Никто

– Привет.

И внезапно хищный оскал исчез, а на его место пришла нежность. Я не знаю, как я видела ее сквозь огромные клыки, ярко-красные глаза, медленно скользящие по мне, как ощутимое прикосновение, просто в одно мгновение я начинала понимать, что боятся мне нечего. Чудовище это видело, и совершенно не стеснялось своих эмоций, не считая нужным прятать ни желание наброситься и сожрать меня, ни желание свернуться клубком у моих ног. Наверное, и то и другое казалось ему совершенно естественным и оно не видело нужды это скрывать.

Никто медленно обошел меня вокруг, проходя так близко, что я слышала, как он вдыхает запах моих волос, моей кожи. Снова страх лизнул меня ледяной волной, но исчез так же быстро, как и появился, оставив лишь испарину на спине. Он остановился передо мной и прошептал:

– МояЛера… – одним словом. Голос его низко вибрировал, отдаваясь гулким рыком. Он так близко подошел ко мне, что мне пришлось отступить на шаг. Ему это показалось забавным, и он снова подошел так близко, как хотелось ему, и наклонился, приблизив свое ужасное лицо к моему, словно рассматривал крошечного, красивого жучка. Новый приступ ужаса пронзил мое нутро, словно длинная тонкая игла прошла сквозь живот, заставив меня крепче сжать зубы. Зверь улыбался, глядя на мои судороги, и пристально вглядывался своими глазами в мои. В его глазах я видела красную магму, блестящую, искрящуюся, испепеляющую. Она медленно вращалась , кипела, переворачивалась, становясь, то прозрачной, словно стекло, то густой, жирной, сверкающей, переливаясь из себя в себя, она блестела пламенем и чем-то черным. До чего же красиво…

Тут Никто убрал лицо, стряхнув с меня оцепенение, и встал во весь рост, расправляя огромную спину, становясь еще больше.

– Какой красивый лес, – прорычало оно. – Ты молодец, МояЛера, – он протянул мне руку в перчатке, и я послушно взяла ее, глядя, как утопает в огромной ладони моя рука. Мы неспешно пошли вдоль болота. Никто шел медленно, но один его неспешный шаг предполагал пять моих, а потому я еле успевала за ним, волочась позади, одной рукой держа одеяло, которое постоянно норовило сползти с меня. На этот раз шел он по-человечески, а не на четвереньках, но движения его были по-прежнему плавными, скупыми, будто каждая мышца в его теле пружинила, натянутая до предела. Абсолютный контроль над собственным телом. Каждый, даже самый незаметный, жест был завершенным, лаконичным, никакой суеты, только плавность, как хорошо смазанные шарниры, неспешность и безграничная власть. Я повернулась к трясине по левое плечо от меня и сказала, сама не знаю, зачем:

– Я сегодня чуть не утонула.

Не поворачиваясь и все еще медленно вышагивая впереди меня, он сказал с такой нежностью, словно его насмешили слова пятилетнего ребенка:

– Нет, нет, МояЛера, ничего подобного. Ты была далека от смерти.

– Откуда ты знаешь? Тебя же там не было.

– Я там был. Я всегда и везде. Я там, где ты. Никогда не забывай этого, – прозвучало это странно – глухо и задумчиво. Но потом голос вернулся к прежней интонации доброго учителя. – Кроме того, умирать не больно.

От этих слов у меня перехватило дыхание, и по телу волной пробежали мурашки.

– Откуда ты знаешь?

– Сама как думаешь? – засмеялся он и смех его, низкий, рычащий заставил воздух дрожать. По спине прошёлся холодок, а кожа покрылась испариной. Я тихо спросила.

– И часто ты…

– Каждый раз, – сказал он, резко останавливаясь.

Болота закончились. Мы стояли посреди чащи леса, тихой, словно склеп. Он поднял голову, рассматривая высокие кроны деревьев, потом взгляд его перешел на ели и березы, соседствующие друг с другом, потом скользнул вниз, изучая кустарники, заросли папоротника и траву. Потом он посмотрел на крошечные огоньки, хаотично разбросанные среди травы, деревьев, высокой листвы и спросил:

– Зачем они?

Я не услышала его, все еще думая о смерти. Мне стало интересно, чем заканчивается фраза «Каждый раз». Каждый раз, когда что? Когда приходит прилив? Когда наступает утро? Но ни дня, ни ночи здесь нет, тогда о каком «каждом разе» идет речь?

Вдруг он повернулся ко мне и заключил мое лицо в своих огромных ладонях, одна из которых была в белой тонкой перчатке, а другая, звериная, покрыта тонким мягким мехом, чьи острые когти едва ощутимо уперлись в мою кожу. Руки были такими огромными, что все моя голова легко умещалась в его ладонях. Пожелай он, и легко отвернул бы мне голову, не прилагая никаких усилий. Странно, но впервые эта мысль не напугала меня, а вызвала благоговейный трепет перед огромным, могущественным существом, который, по неизвестным мне причинам, не смеет меня обидеть. Снова он узнал, что творится в моей голове. Улыбнулся так, что лицо снова разошлось напополам, разделив подбородок и верхнюю часть лица, но на этот раз меня она не испугала. Острые, длинные, тонкие зубы, как клинья, шли один за другим, плотно примыкая друг к другу, и я подумала, каково было бы, если бы он прямо сейчас… Господи, Лера, о чем ты думаешь? Я удивилась самой себе, а чудовище тихо прорычало:

– Я не могу сделать того, что ты хочешь.

Я густо покраснела, но все же, откуда-то взялась недюжинная дерзость, и я спросила почему?

– Потому, что тогда случится все то, чего ты так боишься.

И снова я не испугалась, а вот чудовище… Оно отпустило меня отошло на безопасное расстояние, но я успела увидеть, как мелькнула животная жажда в его глазах, которую он задавил, спрятал внутри себя. Он повернулся и снова спросил:

– Зачем ты сделала свет? – указывая на крохотные огоньки.

Я, все еще пребывая в состоянии легкого опьянения, ответила, что без них ничего не видно.

– А на что именно ты хочешь смотреть?

Я не нашлась что ответить, отчасти потому, что все еще пребывала под влиянием жуткого, притягательного красного взгляда.

– Я покажу тебе кое-что.

Он посадил меня на землю и сам сел рядом со мной.

– Смотри, – пробасил он, и свет погас. Раз – и мы в полной темноте и тишине. Вокруг ни души, ни один лучик света не проникает сюда и только сильное, редкое, ритмичное дыхание, с утробным урчанием на выдохе, осталось в кромешной темноте. Я думала о том, что сейчас делает Никто, о чем думает. В полной темноте и тишине желаемое всегда кажется ближе, и мне стало любопытно, не становится ли сильнее соблазн…

– Нет, – сказал он тихо. – Соблазн сильнее или слабее только от того, насколько ты близко. Остальное не имеет значения.

– Ладно. А чего мы ждем? – так же тихо прошептала я.

– Терпение, МояЛера, терпение.

– Не люблю ждать.

– Я знаю.

– Тогда расскажи мне что-нибудь.

– Что ты хочешь услышать?

Я засмеялась – впервые он решил спросить, хотя до этого просто бесцеремонно лез в мою голову. Ему понравился мой смех, я буквально почувствовала это кожей, и поняла, что он тоже улыбается.

– Ты умеешь принимать любой облик?

– Да.

– Тогда почему именно голубоглазый блондин? Мне вообще-то не нравится такой типаж.

Он немного помедлил, а потом заговорил.

– Когда тебе было шесть лет, ты влюбилась в мальчика из параллельной группы детского сада. Ты этого почти не помнишь, но у него были…

– Голубые глаза и белые волосы, – договорила я, и образ, такой далекий, такой призрачный всплыл в моей голове так ярко, словно фотография. Я засмеялась. – Слушай, и правда похоже.

– Если хочешь, я могу приходить к тебе в качестве Вани. Это не трудно.

– А если я не захочу, чтобы ты вообще приходил ко мне?

– Тогда теряется вся суть твоего присутствия здесь. Ты тут, чтобы быть рядом со мной, а иначе пропадает весь смысл.

– Смысл чего?

Но тут вдалеке зажегся крошечный огонек.

– Смотри, – сказал он, указывая на него.

Огонек слабо светился в нескольких метрах от нас, и сначала я подумала, что это один из моих огоньков. Он был бело-желтый и его слабый свет еле заметно мерцал, пробиваясь сквозь плотную крону деревьев. Вдруг он ожил – неспешно поднялся вверх, рассекая тьму в густой заросли ели, потом опустился вниз, почти прижимаясь к земле, а потом вернулся на исходную высоту, но поплыл прямо нас.

– Что это? – спросила я, не веря своим глазам. Тут еще три огонька зажглись рядом с первым, разбавляя тьму, плавая во мраке.

– Это светлячки, – сказал Никто.

И тут весь лес озарился слабым светом – крошечные звездочки, словно метеоритный дождь вспыхивали и срывались с места, чтобы разогнать кромешную тьму и осветить лесную чащу. Они плавали в ночи, соединяясь и разделяясь, собираясь группами, и летая по отдельности, садились на ветки, прятались в кустах, делая мой лес… живым.

– Вот это да… – прошептала я, а чудовище заговорило тихо, совершенно не скрывая своего восторга.

– Ты не можешь создавать живую материю, вселенная никогда не позволит тебе этого, но ты можешь создать неживую и ждать.

– Ждать светлячков?

– Ждать, когда жизнь появится в том, что создано тобой. Она всегда появляется, нужно лишь дать ей время. Просто не мешай. Любая почва обретает семя, любое небо рождает птиц, любое море…

– Тогда почему в твоем небе птиц нет?

Он замолчал, и на несколько минут мы погрузились в тишину, сопровождаемую тихим стрёкотом сверчков, а затем он тихо сказал.

– На сегодня все, Моя Лера, – и на этот раз эти слова прозвучали подчеркнуто раздельно. А через мгновенье я поняла, что осталась одна.

Глава 5. Слишком близко

Следующий день не принес ничего, кроме тоски. С самого утра настроение не задалось у всех троих – Влад был хмурым и молчаливым, Яшка спала все утро, не вылезая из-под ели, которая стала нашим домом, а я находилась в состоянии невесомости – с одной стороны я была жутко рада тому, что в лесу появились светлячки. Я показала их Владу, но реакция его была более чем скромной. Я списала это на плохое настроение и не стала углубляться в детали, оставив его в покое. С другой стороны, недосказанность и то, как резко оборвался наш разговор с Никто, заставляли меня волноваться. Я опять ляпнула что-то не то. Понятия не имею, что, но судя по всему, это обидело (если чудовище вообще умеет обижаться) или, что еще хуже, разозлило моего ночного покровителя. Слово «покровитель» заставило меня поежиться. И откуда я его взяла? На вкус очень старинное, словно из давно позабытых книг, где люди говорят четверостишьями и носят на головах шляпы, с длинными перьями.

В нашем импровизированном лагере стояла полная тишина. Никому не хотелось говорить и еще меньше хотелось куда-то идти. С утра, обмениваясь короткими репликами, мы с Владом решили, что никуда сегодня не идем. С Яшкой советоваться не стали, во-первых, потому что она спала, а во-вторых, вчерашние события лишили ее права голоса.

– Нужно остановиться и подумать, как быть дальше, – сказал мне Влад. Его брови знакомо сошлись на переносице. К сердцу подступила нежность, вперемешку с тоской, и мне захотелось, как никогда сильно, просто обнять его и сидеть так, пока не станет легче. Но все, на что хватило моей смелости, это покорно кивнуть, глядя на то, как он снимает с веток высохшую одежду и критически рассматривает плохо простиранную ткань. Чистоплотный от природы, он все же не был лишен определенного разгильдяйства, что позволяло ему быть не помешанным на чистоте, но очень ее любить.

– Может, ты сделаешь пару чистых штанов и футболку? – с надеждой глядя на меня, спросил он.

Я отрицательно покачала головой. Он настаивать не стал, и, вздохнув, пошёл переодеваться, принимая как должное тот факт, что ходить ему в грязном до тех пор, пока меня не озарит вдохновение. Вдохновения моего хватило лишь на нехитрый завтрак на двоих – по паре бутербродов с сыром и колбасой, и чаем, уже горячим. Но, поскольку настроение было так себе, то хлеб был черствый, сыр лежалым, а колбаса совершенно безвкусной. Сделав первый укус, Влад поморщился и сказал:

– Да, Лера, готовить ты не умеешь даже при помощи магии, – затем отхлебнул чай и возмущенно посмотрел на меня. – Почему чай? Лера, ну е-мае! Второй день у тебя кофе выпрашиваю!

Спорить с ним у меня не было ни сил, ни желания, кроме того, крошечная пакость, откровенно говоря, подняла мне настроение. Мы молча жевали безвкусные бутерброды и смотрели на болото, раскинувшееся перед нами.

– Ты что и правда не заметил, что Яшка девчонка? – спросила я.

Влад удивленно посмотрел на меня, прожевал и спросил.

– С чего ты взяла?

– Это же очевидно. Яшка определённо женского пола. Не знаю как для тебя, а для меня это ясно как день.

Влад хмуро посмотрел на черное небо над головой. Да уж, в этом месте, даже то, что на дворе день под большим сомнением. Я рассказала ему все, что увидела вчера на болоте до того, как чуть не утонула. Он внимательно слушал меня, всматриваясь в тихую, зеленую гладь топи. Рассказала о ее повадках, о том, почему она чуть не утопила меня, и о том, как все складывается и становиться логичным в свете того, что она девушка. Влад еще немного помолчал, а потом все-таки возразил:

– Я не вижу в нем женщину. Уж что-что, а женщину я чую за километр.

– Если она неделю не мылась?

– Бог ты мой, Лера. Если она и вправду женщина. Оно бесполое – ни то ни другое.

– Я тоже так думала, но вчера совершенно точно поняла, оно – женщина.

Мы еще долго перепирались, но, в конце концов, все упиралось в то, чем можно было бы объяснить ее/его поведение, и зачем ему, если оно бесполое, меня топить?

– На самом деле все очень просто. Ты каким-то образом влияешь на это место, заставляя все вокруг себя меняться так, как тебе захочется. Представь себе пришельца, который прилетает на Землю, и начинает кроить ее по образу и подобию своей планеты, согласно своему, понятному только ему одному, пониманию того, что хорошо, а что плохо. Мы пришельцы, а ты бесцеремонно коверкаешь его мир, даже не задумываясь, нравится ли это ему.

– Вообще-то, это не только ее мир. Никто. Забыл? Он тут главный, ты сам так сказал, – сказала я и почувствовала неприятный холодок, пробежавшийся по всему нутру. Почему-то обсуждать с Владом Никто мне казалось таким же странным, как обсуждать с мужем цвет нижнего белья своего любовника. Я словно открывала ему что-то настолько личное и запретное, что мне стало не по себе.

– Думаешь, ему нравится то, что ты делаешь? – спросил меня Влад.

– Думаю, если бы ему что-то не нравилось, он бы уже положил этому конец, – сказала я и почувствовала мурашки по спине.

Влад неопределённо пожал плечами. На этом разговор о Никто был исчерпан, и мы, к моему огромному облегчению, закрыли эту тему. Но тут из-под ели выползла Яшка – почесала зад, высморкалась прямо на землю и принялась капаться в носу с таким азартом, словно от этого зависела ее жизнь. Влад расхохотался и, наклонившись ко мне, прошептал:

– Очень изящная у нас дама. Грация, тонкое чувство такта и воспитание…

Я смотрела, как сонное существо ходило вокруг ели, и понимала, что Влад прав – ничего женского в Яшке не осталось. Я смотрела на четрыехногого во все глаза, не могла понять – как такое возможно? Походка, повадки, движения, взгляд – все снова стало нейтральным, словно вчерашнего дня не было. Но я-то точно знаю – вчера Яшка было женщиной. Такое не утаишь, не спрячешь, не сыграешь. Это либо есть, либо нет. И сегодня этого не было. Бесполое, как и день назад, оно ходило взад вперед, сонно оглядывая все вокруг, словно что-то потеряло. Затем оно увидело нас и подошло, как ни в чем не бывало – взгляд его светился вопросом «Чем могу служить?» и совершенно не проявлял никакого чувства вины. Владу это тоже бросилось в глаза, и он небрежно, как бы между прочим спросил:

– Яшка, как настроение?

Яшка округлило глаза и попыталось было написать на земле, но писать было не на чем. Но мы с Владом оба поняли – дело было, главным образом, в имени. То, на что вчера оно с готовностью согласилось, сегодня вызвало у него полное недоумение.

– Ты не помнишь, как вы с Владом вчера договорились, что теперь тебя зовут Яшка, – спросила я.

Четырехногий отрицательно покачал головой и смущенно опустил глаза.

– А что вчера произошло на болоте, тоже не помнишь? – спросил Влад, догадываясь о том же, о чем и я.

Яшка отрицательно покачало головой снова и вопросительно посмотрело на нас, как бы спрашивая, что же случилось.

– Ничего особенного. Слушай, ты не сходишь за хворостом? – сказал Влад, картинно поежившись. – Зябко как-то, костер бы разжечь.

Яшка с готовностью кивнуло и скрылось в чаще деревьев. Убедившись, что шаги звучат далеко, Влад посмотрел на меня. Я тоже смотрела на него:

– Оно ничего не помнит, – сказала я.

– О, капитан Очевидность, не признал Вас в гриме, – подначил меня Влад. – Что делать будем?

– В смысле?

– В прямом. Оно не совсем вменяемо, и временами, когда, по твоим словам, становится женщиной, еще и опасно. Но оно – наш единственный ориентир и проводник. Нам с тобой решать, идти с ним дальше или нет.

– Ну не бросать же его тут одного?

– Нет, дождемся, пока оно ночью задушит нас по одному.

– Господи, Влад, что ты такое говоришь? Ну с тобой-то ему точно не сладить. Оно даже меньше меня, и при определенной сноровке, я, наверное, могу его обезвредить.

– Но такой сноровки у тебя нет. Я не могу ему доверять, не могу знать, куда оно ведет нас, не могу полагаться на его слова, я даже не смогу оставить вас вдвоем, если понадобиться.

– Так не оставляй меня, – выпалила я, и тут мы оба поняли, что я говорю совершенно о другом. Влад застыл, не зная, что сказать и лишь смотрел на меня, разглядывая мое лицо, словно видел в первый раз. Затем взгляд его смутился, а брови снова сошлись на переносице. Он все прекрасно понял, но сказать ему было нечего. Он опустил глаза и начал тихо:

– Лера, я не…

– Я знаю, что ты сейчас скажешь, – перебила его я, чувствуя, как краснеют щеки. Он мельком посмотрел на меня, а потом снова опустил глаза. Он качнул головой, но я заговорила наперекор ему. Специально, чтобы не слышать тех ужасных вещей, что он собирается мне наговорить. – Ты все понятно и доступно объяснил еще у меня дома, и я тебя прекрасно поняла. Но я тебе не верю. Понимаешь? Нельзя вдруг взять и разлюбить.

– Вдруг? Прошел целый год.

– Всего лишь год! Несчастный, куцый и совершенно бессмысленный, и я больше не хочу еще одного, нескольких, а то десятка таких лет. Он пролетел так, словно его и не было, так что мы можем, нет, мы просто обязаны, вычеркнуть его из жизни. Он ничего не значил, его и не было.

– Лера, невозможно взять и вычеркнуть то, что есть. Факты не вычеркиваются, факты не меняются по прихоти капризной девчонки, просто потому, что ей так захотелось.

– Нет, из капризов не меняются, а из любви к человеку да. Можно все, если любишь…

– А если не любишь? – спросил он и посмотрел мне в глаза. Честно, открыто, не из желания обидеть, а из желания внести ясность, отрезвить меня. – Что обычно делают люди, когда не любят?

Вопрос повис в воздухе. У меня не хватило духу сказать это холодное, колючее слово, которое разорвет мне глотку, как только полезет наружу. Но все мое нутро кричало, билось во мне, плакало и требовало от него того, чего уже нет, и все, на что хватило моих сил – это тихо проскулить:

– Пожалуйста, не бросай меня. Я без тебя не смогу.

К черту чувство собственного достоинства, к черту уязвленное самолюбие! Плевать на все это, больше ничего этого нет. Мне остается лишь молить, упрашивать, уговаривать и надеяться на снисхождение. Выпрашивать любовь унизительно, но это все, что у меня осталось – просить, умолять и ждать небывалой щедрости – возможности просто быть рядом. Я посмотрела на такие синие глаза, что любое море рядом с ними – крошечная лужа, и такой знакомый, такой манящий рельеф губ, которые когда-то всецело принадлежали мне, и вспомнила их тепло, вспомнила запах его кожи. Владу не нужно было читать мои мысли, чтобы понять, о чем я думаю. Он смотрел на меня, и жалость застыла на его лице, словно маска. Но я ее не видела, или не хотела видеть. Мне было все равно, из какой благой цели он будет рядом – из жалости или из сострадания, мне просто было необходимо, как воздух, чтобы я могла в любой момент прикоснуться к его губам.

– Лера, – сказал он тихо, отводя глаза, – давай мы сначала выпутаемся из этой истории, а потом будем решать, кто мы друг для друга, ладно?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть и убрать глаза куда подальше. Приступ бесхребетности сошел на нет, оставив меня сгорать от стыда за сказанное. Влад, надо отдать ему должное, деликатно сделал вид, будто ничего не было. Мы вернулись к тому, с чего начали.

– Давай договоримся – ты не остаешься с Яшкой наедине, и чуть что – зовешь меня, в любое время суток. Даже если тебе просто покажется, что что-то не так, хорошо?

Я молча кивнула, все еще глядя в землю перед собой. Теперь мы молчали оба, и неловкость заполнила все пространство между нами. Если бы не Яшка бодро вышагивающее с охапкой дров, я наверное снова устроила бы потоп. Пока разжигался огонь, мы худо-бедно выяснили, что сегодняшнее Яшка не в восторге от своего имени, но за неимением чего-то лучшего было согласно и на это. Окончательно подтвердилось, что ровно ничего из произошедшего вчера оно не помнит, и совесть его спокойна и чиста. Либо это создание так хорошо навострилось врать, что ни я, ни Влад не почувствовали подвоха, то ли это чистейшая правда. Мы хотели верить в последнее, а иначе дальнейший путь вместе был бы просто невозможен, и убедили себя в этом. Его безропотное мычание очень меня огорчало, и я даже предприняла несколько попыток сделать бедняге рот, но как бы я ни старалась, ничего не вышло. Наверное, раз я не могу создавать живых существ, то и видоизменять их мне тоже не под силу. Яшка, в общем-то, не особо надеялось, судя по всему зная что-то, о чем я только догадывалась.

Весь день прошел в бытовых хлопотах, и мы совершенно не заметили, как он пролетел. Яшка носился, как счастливый пес, осматривая лес и все его закоулки. Он постоянно приходил с такими полезными подарками, как пустые шишки и горсти мухоморов (не помню, чтобы я их создавала). Но были и полезные приобретения, такие как несколько пригоршней черники и одна маленькая земляники, мелкой, но очень сладкой. Ни у кого из нас не было часов, поэтому время суток мы определяли лишь по собственной усталости. И когда вечером мы сидели у огня, наевшиеся сосисок, жаренных на огне, и диких ягод, никому не хотелось говорить. Влад вообще боялся рот раскрыть, дабы снова, в порыве обычной беседы, не напороться на приступ моей большой и светлой любви, как на огромный подводный камень. Я тоже перестала рваться в бой, и просто наслаждалась тем, как красиво горит огонь. Все, что могла, я уже сказала, все, что смогу, сделаю по мере необходимости, а потому сейчас было короткое перемирие, которое всем было по душе.

Легли спать рано, но я никак не могла заснуть. Отлежав себе все бока, я вылезла из-под ели, подумывая о том, что неплохо было бы мне сделать кровать, и пошла прогуляться. Светлячки сновали туда-сюда, как ложные маяки, которые не определяют положение суши, а наоборот сбивают с толку. Я шла той же дорогой, что вчера ночью, когда сделала для самой себя неожиданное открытие – я жду его. Жду, когда послышится тихий звук тяжелых шагов и глубокого дыхания, с глубинным рыком на выдохе, жду, когда среди стволов деревьев промелькнёт его огромное, высоченное тело, с грубой темно-серой кожей и прекрасными, удивительными кроваво-красными рисунками, жилистое, изящное, приводящее в ужас и восторг одновременно. Хочу увидеть красные глаза, пронзительно смотрящие на меня, хочу увидеть улыбку, заставляющую меня мелко дрожать, хочу взяться за руку в белой перчатке. Хочу, чтобы он снова напугал меня до полусмерти.

Он не пришел. Я долго сидела на поляне, потеряв счет времени, но так и не дождалась его.

***

Утром Влад проснулся преисполненный решимости идти за далёкой звездой, ведущей нас к неведомому. Яшка согласно кивало на любое предложение, а меня эта перспектива не впечатлила настолько же, насколько раздражало возвышенно-оптимистическое настроение её владельца. Я вообще встала не с той ноги, и если бы можно было бы подобрать персонажа, под стать настроению, это точно был бы Джек Торрентс в исполнении Джека Николсона из фильма «Сияние»1. Идти мне откровенно не хотелось, но двое против одного всегда побеждают, и мы снялись с насиженного места.

Влад перестал недоверчиво коситься на Яшку, а тот сегодня был самим собой – бесполым, безротым, безропотным. Я шла в самом хвосте, периодически отставая на десяток метров, а то и больше, и никак не могла понять саму себя. Неужели меня так расстроило, что Никто не пришел ко мне? Вроде бы надо радоваться, ведь каждый раз, когда мы расставались от страха, я была чуть теплее трупа и вся в холодном поту. Но радостно мне не было. Наверное, я боялась, что разозлила хозяина здешних земель. Вроде нет, ведь я совершенно уверенна, будь на то его воля, я бы не шла по дорожке, размышляя о тонкостях общения с дикими чудовищами из параллельных вселенных, я кормила пиявок на дне болота. Вроде бы очевидные вещи приобретали совершенно иной оттенок – если бы речь шла о Владе я бы смело сказала, что соскучилась, но когда речь зашла о Никто, такое слово никак не приходило на ум. Он жуткий, он свирепый, он смотрит на меня, как на еду, и, тем не менее, есть в нем что-то, что заставляет мысленно возвращаться к нему вновь и вновь. Может быть, этот ласковый взгляд, полный нежности, отчего огромное, свирепое чудовище казалось ручным, покорным мне, все еще оставаясь непредсказуемым и жутким. Этот баланс на грани между страхом и восхищением делал его… не таким как всё, что было до этого.