Тише

– Охренеть! – прошептал Лекс.

Прямо перед нами, под люстрой в виде спутника, в окружении толпы из одетых во все черное мужчин и женщин, стоял высокий мужчина в точно таком же наряде, как у Лекса, – от тряпичных кед до бейсболки. Это был актер со званого ужина Джесс.

Лекс направился к нему, протягивая правую руку.

– Классный прикид! – донеслись до меня слова актера.

«Попытка не пытка», – подумала я, написав его имя на плотном кремовом конверте с приглашением. Он внимательно слушал, когда я рассказывала о клубе, и даже казался заинтересованным. Но я совершенно не рассчитывала, что он и в самом деле придет.

Нейтан стоял наверху лестницы с коктейлем в одной руке и мини-тако с рыбой в другой.

– Выходит, я был прав насчет платья? – крикнул он, перекрывая смех и болтовню.

В прошлую субботу мы облазили весь Сохо в поисках подходящего для меня наряда – такого, чтобы, как выразился Нейтан, «все сразу поняли, кто здесь соучредитель». «Но ведь я не соучредитель!» – возразила я. «Вот именно!» – ответил он.

– Да, ты был прав насчет платья, – признала я. – Хотя теперь непонятно, как платить за аренду в этом месяце. Еще и волосы постоянно цепляются за эту штуку. – Я потянула за ожерелье из разноцветных стекляшек.

– Выглядишь потрясающе! – сказал Нейтан, отбрасывая челку с глаз.

– Спасибо. Сама себя не узнаю. Как будто это не совсем я.

– Ну конечно, ты! – заверил меня Нейтан. – Стиви Стюарт, добро пожаловать в новую жизнь!

Я рассмеялась. Мы смотрели на колышущуюся внизу нарядную толпу.

– Сколько здесь громких имен! Кто бы мог подумать… – сказала я.

– Слева актеры, справа политики… А мэра видела? Даже не верится, что это всего лишь коворкинг для айтишников, а не самый модный бар Нью-Йорка. Знаешь, кого я встретил?

– Кого?

– Твоего двойника. Она стояла у барной стойки.

– Джесс? Не думала, что она придет.

– Обалдеть, как вы похожи! То есть она, конечно, явно старше, но ваши брови, губы… Я как идиот подошел и ляпнул: «Готов поспорить, что вы – сестра Стиви».

– У нас все-таки общие гены.

– Она сказала, что искала тебя повсюду, но так и не нашла, и что ей скоро уходить. Это было… – Он вытащил из кармана свой айфон. – Примерно полчаса назад.

– Не очень-то хорошо она меня искала.

– Надеюсь, ты не обижаешься? Посмотри, сколько здесь народу! И потом, она…

– Она что?

– Такая магнетичная. Женщина-загадка.

– В каком смысле?

– Похоже, она здесь всех знает – возле нее постоянно толклись какие-то приятели. Бесконечные обнимашки, улыбки, смех и очень проникновенные беседы: люди подходили почти вплотную, чтобы перекинуться с ней парой слов.

– У нее ужасно тихий голос.

– Ага, и мне это ужасно нравится – такая редкость для Нью-Йорка! В общем, как ты и говорила, она правда очень крутая. Что называется, «со связями». Но когда я к ней подошел и представился, она вроде как стушевалась, стала вдруг такой хрупкой и ранимой…

– Она всегда ведет себя немного странно с моими друзьями. Может, ты ее смутил.

Джесс я так и не нашла. Но еще целых четыре часа здание клуба, похоже, оставалось точкой притяжения для всего города. Словно ничего другого больше не существовало.

Проводив гостей, мы с Лексом снова сели в лифт, поднялись на крышу и нырнули за барную стойку.

– Последняя зеленая бутылка! – сказал Лекс. Откупорил ее, налил два бокала и, передав один мне, добавил: – Итак, мы это сделали. Отличная работа, команда!

– Спасибо, – ответила я.

Вряд ли он догадывался, что я благодарила его за все сразу: за мозаику желтых огней, что плыли в сторону Мидтауна и тонули в чернильном омуте Центрального парка; за такси, что сновали далеко внизу, визжа тормозами и нервно сигналя. За то, что дал мне шанс зацепиться; стать здесь своей.

Наши взгляды скрестились над бокалами на пару лишних секунд, а затем мы оба улыбнулись и вновь опустили глаза на запруженную машинами дорогу. И тогда я впервые подумала, что это могло бы вылиться во что-то большее.

Тринадцать

Не знаю, кому пришло в голову встретиться в кафе с игровой зоной для детей. Самому старшему из малышей не исполнилось и двух месяцев. Максимум, на что он способен, – обхватить чей-нибудь палец. Вигвам, игрушечная кухня, разноцветные счеты – все это останется невостребованным. И тем не менее мы здесь: шесть женщин и шесть младенцев всех форм и размеров, рожденных с разницей в месяц. Сидим за простым прямоугольным столом на псевдодизайнерских стульях.

Жалела ли я, что отказалась от ночной няни? Не то слово! Я проклинала себя за эту глупость. О чем я только думала, принеся в жертву свои безмятежные ночи? Каким образом почти полное отсутствие сна помогло бы нашим отношениям? Такие мысли крутились у меня в голове, когда поутру мы с Эшем настороженно таращились друг на друга.

У меня не хватило мозгов попросить няню вернуться, однако я воспользовалась ее советом. «Принимай любую помощь». Поэтому я вынырнула из трясины своей депрессии и начала участвовать в обсуждениях в WhatsApp-группе недавно родивших мамочек. Увидеть Эша в руках профессионала оказалось страшным ударом по моему самолюбию. Возможно, теперь, пообщавшись с любителями, я перестану чувствовать себя такой ущербной. Возможно, им тоже непросто дается материнство.

Я посетила лишь половину из восьми занятий курсов подготовки к родам. Занятия проходили в комнате с тонкими коричневыми коврами и глянцевыми белыми стенами. Если у кого-то вдруг начнутся преждевременные роды, то заляпанные околоплодными водами стены можно будет легко отмыть. Свои частые прогулы я объясняла срочной работой. С семи до девяти вечера мой смартфон разрывался от уведомлений: мне на электронный ящик сыпались имейлы из Нью-Йорка, требующие – о чем я с важным видом сообщила своим пренатальным коллегам – немедленного ответа.

На самом деле я избегала этих встреч из-за пустующего рядом стула. Все остальные приходили вдвоем – точнее, втроем, если считать без пяти минут новорожденных, пинавшихся в животах у матерей. Лесбийская пара, которая могла бы отвлечь на себя внимание, так и не появилась, – к моему огромному разочарованию. Невозможно было представить более традиционную гетеросексуальную группу людей.

Ведущая курсы акушерка очень старалась и даже вставала со мной в пару во время изучения техники массажа или взаимного опроса (Что такое слизистая пробка? Когда пора звать акушерку?). Хотя, по-моему, прекрасно понимала всю нелепость ситуации. Какой смысл в дублере, если самого актера нет и не предвидится?

Когда на одном из занятий решили создать группу в WhatsApp и пустили по кругу листочек, я тоже написала свой номер – не иначе как из-за дурацкого синдрома упущенной выгоды. В тот же вечер начали звякать уведомления. Я их мигом отключила. Но на протяжении последующих пары месяцев периодически открывала приложение и заглядывала в чат.

Лента сообщений пестрела фотографиями первых минут после рождения, сделанных словно под копирку. В кадре – два лица: одно сияет румянцем послеродового триумфа, на другом застыло выражение экзистенциального ужаса. И подпись: «Руби Мэй родилась как раз к пятичасовому чаю. Вся семья Райт на седьмом небе от счастья». Далее – бесконечные обсуждения правильного режима кормлений, диатеза, первых зубов и цвета стула. Если кто-то задавал вопрос, остальные считали своим долгом на него ответить. И не важно, что все советчики были одинаково некомпетентны.

Я продолжала следить за чатом, но ничего не писала. Возможно, с моей стороны это было свинством – не отвечать на вопросы, не подтверждать, что он благополучно родился, не оставлять свои зеленые сообщения среди их белых. Я не выходила из группы по чисто эгоистическим соображениям. Вдруг мне самой приспичит задать срочный вопрос посреди ночи?

Когда я наконец вышла на связь, мамочки встретили блудную дочь с распростертыми объятиями.

– Мы здесь, иди сюда!..

– А вот и самый главный малыш!

– Он просто чудо!

– Как ты, Стиви?

– Спасибо, все хорошо, – отвечаю я, разматывая шарф. – Простите, не помню, как вас зовут.

Длинноволосая брюнетка с глубоко посаженными глазами густо краснеет. Улыбка сходит с ее лица. Она гладит своего малыша по головке, увенчанной копной рыжеватых волос, похожих на парик.

– Мы Стенли и Кэти, – говорит она.

Я сажусь и оглядываю группу женщин. Склоненные к младенцам головы. Тишину то и дело нарушает причмокивание. Мои соски рефлекторно напрягаются.

– Как у Эша со сном? – спрашивает другая мамочка.

– Спит максимум три часа подряд, и то если повезет.

Не стоит, пожалуй, упоминать временную передышку, полученную благодаря Джесс.

– Три часа? Ничего себе! Как здорово!

– Правда? Зато в течение дня он сущий монстр! На этой неделе его крики стали еще пронзительнее.

– Ему сейчас три недели, да? – спрашивает мамочка в бледно-серой шапке с помпоном, под которой наверняка скрываются немытые волосы. – Наверное, у него как раз идет Неделя Чудес.

– Простите, что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Так называют периоды скачков развития, – объясняет она. – Малыши в это время становятся очень беспокойными. Если не ошибаюсь, Эш родился на неделю позже предполагаемой даты?

– Да.

Похоже, Серая Шапка знает моего ребенка лучше, чем я.

– Значит, на самом деле ему уже четыре недели. Немного рановато для первой Недели Чудес – но, может, он у вас вундеркинд!

– Наверняка.

– Ха-ха. В общем, в этом возрасте они начинают осознавать окружающий мир.

– Понятно, – говорю я. – И что можно сделать?

– Ничего, – улыбается она. – Просто набраться терпения.

Я достаю из потертой Ребеккиной сумки для подгузников бутылочку, термокружки с холодной и горячей водой и банку молочной смеси. Когда я выкладываю свой арсенал на стол, все потрясенно ахают. Искусственное вскармливание! Воцаряется тягостное молчание. Даже вигвам в углу немного поник.

– Начала на этой неделе. Я не была уверена, что Эшу хватает моего молока, – оправдываюсь я. Почему я не могу сказать правду? – В первые дни было такое чувство, что грудь вот-вот лопнет, но теперь все прошло. И, между прочим, никакого мастита! Думаю, это обычная страшилка, чтобы женщины продолжали кормить грудью.

Звенящая тишина. Представляю, как бы они отреагировали, узнав, что две ночи подряд за Эшем ухаживала совершенно посторонняя женщина!

– Понятно, – сухо кивает мама малыша Стэнли. – Может, еще чаю?

– С удовольствием! – радостно соглашаются остальные, будто им предложили кусок торта или порцию кокаина. Все протягивают двухфунтовые монетки – можно подумать, мы кутящие в складчину студентки! Стенли-плюс-Кэти идет на кассу, чтобы купить четыре чая с ромашкой и один американо для меня.

Еще одна женщина (совсем ребенок! Помнится, увидев ее на занятиях, я подумала, что гожусь ей в матери) легонько хлопает меня по руке.

– Стиви! Вы ведь еще не рассказывали нам о родах!

Воспоминания вдруг снова переносят меня в больницу; я стою на четвереньках, каждая схватка – словно торнадо; ужасно хочется тужиться, а акушерка куда-то вышла. Когда она мне так нужна! Без нее я чувствую себя слепым котенком. Как я буду рожать совсем одна? Мне дико страшно. Мы наверняка умрем – и я, и ребенок!.. Тут меня накрывает очередная схватка, и я слышу чей-то вой, пронзительный и жуткий, словно раскат грома. И внезапно понимаю, что вой исходит от меня.

Усилием воли я прогоняю это воспоминание, запихиваю его в шкатулку и решительно захлопываю крышку. Поскольку мои роды – не общественное достояние, незачем о них рассказывать каждому встречному и поперечному.

– Мне нужно отлучиться в туалет, – говорю я ей. – Не присмотрите за Эшем?

Уборные находятся в противоположном конце помещения, метрах в тридцати. Первые несколько секунд мне кажется, будто я что-то забыла – сумочку, руку или ногу. Однако вскоре меня охватывает блаженное чувство облегчения. В голове проясняется. Я еще долго сижу на унитазе, тупо уставившись на усеянную кровавыми пятнами прокладку.

Когда я возвращаюсь, Эша держит на руках уже другая женщина, а разговор успел перейти на «папочек».

– Он так здорово о ней заботится.

– Он берет на себя все ночные кормления.

– Знаете, какой день был самым ужасным? Когда закончился его отпуск по уходу за ребенком и он снова вышел на работу!

– Он от нее просто без ума! Я уже начинаю ревновать!

Заметив меня, они меняют пластинку:

– Он вечно требует секса. А мне сейчас совсем не до этого.

– Когда она плачет по ночам, он делает вид, что не слышит.

– Он постоянно жалуется на усталость. Можно подумать, я не устаю!

– Он считает, что я вроде как в отпуске. Сижу себе дома, ничего не делаю. Попробовал бы сам провести весь день с ребенком – посмотрела бы я на него!

«Неужели весь этот спектакль предназначен для матери-одиночки? Не тратьте понапрасну кислород, – думаю я, закипая. – Даже не пытайтесь меня убедить, что ребенок может спасти отношения. Посмотрите на маму с папой, посмотрите на Ребекку с Дэвидом. Дамочки, вы еще в самом начале пути!»

Рано или поздно вы будете шипеть друг на друга в предрассветные часы, мысленно добавляю я, насыпая в пластиковую бутылочку шесть ложек смеси. Каждая порция падает на дно с приятным «шух».

А когда он захрапит, вы толкнете его в ребра и внезапно осознаете, что это ваш первый физический контакт за несколько недель.

И все же…

Попробуйте представить хотя бы на секунду, каково это – ухаживать за младенцем одной. Когда рядом нет еще одной пары рук, готовых помочь. Некому его подержать, когда ваш ужин стынет, или когда вам нужно принять душ или сходить в туалет по-большому.

Я добавляю сто миллилитров горячей и сто миллилитров холодной воды из соответствующих фляжек. Попробуйте представить, каково это – целый месяц слушать нескончаемые вопли по шестнадцать часов в день. Я трясу бутылочку, пока отрава полностью не растворяется.

– Когда планируете выходить на работу? – спрашиваю я всех.

Эш опустошает бутылочку, и я готовлю план побега. В гробу я видела такую поддержку! Мы словно из разных миров.

Но когда я начинаю собирать свои вещи – пеленки, фляжки, подгузники, пустышки, влажные салфетки разбросаны по столу, как остатки авиакатастрофы, – все делают то же самое. Затем одна из них предлагает вместе прогуляться.

Спустя полчаса я волочусь в конце вереницы новехоньких колясок, медленно ползущих вверх по склону холма меж дубов. Ночью был ливень с грозой, и на дорожках парка валяются короткие, ослепительно-белые на сколах обломки деревьев.

В первом триместре беременности я здесь частенько бегала, перепрыгивая через собачьи какашки и улавливая обрывки разговоров. Эта рощица находится недалеко от центра: всего полчаса пешком от собора Святого Павла и примерно столько же – от клуба. Но поскольку она расположена на возвышенности, возникает такое чувство, будто паришь над городом. Время от времени, словно крыло зимородка, между деревьями мелькает башня из стекла и стали.

Мы идем в гору мимо собаки неопределенной породы с жесткой шерстью, напоминающей железные опилки; мимо парочки влюбленных подростков, которые прикрывают рот ладошкой и прыскают, завидев нас – торжественную шеренгу из шести женщин, толкающих перед собой шесть колясок. Мы останавливаемся на вершине холма, и женщина-ребенок вытаскивает свой айфон. Вся компания вдруг начинает улыбаться, поправлять вязаные шапки и шарфы, приглаживать волосы.

Держа телефон на расстоянии вытянутой руки, наш фотограф поворачивает экран, так чтобы мы видели себя в перекрестие нитей объектива: веселая группка мамочек и я, вся в черном с головы до пят и с унылым пучком на затылке. Нажимает на кнопку камеры, и в следующее мгновение пять пар глаз возвращаются к малышам в колясках. Как только фотография загружается в группу WhatsApp, звучит разноголосица уведомлений. Вид у меня рядом с моим «комочком счастья» довольно кислый: сразу ясно, что я предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте. В то время как другие искрятся радостью первых недель материнства.

Вечером я вновь разглядываю фото и думаю о том моменте на вершине холма, о женщинах, объединенных искренней взаимной симпатией, весь мир которых облачен в удобный комбинезончик и уложен в брендовую коляску. Я смотрю на затесавшуюся среди них участницу погребальной процессии, и мне вдруг становится так жаль ее – ту, что переводит взгляд с одного лица на другое, а потом на сияющий за деревьями город. Ту, что смотрит куда угодно, только не на ребенка перед ней. Мне жаль себя.

Но больше всего мне жаль Эша.

Четырнадцать

Я обожала свое новое жилище, свой «дворец», как я однажды в шутку сказала Нейтану, а он и запомнил. С тех пор это название прочно укрепилось в нашем лексиконе. «Стиви, это и есть самый настоящий дворец: триста квадратных футов[15] первоклассной недвижимости в Ист-Виллидж!» Квартира была совсем крохотной, зато моей – мой собственный кусочек Нью-Йорка в типичном многоэтажном здании из фильмов семидесятых годов, с шершавыми кирпичными стенами, уложенным елочкой паркетом, малюсенькой ванной, в которой я помещалась только сидя, и втиснутой между спальней и ванной минималистичной кухонной зоной с холодильником и плитой на две конфорки, гордо именующей себя кухней. «Здесь что, совсем нет столешницы? Или я чего-то не понимаю?» – сказал Нейтан, впервые зайдя ко мне.

Несмотря на все очарование, у моей квартиры не было ни террасы на крыше, ни мусоропровода, ни встроенного кондиционера, как в шикарных апартаментах Джесс. Поэтому, когда сестра попросила за ними присмотреть на период ее командировки в Майами, я побросала в сумку кое-какие вещи и взяла такси до центра. Я была рада, что она снова пригласила пожить у нее, окончательно простив за «побег». И в то же время у меня мелькнула мысль, что Джесс пытается напомнить мне, чего я лишилась.

Я развесила свои летние платья, фруктовое разноцветье красного, желтого и фиолетового оттенков, на деревянные вешалки (сестра выделила мне место в гардеробной и разрешила занять ее спальню); качнувшись пару раз, они замерли рядом с ее однотонными блузками и классическими платьями без рукавов. Мои наряды выглядели кричащими, нелепыми. Затем я увидела на обороте двери целую серию полароидных снимков, которых раньше не замечала: на них были изображены комплекты одежды, подобранные в соответствии с сезоном. Широкие джинсы с замшевыми балетками и кашемировой водолазкой. Черное платье, сапоги до колена из состаренной кожи и байкерская куртка. Инструкции стилиста!

– Привычки успешных людей, – усмехнулся Нейтан, когда я рассказала ему о находке. – Бери на заметку.

И я брала. Всю ту неделю я жила жизнью Джесс: ходила в ее маникюрный салон, где мастер поначалу приняла меня за Джесс – так мы были похожи; бегала по ее маршруту вдоль реки, мимо вертолетной площадки и пирсов – как мы делали вместе в первый же уик-энд после переезда в Нью-Йорк.

Поддерживала в доме идеальный порядок, следуя ее примеру. Даже вела себя по-другому: старалась двигаться плавно, как она, чтобы ничего не задеть и не испортить. «Можешь пригласить друзей – Нейтана или кого-нибудь еще», – сказала Джесс, будто речь шла о детском празднике. Но я не стала никого звать. Побоялась, что беспорядок расцветет в ее апартаментах пышным цветом, словно плесень в банке варенья. Я не могла так рисковать.

– Обычно ты идешь с другой стороны, – сказал Лекс однажды утром, заметив, как я перехожу дорогу к нашему офису.

Я улыбнулась, догадываясь, о чем он думает. Затем, позволив этому предположению на мгновение повиснуть в воздухе, пояснила:

– Поживу эту неделю у Джесс.

– Вернулась в район получше?

– Мне нравится мой Ист-Сайд.

– У Джесс и правда потрясающая квартира. Один вид чего стоит!

– Ты там был?

– Мой приятель Аарон с ней встречался. Пару раз мы приходили на ужин.

– Ясно.

– Она тебе не говорила?

– Нет.

– Это было лет пять назад.

– Надо полагать, готовил Аарон?

– Он вообще-то шеф-повар. Так что да.

– Почему они расстались?

– Честно говоря, не знаю. У них возникли какие-то непримиримые разногласия. Возможно, это к лучшему. Он хороший парень, интересная личность, но кто согласился бы встречаться с шеф-поваром? Они же до ночи пропадают на работе!

Вернувшись в квартиру Джесс вечером того же дня, я представила, как они с Лексом сидят у нее на кухне, и шеф-повар взбивает что-то миксером. Почему она мне о нем не рассказывала?

Тут я поняла, что проголодалась, и решила заказать какую-нибудь еду. Поискала меню доставки – в ящичках у плиты, где они лежали прежде, в коробке на кофейном столике, – однако так ничего и не нашла. «Возможно, Джесс переложила их в стол», – подумала я, направляясь в противоположный конец комнаты. Прежде чем заглянуть внутрь, я немного поколебалась. Не похоже ли это на вынюхивание, вторжение в личное пространство? Вроде нет. Я ведь не дневник ее ищу.

Меню и правда оказались там, сложенные аккуратной стопочкой. И кое-что еще. Своеобразный дневник – правда, не ее, а мой.

Рядом с меню лежали три пухлые пачки писем в голубых конвертах, перевязанные широкой малиновой лентой. Я узнала свой собственный подростковый почерк и ее старый адрес в Ист-Виллидж на верхнем конверте.

Я села на диван напротив окна, опустила жалюзи – не то защищая глаза от слепящего предвечернего солнца, не то опасаясь, что кто-то меня увидит, – и развязала ленту на первой пачке.

Рисунки! А я о них и забыла… Вид на дом с нижней границы пастбища, выполненный тушью и пером. Нарисованный углем шарж на одноклассника. Портрет Джесс и Ребекки, скопированный с фотографии на каминной полке: школьная форма, косички. Я точно не была художником-вундеркиндом: дом выглядел плоским, черты лица сестер – преувеличенными (губы, словно накачанные коллагеном, чересчур пушистые ресницы). Но Джесс всегда поощряла мои занятия рисованием, восхищалась моими работами; ее похвалы вселяли в меня уверенность. Цветные карандаши и уголь приходили почтой; на один день рождения я получила мольберт, на другой – коробку масляных красок. Шикарные альбомы по искусству из художественных галерей Нью-Йорка – пересылка наверняка стоила не меньше их самих. Мама была в восторге от моего хобби. «Кто бы мог подумать: художник в семье!» – говорила она. Зато отец считал рисование пустой тратой времени. «Мазня» – так он называл мое творчество. «Это не поможет ни попасть в приличный университет, ни найти достойную работу». Что, если энтузиазм Джесс был всего лишь попыткой уязвить отца, насолить ему с противоположного берега Атлантики? Так или иначе, зерно упало на благодатную почву. Рисование стало моим спасением; оно сформировало мой тип мышления.

Между набросками обнаружились и другие свидетельства влияния Джесс на мое детство, написанные круглым, ровным почерком. Ты была права насчет Луизы, сообщала я в одном из писем. Я была с ней дружелюбна в школе, и это застигло ее врасплох. Ей пришлось быть дружелюбной в ответ. Думаю, теперь все наладится, так что спасибо тебе, Сестра!

Я ужаснулась от почерка, от нелепых сердечек над «й», но искренне пожалела, что не помню содержания ее письма, вызвавшего такую благодарность. Увы – писем, которые она мне присылала, больше нет. Раньше я хранила их у себя в комнате, в коробке из-под обуви, а потом начисто о них забыла. Однажды вечером, когда я еще жила в Лондоне, позвонила мама. «Я тут прибиралась и нашла у тебя под кроватью коробки с каким-то хламом. Там ведь не было ничего нужного?»

Судя по датам на конвертах, следующие письма от меня Джесс приходили с промежутками в несколько месяцев. Только сейчас я вспомнила, как обижена была на нее тогда, и долго недоумевала, куда она пропала. Когда переписка возобновилась, в моих строках порой сквозила недетская горечь.

Джесс, у тебя все хорошо? А то не звонишь, не пишешь…

Ты сменила квартиру? Ты приедешь домой?

Пожалуйста, напиши! Или, если не получится, хотя бы позвони.

Потом Джесс вернулась – как ни в чем не бывало. Я рассказывала ей о своем прошедшем дне рождения, о летних каникулах, благодарила за подарки, делилась новостями о подругах. Я простила ее, позабыв все обиды. Детям это свойственно.

Прочтя каждое из писем, я сложила их в аккуратные стопочки, перевязала лентой и убрала в ящик стола.

К концу недели, когда пришло время выезжать из апартаментов Джесс, мой энтузиазм по поводу «дворца» заметно угас. Я буду скучать по Вест-Сайду, по его свету, по ощущению спокойствия и порядка, по просторной гардеробной, где не нужно изощряться, чтобы втиснуть все свои вещи.

– Было приятно знать, что ты там, – сказала Джесс, позвонив по дороге из аэропорта. Когда я заверила, что все в порядке, и что квартира цела и невредима, она добавила: – Считай, что комната для гостей теперь твоя. Если когда-нибудь захочешь сменить обстановку, приезжай и живи – не важно, в городе я или нет.