудом. Особенно поначалу. Меня угнетала ответственность. И одиночество. Мой вам совет: соглашайтесь на любую помощь, кто бы ее ни предлагал. Зато мне не пришлось ее ни с кем делить. Знаете, в конце концов я поняла, какое это счастье. Мы были так близки! Мы и сейчас близки. И вы к этому придете. Станете друг для друга всем.

В ту ночь мне не спится. Тишина не успокаивает, а давит. Я привыкла реагировать на каждый писк, и когда не слышу ни звука, моя тревога зашкаливает. «Какое это счастье», – вертятся в голове ее слова. У меня получится! Я буду стараться изо всех сил, и все получится.

Но беспокойный ум упрямо возвращает меня в Нью-Йорк, к двойному стуку люков под колесами проезжающих по Авеню А такси, к заливистому вою сирен. Туда, где я предпочла бы сейчас оказаться.

На рассвете, когда приходит время очередного кормления, я открываю дверь спальни и тихо-тихо, на цыпочках, иду на кухню за стаканом воды.

При виде меня она прикладывает палец к губам. Эш, не просыпаясь, ест из бутылочки.

Это я должна быть с ним, говорю я себе. Как мне наладить связь с ребенком, если кормить, обнимать, успокаивать его будет кто-то другой?

Утром я ей все говорю.

– Я вам так благодарна за эти пару ночей! Спасибо, что помогли ему наладить режим, а мне дали возможность выспаться.

– Была рада помочь.

– Думаю, дальше мы и сами справимся.

– Вот как? Вы уверены?

Неужели она обиделась? Или просто удивлена? Впрочем, не важно: я знаю, что это правильное решение.

– Уверена.

– Что ж, у вас есть мой номер – на случай, если я снова понадоблюсь.

– Да.

– Ну хорошо. Тогда удачи вам, Стиви. – Она надевает шарф, собирает свои вещи. – У вас чудесный малыш.

– Спасибо.

На пороге няня оборачивается.

– Со временем станет легче, – говорит она. Потом улыбается и тихо закрывает за собой дверь.

И мы снова остаемся одни.

Двенадцать

Мы с Лексом стояли на крыше клуба, ожидая начала вечеринки. Был теплый апрельский вечер; солнце постепенно опускалось между небоскребами, расцвечивая окна огненным заревом. Внизу, словно костяшки домино, выстроились вереницей вдоль обочины черные лимузины. Открылась дверь. Тротуар осветился вспышками фотокамер.

Лекс глянул на часы.

– Представление начинается! – сказал он.

Мы сели в лифт и спустились на первый этаж.

– Так и будешь в кепке? – спросила я.

– Угу, – кивнул он.

Я ни разу не видела Лекса без вязаной шапки или кепки. И уже готова была поверить в теорию Нейтана о том, что Лекс скрывает под головным убором редеющую шевелюру.

– И в них? – Я показала на тряпичные кеды, выглядывающие из-под штанин небесно-голубого костюма.

– Конечно.

Лифт остановился на первом этаже. Двери открылись.